С белым пером в волосах, словно языческий бог, Ты прыгнул в небо — в гремящий грозами поток! Улететь бы птицей прочь от проклятой земли, С небом чистым слиться — вот о чём мечтаешь ты! Беги, беги за солнцем, сбивая ноги в кровь. Беги, беги, не бойся играть с судьбою вновь и вновь. Лети, лети за солнцем — к безумству высоты, Лети, лети за солнцем — так можешь сделать только ты... Ария — Беги за солнцем
Глава 24
После победы на трассе Вега Чонин получил внезапное тайное приглашение в резиденцию антаресийского посольства в системе Орион, где планировали провести шестую гонку сезона. Пока что итоговая таблица выглядела пёстро в командном отношении. По две победы было у Трансформер и Три Сотни, но всего одна победа у Эльдорадо. В таблице гонщиков лидировал Чонин с тремя золотыми победами — одна за Трансформер и две за Три Сотни, у Ханя и Чанёля пока было по одной золотой победе. Вокруг Формулы немедленно поднялся ажиотаж, поскольку никто не брался предсказать наверняка итоги текущего сезона. При таких таблицах результат мог быть любым, даже самым невероятным при оставшихся пяти гонках. И после второй победы Чонина за Три Сотни многие перестали сбрасывать Солар со счетов. Компания получила новые контракты в приличном количестве и претендовала на то, чтобы потеснить на рынке Нитро и Фокус. Впрочем, акции Фокус заметно упали после возвращения на трассу Чонина — компании тут же припомнили взрыв двигателя по небрежности конструкторов и тестеров. Приглашение Чонин получил на второй день пребывания в Орион. Радости по этому поводу он не испытывал, хоть и понимал, кто именно приглашал его, и предполагал, по каким причинам и зачем. За двенадцать лет многое изменилось. И если до пятнадцатилетнего возраста Чонин спокойно мог говорить Джунсу «ты» и называть просто по имени, то после... Детям дозволено больше, чем взрослым, а в пятнадцать Чонин перестал быть ребёнком по законам Антарес. Впрочем, Чонина до сих пор озадачивал вопрос о детстве. Когда его спрашивали, было ли его детство счастливым, он терялся и не знал, что ответить. В семье его любили, но это не помешало ему завести собаку. А потом — годы спустя — Бэкхён сказал ему, что собак заводят обычно те люди, которые чувствуют себя обделёнными преданностью и любовью. Вот те, у кого избыток любви, заводят кошек, чтобы обрушить на них нерастраченные запасы любви и заботы. К кошкам Чонин был равнодушен. Он сам многим напоминал пантеру, красовавшуюся на его личном гербе. Зато собаки его очаровывали безграничной преданностью, искренней любовью к хозяину и желанием быть настолько близко, чтобы вылизывать лицо, радостно и восторженно скулить, счастливо махать хвостом и проситься в постель. Быть может, Чонин потому и любил именно те две породы лошадей, которых разводил в Пионовом Закате. Монгольские кони и дрыкганты по характеру походили на собак — те же преданность и безграничная любовь к хозяину. Так вот, в семье Чонина любили, но он не помнил, чтобы хоть кто-то с ним возился больше обычного, чаще всего его просто предоставляли самому себе. А когда ему стукнуло девять, его отправили в императорский лицей, где друзей у него не было. Поначалу он думал, что они есть, а потом случайно подслушал одноклассников. Узнал, что все его достижения и успехи не больше, чем дань его высокому происхождению и родству с Императором, что сам по себе он ничего собой не представляет, что его высокомерие выглядит жалким и смешным, хотя Чонин не помнил, чтобы был когда-нибудь высокомерным или даже надменным. Замкнутым и скрытным был, конечно, как и довольно нелюдимым, потому что не привык к людям. Больше всего времени он проводил с собаками и в конюшне, но говорить с животными - это совсем не так, как с людьми. Злые слёзы ночью в подушку после этого случились лишь раз. По большому счёту, Чонин тогда просто выплеснул разочарование и решил, что ну его к чёрту. Если он никому не нужен, то никто не нужен и ему. Чонин