Все трудней дышать — в жилах кровь кипит. Пусть на миг замрёт душа, бездна пусть решит: Отпустить ли домой, или здесь обвенчать с глубиной. Ария — Зов Бездны
Глава 25
Хань торчал перед мониторами уже пятый час и просматривал запись последней гонки. Он изучал не собственный полёт, а полёт Чонина. Искал слабые места и не находил. И даже ухом не повёл, когда в ремонтную зашёл Ифань и упал в любимое кресло. Ифань вытянул длинные ноги, вздохнул и принялся наблюдать за Ханем. Тот переключал камеры и изучал каждую секунду записи. — Чужие лавры покоя не дают? — Просто пытаюсь понять. И да, я хочу победить. Должно же у него быть слабое место... — Ты знаешь его. Слабое место. — Да ни черта я не знаю! Его прохождение этой проклятой трассы безупречно! Ни одной помарки, что уж об ошибках говорить? Он идеален, но я не верю в реальность идеалов. — Он не идеален. И ты знаешь, в чём его слабости. Но у него гораздо больше опыта, чем у тебя. И знает он тоже больше. А ещё он лучше себя контролирует. И ему ещё не тридцать. Чонин в отличной форме, даже немного вес набрал. И сейчас ты пока не победишь его. Сейчас ты должен учиться и не думать о нём. Вообще ни о чём не думать, кроме трасс и гонок. Думай не о других, а о себе. Учись и запоминай. И твой день непременно придёт. Вместе с твоей победой. — Но я не могу ждать! — Хань наконец отвлёкся от монитора и посмотрел на Ифаня с непреклонностью и упрямством в глазах. — Как ты не поймёшь? Мне необходимо победить! — Зачем? — с тяжким вздохом спросил Ифань. — Разве честная и заслуженная победа в своё время тебя не порадует? Разве гонки сами по себе не дарят тебе удовольствие? — Дарят, конечно. Но я... Мне нужно... доказать ему. — Доказать что? — Что я могу. Что я... что я достоин, — очень тихо договорил Хань. — Чего достоин? Разве Чонин хоть раз сказал, что тебе не место на трассе? Разве он хоть раз сказал, что у тебя нет ни таланта, ни силы духа? Что ты пустышка? — Да не в этом дело! — Хань соскочил со стула и заметался по ремонтной. — Ты не понимаешь. — Чего я не понимаю? Того, что ты хочешь просто выделиться? Хочешь утереть ему нос и показать, что уже сейчас круче всех? Тебе, правда, этого хочется? — Мне не этого хочется! И я вовсе не смешиваю ничего. Я просто хочу... чтобы он видел во мне не просто бету, а... — Хань умолк и опустил голову. — Чунмён сказал, если я не буду побеждать, он выгонит меня. У меня ничего не выходит, Ифань. Чонин приходит первым и не смотрит назад. Я не могу оставаться за его спиной. Я хочу, чтобы он видел меня. Смотрел на меня. И... Ифань покачал головой. — Это глупо. Твои победы или поражения никогда не изменят мнение Чонина о тебе. Он не хуже нас обоих понимает, что тебе нужно время и усердные тренировки. И понимает, что ты обязательно будешь побеждать. И неважно, где ты — за его спиной или впереди. Он всегда видит тебя. Наша с ним дружба совершенно не изменилась и осталась прежней, хотя победы и поражения были у обоих. Чонин никогда не считал меня плохим гонщиком только потому, что я побеждал реже, чем он. Или Чанёль, который был его ведомым... Разве Чонин стал относиться к нему хуже из-за этого? — Вы альфы, — сжав кулаки, глухо произнёс Хань. — Ни тебе, ни Чонину, ни Чанёлю не доводилось проходить унизительные обследования в клиниках перед каждым сезоном, чтобы вас допускали к гонкам. Только комиссию. А мне приходится и комиссию проходить, и обследования и перед сезонами, и во время, если комиссия того требует. И приходится каждый раз дрожать от страха, потому что я могу услышать, что омега-показатели выше нормы. Такое ведь может случиться в любой миг из-за