Царь и Бог
Крупный план, ряды немеют, в музыке само собой diminuendo. Шутка ли, живой кумир, ещё-ещё не мёртв, уже-уже легенда. Нечто в нём не то от лорда Байрона, не то от короля Георга. Школьница - ряду в седьмом, похожая на птицу - бьётся от восторга.
– Волнуешься? – почему-то шёпотом спрашивает Соня. – Неа. Не волнуюсь, – совершенно искренне сообщаю я и успокаивающе беру её за руку. – И ты не волнуйся. Это всё мелочи, Сонь. Ерунда и глупости. В жизни есть гораздо более важные вещи, чем танцы. – Фигурное катание? – Ямпольская улыбается, давая понять, что шутит. И я собираюсь поддержать эту тему… согласиться. Но вместо этого почему-то отвечаю предельно серьёзно. И честно: – Женька. – Софья! Три минуты до эфира! Ты почему здесь?! – голос кого-то из помощников режиссёра избавляет её от необходимости ответа. Того, который мне, на самом деле, и не нужен. – Иди! – я повелительно взмахиваю её рукой в сторону паркета и улыбаюсь, отпуская. – Скоро я тебя заберу. Не волнуйся, Сонь. НЕ волнуйся. Она бросает на меня короткий благодарный взгляд и делает шаг, выходя из «кулисы». Я наблюдаю за тем, как она торопливо идёт по самому краю паркета туда, где под нещадным светом софитов все остальные девочки, с разной степенью беспокойства и нервозности, ждут своих партнёров и своих танцев. Провожаю её глазами и думаю… о глобальной, страшной какой-то, несправедливости жизни. Как можно было дать ей такой талант, такое удивительное, фантастическое, невероятное просто, чувство движения, музыки, тела… а потом взять – и отобрать возможность всем этим пользоваться… Навсегда. Без всяких шансов. У мироздания странное, извращённое какое-то, чувство юмора… Громкоговоритель внутреннего оповещения внезапно оживает где-то над моей головой. Отвлекает от Сони. Заставляет собраться и вспомнить… – Внимание! Тридцать секунд до эфира! Обратный отсчёт через двадцать секунд! Марат – третья камера! Внимание! Десять… девять… восемь… – Добрый вечер, леди и джентльмены! С вами снова Школа танцев, и я… бессменный её ведущий Марат Башаров! Пока Марик с неиссякаемым энтузиазмом произносит заученные слова приветствия, пока представляет Бершанского, и они на два голоса озвучивают условия финала, пока Денис Маркович торжественно клянётся осчастливить своими личными пятьюдесятью баллами только тех, кто этого по-настоящему достоин, пока там – на паркете – уточняют, что у нас прямой эфир и единственное за всё шоу зрительское голосование, пока напоминают положение каждой пары в турнирной таблице… я прогоняю в голове свой танец, выстраиваю последние детали, готовлюсь выйти навстречу камерам и… понимаю вдруг… что Женька ничего этого не увидит… Я не знаю, где он сейчас… но, вероятно, красит глаза где-то у гримёров, или переодевается, или ещё как-то готовится к своему выходу и своему танцу. Это не столь важно. Не имеет никакого значения… Его просто нет здесь – у выхода на паркет. Если бы он не опоздал, или если бы Денис Маркович не оттянул своим фингалом на себя внимание всех гримёров… если бы всё шло так, как запланировано, то у него не должно было остаться выбора, смотреть или не смотреть. Женька бы оттанцевал раньше меня, и к моменту моего выхода сидел бы на общем диване, под камерами… Но из-за всех этих опозданий, сложного грима Бершанского, проблем с переодеваниями… нам всем поменяли стартовые. И вместо Женьки, занимающего последнее – двенадцатое – место, открывать финал буду я… И это я теперь буду смотреть его танец под оптическим прицелом видеокамер, это мне теперь надо будет собирать лицо и контролировать взгляд… а он… он волен не смотреть на меня вовсе… За десять секунд до выхода весь мой танец, все тщательно продуманные, серьёзные, классические движения, всё, что мы десять дней придумывали и втанцовывали с Соней и Таней как проклятые, вся эта «говорящая» хореография и все слова вокальных признаний Пети Васечкина… всё это стремительно теряет смысл. Мне не для кого танцевать. Не для кого… – Алексей Ягудин и… – в умело срежиссированном Маратом пространстве паузы я пересекаю паркет и останавливаюсь напротив Сони, – …Софья Ямпольская! – заканчивает он, когда Соня встаёт со своего места, и мой выбор становится очевидным. – Лёшка, гад, ты обещал не нервничать! – еле слышно, одними губами, проговаривает Соня перед тем, как мы