больше никому из одноклассников не доверял, держал дистанцию, ударился в высокомерие, раз уж его всё равно в этом обвиняли заочно, и всегда играл предельно честно. Терпение и труд всё перетрут, как любил говорить Джунсу. Вот и Чонин с помощью терпения и труда смог изменить мнение о себе пусть не в глазах всех поголовно, но многих. Отдушинами в это время для него были лишь встречи с Императором, когда возраст Чонина позволял ему забывать о церемониях и формальностях, а Джунсу светло и искренне хохотал над его историями и позволял почувствовать их дружбу. Потом всё изменилось, потому что в пятнадцать мальчик считается уже мужчиной и должен нести ответственность за свои поступки и поведение. И Джунсу стал Императором для Чонина в полной мере. Это не мешало Джунсу забывать порой о церемониях, но хрупкая преграда между ними оставалась и постепенно становилась толще и осязаемее. А потом, в академии уже, Чонин встретил Ифаня. Глупо вышло. Чонин опять случайно подслушал однокурсников и их брюзжание в свой адрес. Брюзжали они в библиотеке, к ним присоединились другие студенты со старших курсов, но один из них молчал и продолжал читать книгу. — Ифань, а ты почему молчишь? — Потому что считаю ниже своего достоинства обсуждать того, кто отсутствует и поэтому ничего не может сказать в свою защиту. Но это не значит, что я мешаю вам чувствовать себя дряхлыми стариками, ныть о печальной судьбе и перемывать косточки тому, кого вы считаете лучшим. Завидуйте дальше в собственное удовольствие. — А кто сказал, что мы... — Вы завидуете. Он всегда играет честно и обходит даже тех, кто жульничает. И вы не понимаете, как ему это удаётся. Не в силах это повторить. Ваша зависть настолько откровенна и очевидна, что её заметит даже слепой. Ифань закрыл книгу, поднялся из-за стола и вышел из библиотеки. Поскольку Чонин подслушивал и ничего толком не видел, а Ифань двигался бесшумно, то улизнуть Чонин не успел. Ифань долго смотрел на него, потом прошёл мимо, не сказав ни слова. Ну и дальше как-то само собой так вышло, что они подружились. Предварительно подрались, а потом — подружились. На взгляд Чонина, Ифань обладал рядом неоспоримых достоинств: говорил правду в глаза, не разводил церемоний, отличался поразительной откровенностью в присутствии людей, которыми дорожил, и старался быть объективным. В присутствии прочих Ифань напоминал сейф. Все секреты, которые Ифаню поверяли, обречены были на смерть вместе с Ифанем. Из него вышел бы отличный священник — тайна исповеди была бы гарантирована на все сто, а то и двести. В своё время именно Ифань помог Чонину остаться в небе. Его дружба и поддержка были попросту драгоценны. И Чонин всегда мог рассчитывать на его плечо. И это именно Ифань научил его ценить собственный внутренний мир и придавать ему куда большее значение, чем миру внешнему. До Ифаня Чонину важно было не только собственное мнение, но и мнения людей вокруг. А Ифань показал ему, что далеко не всякое мнение чего-то стоит. Честно говоря, Ифань вообще плевать хотел на мнения других с высокой колокольни. Для него всегда имели значение лишь его собственное мнение и мнения тех, кто был допущен в его внутренний мир. Чтобы пересчитать таких людей, хватило бы пальцев одной руки. Чонин так и не смог достичь того уровня, что отличал Ифаня, потому болезненно воспринимал первые два года на трассе, когда от него требовали только побед. Потом стало легче, хотя он так и не избавился от страха до конца. Научился жить с ним и использовать его к собственной выгоде, но мнения людей вокруг порой продолжали его задевать. И он до сих пор не понимал, как Ифаню удавалось вовсе не обращать внимания на слова людей вокруг и не считаться с ними совсем. — Это ничего, если у тебя так не выходит. Ты просто слишком долго был один. Просто сначала думай собственной головой, а уж потом решай, имеет ли это значение на самом деле. И не думай, что я неуязвим только потому, что мне