Дождь начинается

Прямо на Киеши смотрел Мурасакибара. Тот самый. С пустым пресловутым рукавом. Тот, кто воскрес из мертвых. Дьявол… Он пришел к нему… — Это он… — пробормотал Киеши. — Он тут. Он пришел за мной. Он больше был не в силах говорить или делать что-либо, его сердце пылало, пальцы дрожали. Вне себя от волнения и страха он поворачивал голову, стараясь позвать Тороки-сана или любого другого живого человека, чтобы показать, чтобы доказать — он не сходил с ума — Мурасакибара жив, он тут, он смотрит на него. — Вот он… Вот же он… Он пришел за мной… Этот дьявол тут… Я… Я… Его никто не слышал. Возмущенная толпа родственник его предполагаемых жертв скандировала его имя, призывая всевозможные кары на его голову. Они кричали, вне себя от ненависти и боли, взывали к нему — и каждый раз его собственное имя звучало как песня, как отвратительный гимн во имя дьявола. И Киеши был готов спуститься в ад — ад ждал его, распахнув все свои уродливые пасти. А тот, из-за кого на голову Киеши пало это проклятье, был тут. Он сидел в первом ряду, надвинув капюшон на голову. Киеши не видел его глаз — но видел его улыбку, сияющий оскал, которым он и провожал его, Киеши, в ад. И больше никто и ничто не могли помочь ему или спасти его. Теперь он был обречен — он доверился чертову адвокату, который подвел его под монастырь, он потерял последнюю надежду, ему вынесли приговор. — Успокойтесь, — с презрением сказал Тороки, который воспринял его ужас как страх от ожидания смертного приговора. — Мы обжалуем приговор. Это не окончательный вердикт. … Нет… Окончательный… Так хотелось закричать Киеши — даром, что целый мир должен был услышать его. Окончательный это приговор, сам дьявол огласил его — и прибыл, чтобы проводить Киеши Теппея к месту казни. Все то, что он делал в жизни раньше, все его планы, все погубленные им жизни вернулись, чтобы отомстить ему. Он словно превратился в немую тень — перед ним лежало распахнутое озеро из серы, а на берегу стоял Мурасакибара, воскресший из мертвых, и махал ему рукой. Он пришел не просто так. С него началась его, Киеши, безумная жизнь, и им же она должна была закончиться. — Я… Я… — как рыба глотал он воздух, отчаянно умоляя Тороки помочь ему, но равнодушная тварь даже не попытался понять его. — Поговорим после… — бросил он. — После. Вы уже проиграли этот суд. И вы виноваты в этом сами, если бы… Он не договорил — Киеши, потеряв последний рассудок, выхватил из-за полы пиджака пистолет, и застрелил его. Раздался короткий громкий щелчок — кто-то ахнул, воцарилась мгновенная тишина. Тороки-сан, яркий адвокат, который приносил своим клиентам только выгоду, вскрикнул и упал — на лице его навечно застыла самодовольная улыбка, а тонкая алая струйка потекла по виску. Кто-то закричал — другие подхватили этот крик. Люди кричали, направляясь к выходу, но Киеши видел все как на замедленной съемке. Он слышал крики и видел отчаянные лица, наполненные ужасом — теперь в них не было ненависти к нему, теперь они не проклинали его, они его боялись. Он видел, как бежала к нему охрана, выхватывая табельное оружие, но сам он в них не стрелял. Что такое? Почему они все так взволнованы? Он всего лишь хотел, чтобы Тороки, мерзавец из мерзавцев, замолчал, наконец. Разве это так сложно? Он снова поднял голову — теперь Мурасакибара, наконец, посмотрел на него. Живой призрак снял капюшон — он так и остался на своем месте, не поддаваясь всеобщей панике. Он просто стоял и смотрел, как Киеши смеется и над ним, и над самим собой. Это действительно был Мурасакибара Ацуши. Без своей чертовой руки. — Я ее отрезал, да? — глухо спросил Киеши. — Я убил тебя? Я убил тебя и Хьюгу? И Рико? И детей? Он снова поднял руку с пистолетом — прицелился. Но ненависти в этом жести не было, было просто желание поскорее прервать эту агонию. Он с сожалением смотрел на Мурасакибару — в других условиях им бы удалось поговорить, и, возможно, тот смог бы понять его чувства или даже принять их. Теперь же было совершенной глупостью думать о чем-то другом. Киеши видел, как бегут в нему полицейские, как громко кричит та самая мать самой маленькой его жертвы — она не бежала, просто стояла на месте и кричала от ужаса, видел он и лицо судьи, искаженное в крике — тот пытался спрятаться от арестованного. Он видел все. И видел ослепительную задумчивую улыбку Мурасакибары — тот смотрел сквозь него, презрительно улыбался и кивал, заранее соглашаясь со всем, что мог и собирался сделать Киеши. Раздался выстрел. Киеши лежал на полу, тяжело дыша — на груди расцветал алый цветок, больно было даже просто смотреть в потолок и думать о чем-нибудь. Перед глазами плыли картины прошлого. Вот его первая семья… Первая