Давай спасем мир вместе?

Красивый брюнет сидел на крыше двухэтажного здания, свесив одну ногу вниз, а вторую поставив на самый край острой черепицы. Его янтарные глаза были прикованы к луне, а взгляд был чуть уставший и безразличный, почти пустой. Словно сейчас он находился в каком-то другом измерении, а на крыше была лишь пустая оболочка без души. Картина вокруг него за два года с лишним не сильно поменялась: всё такие же высокие вековые деревья с раскидистыми ветвями, те же холодные точки-звёзды, тот же бледный серп месяца, рассекающий собой ночную синь. Не поменялось абсолютно ничего. Только сам брюнет поменялся и то особо незаметно — за два года он вытянулся в росте, да и, пожалуй, всё. Хотя, ещё искорки в его глазах, и без того малозаметные, пропали совсем. Эта ночь была тихая. Даже слишком тихая, несмотря на обилие живых существ вокруг особняка. Словно они боялись тревожить эту умиротворяющую, тяжёлую, тишину. Потому было слышно лишь тихий шёпот тёплого ветра да едва различимый шелест листвы. Шуна это заботило мало, потому что сейчас он просто любовался далёкими льдистыми звёздами и тонким лезвием месяца. Не сказать, что раньше Казами в корне отличался от себя нынешнего, но и нельзя было с уверенностью заявить, что он не поменялся совершенно. По крайней мере, раньше он хотя бы с другими детьми играл и не посвящал всё своё время тренировкам, гоняя себя до помутнения рассудка и режущей боли в мышцах. Раньше он улыбался иногда, пусть мало, но искренне и тепло. А сейчас улыбка у него на губах вообще перестала появляться. Это же примерно два года назад случилось, вроде как. Тогда Казами за, до дрожи короткие, полгода потерял самых дорогих ему людей. Просто, раз! — и их не стало. Вот они были — а вот их нет. Вот так просто. Просто и очень больно. Шун считал себя достаточно сильным, чтобы стерпеть эту давящую сознание боль, которая медленно уничтожала изнутри. И он терпел. Один. Сам, без посторонний помощи. Ведь говорить-то не с кем было. Оба родных человека, которые могли выслушать, исчезли, пропали. А Шун уже достаточно взрослый, чтобы решать свои проблемы самостоятельно, без посторонней помощи других. Хотя иногда быть сильным тоже надоедало и хотелось немного поговорить. Но Казами стоически терпел это, сжимая челюсть до скрежета зубов и просто молча перенося неприятную, тяжёлую боль, которая давила его своим грузом. Потому чувствовалось острая необходимость в избавлении от неё. А самые лучшие способы искоренить это неприятное чувство — уничтожить, запереть, спрятать. Настолько глубоко, насколько это только возможно, чтобы ни одна живая душа не могла туда добраться и открыть чёртовы семь замков, за которыми Шун спрятал свою боль. Все чувства были заперты настолько глубоко, куда и сам Шун не всегда мог добраться. Боль была в самом тёмном уголке сознания, спрятанная от посторонних глаз. Семь замков неприятно сдавливали грудную клетку, не давая вдохнуть спокойно, полной грудью. Зато боль почти не тревожила, притупившись. Хотя всё равно она ощущалась довольно явственно — в груди всё равно часто покалывало. Дед тихо радовался переменами в своём внуке: образумился, успокоился, решил тренироваться как настоящий ниндзя и следовать традициям семьи. Омрачало только то, что сам Шун такому был не особо рад, но говорить этого не собирался: он завязал с боями Бакуган и не планировал к ним возвращаться. Единственное напоминание об игре почти постоянно вилось вокруг него, задавая тихие, короткие, редкие вопросы или давая такие же тихие советы. И от этого напоминания Казами избавляться не собирался. Скайресс помогала ему окончательно не впасть в отчаяние и не давала ему полностью погрязнуть в пучине тёмного, цепкого одиночества, которое вот уже как второй год отчаянно цеплялось за Шуна. Раньше эту роль играл другой человек — Юи Нагаши, когда-то его близкая подруга. «Когда-то»… Сейчас это противное «когда-то» отзывалось неприятной болью где-то в районе груди, тревожа ещё не забытый и не затянувшийся шрам. В последний раз Казами видел Юи практически два года назад, почти в такую же тёмную тёплую ночь. В последние минуты, когда они могли друг с другом говорить, Нагаши опять себе что-то придумала — Шун уже и не помнил точно, что именно — и обиделась на что-то. Теперь это казалось настолько глупым, что просто с ума сводило. От этого смеяться хотелось. А Казами бы и посмеялся, если бы не было так больно. Когда она уехала рано утром, Шун ещё спал. А через двое суток позвонили родители Юи и спросили, не в особняке ли Казами их дочь. Как оказалось, домой Нагаши так и не попала, пропав где-то между аэропортом и домом своего друга. Просто пропала, как сквозь землю провалилась. Исчезла, оставив