Дождь начинается

Кагами набрал номер Кисе снова — отключен. Наверное, забывчивый дурачок разрядил его полностью. Он частенько так делал за последние недели две — пора бы уже привыкнуть. Момои понимающе посмотрела на него и улыбнулась — она научилась необыкновенно красиво улыбаться, как бог или его сын или кто-то там еще. — Он просто отдыхает, — сказала она мирно. — Ему нужен отдых. — Я знаю, — кивнул Кагами. — Я знаю это больше, чем кто-либо. Он не удержался — большой живот девушки манил его, рука сама легла на него. Кагами блаженно улыбнулся — хорошо бы, если кто-то так вынашивал ребенка от него, хотя бы даже это было бы ложью. Там внутри Момои живет новая жизнь, упорно растущая, жадно глотающая кровь и тепло. Представить себе подобную жажду к жизни было сложно — Кагами даже подумать не мог о том, чтобы когда-нибудь и сам настолько сильно пожелал родиться и жить. А может он и был подобен ее ребенку ранее — вот только успел позабыть о том. — Все в порядке, — мягко сказала она. — Ты ни в чем не виноват, Кагамин. Все в порядке. — Я бы хотел быть уверен, что Кисе счастлив… — развел он руками. — Ну… Он теперь без Касамацу… И у него остались только ты и Аомине… Наверняка, ему тяжело и больно, быть может, даже слишком. Я не могу пока представить, как он просыпается по утрам — и все-таки для меня, для Аомине да и для тебя он сейчас главная опора. — Ты прав, — девушка задумчиво посмотрела в окно. — Кисе-кун всегда был самым устойчивым и сильным среди нас всех. Он выбирал лучшие варианты и никогда не впадал в уныние. Но никто никогда не ценил это в нем. Это словно не было лучшим качеством для якудзы — якудза должны быть жесткими и сильными, понимаешь? А не это все… — Я не набрался бы сил уйти оттуда… — Кагами посмотрел на Момои. — И простить тебя тоже. Я бы никогда не узнал, что во мне есть это… Светлое что-то что ли? Я даже и слов не подберу без него, а вот Кисе точно может сказать, куда нам идти и как. В чем его секрет? — В том, что он тоже не знает, как лучше, — Момои поправила платье — и улыбнулась, ее рука взяла ладонь Кагами и прижала к своему животу. — Точно он не знает, но стремится сделать лучше для нас с тобой. И для Аомине, конечно… Ну и еще для кое-кого. Ребенок Момои с силой ткнулся в руку Кагами — и он словно погрузился в новый мир, широкая удивленная улыбка появилась на его лице — и он посмотрел на Момои. — Он шевельнулся, — сказал Кагами. — Он шевелится… Черт… Это так здорово. Это… — Это девочка, — с нежностью сказала Момои. — Это моя дочь. Я еще не выбрала имя, надеюсь, когда она родится, мне в голову придет что-то красивое и нежное… — Девочка… — Кагами улыбнулся. — Черт, конечно же… В мире есть не только чертовы якудза и полиция, есть и девочки… Нежные маленькие девочки в розовых платьях… И еще много чего есть… Путешествия, звезды, научные открытия… Старшая школа, облака, первый поцелуй… — Ты прав, — Момои рассмеялась. — Все это тоже есть в мире. Мы с тобой успели позабыть об этом, не так ли? Но благодаря Аомине и благодаря моей дочери, Кагамин, мы все вспомним. Мы вылечим его и вчетвером отведем мою дочь в первый класс… И будем заплетать ей бантики… И ревновать ее к ее первому парню тоже наша работа… У нас впереди много счастливых моментов. И я так рада разделить их с тобой и Кисе-куном. Это здорово. — Я позвоню ему попозже, — успокоил ее Кагами. — Как только разберусь с делами. Ты навестишь Аомине? Потом куда отвезти тебя? — Я прогуляюсь, — сказала девушка. — У меня женская консультация, потом схожу в магазин, старые платья скоро трещать начнут по швам… — Купи себе что-нибудь красивое, — улыбнулся Кагами. — И ей тоже… — Ей… — Момои погладила свой живот, выходя из машины — добежала до ступенек и помахала Кагами рукой, и сердце его сжалось, словно от предчувствия беды или скорого расставания. — Девочка, дочка, — пробормотал он. — Я бы тоже хотел стать отцом… Но в моем случае это не было бы возможно. У мужчин не бывает детей, они не дарят жизни, они их только отнимают… Он завел машину, разворачиваясь, набрал снова номер Кисе — абонент упорно молчал, извиняясь металлическим голосом оператора. — Чертов дурак, — усмехнулся Кагами. — Надо бы научить тебя заряжать телефон вовремя… Чтобы больше никогда не бомбить тебе упорно без особой на то причины. *** Такао сидел молчал, глядя в стену, воротник его нового костюма неимоверно жал. Глаза его были сухими — люди, которые подходили к нему, даже удивлялись, а кое-то отворачивался, вне себя от гнева. Все ведь знали, что он был любовником Мидоримы, мог бы выдавить из себя пару слез на похоронах. Ринко первая бросилась к нему, чтобы выразить соболезнования, и первая же