татуировка… Босс зовет его сыном… Мурасакибара и Тейко убивают босса… Он встречает Рико… Он встречает Хьюгу… Рико признается ему в любви… Рико рожает его сына… Он договаривается предать Хьюгу и Сейрин… Изуки вынужден помогать ему… Изуки убит… Кога убит… Тсучида убит… — Больно, — пробормотал он. — Да, приятного мало… — Такао деловито сел рядом, доставая свой изящный платок, прикладывая к груди. — Тише, тише… Скоро все кончится. Все. — Ты знал… — кашлял Киеши. — Ты знал, да? Знал? — Конечно, знал, — кивнул Такао. — Я знаю обо всем теперь. Я потерял Шин-чана, но не потерял себя. Я знал обо всем. И о многом еще знаю. Вот только вам теперь поздно об этом думать. — Больно… — Киеши с удивлением смотрел, как белоснежный платок Такао превращался в алое знамя. — Почему мне больно? Разве я не выстрелил? Разве не я должен был убить его? Почему? Почему ранен я? — Тот полицейский выстрелил на полминуты раньше… — сказал Такао. — Вы промедлили. А промедление сродни слабости. Вы сами мне это говорили. Ваши собственные слова сыграли против вас. — Но он был тут… — Киеши слабел — боль притупилась, впереди маячили темные облака. — Это был он. Дьявол, да? Или ангел… Черт… Это слишком больно даже для меня. — Вам не стоит об этом говорить сейчас… — мягко сказал Такао. — Спите, Киеши-сан. Ваш путь кончился. Теперь вы никуда не сможете пойти. Все кончилось. Я обещал вам вытащить вас из тюрьмы. Я вас вытащил. Вы не будете узником, не будете сидеть под замком. Все остановилось. Вы свободны, и я тоже. — Но ты обещал еще кое-что… — еле-еле пробормотал Киеши. — Назвать имена своих хозяев, так? Кто придумал это? Акаши? Куроко? Кагами? — Рико-сан, — чуть помолчав, сказал Такао. — Она моя хозяйка, она заплатила мне за все это. Незадолго до того, как Кагами-кун отпустил ее навсегда. Он провел мокрыми от крови пальцами по лицу Киеши — мягко и нежно, как сделала бы женщина, и поцеловал его в лоб. — Она знала, что умрет, и знала, что вы не будете тосковать по ней… Какая жалость… Я сказал ей, что спасу вас, если пойму, что вы любили ее, и уничтожу лично, если пойму, что никакой любви в вас не было. — Спасибо тебе… — прошептал Киеши — голоса его уже не было слышно, но губы шевелились — и Такао прочел по ним. — Теперь вы свободны, Киеши-сан, — сказал он. — Рико-сан будет ждать вас там… На другой стороне. Он дождался, когда большое тело дернулось в последний раз и затихло, закрыл Киеши глаза и плавно опустил его на пол. — Он мертв, — сказал он полицейским, которые носились вокруг. — Вы его убили. Такао встал, отряхнул костюм, ослепительно улыбнулся и вышел из здания, пока вокруг шумели родственники, юристы, полицейские. Он не чувствовал больше ни страха, ни одиночества — ничего. Единственное, что он точно знал, это то, что с Киеши Теппеем теперь было покончено. — И с Сейрин, — вспомнил он слова Рико. — Ушел Киеши — ушла и Сейрин. Она ошиблась, конечно, эта Рико. Сейрин все еще жива — в ее детях и в Хьюге. И он, Такао, сделает все, чтобы вернуть могущество и славу этой семье. Чего бы это ему не стоило, в конце концов… — Я все сделал? — спросил его Химуро, он стоял у двери, плотно спрятавшись в длинное пальто. — Ты доволен? — Доволен, это сказано мягко, — кивнул Такао. — Акаши-сан будет ждать вас через пятнадцать минут у себя. — Он отпустит нас? — нервно спросил Тацуя. — Я бы никогда не впутал в этой Ацуши, но раз ты пообещал… — Отпустит, — повторил твердо Такао. — Или я не тот, кем зовусь. Вы будете оба свободны. Началась новая глава этой истории, вот только и ты, и Мурасакибара-сан теперь начнете писать ее сами. Так, как хочется именно вам и никому другому. — Спасибо, — дернулся Химуро. — Спасибо. Он встал и подошел к скамейке в углу. Поднял оттуда огромного человека в бесформенной одежде с пустым рукавом, и аккуратно повел его за собой. — Пойдем, Ацуши… — мягко приговаривал он. — Пойдем. Мы возвращаемся домой. Поужинаем и спать. Пойдем, дорогой мой, нам уже пора. Пойдем же, пойдем… Мурасакибара, который еще не до конца оправился после своей травмы, промычал что-то невнятно и послушно побрел за Химуро, как и раньше, как и всегда. — Скорейшего вам выздоровления, Мурасакибара-сан, — вежливо с почтением сказал Такао. — Тейко будет ждать вашего возвращения, даже если ожидание и продлится слишком долго. Скорейшего вам выздоровления. И добра вам… Добра. Он быстрым шагом вышел из здания суда, сел в припаркованную неподалеку машину и уехал оттуда, по дороге рапортуя обо всем Акаши. — Дело сделано, — сказал он. — Можно начинать процедуру по банкротству Сейрин. Теперь Сейрин принадлежит только одному человеку. И эта семья дождалась своего часа. Дождалась. Если, конечно, вы еще не передумали…