Великолепная пятерка

(От первого лица) Драко Малфой. Совы гораздо медленнее патронусов. Поэтому серебристая собака пришла ко мне опять только поздним вечером в понедельник. Я снова сел на кровати, приготовившись к встряске, и сделал глубокий вдох. - Малфой, держись. Главное, не сломайся. Я… Я тебя понимаю. Если бы Герм грозила опасность, и выхода не было, я поступил бы также. В общем, Гермиона отправила Джинн, - мешочек снова опасно кольнуло, - патронуса. Ты конечно подонок, что заставил ее плакать. Но ты ее любишь, Малфой. Я вижу это. Я постараюсь простить тебя, старик. У меня почти получилось. Но если ее еще раз изобьют, а ты мне не скажешь!.. И, когда перестанешь разлагаться, постарайся за ней присмотреть. С тобой она была, может, не в безопасности, но хотя бы под защитой. А я не доверяю слизеринцам, кроме тебя. Держись и не раскисай. И присматривай за ней. Мы с тобой. И письмо больше не отправляй, а то еще перехватят. Эмм… Я, конечно, рассчитывал на поддержку, но Рон… Я думал, он меня с землей сравняет. Оказывается, я могу еще что-то чувствовать. Удивление. Удивление и благодарность. Я… Я был так им благодарен… Они не бросили меня «разлагаться», они не унизили меня. Они меня поддержали! Мне показалось, что целлофановый мешочек стал плотнее. С друзьями легче. В разы легче. Присматривать, да, я должен за ней присматривать. Я могу направить свою любовь в правильное русло. По телу пробежала дрожь, когда я понял, что могло с ней случиться, пока я лежал и смотрел в потолок. Какой же я идиот! Я ведь даже не знаю, здорова она или нет! Так, теперь я буду сидеть лицом к их столу. Чтобы хотя бы видеть ее спину. Интересно, она ходит в библиотеку? Тогда я тоже мог бы делать уроки там, правда, садиться как можно дальше, чтобы она меня не заметила. Как бы пафосно и банально это не прозвучало, у меня появился стимул вставать по утрам, высыпаться, есть. Чтобы защитить ее. Если ей будет грозить опасность, я должен быть сильным физически. Значит, пора ложиться спать. Половина двенадцатого, как-никак. *** В следующий понедельник она наконец появилась в библиотеке. Я за это время успел научиться есть каждый день три раза. Сначала было противно, но я привык. Со сном было труднее, спал я все также плохо. Часов пять, наверное, но чувствовал себя уже лучше. Снов все также не видел, но иногда мне казалось, что я вижу проблески света в конце этого чертового туннеля. Боль не ушла, я вообще сомневался, что она когда-нибудь прекратится. Но она перестала распространяться, вакуум остановился! Хотя, может, дальше расползаться ему было действительно больше некуда. Но я был доволен и этим. Так вот, вернемся к ней. Я сидел за дальним столом, скрывшись за книжными полками, так что меня видно не было. Она сначала подошла к одной из самых дальних парт, но потом тяжело вздохнула, бросила взгляд за нашу парту, где мы сидели практически всегда, и села за нее. Когда я увидел ее, только тогда я понял, что прошло уже три недели, а легче мне не стало. Раньше боль была тупой, а сейчас полоснула, как ножом, и у меня сбилось дыхание. Я зажмурился. Сосредоточиться. Глубокий вдох через нос, выдох через рот. Так, я здесь с конкретной задачей. Мне нужно за ней присматривать. Я должен ее защитить. Я сделал еще один глубокий вдох и на выдохе открыл глаза. Она уже достала учебники и пергамент. Ох, как бы я хотел вернуться на три недели назад… Я буквально видел, как я сижу рядом, мы делаем уроки, шутим. Как все было относительно просто. Мы были счастливы. А сейчас я разрушен. Никогда не думал что могу быть таким… Таким хрупким. Если мне НАСТОЛЬКО больно, то какого же ей?.. Хотя, может, она сильнее духом. Но как-то не похоже. Я заметил темные круги у нее под глазами, и веки были слегка