плевать на всех вокруг. Если бы это было так, я обзаводился бы друзьями направо и налево, но я так не делаю. Знаешь, почему? Чонин знал. Потому что Ифань боялся больше всего предательства со стороны своих немногочисленных друзей. И если бы Чонин хоть когда-нибудь предал их с Ифанем дружбу, Ифань, быть может, и оправился бы от такого удара, но никогда бы этого не забыл. Они оба слишком долго оставались в одиночестве, только одиночество у них было разным. Вокруг Ифаня толпами вились те, кто мечтал добиться его расположения и протекции, и Ифань сознательно обрёк себя на одиночество, потому что устал от вечного внимания и никому не верил. Чонина же наоборот демонстративно игнорировали, не любили и ненавидели, возможно, потому что его титул был в большей степени формальностью, подчёркивающей родство с Императором, но не дающей реальной власти. Одного пытались обласкать, чтобы использовать как инструмент, другому просто завидовали и выражали неприязнь, не принимали. — Удельный принц... Хороший выбор, — одобрил его дружбу с Ифанем Джунсу при очередной встрече. — Я не думал о его титуле, ваше величество. — Это уже неважно. Титул существует, и ты ничего не можешь с этим поделать. Но выбор хороший. С Ифанем всё было прекрасно, если не считать его брата. Шунь сильно походил на Ифаня, только родился омегой. А ещё его глаза напоминали Чонину небо. Красиво до дрожи. Правда, в то время, когда Чонин впервые увидел Шуня, его самооценка болталась на уровне плинтуса, так что он не тешил себя иллюзиями и понимал, что просто недостоин, и ждал такого же отношения от Шуня, как от прочих. Это не мешало Шуню считать иначе и при случае проводить много времени в компании Ифаня и Чонина. Пока однажды Чонин не сдался и не наделал глупостей. Потом ему оставалось лишь прийти с повинной к Ифаню и попросить руки Шуня так, как полагалось. Горячий и несдержанный, он искренне надеялся, что истинная пара будет гарантией светлого будущего, радовался как ребёнок обретённой любви, ведь всё-таки нашёлся человек, которому было до него дело, но жестоко ошибся. В глазах Шуня не существовало его неба. Они просто были того же цвета — и только. Шунь ненавидел небо, потому что... — Я не хочу делиться с ним тобой. Ты мне нужен на земле и рядом, а не чёрт знает где и с болидом. Как ты вообще собираешься растить сына, если всё время где-то там, но не тут? — Я люблю Кая, — просто ответил тогда Чонин. — Понимаю. И я по-прежнему люблю тебя, но одной любви недостаточно, — решил за них обоих Шунь и ушёл, проиграв войну чониновскому небу. — Это не так важно, как тебе сейчас кажется, — пытался утешить его Ифань. — Ты всё равно останешься моим другом и братом навсегда. И в жизни Чонина вновь были лишь небо, Ифань и лошади. Всё прочее приходило и уходило, а вот эти три ценности оставались и хранили верность. И к лучшему. Если бы Чонин потерял хоть одно из трёх, наверное, уже не смог бы... Хотя он потерял небо после злосчастного взрыва двигателя. Вслед за небом потерял по собственной воле и Ифаня, и лошадей. Он не хотел их видеть, чтобы не стало ещё больнее. Ифань порывался приехать к нему, и даже приезжал-таки несколько раз, но Чонин отказывался от встреч. У него просто не хватало сил. Не хватало настолько, что он почти перестал верить, что когда-нибудь выйдет за пределы белых стен клиники. Одно наложилось на другое. Потерь оказалось чересчур много для него одного. Когда у человека толком и нет ничего, любая потеря ощутимее и больнее, чем можно предположить. Ушло два года, чтобы поверить — это не небо его предало. Целых два года потребовалось, чтобы вернуть и небо, и Ифаня, и лошадей, и самого себя, а на Шуня он уже не рассчитывал. Остались друзьями — уже хлеб. Хотя Чонин до сих пор не чувствовал себя прежним. Ещё и Хань, который вломился в его жизнь слишком резко и непредсказуемо. Его глаза не походили на небо, но на небо походил он сам. Такой же бескрайний в своих чувствах и жажде