обычных био-колебаний. И тогда меня просто не допустят. Дополнительные факторы, как видишь. Вряд ли ты или Чонин хоть когда-нибудь задумывались об этом. И я не пытаюсь вызвать у тебя жалость, но изменить свою природу я тоже не могу. Я давно привык, что бета для многих вокруг так, второй сорт. Но я хочу, чтобы Чонин думал обо мне иначе. — С чего ты взял, что он думает о тебе именно так? Ты вообще хоть раз слышал от любого антаресийца слово «непроизводящие»? Исключая меня, разумеется. Прямо сейчас. — Да неважно это, Ифань. Я столько раз собственными глазами видел, как альфы или омеги отказывались от любви бет из-за «более выгодной кандидатуры». Омега бросил моего друга в академии, стоило на горизонте замаячить альфе. Вся их любовь для него оказалась пустым звуком. Ты можешь сказать мне, что пар альфа-бета и бета-омега достаточно существует, и всё у них хорошо. Я не стану возражать. Но куда больше таких разбитых пар, и... — Это не лучший способ показать Чонину свои чувства и попытаться узнать его чувства, — резко перебил Ифань. Хань молчал, закусив губу и глядя себе под ноги. Судя по этому молчанию, Ифань всё верно понял: Хань рвался к победе вовсе не из-за всего того бреда, что он нёс недавно, а для того, чтобы заслужить любовь Чонина и его уважение. Как будто... — Ты всё время забываешь, что Чонин не здесь родился и вырос. Он не похож на тех людей, к которым ты привык. Для него не имеет значения всё то, что ты пытаешься сделать на глазах у всех. Чёрт возьми, Хань, его положение и титул доставили ему немало хлопот. Неужели ты думаешь, что его популярность в Формуле делает его счастливым, как и чемпионский титул? Он популярен лишь в Формуле, но в Империи эта популярность ничего не стоит. У всего есть обратная сторона. И не нужно делать таких глупых ошибок. Император в Антарес и его семья — это символ. И только Император обладает реальной властью, но не его родственники. Родственники Императора всего лишь заменяют его при необходимости во время всяких торжественных случаев. Чонину приходилось делать это чаще всех и мозолить всем глаза. И это вовсе не принесло ему любви и признания. Это принесло ему лишь одиночество, нелюбовь и зависть. Многие считают, что он использует родство с Императором к собственной выгоде, а сам ничего не стоит. Несправедливо, но факт. Ты, правда, думаешь, что после всего этого для него что-то будут значить громкие звания и доказательства напоказ? И думаешь, что его заденет тот факт, что ты бета? Хорошего же ты о нём мнения... А ведь он никогда не подумает о тебе плохо, потому что ты тоже гоняешь по трассе. Это то, что для него на самом деле имеет значение. — Вот именно, я всего лишь тот, кто тоже гоняет по трассе, как ты или Чанёль, или сотня других, и... — Ой, дурак... — Ифань с обречённым видом откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. — Бороться с предрассудками всегда сложно, но ты всё-таки подумай головой. Чонин не может без гонок. Это его мир, если угодно. И ты попадаешь в этот мир, а похвастать этим может не каждый. Соображаешь что-нибудь? Например, что ты особенный с точки зрения Чонина. Цени это, придурок. И не придумывай себе проблемы на ровном месте. У Чонина и без этого проблем хватает. И ещё. Чонин, конечно, любит вертеть хвостом и флиртовать по поводу и без, но он не спит с кем попало и не бегает по чужим постелям. Это не в его характере. Если он вертит хвостом, а потом тащит в постель, то это серьёзно. Ифань выбрался из кресла, подошёл к Ханю вплотную и окинул пристальным взглядом. — Мне ни черта не нравится то, что происходит между вами. Хочу, чтобы ты это