Дождь начинается

Когда Кагами вышел, Алекс не поспешила проводить его. Она все еще стояла у двери, сложив руки на груди, рассматривая Кисе. Ее внимательный взгляд показался ему неприятным, и он торопливо собрал свои бумаги со стола. — У меня что — на лице соус остался? — спросил он. — Или я не побрился с утра? Ты слишком внимательно меня разглядываешь, если говорить честно. — Любуюсь, — призналась девушка. — Ты весьма привлекателен, Кисе-сан, но тебе об этом уже говорили, не так ведь? Ты ведь явно избалован женским вниманием. — Я нравлюсь девушкам не из-за внешности, — фыркнул Кисе. — Женщины просто любят, когда к ним хорошо относятся, а я уважаю женщин. У меня три старшие сестры. И мама с бабушкой. Я стараюсь не разочаровать их. — Вот как… — подняла бровь Алекс. — Но, судя по всему, мужчин вы тоже уважаете. Вы филантроп? Не циник? Можем ли мы доверять вам, Кисе-сан? — А тебе? — в тон ей ответил он. — Можем ли мы доверять тебе? Ты ведь из Америки, так? Приехала в Токио за лучшей долей, но стала любовницей Хьюги, чтобы потом перейти на службу к Киеши… Так кому же ты служишь на самом деле, Алекс-сан? Может, самой себе? А может, просто ждешь удобного момента, чтобы перейти на сторону победителя? — Я никогда не служила Киеши-сану, — равнодушно пожала плечами девушка. — Он меня желал только как собственность своего кумите. Он хотел отобрать у него все — и меня в том числе. Завидовал ему. Считай меня символом власти или символом хорошей жизни — разницы нет. Он пришел ко мне, только когда стал уверен, что с Хьюгой Джунпеем было покончено. До этого дня он считал меня опасной, боялся, что я могу сболтнуть его кумите лишнего. Но с Хьюгой-саном мы тоже слишком разные. Он любит жизнь, а я ею просто пользуюсь. Если придет мое время, я умру без особых сожалений. Это нормально. — Почему ты завела со мной этот разговор? — Кисе внимательно посмотрел на нее. — Я здесь ради Акаши-сана, и ты об этом знаешь. Пока Акаши-сан ваш союзник, я буду здесь. Я его никогда не предавал, ради него я даже покинул семью. — Я знаю, — кивнула она. — И я также знаю, что ты вчера отлучался не по делам Акаши-сана. Скорее всего, никто не заметил, потому что тебя никто не воспринимает как угрозу — если бы ты хотел предать его, ты бы поддержал Мидориму уже давно, но я очень внимательна, и для меня любая мелочь — уже данность. Я знаю, где ты был вчера. И знаю, с кем ты общался. И я также знаю, что ты хотел вчера сделать… Можешь не сомневаться, доказательства я тоже найду. — Следила за мной? — поднял он бровь. — Тебе я ничего говорить не буду, если сомневаешься в моих мотивах, отведи меня к хозяину. — Нет, напротив, — девушка пожала плечами. — Я даже рада, что хотя бы у тебя хватило смелости навестить Аомине-сана. Я бы предпочла, чтобы ты сделал это раньше, но вчера тоже неплохо. Я рада этому. — Какое у тебя дело к Аомине-чии? — удивился Кисе. — Вы не знакомы… — К нему — никакого, — Алекс опустила глаза. — Но у меня много дел к Кагами… Все, что касается его, важно для меня. А Аомине для Кагами очень важен. Пока Аомине жив, у Кагами есть стимул действовать. Он очень силен… Я неплохо изучила его, пока помогала ему, и я искренне уважаю такого человека, как Кагами Тайга. Можно сказать, я бы выбрала только его, если бы мне позволено было бы делать ставки. Я восхищаюсь силой его духа, его уверенностью, его смелостью. Он мне импонирует как мужчина и как человек — и я на многое готова, чтобы поддержать его на этом этапе. Впрочем, я уже много сделала для того, чтобы спасти его. И я этого не стыжусь. — Ты сейчас говоришь о… — Кисе ахнул. — Это серьезно? — Киеши сам вручил мне в руки любовника Акаши Сейджуро, этого мальчика-модель, — улыбнулась она. — Он хотел, чтобы я спрятал его. В моих планах тогда еще было подчиняться Киеши, и я бы с радостью привезла Эрика или как там его в поместье Хьюги и спрятала бы там. Никаких чувств мальчик с бледной улыбкой у меня не вызвал, а мой настоящий хозяин тогда еще не желал, чтобы я выдала себя. Я бы пригодилась ему больше как союзник Киеши Теппея… Но я решила все по-другому, когда выслушала Эрика. Он говорил только о Кагами, о своем чувстве долга, о своей вине. И я знала, почувствовала, что именно этот человек в будущем может стать для Киеши оружием, с которым он победит и Акаши, и Кагами. Но Акаши-сан свои проблемы решит сам, а вот о Кагами мне стоило побеспокоиться заранее… — Ты его спрятала, так? — Кисе осенило. — Это могла сделать только ты — неприметный человек из серой массы, которую никто не рассматривал бы как угрозу… Ты спрятала Эрика, то есть Куроко Тецую! — Я не прятала его, — Алекс улыбнулась, — Я отпустила его. Я позволила ему спрятаться самому, ибо у этого мальчика ума побольше чем у многих будет. И я не жалею, несмотря на то, что теперь меня ищут почти все люди Киеши Теппея. Я попыталась замести следы, сказала, что меня преследовали, но, разумеется, он мне не поверил. — Где он сейчас? — Кисе внимательно посмотрел на девушку. — Он цел и невредим? Если хочешь, ничего не говори, только дай мне знать, если ему будет угрожать