Принцесса с Глубинных троп

— Ты уверен, что хочешь этого? Справедливость, испытывающая сомнение. Трусики Андрасте, кто бы мог подумать, что такое возможно! Но лично я был сыт этим зрелищем по горло. — Мы сто раз все обсудили. — Мой ответ прозвучал с изумляющим меня самого терпением. — Да, я согласен стать твоим сосудом и вместе бороться против храмовников… то есть, за права магов. И даже согласен сохранять таинственность. Хотя, чтоб мне лопнуть, если я понимаю, зачем скрывать это от Командора. Она не станет мешать… Черный доспех покачал головой и прошелся по пыльной пустой каморке, в которую мы забились для пущей конспирации. В последнее время Справедливость сросся со своими железками. И кто бы мог его за это осудить? Не видя лица, было совершенно неясно — о чем он думает. Но это все же лучше, чем любоваться на труп Кристофа. Наши алхимики победили жуткий запах и замедлили распад тканей, но одолеть разложение окончательно не смогли. Для этого были нужны либо маги крови, либо морталитаси. Принимать помощь первых мой друг наотрез отказался, а вторые жили слишком далеко. Так что вопрос о его дальнейшей судьбе встал ребром. Я видел, как сильно терзает духа неуверенность. Справедливости было неизвестно, что станет, когда его вместилище окончательно придет в негодность — вернется ли он в Тень или останется здесь вырождаться в бессмысленного призрака? Мой друг страдал. И это было совершенно не то зрелище, которое я мог вытерпеть. А потому предложил ему воспользоваться моим телом, как бы по-идиотски это не звучало. Он, конечно, поспорил, но дал себя уговорить. Чтобы уже на следующий день пристать репейником — а точно ли я согласен, а не передумаю ли я, когда станет поздно, и прочая чушь. И даже после того, как мы твердо решили, что пойдем и совершим этот переход, колебался, как висельник на ветру. Он спрашивал: «Хватит ли у тебя мужества принять мою помощь?» И я понимал, что он сам испытывал страх. Я тоже боялся — кто мог знать, чем все это закончится? Может, я свихнусь. Или мою душу вытеснят из тела. Или я возьму и стану им, забыв все, что когда-то было мной и моей жизнью? Или… еще хуже. Что, если я буду заперт внутри, неспособный ни двинуться, ни позвать на помощь? И никто не будет знать, что я — уже не я. От таких мыслей прошибал холодный пот. Но я доверял Справедливости. А рисковать научился давно, хоть страшно не любил это дело и оставлял его на самый крайний случай. Примерно такой, как сейчас. — Послушай, хватит мельтешить. Мы уже все решили. Интересно, его я уговаривал или себя? Справедливость остановился и посмотрел на меня сквозь узкую прорезь шлема. — Ты прав. Время пришло. Идем… Перед уходом я отыскал Сигрун и бережно передал ей в руки недоуменно мяукнувшего сера Ланселапа: — Присмотри за ним… Боюсь, что могу задержаться. Гномка с удовольствием прижала кота к груди и принялась начесывать его за ухом: — Погуляй, как следует! А то который день сам не свой. Я нервно рассмеялся. Еще никогда увольнительная в Амарантайне не казалась мне такой волнующей. Проходя мимо «Короны и льва» мне пришлось отвернуться и подавить вздох: не хотелось расстраивать Справедливость своим печальным видом. Я бы с удовольствием воспользовался советом Сигрун: кто знает, удастся ли еще когда-нибудь поучаствовать в веселой пирушке? Но мой друг уже вывел нас к домику Оры, решительно постучал в дверь, а когда она открылась, не медля ни секунды, шагнул за порог. — Удачи, — прошептал я вслед. — Нам обоим… А потом спрятался за углом и приготовился ждать. Там-то меня и накрыло: внутренности связались скользким узлом, на лбу выступила холодная испарина, а руки затряслись такой крупной дрожью, что мне пришлось спрятать их в рукава. Перестать быть собой, потерять себя, оказаться взаперти — эти страхи преследовали меня с тех пор, как прорезался дар, и я угодил в Круг. А теперь, быть может, я добровольно шел навстречу судьбе еще худшей! Такой безобразной паники у меня еще не было. Даже в дебрях Коркари, где я мальчишкой прятался от храмовников и чуть не умер от голода и холода. Даже в одиночной камере, когда за мной закрылась тяжелая железная решетка, и я, устав в ярости на нее бросаться, понял — отсюда нет