Дождь начинается

— Вы не мешаете мне, Момои-сан… Не шумите, иначе начну шуметь я… Она не сразу же узнала этот голос, но многолетний опыт и пережитые страдания сделали свое дело — Момои сделала несколько шагов назад, наткнувшись на холодную гладкую поверхность английской двери — покойная Рико любила европейские материалы и предметы интерьера, несмотря на то, что никогда не позволяла себе прийти на собрания или праздники в чем-то, кроме тяжелого кимоно. Если бы Рико была жива, ей, Момои, было бы легче — приятно чувствовать, что ты не одна-единственная женщина, которой угораздило впутаться в эту грязную историю. Маюзуми, правда, считал, что Рико всегда использовала ее, но Момои было наплевать на это, пусть это даже и будет правдой. Момои, подобно любой женщине, помнила вещи, не особо важные для других, но важные для нее — Рико была одной из немногих, кто обрадовался ее беременности, и Рико сама была матерью. Один этот факт уже заставлял Момои скорбеть по такой потере. — Кто здесь? — негромко спросила она. — Могу я узнать… — А разве вы уже не узнали? — внезапно ворвавшийся в ее разум спокойный голос легко коснулся ее натянутых нервов. — Я пришел сюда, чтобы встретиться с вами, и вы подсознательно знали об этом, не так ли? — Возможно… — с тоской Момои оглянулась на дверь, казалось бы — одно мгновение, и она успеет открыть ее и позвать на помощь, но, лишенная всяких иллюзий, она была твердо уверена, что ее держат на прицеле, и стоит ей сделать хотя бы одно неверное движение — ее жизнь будет прервана. — Кагами-кун… — мягко сказала она. — Ты пришел убить меня? — Какая разница? — он еле слышно вздохнул и включил крошечную лампу, стоящую на изящном письменном столике Рико. — Я пришел попрощаться с вами. И попросить у вас прощения. — Ты ничего не сделал такого, чтобы извиняться передо мной… — Момои попыталась подобрать правильные слова. — То есть… Пока не сделал. Но, быть может, ты убьешь меня, и оборвешь мои мучения. — Где Аомине? — спокойно спросил ее Кагами. — Что с ним? Почему вы допустили, что его держат на привязи, как игрушку? — Этот вопрос ты не должен задавать мне… — Момои отвернулась. — Вы с Дай-чаном сами виноваты в своих бедах. Кагамин, я всегда уважала тебя, не опускайся до уровня мужчин, спешащих обвинить во всех своих бедах женщину. — Я вас вовсе не виню… — пожал он плечами. — Но я неплохо изучил Аомине за те месяцы, что мы провели рядом. И могу сказать вам — он был предан только самому себе и вам. Вы много значили для него, Момои-сан. Он уважал вас, он считал вас своим другом, он любил вас, словно свою сестру. Постоянно говорил — Сацуки-то, Сацуки, Сацуки… Только ради вас он и терпел всю эту игру, чтобы успеть вытащить вас из этой грязи. И вот что он получил в конце… Он был предан вам — но и предан был вами. Философски. И грустно. — Он, скорее всего, не выйдет из комы, Кагамин… — Момои попыталась воззвать к его разуму. — Знаешь, эта война истощила всех нас. Я… Мой муж… Моя семья с радостью бы пошла навстречу тем людям, с которыми ты работаешь теперь. Быть может, мы бы даже нашли общее решение. Но ты сам вырыл себе могилу, когда поднял руку на Рико-сан… Ты убил женщину, Кагамин! Как ты мог поступить так? — Я отомстил, — спокойно сказал он. — За того, кого поклялся защитить. Я знаю, что она спланировала убийство Куроко и оба покушения на него. Я знаю, что она хотела пустить в расход Кисе. Мы тут не в игрушки играем, так ведь? Мы состоим в якудза, состояли, по крайней мере… И если она нарушила наши законы, то получила по заслугам. К тому же такова была воля того, кому она принадлежала. Я просто исполнил ее… — Ты хочешь сказать, что Хьюга так решил? — ужаснулась Момои, инстинктивно оглядываясь назад на спасительную дверь, за которой был ее муж и защитник. — Убил свою жену?! Мать своих детей?! — Он перестал быть ей мужем, когда она полюбила другого, — сухо сказал Кагами. — И теперь он только отец. Отец и своим детям, и членам семьи тоже. И он спасал от бесчестья своих детей. А я исполнил его волю, потому как я в долгу перед ним. Она не сопротивлялась, Момои-сан. Она вела себя достойнее вас… Вы сейчас думаете только о том, как спасти свою шкуру, но Рико Хьюга не думала об этом. Она знала, что я приду… Она знала, зачем я пришел… И она с достоинством приняла свою смерть, не думая ни о чем. С достоинством и честью. Она была настоящей Анее-сан, а не вы… — Я хочу родить этого ребенка, — отчетливо сказала она. — Пойми, Кагамин. Этот ребенок не виноват в том, что я совершила. Акаши… Кумите… Он позволил мне жить, чтобы я стала матерью. Неужели ты отнимешь мою жизнь? Неужели не дашь мне подарить жизнь хотя бы этому ребенку? Кагами медленно подошел к ней, с жалостью вглядываясь в ее бледное лицо. Теперь она хорошо узнавала его — он похудел, вытянулся, на молчаливом лице появилась щетина. В костюме работника похоронной фирмы — ничего не было в нем теперь от того самого улыбчивого парня с хорошим вкусом, который был главной надеждой Сейрин, ничего. Момои почувствовала липкий страх, его холодные пальцы, проникающие ей под одежду. Ей было страшно, ей было до ужаса больно стоять перед своим убийцей, но она