знал. Больше всего мне хочется ухватить тебя за шкирку и выкинуть из жизни Чонина. Если бы мог, я бы и с Шунем поступил так же, но существование Кая связывает мне руки. В его случае. В твоём случае руки мне связывает сам Чонин. Если ты не способен понять Чонина, лучше держись от него подальше. Его мир куда более хрупкий, чем кажется. А ты... как слон в посудной лавке. И если ты не можешь просто честно гонять по трассе, то тоже уходи и не мозоль ему глаза. Потому что ничего хорошего из этого не выйдет. Чонина нужно просто любить таким, какой он есть. Не можешь — уйди. Можешь — просто люби. И не пытайся что-то доказать победой. Просто помни, что ты непременно победишь, когда придёт время. И он будет первым, кто порадуется твоей победе. Ифань перестал нависать над съёжившимся от его тона и вида Ханем, отступил к двери и ушёл, явно не испытывая ни малейшего восторга от их беседы. Хань кое-как добрался до кресла и рухнул в него, пытаясь уяснить всё, что Ифань наговорил ему. И Ифань точно волновался и беспокоился, потому что его слова не казались привычно стройными и логичными. В иных случаях Ифань всегда был последователен, а тут... В самом деле беспокоился о Чонине. Хань с тоской покосился на монитор, передумал смотреть запись дальше и понуро побрёл к двери. Ноги сами принесли его к боксам Три Сотни. Он побродил там немного, потом сунул нос в один бокс, другой, пока не отыскал куда-то собиравшегося Чонина. На стуле у стола стояла сумка, из которой выглядывало полотенце. Сам Чонин как раз набросил на плечи лёгкую кожаную куртку, застегнул сумку, запихав хвост полотенца внутрь, и повернулся к двери. — Привет. Куда бежишь? По делам или просто так? — торопливо спросил Хань, продолжая торчать в коридоре и демонстрируя Чонину лишь просунутую в зазор меж косяком и дверью голову. — Поплавать. В море. Хочешь присоединиться? Хань раскрыл рот от удивления, но машинально кивнул. Его тут же сгребли и поволокли к лифту, который поднимался на уровень со стоянкой челноков. — Но мне надо собрать... — Не надо, на месте купим. Там уже вечер. Пока соберёшься, ночь наступит, а ночи холодные, не особо поплаваешь. Чонин проворно втащил его в кабину лифта и нажал нужную кнопку. Кабина дрогнула и поползла вверх. Хань, как зачарованный, смотрел на Чонина, а тот уставился на его губы. — А куда мы, собственно, отправимся? — ломким и ненадёжным голосом поинтересовался Хань, припомнив, что в системе пятнадцать планет, из которых шесть явно не годились, зато остальные девять славились морями и пляжами. — На Виверн, — пробормотал Чонин, продолжая смотреть всё туда же и заставляя Ханя плавиться в ожидании поцелуя, казавшегося неизбежным. Хань вновь отстранённо припомнил, что на Виверн в морях обитали крупные хищники, из-за чего тамошние моря и отдых на них относились к сфере экстрима. — Виверн? Но там же... там... — Хань заткнулся, уставившись Чонину в лицо. Розовым кончиком языка по полным губам — стремительно и почти неуловимо, но достаточно, чтобы умереть и воскреснуть. Хань при всём желании теперь не мог смотреть куда-то ещё, только на губы Чонина. Чёткий контур, соблазнительные сочность и упругость, тонкая и нежная кожа, сухая, с крошечными трещинками. Чонину полагалось облизнуть губы ещё раз или позволить Ханю провести по ним языком, чтобы увлажнить их и заставить блестеть. Они едва заметно придвигались друг к другу. И когда лифт остановился, а створки разошлись, их губы разделял жалкий сантиметр. Чонин вздрогнул, отстранился, ухватил Ханя за руку и потащил за собой к челноку. Ещё и добросовестно пристегнул ремнями к креслу, изверг... Хань