выхода. И позже, когда мой единственный друг и собеседник, ласковое пушистое существо, внезапно распух, начал сыпать искрами, а потом оторвал голову прибежавшему на шум рыцарю. Мне стало так душно, что я расстегнул ворот мантии и привалился к стене, тяжело дыша. Нет, я не убегу, я больше не брошу друга. Иначе смотреть в зеркало станет окончательно невыносимо. Единственным средством от страха, из тех, что я знал, была злость. Она должна помочь и сейчас. Ведь у меня есть цель: добраться до ведроголовых, что держат за горло, отнимают веру в себя, свободу, воздух, жизнь! Вцепиться в глотки им самим, набить их до отказа, словно пустые мешки, справедливостью! Но тут сознание почувствовало осторожное касание — и узнало его. Чужой был настолько рядом с моей душой, с моими мыслями, что сердце снова ухнуло в темную бездну паники: слишком, слишком близко! И тогда я вновь представил пылающий меч на чужой броне и свою молнию, прожигающую ее насквозь. Стало легче. — Справедливость… — хрипло позвал я. — Мы сделаем это вместе, да? Мы будем биться… за свободу! Мы им покажем! Прохладная волна дохнула в лоб. «Это странно — то, что ты чувствуешь… — различил я удивленный голос своего друга. — Что это?» — Это ненависть. Это то, что дает мне силу! «Да, я вижу. Ты становишься ярче, мой друг. Это неожиданно, но так красиво! Завораживающий цвет… Я тоже хочу это чувствовать!» Его восхищение придало мне сил и заставило выпрямиться: — Тогда — добро пожаловать! Лоб защекотало, и я почувствовал сочащийся в голову холод. Поток пузырящейся морской пены заскользил внутри круговертью, постепенно согреваясь, становясь теплым, а потом горячим, пока не начал жечь, как кипяток. А потом небо и мостовая закружились, и я сполз по стене. В себя я пришел уже в сумерках. Ощущения были… странными: как будто мне немного жало собственное тело. Мерно стучало сердце, по жилам бежала кровь, грудь поднималась и опускалась от дыхания — и это было чудно, приятно и ново. Даже бурчание в животе звучало необычно. — Это голод, — ответил я на собственное удивление. — Что ж, значит, в «Корону и льва» мы все-таки сходим! И зашагал по знакомым кривым улочкам, с удовольствием втягивая носом запах пыли, гниения и навоза. Все ощущения стали гораздо острее, как будто кто-то протер их чистой тряпицей. В Башню Бдения я вернулся через сутки, все еще ошеломленный тенью чужого присутствия внутри меня. Я рассказал Командору Эдукан заранее приготовленную историю о том, как Справедливость решил вернуться в Тень, и почти не удивился, когда она начала выпытывать подробности. — Вижу, ты расстроен, — она еще раз подлила в мою чашку свой любимый крепкий чай. — Я дам тебе время прийти в себя. Скажем, неделю. Отдохни и выспись — ты неважно выглядишь. Если захочешь со мной поговорить — заходи, не раздумывая. Она глядела спокойно и даже ласково, но я чувствовал тревогу и раздражение. И, кажется, второе было не совсем моим… — Спасибо, Командор. — Я склонил голову, чтобы не смотреть ей в глаза. — Но на самом деле, мне просто хочется побыть одному. — Конечно, Андерс, — она вернула мне небрежный кивок. — Попроси Юрайю, он выделит тебе отдельную комнату, если тебе стало неуютно в казарме. — Так и сделаю. — Я поставил чашку с недопитым чаем ей на стол. — Я могу идти? Леди Эдукан ободряюще улыбнулась: — Помни, друг мой, ты не одинок. Мы все — одна семья. Я захлопнул за собой тяжелую дверь и тихо выругался. Беспокойство и раздражение слились в одно — острое нежелание видеться с этой женщиной в ближайшую сотню лет. Она явно что-то подозревала. Но Командор вызвала меня к себе в кабинет уже через неделю, усадила у камина и села напротив. Вид у нее был собранным, словно перед боем. У меня невольно заныло под ложечкой. — Итак, — произнесла она после долгой-предолгой паузы. — Тебе точно нечего мне сказать, Андерс? Кожу пронзили мурашки от ее холодного, как снег кассуса, тона. — Хочешь разбить мне сердце своими подозрениями? — Я старался глядеть насмешливо и дерзко. — Ты знаешь, где твой кот? — словно не слыша меня, спросила она внезапно. Сердце упало. Я не видел сера Ланселапа уже несколько дней. — С ним что-то случилось?! Леди Эдукан поднялась со стула и прошлась