после себя лишь покалывающее сожаление и тёплые воспоминания, которые начинали неприятно жечь. Дед сумел, каким-то чудом, организовать поиск пропавшей, размах которого достигал почти всей страны. Нашли только чемодан недалеко от особняка да телефон, а самой девочки нигде не было. Не было ни одного следа, ни одной зацепки, которая могла бы указывать на местоположение девочки или, хотя бы, на то, что она жива. Было пусто. Пусто настолько, что это пугало и заставляло дрожать. А после месяца почти непрерывных поисков Юи Нагаши официально объявили пропавшей без вести. Шун первое время упрямо не мог в это поверить. Он отрицал это всеми силами, убеждая себя, что сейчас Нагаши выпрыгнет из-за угла с довольной улыбкой и тыкнет пальцем в сторону друга. «Поверил!» Только вот из-за угла никто не выпрыгивал, как бы Шун этого не хотел и как бы он этого не ждал. Окончательно принять потерю подруги он смог только через почти пять месяцев, смирившись с тем, что Юи больше нет и что вряд ли она ещё появится. Было больно, но Казами терпел. От приступа тяжёлой меланхолии отвлекло шевеление внизу, у входа в особняк. Из дверей выбежали две тени, нервно оглядываясь по сторонам и периодически спотыкаясь в темноте обо всё, что только можно. Одна тень была совсем маленькой, почти детской, а вторая — девичья, с двумя пышными хвостиками. В деталях образы гостей Шун рассмотреть не мог: ночная тьма не давала этого сделать, а серп месяца и холодные звёзды были недостаточно яркими. «И что они тут забыли?» мелькает быстрая мысль, а после Казами мягко спрыгивает на землю. Ночных гостей, тем более незваных и незнакомых, дед не особо жаловал, особенно если они пробирались в дом и натыкались на самого старика. Значит, раз они так испуганно озираются, уже наткнулись на, по меньшей мере, одну ловушку точно. А раз так удирают, значит, не ожидали ничего подобного. А раз так, они не местные. Банальные выводы, зато какие точные. Шун быстро шагает в сторону незваных гостей. Надо, по крайней мере, узнать, зачем они сюда пробрались и вывести отсюда. Движения у детей — а это, несомненно, были дети — нервные и чуть дёрганые. Волнуются. Ворами они быть не могут, потому что шумят слишком много. А если и воры, то только начинающие, но какие начинающие самый большой особняк в округе пойдут грабить? Только идиоты. Когда Шун подошёл ближе, то понял, что это точно не воры, и уж точно не незнакомые. Всё же забыть Отчаянных Бойцов трудно, тем более шумную Руно и всегда рассудительного Маручо. Сразу же большинство вопросов отходит на второй план, а некоторые и вовсе решаются за пару секунд. Что они тут забыли?.. Шуна забыли… Конечно, зачем им ещё приходить в особняк Казами? Только за Шуном. До сих пор не заходили к нему, а тут вдруг… Не могли же они после стольких дней приехать к нему на чайную церемонию? Конечно, нет. Значит, нужна помощь. Скорее всего, в игре Бакуган. Конечно, ведь раньше, ещё до того, как уйти из игры, Шун был на первом месте. Это же насколько они отчаялись, чтобы обратиться к нему? Знают ведь, что он не вернётся. — Что вы хотели? — коротко и как можно более нейтрально поинтересовался Шун, зная уже, что они ответят. Парочка гостей вздрогнули разом, резко оборачиваясь в сторону звука. Какого же было их облегчение, когда они узнали знакомые черты лица своего старого друга. Казами успел краем глаза заметить, что его знакомые почти ни капли не изменились с их последней встречи в видео-чате. Да и вообще, видеть их в живую было немного непривычно и некомфортно. Когда-то глядящие на него с экрана компьютера голубые и зелёные глаза теперь в упор прожигали его взглядом, с любопытством осматривая с ног до головы. От таких пристальным взглядов хотелось поёжиться. — Шун, мы пришли к тебе за помощью, — тут же перешёл в атаку Маручо, чуть хмуря свои светлые брови. Ни «привет» вам, ни «как дела». Сразу же к делу переходят. Видимо, дело и правда серьёзное, раз даже всегда вежливый Марукура решил обойтись без элементарнейших правил приличия — обычно они отнимают много времени, но, опять же, обычно это его не останавливает. Казами тихо хмыкнул, замечая тонкую нервозность незваных гостей — иначе и быть не могло. Будто бы они могли прийти к нему по какому-либо другому поводу. Хотя и ответ они знают. Но раз пришли, то значит, они надеются, что Шун согласится. Их оптимизм и почти детская наивность и немного смущали, и заставляли обречённо вздохнуть одновременно. Разочаровывать старых знакомых не сильно хотелось, но придётся. Казами решения своего не поменяет. — Объявился некий игрок по имени Маска, который закидывает всех проигравших бакуганов в Измерение смерти! — тут же начала горячо объяснять Руно, подавшись вперёд и сверкая