Дождь начинается

Кагами снился мертвый Тецуя — он лежал на залитой кровью дороге, отплевывал собственные зубы и кровь, плакал и молил о помощи. А когда не дождался ее, открыл широко голубые свои глаза, и посмотрел на Кагами, прямо в сердце ему, и проклял его. — Черт, — выругался он, проснувшись. Тело покрывал липкий пот, сердце колотилось как бешенное, сознание раздвоилось. Вчера они с Аомине напились до полусмерти, еле добравшись до квартиры, которую сняли. Кагами еще дополз до комнаты — Аомине же завалился в зале на диван, не раздеваясь. Кагами было очень плохо, голова кружилась — пол уходил из-под ног. Он открыл дверь ванной, которую милая горничная привела в порядок, и склонился над раковиной. Его стошнило желчью, и горький ее вкус, казалось, впитался в его мозг, внутренности, сердце. — Чего? — спросил Аомине, он выходил в туалет, и услышал шум воды. — Тошнит? Ты перебрал вчера? Не умеешь пить, не берись. — Мне плохо, — сказал Кагами. Он знал, что не может доверять Аомине, но ему больше было не с кем поговорить. — Мне снился Тецу. Я убил его, Аомине. Собственными руками. Он брезгливо вытер мокрые свои руки в мыльной пене о себя и заплакал. Впервые со дня смерти Тецу он заплакал, как ребенок, который осознал свою потерю. Почти захныкал, жалостливым голосом, отвратительная сцена. Кагами рыдал на полу ванной и думал — хорошо было бы, если бы Аомине избил его сейчас за постыдное нытье. Избил бы его до состояния вареного мяса, вышвырнул бы из дома. И тогда ему стало бы легче, ему, Кагами. А сейчас, когда перед глазами стоит лицо Тецу, весь мир кажется конченным. — Наверное, в такие моменты люди кончают жизнь самоубийством, — пронеслось у него в голове. — Возьму пушку Аомине и пальну себе в лицо. Я убил Тецу. И убил Сакурая. Господи… — Ты придурок, — выпалил Аомине. Он сел рядом, заглядывая в лицо Кагами. — Я видел, что ты на грани. Потому что ты конченный, Кагами. Ты кажешься крутым, но без Тецу ты никто, так же? Тецу рулил в вашей паре, он был главным. Я знаю, он кажется бабой иногда, но Тецу сильный. Именно поэтому он ушел от меня. Я сильный тоже. Я не могу ему подчиниться. А он не умеет быть ведомым. Не умел, — добавил он. — Я убил его собственными руками, — сказал Кагами еще раз. — И я должен сдохнуть, Аомине. Убей меня. Без меня ты быстрее провернешь свои дела. Я балласт. Я для всех балласт. Ты потом все равно это сделаешь, так сделай сейчас. Я… Коротко размахнувшись, Аомине с силой ударил Кагами по лицу. Безо всякого предупреждения — и Кагами замолчал, больше от удивления, чем от боли. Он сплюнул на пол — кровь и выбитый зуб. Аомине говорит меньше, а бьет сильно. Вот в чем его особенность. Тецу, помнится, так его и описывал. — Хорошо, — сказал Кагами. — Еще ударь меня. А… Ну чего тебе стоит? Ударь еще. Я не буду против. Я даже сдачи не дам. Бьешь ты сильно… Он получил еще один удар и виновато ахнул — больно. Присел на пол, глядя в спокойное лицо Аомине, и его вдруг захлестнула злость. Аомине легко — он не терял любимого человека. Он не умеет терять, этот Аомине. Даже побег из семьи для него приключение. Это он, Кагами, остался ни с чем — а для Аомине все продолжается. Кагами подумал, что он уверен — у этого человека все будет хорошо, не так, как у него самого. Быть может, и семью заведет себе. И даже кумите станет. Но только Тецу это все уже не вернет. Его убили. — Пошел ты, — выпалил он. — Нахрена я с тобой связался вообще? Ты виноват не меньше меня. Даже больше. Он встал, сплюнул второй зуб и прошел мимо Аомине. Тот легко поднялся за ним, с силой уперся локтем ему в грудь и прижал его к дверному косяку. — А?.. — Кагами вопросительно посмотрел, попытался вырваться — он, конечно, просил его избить, но Аомине слишком буквально действовал. — Отвали! — Придурок, — сказал Аомине. Он легко коленом прижал Кагами к стене, ладонью провел по его футболке и схватил его за подбородок. — Придурок, — спокойно сказал он. Ладонь сгребла футболку в охапку и Кагами не заметил сам, как оказался в своей спальне на мокрой от пота и вина постели. — Ты чего?.. — спросил он. Но Аомине его уже не слушал. Он легко перевернул Кагами на живот, стащил ремень и брюки. Пальцы его забрались под резинку трусов, оттянули ее и спустили белье — и Кагами вдруг с опозданием понял, его пытаются отыметь. Прямо сейчас. И он будет снизу — как раньше был Тецу. — Аомине, остановись, — выпалил он. — Не смей. Я убью тебя, ублюдок. — Я тебя просто трахну, — сказал Аомине. — Ты ведь трахал Тецу? Тебе понравилось? Теперь трахнут тебя, Кагами. Почувствуешь разницу. Быть оттраханным намного приятнее чем трахать самому. Просто лежи и наслаждайся. И твои тупые мысли тебя покинут. Он расстегнул ширинку, вывалил большой возбужденный член, взял с туалетного столика первый попавшийся тюбик — это был гель для бритья — и выдавил себе немного. Смазав себя, он выдавил немного на задницу Кагами, и тот ахнул, ментол в составе геля обжигал изнутри. — Я не хочу, — запоздало сказал он. — Я не гей. Я… — Не гей, конечно, — Аомине массировал свой член, натягивая презерватив. — Но тебе тоже понравится. Не геям всем нравится, — добавил он. Он приставил головку к пульсирующему входу и коротко качнулся вперед, входя до упора. Кагами закричал — и Аомине сунул его голову в подушку — внимание соседей ни к чему. Последний раз он трахался с неделю назад с милой девочкой из бара. Она не хотела его — но Аомине заплатил ей, и оттрахал ее хорошенько в грязном гостиничном номере. Кагами внутри был как эта девочка — тугой и нежный. И эту нежность хотелось разрушить, взять измором, подчинить или купить. И Аомине вдруг с радостью подумал — пока они с Кагами в одной дырявой лодке, он может трахать его, когда ему захочется. — Я буду тебя трахать, Кагами, — сказал он. — Приходи, когда снова будешь блевать и плакать. Он двигался размеренно, входя и выходя, любуясь алой воспаленной дыркой — и не заметил, что Кагами под ним перестал вырываться, притих и начал дышать спокойно и размеренно. Аомине был эгоистом и его не волновали чужие эмоции — но он не знал, что именно сейчас Кагами впервые почувствовал себя спокойно и хорошо. Он больше не видел глаза Тецу. Он видел грязную ситцевую наволочку — узоры на обоях видел — и отражение Аомине в зеркале тоже видел. И это было лучшее в его жизни, так ему казалось.