вдоль камина. — Он прячется от тебя в казарме. А это значит, что с тобой что-то не в порядке, Андерс. — Она остановилась, пришпилив меня взглядом к креслу. — Даю тебе последний шанс рассказать мне все, без утайки. Где-то внутри вновь заворочалось глухое негодование. Я молчал, глядя на свои стиснутые кулаки. Что она знает? Зачем тянет из меня признание? Что собирается делать дальше? Ни один из ответов на эти вопросы мне не нравился. — Трус. — Слово хлестнуло по лицу наотмашь. — Отмалчиваться и отсиживаться — все, на что ты способен? Посмотри на меня, Андерс! — Голос Командора громыхнул, призывая к подчинению, и я не осмелился ослушаться. Ее глаза горели презрением. — Можешь действовать только исподтишка? Молчать, прятаться, лгать, делать вид, что все хорошо? Скажи — хоть раз в жизни это сработало? Скрывал свой дар — и не смог его удержать, едва не погубив родителей. — Я дернулся, как от новой пощечины. — Обманывал Ирвинга, Грегора, товарищей по Кругу — усыплял бдительность и бил в спину. Ты хоть понимаешь, что творилось в Цитадели после твоего очередного побега? Как это сказывалось на жизни остальных магов? За твои выходки они платили крупицами своей свободы. Как думаешь, почему Карла Теклу отправили в Киркволл? Из-за тебя, Андерс. Храмовники решили: он слишком долго общался с тобой, чтобы считаться благонадежным, и перевели его в самый строгий Круг Тедаса. Как думаешь, легко ему там? Я зарычал. Гнев заструился по жилам, как жидкий огонь. Внутри рождался и креп голос: «Она делает это специально! Намеренно причиняет боль! Этого нельзя спускать!» «Она — мой командир. И она права…» — пытался возражать я. — Ты не думаешь ни о ком, кроме себя, Андерс. Но даже себя ты ненавидишь. Пытаешься наказать за то, что ты — маг. Жалкое зрелище. Слабак, лжец и эгоист. И тут ярость накрыла меня с головой, окончательно отнимая рассудок. Но оказалось, что вместо моего рассудка есть другой. Который точно знал — что делать дальше. — Не смей! — рявкнул я, и в то же время не-я, и почувствовал, как мой голос дробится надвое. — Да что ты знаешь о судьбе мага? Что ты знаешь о жертвенности?! И как смеешь упрекать меня во лжи, ты, вероломная паучиха! Я рванулся вперед, и магия, словно концентрированный гнев, собралась на кончиках пальцев — чтобы рвать и убивать врага, стоящего напротив. О, как давно я об этом мечтал! Как давно хотел, чтобы этой женщины не было — ни здесь, ни где-нибудь еще! Она даже не шелохнулась, но на меня со спины обрушился невероятно мощный удар — кто-то разом выбил воздух из легких и расплющил мозги. Я взвыл и упал на колени, хватаясь за голову. А потом попытался встать и ответить раскаленным хлыстом магии — которая должна была испариться после этой атаки, но почему-то осталась со мной. Но все равно ничего не вышло — мой противник ответил новым ударом, окончательно уронившим на пол. Меня словно притиснуло свинцовым щитом. Зрение помутилось, голова и легкие просто разрывались от боли, а из носа и горла хлестала кровь. «Сейчас я умру», — отчетливо понял я, все еще содрогаясь от бешенства. А потом сознание поплыло, и гнев начал вытекать из меня, как вода из разбитого кувшина. — Достаточно. — Но миледи! Это же одержимый! — От звука нового голоса ярость толкнулась было снова, но сил на нее уже не было. — Я сказала «достаточно», Ролан. Невыносимая тяжесть исчезла. Я с хрипом вдохнул воздух, все еще не веря, что жив. — Миледи, он опасен! Это уже не человек! Я настаиваю… — Вы забываетесь, сер Ролан. Вы больше не храмовник. Вы — Серый Страж, а я — ваш командир. — Эдукан склонилась надо мной, проверяя на горле пульс. — Андерс? Ты меня слышишь? — Она убрала руку. — Вижу, что слышишь. Похоже, вы со Справедливостью сделали какую-то глупость. Такого быть не должно. Я проверила вас, и он повел себя, как демон. А теперь слушай меня внимательно. Мне не за что вас убивать — вы все еще Стражи. Законы Церкви мне не указ, а правил Ордена вы не нарушали. И это значит, что вы продолжите свою службу. Ты можешь его контролировать, понимаешь? Тебе всего лишь нужно научиться перестать злиться. Поговори с Хоу, он научит тебя кое-каким приемам. Но пока я не могу полностью тебе доверять. Новая вспышка гнева