глазами. Она волнуется, воздух вокруг неё дрожит от напряжения — Шун чувствовал это, буквально кожей ощущал. Казами не вслушивался в слова Руно, лишь мысленно отметив словосочетание «Измерение смерти». Он потом спросит об этом у Скайресс. Сейчас выяснять, что это за измерение, совершенно не хотелось, потому что тогда бы Марукура и Мисаки решили бы, что Шун согласился. Обнадёживать их понапрасну не хотелось совершенно. — Я бросил игру Бакуган. Это больше не моё дело. — Весь изначальный нейтралитет исчез так же быстро, как и испарились уверенность и пыл гостей. Они выглядели так, словно слова Казами вылились на их головы неожиданным потоком ледяной воды: чуть испуганные, удивлённые и совершенно растерянные. Шун снова шестым чувством ощутил, как начинает закипать Мисаки, готовясь взорваться, словно действующий вулкан. Сейчас распылится, уничтожив всё на своём пути. А вот это уже чревато последствиями. Всё же кричит она и правда громко, а это может разбудить деда. Да и вообще неприятно, когда на тебя орут почти без причины… — Почему?! Ты ведь был первым в списке! Ты силён, ты нам нужен! Если ты нам не поможешь, то могут пострадать невинные люди! — повысила голос Руно, а её глаза яростно блеснули. Шун не отводил взгляда, всё так же безразлично-холодно глядя на знакомую, которая от такого наплевательского вида собеседника распалялась ещё сильнее. — Я же сказал, что меня это больше не касается. — Совершенно непреклонный тон врезается в сознание, до боли впиваясь в него своими когтями. От этого неожиданно кружится голова, появляется желание схватится за виски и с силой их сдавить. Мисаки замолкла на полуслове, а после медленно опустила взгляд на землю под ногами. Теперь в воздухе звонким колокольчиком звенело отчаяние. — Но Шун, это правда очень важно. И твоя помощь нам бы очень пригодилась, — делал последнюю, слабую попытку Маручо, глядя на Казами снизу вверх. Его глаза смотрели с надеждой, пытаясь выжечь дыру в столь упрямом собеседнике. А упрямый собеседник держался героически стойко. — Вы и без меня прекрасно справитесь. — Всё такой же холодный тон обрезал все попытки и свёл их на нет. Шун сам поразился на мгновение своему голосу: холодный, безразличный, отстранённый. От такого тона по спине пробежала толпа ледяных мурашек, заставляя незваных гостей мелко дрогнуть. — Ты… Ты конченный эгоист! — рявкнула неожиданно Мисаки отчаянно, видимо, пытаясь воззвать к совести Казами. Она, наверное, не знает, что это бесполезно: совесть только по качает головой и откажется выполнять свою роль. Решение Шуна неоспоримо и не подлежит обжалованию. Он в нём уверен точно так же, как и в своём мастерстве. Потому Шун покачал головой с всё тем же безразлично-отстранённым выражением лица. Постепенно нарастающие раздражение тихо скребло грудную клетку и нашёптывало навязчивую идею выкинуть бывших друзей за стены дома. Ведь Шун только забыл. Только-только свыкся с мыслью о жизни без игры. Потому тихая, почти незаметная горечь вставала поперёк горла. Глаза Руно горели яростно и отчаянно, руки у неё были сжаты в кулаки, а костяшки побелели. Она не хотела возвращаться с пустыми руками, ничего не добившись и лишь зря потратив время. Не хотела верить в то, что их надежду сейчас безжалостно давят всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Мисаки ни за что не признаёт, что ей сейчас обидно до невозможности, она только сожмёт зубы крепче и продолжит пилить Казами, пытаясь уговорить его. Эту напряжённую атмосферу разогнал тихий хруст веток, который вскоре перерос в неприятный грохот и звук ломающегося дерева, от которого хотелось скривиться и зажать уши. Через пару секунд на полянку, почти перед самым Шуном, рухнул кто-то. Послышалось сдавленное и недовольное «ой», а через мгновение ещё один человек поднял голову, и Казами встретился взглядом с бледно-ореховыми глазами, которые смотрели чуть устало и раздражённо. Свалившаяся с дерева девушка медленно и лениво почесала макушку, чуть позёвывая, а после осмотрела всех присутствующих, словно прощупывая их внешность взглядом. Руно от такого внимания передёрнуло, а по спине пробежали мурашки. Взгляд у незнакомой ей девушки был пристальным и колючим, неприятным. — Здрасте. Голос у девушки был тонкий, с высокими нотками, видимо, от природы. Такое приветствие ввело присутствующих в лёгкий стопор и шок. Рухнула баба с дерева неожиданно прям во время серьёзного и безумно важного разговора, от которого зависела судьба бакуганов, а она здоровается так непринуждённо, словно всё так и должно быть. Шун замер на мгновение, почувствовав себя в лёгком замешательстве; он начал всматриваться в бледные глаза, в которых постепенно стала проступать совсем детская радость.