знала, что должна была выдержать его взгляд. Подняв на него глаза, она коротко кивнула ему, осторожно положив ладонь на свой живот, Кагами с минуту смотрел на нее, а потом сделал шаг назад. — Бог накажет вас, Момои Сацуки-сан, эгоистку, неспособную любить, неверную жену и предательницу собственного благодетеля, накажет так же сурово, как наказал меня… Но не я буду тем, кто отнимет вашу жизнь. Я здесь, чтобы отнять жизни, но ваша жизнь мне не нужна. Я уже сделал то, зачем приходил, и задержался только для того, чтобы убедиться — вы все еще живы, вы настоящая и вы в сомнениях. — Ты не тронешь меня? — выдохнула она. — Не убьешь? — Нет, — покачал он головой. — Но однажды, быть может, мне и придется закончить начатое. И было бы хорошо, чтобы вы тогда попытались исправиться, сделали хотя бы что-то хорошее, отдали бы хоть один долг. Быть может, тогда вам и не будет так страшно. Быть может, тогда вы и не будете отводить от меня свои глаза, и вам будет что сказать мне, мне и своему кумите, настоящему кумите. — Ты говоришь об Аомине? — тихо спросила Момои. — Ты о нем говоришь? Но… Ты же знаешь, Кагамин… Я не пойду против мужа. Я не могу пойти против него… Он признал моего ребенка, он… — Он тот, кто совершил подлость, еще большую, чем ваша, — серьезно сказал он. — Он ваш главный враг, потому что, потакая вам, он и вверг вас во все эти неприятности. И у него нет власти над Аомине и не может ее быть, такой человек, как ваш названный брат, достоин свободы, или вы не согласны со мной? — Согласна ли я… — Момои хрипло рассмеялась. — - Ты прав, Кагамин, я не настоящая Анее-сан, хотя всегда и хотела ею быть. Между мной и кумите всегда вставали разные люди — сначала его жена, потом его сын, после Куроко-кун… И я отчаялась тогда, когда увидела, что другим людям позволено ступить туда, куда моя нога и не могла коснуться. Быть может, именно тогда я и ошиблась… Но смерть Сакурая… Ваш побег… Это все слишком сильно повлияло на меня. Я осталась одна! Понимаешь? Кагамин? Она внезапно поняла, что в комнате никого, кроме нее нет — лампа давно потухла, и Кагами словно растворился в спертом воздухе кабинета, будто бы его и не было. Она, Момои, была жива по-прежнему, ее ребенок вяло шевелился, словно засыпая, вот только теперь на ее шее висел тяжкий груз, с которым она не могла справиться. — Что же мне делать, Дай-чан? — вдруг вырвалось у нее, и голос ее звучал спокойно и отчетливо, как раньше. — Как мне быть?.. *** Мурасакибара не стал долго сидеть у дома Хьюги Рико, он послал своих людей, чтобы те помолились за ее покой и передали пожертвование, а затем поспешил вернуться в один из своих клубов и напиться до беспамятства. Он чувствовал себя плохо, хуже некуда, и последнее время только Химуро мог привести его в чувство, верный друг следовал за ним, словно тень, даже если Мурасакибара отсылал его от себя, а телохранители сканировали каждый его шаг, готовые спасти его жизнь. — В этом нет смысла, — говорил он пьяной шлюхе, сидевшей на его коленях. — Я готов умереть прямо сейчас, лишь бы больше не слышать голоса по ночам и не видеть аники во сне… Он тосковал, готовый потерять самообладание в любой момент, вспоминая напряженные вежливые нарочито стерильные похороны Рико, вне себя от боли и страха — кто мог убить женщину, мать двоих детей, пусть и порядочную мразь, но все же женщину?! Все это настолько было далеко от тех правил, церемоний и законов, которым он следовал всю свою жизнь, что Мурасакибара был готов отказаться от самого себя, лишь бы продолжить верить в то, что мир якудза стоит на столпах и не рухнет ему на голову. — Я побуду с тобой, — вежливо сказал Химуро, когда девушка ушла. — Хотя бы на сегодня. — Нет смысла, — пожал плечами Мурасакибара, слушая веселую музыку из основного зала клуба. — Все еще на похоронах. Пьют саке и вспоминают Рико-сан. Она мне никогда не нравилась, Химуро. Как думаешь, она не в обиде за это? — Принести тебе еще выпивки? — мирно спросил друг. — Забудься сегодня, Ацуши-сан. Отпусти свой разум. Ты слишком устал, но завтра будет новый день и… — Неси бренди, — перебил его Мурасакибара. — И обещай заткнуться и сидеть молча. Или же я просто выгоню тебя. Коротко кивнув, Химуро вышел, а Мурасакибара перегнулся через рамку, глядя в экран на безмятежных посетителей клуба — они танцевали, веселились и были далеки от его проблем. — Хорошо бы и мне стать просто собой, — подумал он. Официант, подобострастно согнувшись, вошел в комнату, ставя бутылки на стол, не поднимая головы. — И лед принеси, — сказала Мурасакибара, заглядывая в лицо официанту, но вместо льда почувствовал на себе холодное твердое дуло пистолета и бесстрастный взгляд убийцы в темных очках. — Доброго вечера, — сказал тот вежливо, — Вам передали привет от Киеши Теппей-сана. И прежде чем Мурасакибара успел понять, что происходит, четыре пули крупного калибра, пущенные в упор, легко и быстро оборвали его сознание, пронзенного последней мыслью — Химуро предупреждал, Химуро предупреждал, чем все это может кончиться. Наемный убийца равнодушно кивнул на лужу крови, натекшую из-под грузного тела и торопливо вышел вон по черному ходу для персонала.