близости, такой же искренний и переменчивый, и тоже мечтающий о гонках и скорости. И напоминавший Чонину его самого в восемнадцать. В тот миг, когда Чонин осознал, что Хань может понять его, позволил себе сойти с ума, пожертвовать кусочком внутреннего мира и повторить прошлую ошибку — небо в очередной раз победило страх. Тело Ханя так откровенно реагировало на Чонина, что он не смог остановиться. Несмотря на то, что Хань с их разницей в возрасте в пять лет казался ему сущим ребёнком. Не во всём, конечно, но во многом. Светлый и порой наивный ребёнок, но такой желанный и похожий на небо, что от этого было больно по-настоящему. — Виделись не так давно, но по-нормальному только сейчас и выходит... Чонин вздрогнул от неожиданности и обернулся, смахивая с себя паутину из невесёлых размышлений и воспоминаний. Он ждал Императора в саду резиденции, до рассвета оставалось всего ничего, а Джунсу выполз в сад непростительно легко одетым — в тонкой рубахе и бриджах для верховой езды. — Ты сейчас напоминаешь чашку из обожжённой глины, которую разбили, а потом кое-как склеили. Всё хорошо? — Ваше величество. — Чонин почтительно наклонил голову в лёгком, но уважительном поклоне. — Перестань. К чёрту формальности, мы же тайно встречаемся, в конце-то концов. — Как пожелаете... пожелаешь, — с трудом перешёл на неофициальный стиль Чонин. По-прежнему что-то мешало вспомнить времена, когда ему не было пятнадцати, и Джунсу казался просто другом, в котором Чонин отчаянно нуждался. Чонин в любое время находился в таком положении, когда не с руки разбрасываться друзьями, потому что их фактически и нет вовсе в наличии. — У меня сюрприз, — радостно объявил Джунсу. И тут же явился слуга с двумя жеребцами под классическими сёдлами. Один из них был игреневой масти. — Как видишь, я всё ещё помню твои вкусы. Прокатимся? Чонину оставалось лишь согласиться, потому что с правителями не спорят. Он легко вскочил на коня, потрепал гриву и погладил пушистое ухо, наклонился и быстро шепнул короткую команду на монгольском. Жеребец послушно заржал, взвился свечкой на месте, стремительно развернулся на задних ногах и помчался к парковой части, плавно стелясь над дорожками, отталкиваясь от земли и вновь ударяя о неё копытами. Чонин склонился к шее жеребца, удерживая в руке поводья, но не натягивая их. Он категорически не одобрял классическую упряжь. В его поместье использовали только кожаное оголовье из ремней суголовных, налобных и нащёчных. Ремни лишь оплетали лошадиную голову, но не раздирали чувствительный рот коня, как металлические детали классической упряжи с удилами, мундштуками, трензелями или прочей подобной пакостью. Но Чонин мог себе это позволить, поскольку умел управлять лошадьми даже с помощью одних только коленей и голоса. Потому он дома и сёдлами не пользовался, лишь традиционными кожаными накидками, как степняки в древности. Чонин позволил жеребцу остановиться у роскошного фонтана, ослабил поводья ещё больше, чтобы конь мог спокойно напиться воды. Вскоре к Чонину присоединился и Джунсу верхом на вороном жеребце. — За тобой по-прежнему не угнаться. Всё так же качественно заклинаешь лошадей. — Даже не пытался, — слабо улыбнулся Чонин и запустил пальцы в белую гриву. Конь довольно фыркнул и вновь припал к воде. Чонин чуть нахмурился, отметив эту жажду. — Надо побольше соли в кормушку класть. И воду брать из родника. — Узнаю тебя. Стоит только показать коня, как сразу следует сотня советов по уходу. На тебя не угодишь. За животинками смотрят лучшие из лучших. — Но коня ведь не просто так жажда пробила. Пьёт так много, словно впервые до воды дорвался. — Хорошо, я передам твои слова конюхам. Пусть позаботятся получше. Но я тебя не поэтому хотел увидеть. Чонин слабо улыбнулся. Как будто он этого сам не понял... — До меня дошли слухи, что ты встречаешься с бетой. И бета этот ещё и гонщик. Это правда? Чонин вскинул голову и одарил Джунсу внимательным взглядом. — А