красноватыми, будто она плачет каждую ночь. Сегодня вечером она частенько останавливалась, чтобы перевести дыхание. Может, она чувствовала, что я рядом? Мне было стыдно, но я не мог уйти. Я не мог ее оставить снова. Поэтому я сидел, давно сделав домашнюю работу, и наблюдал за ней. Если честно, я всю ту неделю, после патронуса Рона, ждал, когда она придет в библиотеку. Ждал и боялся. Я боялся своей реакции. Думал, не выдержу. А сейчас, когда я смотрел на нее, боль начала снова утихать, снова становясь тупой. Когда боль стала такой же, как раньше, до меня дошло, что она все также красива. Ее не портили ни темные круги под глазами, ни красноватые веки, ни ставшая бледной кожа. Конечно, приятнее было бы видеть ее румяной и здоровой, но красоты она не утратила вовсе. Рыжая прядка снова упала ей на лицо, выбившись из косы. И я всегда ее заправлял, когда был рядом. Я словил себя на том, что невольно протянул руку, наверное, хотел заправить ее за ухо. Но, во-первых, я был на расстоянии нескольких метров, а, во-вторых… Думаю, вы понимаете. Мешочек с осколками снова кольнуло. Целлофан стал плотнее, но совсем чуть-чуть. Я все еще был хрупким изнутри. А если я сломаюсь, никому от этого лучше не будет. Так что я сделал глубокий вдох, зажмурившись, и медленно выдохнул. Я просидел, стараясь не издавать ни звука, два часа. Она сегодня задержалась дольше всех. Она не могла сосредоточиться, постоянно отвлекалась. А я просто сидел и наблюдал, стараясь не думать о том, что рассеяна она по моей вине. Когда она сложила вещи и встала со стула, я подождал с минуту. Когда дверь захлопнулась, я быстро собрался и вышел. Довел ее до холла, и потом направился в подземелья. Была мысль проводить до портрета, но там было меньше шансов остаться незамеченным, а манию преследования у нее развивать не хотелось. Она и так страдает. Попытка уснуть удалась к часу ночи. И сегодня, впервые за эти дни мне приснился сон. Этот сон был скорее воспоминанием. Это был сон о той последней ночи, что мы провели вместе. О той ночи, когда мы целовались, а потом уснули. О той лучшей ночи, после которой начался худший день в моей жизни. И закончился этот сон тем, что она ушла, вздрогнув от звука своего имени. Я проснулся в холодном поту. На улице было темно. Утро уже наступило? В декабре светлеет поздно. Я задыхался. Крепко зажмурившись, я буквально заставил себя сделать вдох. Спустя несколько минут таких попыток дышать, я посмотрел на часы. Половина пятого утра. Уснуть мне уже не удастся. Я повернулся на бок, и тут меня пронзила боль. Она была резкой, словно внутри повернули давно вставленный нож. И тут до меня дошло, почему я проснулся, почему я не мог дышать, и почему дыхание сбилось опять. Мешочек с осколками дал трещину, и несколько из них впились мне во внутренности. Никогда бы не подумал, что от душевных мук может быть настолько больно. А еще я никогда бы ни подумал, что взрослый парень, которому уже семнадцать, который спокойно носил на руках любимую девушку, может быть таким хрупким внутри. Неужели я такой слабый? Я, сын Пожирателя смерти, я видел Волдеморта вблизи, и у меня даже коленки не подкосились, голова моя оставалась холодной, когда я увидел в Кабаньей голове своего отца с палочкой наготове. А теперь… Теперь мне казалось, что я тряпичная кукла. С этими нерадостными мыслями я медленно встал с кровати. В глазах двоилось, меня слегка подташнивало. Стараясь не обращать внимания на боль, я накинул халат и вышел из комнаты. Я не помню того, как дошел до Больничного крыла, я помню только, как навстречу мне вылетела мадам Помфри, а я попросил успокоительное, потому что просто не знал, что мне может помочь. А потом я вырубился. Просто рухнул на пол. Первый раз за всю свою жизнь я упал в