изнемогал всю дорогу и продолжал смотреть только на Чонина. И если бы Чонин изменил курс и доставил их, например, в ад, Ханю было бы наплевать. Он вообще ни о чём не думал: ни о курсе, ни о пляже, ни о гонках... Оставался бездумным и умирающим от желания. — Прошу соблюдать меры безопасности и не заплывать за ограждения, — нудно вещал сотрудник пляжа, когда Чонин заполнял бланки, чтобы взять напрокат катер. — Во время поездки на катере не следует сидеть на борту и совать в воду конечности. — Да-да, мы в курсе, — фыркнул Чонин и поставил размашистую подпись. — Если желаете внести посильный вклад в безопасность планеты и поохотиться на тамов, снурхов или патиченей... — Нет, спасибо, мы очень мирные и поддерживаем философию «зелёных», — отказался Чонин. — А что это за... — начал Хань по пути к катеру, припомнив, что как раз из-за виверновской флоры и фауны он никогда раньше на Виверн не совался. Только на Пинель, где росли цветы-хищники. Тоже не особо приятно, но терпимо. — Да так. — Чонин отклонился от курса, чтобы купить Ханю всё необходимое, потом уже на катере они рванули к островам. Хань торчал у бортика и млел в лучах клонившегося к западу солнца, пока не увидел парившую над водой на высоте в два метра крупную птицу. Та, видимо, высматривала рыбёшку сверху, чтобы поужинать. А через миг Хань шарахнулся подальше от бортика и шлёпнулся задницей на палубу, потому что из воды стремительно вырвалось нечто огромное, чёрное, склизкое и страшное. И крупная птица исчезла в огромной пасти, густо утыканной кривыми зубами. Хань вот только эту самую зубастую пасть и запомнил, совершенно не уловив внешний облик громадной твари. Пасть напоминала неплохую такую пещеру, куда отлично поместился бы даже их катер. — Что это было? — слабым голосом спросил он у Чонина, продолжавшего невозмутимо управлять катером. — Патичень, наверное. Или снурх, — лениво отозвался Чонин. — Но точно не там. Тамы поменьше. То есть, подлиннее. Кажется. — Надо же. Именно так я и подумал, — сердито буркнул себе под нос Хань. — Надеюсь, эта штука не станет глотать наш катер. — Нет, наверное. — Почему «наверное»? — На борту стоит специальный частотный отпугиватель, но, говорят, это не всегда работает. Не волнуйся, мы же гонщики. Если что, хрен оно нас догонит. Топлива на гонку хватит, не дрожи. Хань немо открывал и закрывал рот, пытаясь отыскать в памяти подходящие эпитеты, чтобы описать то, что он именно сейчас думал о Чонине и чёртовых гонках. Нелестные такие эпитеты. — Кстати, на борту должен быть гарпун. Если всадить его в зверька, тот точно захочет погонять с нами. Главное — постарайся попасть в него. Хотя промахнуться по такой туше сложновато. Гарпун вон там, а зверёк чешет за нами на малой глубине, так что гарпун должен отлично в него воткнуться. — А как же философия «зелёных»? — возмутился Хань, всё ещё пытаясь сообразить: это Чонин так шутит или всерьёз. Он поднялся с палубы и отряхнул голубые шорты. — Так мы ж не станем убивать зверюку. И не сможем — нам нечем. Мы только погонять. Что в этом плохого? — А ты уверен, что выиграешь такой заезд? — У меня отличная мотивация для победы. — Это какая же, позволь узнать? — встал в позу Хань, но на всякий случай поискал взглядом чёртов гарпун. — Потому что иначе нас съедят вместе с катером. Мы-то ладно, а вот за катер обидно. Тем более, катер чужой. Иди уже и постреляй немного, сбрось напряжение. А то доберёмся до места без гонки. Скучно. — Чонин. — Что? — Если это шутка... — О гонках я не шучу. — ...