если правда? — Просто интрижка? Или нечто большое? — А есть разница? Не стоит беспокоиться. Я помню о законах. — Дело не в законах. Дело в тебе. Я не хочу, чтобы ты потом опять отсиживался где-то два года, а то и дольше, зализывая раны. Ты слишком болезненно реагируешь на некоторых людей, которые того не заслуживают. — Это важно? Насколько я помню, в твоём окружении меня не особо любят. Чем я дальше от двора, тем спокойнее в столице. — Угу, — расплылся в довольной улыбке Джунсу, — потому что в столице одни придворные шаркуны, которые понятия не имеют, как выглядят боевые истребители и настоящее оружие. А ты из семьи старой закалки и умеешь поддерживать репутацию Империи за её пределами. Брось, они всего лишь лопаются от зависти, никчемные пердуны. И знают, что я всегда предпочту твоё общество. Но дело — опять же — не в этом. Если ты там что-то мутишь, и это для тебя важно, я бы не хотел, чтобы тебе пришлось из-за этого мучиться. — Я вовсе не мучаюсь. — Уж конечно. Если ты мутишь что-то с бетой, да ещё и не можешь привести его в свой дом так, как полагается, то это ни о чём хорошем не говорит. Небось, он считает, что Империя — это филиал ада. Надолго ли его хватит? Быть рядом с тобой, но не иметь ни одного доказательства своего положения... — Слишком рано думать об этом, — невежливо перебил Императора Чонин, но меньше всего он хотел обсуждать собственные чувства хоть с кем-нибудь. — Наша связь не настолько прочна, чтобы я мог назвать его своим. Хотя бы сейчас — нет. — Ладно... — Джунсу вздохнул. — Тогда поговорим о командах. Я озадачен, ведь ты выступал в Трансформер, а теперь вот переметнулся в Три Сотни. — У меня не было выбора. Чунмён указал на дверь и просил не возвращаться. Настойчиво. — И какой такой белены этот умник объелся? — Самому интересно узнать. — А что Ифань? — Ничего. Хотел уйти вместе со мной, но я попросил его пока остаться. Хотя бы до конца сезона. — Полагаю, из-за того самого беты, с которым пока всё мутно? — Пожалуй, в Империи самая лучшая разведка во Вселенной, — не удержался от иронии Чонин. — Знают всё не только о врагах Императора, но даже о личной жизни самых захудалых из родственников Императора. — Но-но! Повякай мне тут ещё! Ты болтаешься за пределами Империи и хочешь, чтобы за тобой при этом не присматривали? — Польщён несказанно таким вниманием к моей, безусловно, скромной персоне. — Уши бы тебе оборвать, да тебе уже не двенадцать — не оценят. Ладно, это не все причины моего желания увидеть тебя. Есть ещё кое-что. Ты в курсе, что тебя пытаются протащить в удельные принцы? От неожиданности Чонин едва воздухом не поперхнулся и уставился на Джунсу с неприкрытым изумлением во взгляде. — Ещё скажи, что подозреваешь меня во лжи, — сердито буркнул Джунсу и обиженно отвернулся. — Нет, но с трудом верю собственным ушам. Они объелись той же белены, что и Чунмён? — Мне откуда знать, что они там жуют и курят? Прислали письмо с обращением, как и положено. И требуют не кого-то там, а конкретно тебя. Остальные кандидатуры их, видите ли, не устраивают. Население Скорпио волеизъявилось. Осталось волеизъявиться тебе и мне — пустые формальности, как видишь. — Но я не могу!.. — тут же взвился Чонин, и жеребец под ним нервно затанцевал, почуяв беспокойство всадника. — Чудно. Напомнить тебе, что статус удельного принца даст возможность пересмотреть твои права и основать новую фамилию? И как представитель новой фамилии ты получишь новые права, то есть, фактически родишься заново? А если ты родишься заново, то сможешь ещё раз вступить в брак в обход закона и согласно оному. Заманчиво? — Но какой ценой? — тихо уточнил Чонин, склонив голову и тронув кончиками пальцев повод. — Удельный принц должен править, а не болтаться в небе без конца. Это Ифаню хорошо — он может не думать об этом, пока его отец жив и в состоянии управлять сам. Но я-то стану первым. И управлять за меня будет некому. Я не могу, ваше величество. И