может оказаться для кого-нибудь смертельной. Поэтому я приставляю к тебе сера Ролана. Вы будете работать в паре: куда ты — туда и он, и наоборот. Он не даст тебе совершить непоправимое. Постарайся отнестись к нему, как к напарнику, а не как к тюремщику. Потому что он Страж и твой брат. Ты понимаешь меня? Я с трудом открыл глаза. Эдукан смотрела серьезно и с сочувствием. Неужели я действительно намеревался ее убить? Внутри начал распухать беспомощный ужас… Чтобы заглушить его, я сказал: — Понимаю, миледи. Она нахмурилась, словно ждала от меня других слов, а потом кивнула. — Сер Ролан, проводите его до казармы. И помните, что остальным ни к чему знать, что здесь произошло. Вам понятно? — Да, сер, — хмуро отозвался бывший храмовник. — А тебе? — Да понял я, понял… — проворчал я, с трудом поднимаясь на ноги. Я был готов сказать все, что угодно, лишь бы поскорее отсюда уйти. Осознание едва не случившейся катастрофы накатывало постепенно, словно вползающая в душу змея. Я мог ее убить… Я хотел ее убить! Несколько долгих секунд она была воплощением всего, что я ненавидел. Но я не мог ее ненавидеть! Бывало, конечно, мы ссорились, но все-таки были друзьями — на свой, оригинальный манер. И слишком уж часто Командор спасала мою шкуру, чтоб я мог платить ей неблагодарностью. Я был оглушен и раздавлен. Настолько, что лишь на лестнице понял: меня почти тащит на себе храмовник. И тут же вывернулся из его хватки: — Сам дойду! Память о том, как этот человек пытался меня убить, немного заглушила чувство собственной вины. Ролан сузил глаза. — Я выполняю приказ Командора, маг. Но я никогда не забуду того, что видел в ее кабинете. Ты опасен, и я это докажу. Я ладонью вытер с лица кровь. — Опасен. А ты нет? Храмовник усмехнулся. — Я знаю свой долг. Будь уверен, я не дам тебе шанса натворить бед. И мне пришлось с этим смириться, хотя где-то в глубине тяжко заворочалось эхо не-моего недовольства. Ролан не только проводил меня до казармы, но и уговорил Сигрун поменяться с ним койкой и лег напротив с видом: «Я слежу за тобой, маг!» И он следил — изо всех своих храмовничьих сил. Мне с самого начала стало понятно — он просто мечтает, чтобы я слетел с катушек у всех на виду. Поэтому я стиснул зубы и терпел. И даже сходил к Натаниэлю и получил советы — как контролировать дыхание и гасить злость. Но с каждым днем сносить давление становилось все сложнее: храмовник просто изводил меня мелкими придирками и подначками. Потом пытался топтаться по больным местам. И наконец попробовал новую тактику: стал ходить за мной и живописать, что у них в Ордене делали с непослушными магами… И вот тут угадал. Я все-таки сорвался. Он все подстроил заранее. Хотел доказать Серым Стражам и Командору, что они ошиблись, принимая меня в свою семью. И хорошо подготовился к своему бенефису. Мы были в лесном лагере, разбитом на полпути к Амарантайну, когда я, измотанный постоянным напряжением, не сумел удержать рвущегося наружу духа. Все повторилось. Моя ярость напитала Справедливость силой, и вернулась ко мне стократно: искря странной магией в ладонях и выворачивая наизнанку. А на изнанке ждал не-я. Он забрал у меня поводья и напал на Ролана. Однако снова неудачно — тот вновь применил свой подлый храмовничий прием, роняя с ног и не давая дышать. А едва я пришел в себя, услышал: — Стражи приняли решение: мы не можем укрывать у себя одержимого. Тебя либо казнят, либо усмирят. Ролан глядел с видом победителя. Его голос был полон самодовольства, и мне больше ничего не нужно было слышать. Он привел ко мне, к нам, других храмовников: это было то, чего мы так долго ждали. И гнев затопил рассудок без остатка, и я утонул в нем, окончательно перестав быть собой… Став, наконец, собой полностью. Дальнейшее я помнил плохо. Крики ужаса, запах паленой плоти, звук отрывающихся конечностей. Горячие алые струи, плещущие в лицо. Азарт. Вкус крови — сладкой, как вино. И острое, нестерпимое наслаждение от всего этого. Слаще были только мысли: «Они все умрут! Все, кто встанет на пути нашей свободы! Их смерть станет нашим топливом. Мы восстановим справедливость. Мы получим отмщение!» И я смеялся, купался в этом волнующем потоке, питался живительным соком