отпрянула от него — ледяной его взгляд испугал ее. — Я сожалею, — коротко сухо сказала она. — Мидорима-чан был хорошим человеком. Он спит на том свете, спит мирно и спокойно. — Того света нет, Ринко-сан, — еле слышно пробормотал Такао. — Его тело умерло, оно разложилось бы в земле, если бы мы не кремировали его. А так остался только прах. Ничего кроме этого. — Что ты сказал? — не услышала его она. — Все в порядке? Береги себя, вообщем. Соболезнуем тебе. Такао безучастно проводил ее взглядом — другие люди подходили к нему и жали руки, но вначале все шли к Хайзаки. Все уже знали, что именно этот человек будет теперь управлять Тейко — Мидориму большинству из них было жаль, но жить им хотелось хорошо, и надежды были направлены на Хайзаки. — Господин кумите, — Ооджиро первый жал ему руку. — Мои соболезнования. Мальчик Мидорима был славным… Он перенервничал из-за потери власти, но мы не виним его. Думаем, его родителям отрадно знать, что он принес много добра всем присутствующим. — Аники, — Квазаяки тоже выбрал не самый удобный костюм. — Моя семья приносит глубочайшие соболезнования… Мидорима был мне братом, и я чувствую утрату… — Лицемерие, — подумал Такао. — Лицемерие, так много лицемерия… Все вокруг меня врут, что любили Шин-чана. Но если бы я был на их месте, я бы тоже врал. Шин-чану теперь все равно, но это словно оскорбляет мою память о нем. Никто из них не был ему дорог — и он также не дорог никому из них. — Такао-сан… — поверенный Хайзаки вежливо кивнул ему. — Господин просил вас остаться на ужин и после него. Он отбудет по делам семьи, и ему необходимо будет оставить вас за все Тейко. — Одного? — Такао насмешливо поднял глаза. — Я останусь, конечно. Но разве это правильно оставить меня, бывшего секретаря за главу семьи? Разве это не бросить тень на Тейко? Разве не унизит вашего хозяина? — Нет, конечно, — сдержанно сказал поверенный. — И это лучший вариант, учитывая, кто сегодня уходит в последний путь. Такао замолчал — как ребенок, которого щелкнули по носу, никаких эмоций он больше не испытывал, кроме горечи. Горечи и одиночества. Ему вдруг стало отчетливо ясно — он теперь совсем один, и никого у него нет. — Шин-чан уснул и не проснется, — пронеслось в его голове. — Остался только я. — Хорошо, — пробормотал он. — Я останусь на ужин и после него. Простите за мою резкость. Я сделаю все, что от меня зависит. — Я соболезную вам, — мягко сказал поверенный. — Хозяин знает, что вам сегодня тяжелее других. Поэтому не беспокойтесь… В этом тяжелом деле вы не останетесь один. Рядом с вами будет человек, который разделит эту боль. — Боль? — Такао обернулся — до конца еще не понимая, что имел в виду поверенный. Дверь в большой новый дом Мидоримы открылась, впуская невысокую фигурку, окруженную охраной. Такао не сразу узнал это лицо — так много времени прошло, словно целая вечность. Незваный гость прошел мимо всех — прямо к фотографии Мидоримы. Зажег свечу, помолился недолго — Такао смотрел ему в спину, словно силясь понять, почему он тут — и почему он так поздно. — Казунари, — услышал он, наконец. — Я рад тебя видеть. Акаши спокойно прошел между толп равнодушных людей, лицемерно кланяющихся ему, кивнул и встал напротив Такао — спокойный и сдержанный, как всегда, и только глаза выдают — большие, опустошенные, потерявшие смысл. — Мне больно, как и тебе, — сказал коротко Акаши. — Прими мою боль, как свою. Он легко подошел и обнял Такао так, словно не было между ними долгих месяцев распрей и предательства — обнял так, словно это был тот же Акаши в те же дни, когда он сам просил Такао всегда быть рядом с Мидоримой. — Я соболезную нам, — голос Акаши звучал правильно и хорошо — Такао сразу это понял. Он не один потерял нечто важное. И не один скорбит сегодня. Больно и пусто теперь в Тейко — но не ему одному. Есть еще один человек, который тоскует без Мидоримы Шинтаро. И этот человек как раз тот, кого так не хватало Мидориме. Его отец и брат, хозяин и друг, наставник и идеал. — Он всегда думал о тебе, аники, — пробормотал Такао — в другой раз он бы справился с собой и ответил бы правильно, но сегодня не было сил подбирать слова. — Он всегда думал о тебе. Он надеялся… До последнего дня надеялся, что ты успеешь простить его. Ты ведь простил его? Простил? Прости его, пожалуйста. Мне больше нечего у тебя просить. Нечего… — Я знаю, знаю, — сказал Акаши. — И я давно простил Шинтаро. Он это знал, Казунари. Он всегда это знал. Акаши встал рядом с Такао, разделив его горе с собой — стоял рядом, как равный — и этот диссонанс поразил Такао до глубины души. — Я буду рядом сегодня, — сказал он. — Мы проводим Шинтаро вместе. Как он бы хотел. Идет?