я отказываюсь. — А ты подумай. Тебе не обязательно волеизъявляться сию секунду. — Даже думать не собираюсь. Я не хочу. Не сейчас уж точно. И не в ближайшие несколько лет. Вообще никогда. Как вы изволили выразиться — я не из придворных шаркунов. — Но возможность повторного брака... — Я хотел бы. Очень. Но не такой ценой. — Чонин опустил голову ещё ниже и едва слышно договорил: — Это убьёт меня. К чему мне тогда повторный брак? — Совсем охамел! Только поглядите на него! Ты вообще-то с Императором говоришь. Говорю «прыгай», значит, иди и прыгай. А он тут мне носом воротит! Да за такую возможность кто угодно... — Вот пускай ваше величество и предложит кому угодно, но не мне. — Да уж... — протянул Джунсу и тоже понурился. — Вечно с тобой всё так сложно, Чонин-и. И смотреть на тебя больно. Ума не приложу, что можно сделать в твоём случае ещё. Ты как появился при дворе диким волчонком, так и остался им. То в небе тебя ищи и пытайся догнать, то запираешься у себя в диком поместье на Скорпио — и хрен тебя оттуда выковырнешь. Ладно бы ещё омегу себе присмотрел из благородной семьи, так нет, экзотику тебе подавай. Мало того, что бета, так ещё и гонщик, и чужак. Даже если ты его с собой притащишь, ещё и без брака, не факт, что он тут приживётся. Ребёнок, конечно, многое изменит, но только в том случае, если твой бета сможет жить в Империи и выдерживать нападки тех, кто тебя не жалует, а таких вагон и маленькая тележка. — Они меня не волнуют. — Это тебя они не волнуют, а его? — Я не знаю, — мрачно отозвался Чонин и мягко потянул за повод, чтобы жеребец перестал покушаться на цветы у фонтана.. — Ага, стало быть, ты уже подумывал притащить его домой, — хмыкнул Джунсу. — Значит, это серьёзнее, чем кажется на первый взгляд. Он красивый? Чонин помедлил, но кивнул чуть позже. — Как Шунь? — Как небо. — Господи, ну за что мне это? Опять твоё небо! А он тебя любит? — Не знаю. — Ещё лучше! — восхитился Джунсу и махнул рукой. — Ну и что с тобой делать? Вечно у тебя всё через... гм... — Ничего. Сам разберусь. — Уже предвкушаю последствия. А что Ифань на сей счёт думает? — Ничего хорошего. — Слава Богу, хоть голос твоего разума в здравом рассудке остался. Надо орден ему какой-нибудь дать. За заслуги перед Отечеством. — Он будет долго ржать. По поводу «заслуг перед Отечеством». — Ты тоже, не прибедняйся. Этот твой бета из Трансформер, верно? Как он переносит твои победы? — Так себе, но он работает над этим. — Всё лучше и лучше, — расстроенно покачал головой Джунсу. — Стоит подумать о семье, как мне приходится удивляться — в кого я такой особенный получился? Один нормальный среди толпы чокнутых родственничков... Чонин закусил губу, чтобы удержаться от желания осадить Джунсу и напомнить о его выходках, способных шокировать кого угодно и эпатировать всё население Империи в полном составе. На его фоне Чонин казался просто душкой и невинным агнцем. — Я не стану спешить с принятием решения по поводу удельного принца. Имей в виду, хорошо? Для тебя это отличный шанс. Всё же подумай как следует. Другого такого шанса может и не представиться. Всё, ступай, пока никто и ничего не заподозрил. Я тут ошиваюсь инкогнито, не стоит заострять внимание на твоём визите в посольство. Но обещай мне подумать, хорошо? Считай, что это моя высочайшая воля. — Да, ваше величество, вы слишком добры, — церемонно отозвался Чонин и развернул коня, радуясь про себя, что этот странный разговор подошёл к концу. Но свой ответ он уже знал. Предложенный вариант Чонину точно не подходил. Он не мог отказаться от неба, потому что отказ от неба был равен и отказу от всего остального, включая Ханя. И без неба он бы не смог больше. И так два года провёл в аду и фактически был мёртвым. Сил на повторение просто не осталось. Никаких. Чонин задыхался уже не на земле, а лишь при мысли о земле. Землёй он был сыт по горло, а вот по небу вконец изголодался. И лишь небу он нужен таким, какой он есть.