опасность! Я перед ним в долгу, я все, что угодно, сделаю, чтобы спасти его. — Я не могу сказать тебе ничего определенного, — девушка виновато улыбнулась. — Но он сейчас там, где его никто не найдет. И, будь уверен, он себя еще покажет. Куроко Тецуя и сам знает, что он частично виновен в том хаосе, что сейчас происходит с семьей, и свою вину он искупит полностью. Кроме того, он принял важное решение — и оно отразится на финале этой войны. Именно он определил ее исход, так что твоя помощь ему уже не понадобится, а вот его помощь тебе — да, но об этом можешь даже не просить. — Он жив… — выдохнул Кисе. — Ты сказала об этом Кагами? Ты обязана это сделать! Как только он узнает, что у него есть и Аомине, и Куроко… — Этого он как раз и не узнает пока не придет время, — мягко сказала Алекс. — И тебе не стоит говорить с ним. Куроко Тецуя — его слабое место, ахиллесова пята, на которую он может наступить. Если Кагами хочет пойти дальше, он обязан вычеркнуть свои чувства к Куроко Тецуе из груди, он должен забыть свое прошлое. Хочешь или не хочешь — такова истина. Вместе они сейчас могут погубить нас всех, а по одиночке — они нас спасут и спасутся сами. — Но он же мучается сейчас в неведении… — попытался объяснить Кисе. — Он буквально сам себя сжигает чувство вины… Если ты ему симпатизируешь, ты обязана просто унять его сомнения и… — Именно поэтому я и буду поддерживать его сомнения, — Алекс улыбнулась и отвернулась. — Я могла бы и тебе ничего не говорить, Кисе-сан, но твоя уверенность, твой вчерашний поступок вызвали у меня глубокое уважение. Я знаю, ты любишь Тейко, ты мечтаешь вернуть ее. Думаю, твоя мечта не исполнится, но у тебя есть шанс построить иное будущее, близкое к тому, что ты любишь. Ты копируешь других, это твой стиль, но это не было бы возможно без твоего глубокого таланта, без твоей уверенности. Просто дай время себе и Кагами — и ты увидишь, война сама придет к концу, она себя и так исчерпала. Те, кто виновен, получат по заслугам, а те, кто ошибся, признают свои ошибки и пойдут дальше. Она кивнула ему и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Кисе остался в комнате один в своих собственных мыслях и сомнениях. *** … Темнота. Темнота. Тишина. И — боль, отчаянная и острая боль, пронзающая сердце. От такого невозможно очнуться, таким невозможно насытиться вдоволь. Словно он вернулся в утробу матери и готовиться к рождению — или же он уже умер, и один из загробных миров вот-вот примет его к себе. Ничего такого, ничего особенного — и особенное все. Темнота. И боль. Яркая вспышка света — и Мурасакибара — так его звали в прошлой жизни — ахнул и очнулся. Он хотел сделать глубокий вдох — но грудную клетку словно сдавливали в тисках, он хотел сказать что-то — но у него получился только стон. Он попытался встать — и острая судорога сковала его конечности. Он словно умер — и словно воскрес. Наверное, это ад, какой-нибудь из восьми японских адов, в который его заперли за все его прегрешения. — Очнулся… — услышал он. Зрение вернулось не полностью — Мурасакибара видел расплывчатые пятна, одно из которых, большое напоминало чье-то лицо, но узнать его не получалось. Он попытался еще раз вздохнуть, но не вышло, и из-за страха и отчаяния он расплакался — разрыдался, как младенец, подстанывая. — Тише, тише, — сказал ему кто-то на ухо, ласково и даже с жалостью, прижимая ладонью его взъерошенные волосы. — Пока говорить не получится… Ты только что перенес тяжелую операцию, мой друг. После всего того, что ты сделал, тебе пришлось получить свое наказание, но ты вынес его с честью и выжил. Можешь считать, что все обошлось. Теперь ты полностью оправдан. И начнешь свой путь заново. Мурасакибара мычал в ответ, пытаясь рассмотреть лицо говорящего, но ничего не выходило. Только голос его показался Мурасакибаре до боли знакомым, словно он в той, прошлой, жизни миллионы раз говорил с этим человеком… Пятно вместо лица стало отчетливее, но рассмотреть черты собеседника пока не получалось. Багровое пятно на стене оказалось картинкой с непонятным сюжетом, голубые разводы вокруг — мониторами и медицинской аппаратурой. Оказалось, что Мурасакибара стал чувствовать свои ноги — шевелить им, пусть даже и слегка. Он не чувствовал только свои руки — одна из них неприятно затекла из-за множества капельниц и трубок, а вот другая… Мурасакибара шевелил плечом этой руки, но предплечье не чувствовал совсем. Он повернул голову, пытаясь разглядеть трубки и капельницы на второй руке, но внезапно почувствовал ужас и отчаяние, соизмеримое только с недавним страхом от невозможности сделать вдох. На том самом месте, где должна была лежать его рука, он видел только светлое пятно простыни и покрывала. Плечо же заканчивалось манжетой от аппарата — ниже нее не было ничего. Мурасакибара попробовал закричать — ничего не получилось. Прежде чем он потерял сознание от ужаса и шока, до его потерянного разума дошла одна-единственная мысль — у него больше нет левой руки. — Зато теперь ты полностью оправдан, — повторил голос над ухом — и это было последнее, что он услышал.