обморок. Очнулся я от яркого света, который меня буквально ослеплял. Разлепив глаза, я несколько секунд соображал, что я делаю в Больничном крыле. Когда я вспомнил, что со мной произошло, мне стало не по себе, и я со стоном опустил голову на подушку. Мадам Помфри тут же ко мне подошла, и, не медля ни секунды, выдала диагноз: - Мистер Малфой, у вас сильное душевное потрясение. Я так полагаю, вы испытали несколько неприятных для вас событий, а последнее вас буквально «добило». Сейчас ваше состояние стабильно, и вы можете идти. Но, если вдруг, вам снова станет плохо, выпейте это зелье. Чайная ложка на стакан воды. Оно поможет успокоиться, но сонливости не вызовет. Постарайтесь не доводить себя до того, что произошло сегодня ночью, но если это случится, немедленно идите ко мне. И на сегодня от уроков вы освобождены, завтра можете к ним приступать. - Спасибо, - немного рассеяно ответил я. Душевное потрясение?! Это как вообще? Я встал с кровати, взял бутылек с зельем, развернулся и только тут понял, что на тумбочке кто-то оставил обертку от маленькой шоколадки. А я знал только одну сладкоежку. Я тут же повернулся и хмуро уставился на тумбочку. Мадам Помфри тяжело вздохнула. - Ох, она просила вам не говорить, мистер Малфой. - А… А сколько времени? - Полдень. - И она?.. - Мисс Уизли пришла в начале восьмого утра, она была очень напугана. Она просидела тут до самого начала занятий. Она пропустила завтрак, и я разрешила ей съесть эту шоколадку тут, - она указала на тумбочку. – Хотя, конечно, это против правил. И онаобещала зайти в обед, если вы все еще будете здесь, но еще просила ничего вам не говорить. - Она, она пришла сюда?.. Как она узнала? - Мистер Малфой, в связи с ситуацией в волшебном мире, директор Дамблдор велел каждый день в холле вывешивать список тех, кто сейчас находится в Больничном крыле. Так что, это не секрет. - Я… Ясно… Когда она придет в обед, не говорите, что я понял, что она была здесь. И скажите, что со мной все хорошо, пожалуйста. - Хорошо, мистер Малфой, - мадам Помфри левитировала обертку в мусорное ведро. Я сделал глубокий вдох и вышел в пустой холл. Действительно, на доске объявлений висел лист с одной единственной фамилией. Как я раньше не заметил? Я направился в свою комнату, поставил микстуру на тумбочку у кровати и лег на спину. Душевное потрясение? У меня душевное потрясение? Что это значит? Как она сказала, несколько неприятных событий? А последнее, то есть расставание, меня добило? То есть, этот сон вызвал рецидив? Как я мог не заметить, как мое сердце на протяжении нескольких месяцев превращается в целлофановый мешочек?! А может, это происходило весь последний год? Надо отдать должное мадам Помфри, целлофан затянулся обратно. И, кажется, стал еще плотнее. И тут до меня дошло, что понимание того, что она провела с утра со мной целый час, отказавшись от завтрака, что она за меня переживала, не причинило новой боли. Наоборот, мне даже показалось, что вакуум внутри стал теплее. Может ли отсутствие воздуха внутри согревать? Конечно, пустота никуда ни ушла, боль только притупилась, но мне стало легче. Мне стало легче при мысли о том, что она все еще меня любит. Что она за меня переживает, волнуется. Значит, она «живая», а я все-таки сломался. Значит, она все еще может испытывать ко мне что-то теплое. Конечно, я питал к ней только самые теплые чувства, но раньше воспоминания о ней доставляли только нестерпимую боль, а теперь они давали легкость и тепло. Все-таки, она сильная. Сильнее меня. А еще, теперь моя надежда на лучшую жизнь, после того, как все это закончится, стала больше. Если она меня любит и волнуется за меня, если она такая сильная, значит есть маленькая возможность, что она меня простит. А значит, можно и помучиться.