победы, и был счастлив, как никогда. А потом обнаружил себя — усталого и сытого — в горящем лесу с телами храмовников и Стражей у ног. Трупов было много… Так много, что я испытал слабое удивление — неужели за мной отправили весь гарнизон Церкви Амарантайна? Но и их оказалось мало, чтобы совладать со мной… с нами. Поляна напоминала скотобойню. На вытоптанной и выжженной земле валялись изувеченные останки в разодранной броне, оторванные конечности, склизкие кучки выдранных потрохов и куски полусъеденной плоти. Неопрятные багровые ошметки висели, зацепившись за кусты и ветви деревьев, плавали в темных лужах. И смрад свернувшейся крови мешался с горьким запахом дыма. Я упал на четвереньки, меня вывернуло в мучительном спазме, а потом затрясло в глухих рыданиях. Это не могло быть правдой. Это не мог быть Справедливость, не мог быть я! Создатель, кем он стал? Кем я стал?! Реальность оказалась ужаснее самых пугающих кошмаров… Мне больше не место в Ордене Серых Стражей. Есть ли вообще для меня место в этом мире? Лечь среди этих трупов и сгореть с ними вместе — вот, что было бы правильным. Но ноги сами понесли вглубь леса, подальше от этой поляны, подальше от устроенной мною резни. И я делал шаг за шагом, пока полностью не обессилел. И тогда просто упал, где стоял, провалившись в тяжелый беспокойный сон. А когда проснулся, увидел Командора. Она стояла надо мной, опираясь на вонзенный в землю меч, у ее ног сердито сопел оскаленный мабари. — Андерс… — В голосе Эдукан не было ни страха, ни гнева, ни отвращения — только тревога. Создатель, неужели, она и вправду обо мне беспокоилась? Мысль об этом была нестерпима. Я не заслуживаю сочувствия! Я свернулся в тугой комок и снова разрыдался. Но затих, когда понял: слезы не приносят облегчения, напротив — загоняют тяжесть еще глубже, давя и калеча душу. — Ты убьешь меня? — На самом деле, я знал ответ: зачем еще ей было сюда приходить? Середа вздернула бровь: — А ты бы этого хотел? Я слабо пошевелился, но так и не встал с земли. Просто лежал и пытался понять — о чем она думает, глядя на меня? От ее скупых слов почему-то стало еще хуже, хотя минуту назад казалось — хуже быть не может. — Опять меня проверяешь? — Опять себя жалеешь? — отвечать вопросом на вопрос было ее коронным приемом. Но я слишком устал, чтобы играть в эти игры. — Да! Оба раза — да. Леди Эдукан небрежно достала из ножен кинжал и протянула мне. Лезвие блеснуло в неярких лучах заходящего солнца. Я сел, принял рукоять, сжал ее в ладони и с недоверием уставился на Командора. — Ты… хочешь, чтобы я… — Я? Речь о тебе! Это ты впустил в себя духа и сделал его демоном. Ты убил своих братьев. Это ты ненавидишь себя и винишь. Тебе и решать — что будет дальше. Или ты прервешь свою никчемную жизнь здесь и сейчас. Или… сделаешь так, чтобы эти смерти не были напрасны. Тупик или цель, Андерс? Я нервно рассмеялся и поднялся на ноги. — Зачем ты со мной возишься? И вообще — как ты меня нашла? Середа пожала плечами и потрепала по холке пса: — Я ведь забрала из Кинлоха твою филактерию, помнишь? — Так ты ее не уничтожила?! — вскинулся я. Она посмотрела на меня с интересом: — О, хочешь меня в этом обвинить? Мои плечи снова поникли. Какое я имел на это право? — Что касается твоего первого вопроса — ты мой человек, Андерс, и заботиться о тебе — мой прямой долг. Но я не могу спасать того, кто не хочет спастись. — То, что мы натворили, исправить нельзя… Я не могу вернуться. Эдукан досадливо поморщилась. — Разве я говорю, что можно? Разве зову назад? Я предлагаю тебе идти вперед. Нести свою ношу дальше и пытаться улучшить этот мир, как вы и хотели. Уезжай из Ферелдена. Скажем, в Киркволл. Тысячи твоих соотечественников нуждаются в помощи. Я не говорю про магов — ведь, кажется, именно ради них вы со Справедливостью все это затеяли? Ты безголовый идиот, Андерс. Но у тебя доброе сердце. Попробуй прислушаться к нему. Я глубоко вздохнул и взглянул ей в глаза. Убийственная тяжесть медленно сползала с души. О нет, она не уйдет совсем. Я никогда не забуду того, что натворил. Но… Наверное, это будет правильно — не исправлять, но искупать? И продолжать двигаться по выбранной однажды дороге. Ведь у нас есть цель.