то она дурацкая. — Спасибо. Порулишь за меня, пока я стрелять буду? — Я не умею управлять катером. — Тогда стрелять придётся тебе. Или не придётся... Движок катера взревел. Хань успел оглянуться и увидеть за кормой пещеру с зубами, заменявшую твари пасть. Потом он вновь плюхнулся задницей на палубу из-за ускорения и вцепился руками в ногу Чонина, чтобы не полететь за борт вверх тормашками. — Какого чёрта?! — Я тут не при делах, — сразу открестился от всего Чонин, весело засмеялся и заложил крутой вираж, вновь уворачиваясь от громадной пасти. — Какой азарт, ты только погляди! Чешет за нами с завидным упорством. И даже не боится получить несварение. Хотя чёрт его знает, что у него там в желудке. Может, оно металл за час переваривает... — Держи такие рассуждения при себе! — потребовал Хань, вцепившись в многострадальную ногу Чонина надёжнее. — До места долго? — Увы, почти добрались. Вон уже и остров... Через пару минут катер подтолкнуло сильной волной, а под водной гладью прозвучало нечто, здорово смахивавшее на утробный низкий стон. — Бедняга, со всей дури врубился в ограждение. Хань, может, ты отпустишь мою ногу? Не волнуйся, по земле эта зверушка ходить пока не научилась. Было круто, но мало. Ну да ничего, зато на обратном пути помчимся с ветерком. — Ты что имеешь в виду? — насторожился Хань. Чонин заглушил движок катера и ловко перемахнул через борт с канатом в руках, обмотал канатом столбик у деревянных мостков и жестом велел бросить ему сумки. — Да ничего особенного. Зверушка будет ждать нашего отплытия. Скорее всего. — Нашего... что? Хань осёкся, потому что ему на голову внезапно обрушились потоки тёплой воды. — Дождик. Побежали! И они побежали сначала по мосткам, а потом по мокрому песку под хлеставшими с неба тугими струями ливня. Добрались до домика, сложенного из полых трубок, походивших на бамбук, ввалились внутрь и побросали сумки на пол. Хань трясся, как заячий хвост. Дождь был тёплым, но под крышей и в вечернее время контраст температур оказался существенным. В мокрой одежде Хань тут же замёрз. — Снимай это, — скомандовал Чонин и сам показал пример, бросив на скамейку у входа куртку и потянув вверх влажную футболку. Хань не сводил глаз с него и смотрел, как он расстёгивал кожаные брюки и выскальзывал из них. А потом Чонин шагнул к нему, не обращая внимания на собственную наготу, ухватился за футболку, снял и потянул вниз шорты. Хань зажмурился, едва его прижали к горячему твёрдому телу. Дрожь тут же сгинула без следа — дрожь от холода. Зато Ханя затрясло уже по иной причине. Он жадно разглядывал полные губы, смотрел, как по ним медленно проходился розовый кончик языка. И постепенно «смотреть» превращалось в «трогать». — Поплавать прямо сейчас не получится, зато можно утром... — быстро шепнул Чонин, прижав Ханя к себе плотнее. Упругие губы скользнули по виску Ханя. И когда Хань прикрыл глаза, Чонин согрел лёгкими поцелуями его веки. — Хочешь?.. — Не задавай идиотских вопросов, — взмолился Хань, обвив руками смуглую шею. И Чонин послушно перешёл от «идиотских» вопросов к «умным» действиям. — Здесь кровать вообще есть? — выдохнул Хань и закусил губу, пытаясь пережить спокойно прикосновение горячих губ к коже над ключицей, пока быстрые пальцы ощупывали его поясницу и умышленно опускались ниже, чтобы пробраться в ложбинку меж ягодиц и погладить влажную от смазки кожу у входа. — Кровати нет. Гамак есть. Всегда знал, что ты безумно любишь экстрим... — Ты же не собираешься... — Хань задохнулся на миг и отчётливо ахнул — проворные пальцы оказались внутри него и настойчиво толкнулись чуть глубже. — А что мешает нам попробовать? — вкрадчивым шёпотом прямо на ухо. И следом за шёпотом — влажное касание языка. — Чонин!..