расходимся с ней по точкам. Я успеваю увидеть, как беспокойно вздрагивают её губы. И мне мгновенно становится азартно-зло. Ну что, в самом деле, как пацан? Подумаешь, не смотрят на тебя! А девчонка-то здесь причём? Обе они! – А я и не нервничаю! – я подмигиваю ей и делаю первый шаг. Вводное движение. Давай уж, Софья Андреевна! Всё будет хорошо! И именно так и выходит. Хорошо. Мне кажется, настолько, насколько не выходило ещё никогда. Возможно, от того, что я ни разу за весь танец, ни на секунду, не задумываюсь над движениями. Ни над одним. А может, потому что я не думаю ни о чьих впечатлениях. Ни о чьих реакциях. Ни о каких условных медалях. Я просто танцую. И всё получается само собой. Чётко, верно и очень серьёзно. И серьёзность эта только подчёркивается детским, хрупким вокалом… неподдельным отчаянием и мольбой…Поверь, я запутался жутко, Как дальше теперь мне жить? Ведь это была только шутка. Ведь это была только шутка! Разве с чувствами можно шутить?*
И в конце, когда зал оглушает нас овацией, и уже Таня, а не Соня… в финальном движении отпихивает от себя мои руки, застывает на секунду, удерживая позу, а потом, еле дождавшись конца поклонов, практически кидается мне шею с победным воплем, когда я обнимаю её в ответ и второй рукой притягиваю к себе Соньку… я вдруг понимаю, что доволен. Собой. Наполнен, так же как девчонки, этим восхитительным чувством. Эйфорией. Сделал! Сделал всё! И даже чуть больше. – Лёшка, ты такой хороший танцор! Мне кажется, даже Денис удивлён! А это миллионов стоит, поверь мне! – торопливо и серьёзно шепчет мне на ухо Соня. Пока зал вокруг наполнен шумом выплеснувшейся эмоции, пока мы не двинулись в сторону КЭКа, пока наши лица скрыты от камер теснотой объятий, пока нас объединяет, сближает до невозможного, общая, только что блестяще выполненная, работа… пока я не успел вернуться в реальность своей настоящей жизни… она успевает сказать то, чего я никак от неё не ожидаю: – И ты зря волновался. Женя смотрел. Смотрел. Мне хочется ответить ей что-нибудь… резкое. Что-нибудь, прямым текстом указывающее на то, что моя личная жизнь – не её дело. Что мне наплевать на «стоимость» мнения Бершанского. И что я сам… САМ разберусь со своими волнениями, своим мужем и со всем своим остальным… Мне очень хочется ответить, но… Соня не оставляет мне шанса. Сразу отодвигается, безошибочно чувствуя то расстояние, которое может считаться безопасным, учитывая прямой эфир. Становится слегка отстранённой. Такой… как будто это я только что сказал ей нечто… выходящее за рамки приличий. Удивительная женщина. Поразительная даже. Всё-таки… Женьке повезло. – Лёш, это был очень неожиданный выбор! Детское кино и классическое исполнение… на меня произвели очень сильное впечатление. И не только на меня, я уверен. Мне кажется, тут даже говорить ничего не надо. Всё сказано на паркете. Лучше расскажи нам, как тебе удалось уговорить сразу двоих? И как к этому отнеслась Александра? – Марат, зачем ты спрашиваешь такие вещи? Не стану же я в прямом эфире признаваться, как именно уговариваю женщин! – я улыбаюсь ему, поддерживая тему. И благодарю глазами: «Спасибо, что не стал спрашивать о номере!» – А Саша… она отнеслась с пониманием! – Эх, а я надеялся на эффект неожиданности! Тогда я спрошу у девочек: как он вас уговорил? – Не знаю, как Соню, а меня уговаривать не пришлось! – смеётся Таня. – Я сразу согласилась, как только узнала, что именно мы будем танцевать! Я обожаю это кино! Петя Васечкин – моя первая детская любовь! Так что… Лёша здесь ни при чём! – А я, наоборот, хотела танцевать именно с Алексеем, и мне было всё равно, что это будет за танец. – И как, Лёша оправдал твои ожидания? – Тут было бы уместней спросить, оправдала ли я его доверие. Я очень надеюсь, что да. И что этот танец поможет им с Сашей набрать дополнительное количество баллов. – Лёш, ваша с Сашей пара сейчас занимает третью строчку в турнирной таблице. Скажи честно, хочется выиграть? – Честно? Я помню, когда проект только начинался, на самой первой тренировке, Денис Маркович сказал нам всем, что в танцах, как в жизни: ведёт всегда мужчина. Женщина всего лишь следует за ним. Я только сейчас задумался об этих словах. Хочу ли я выиграть? Я просто хочу узнать, на что способен. – Ответ на этот вопрос известен! – Марат хитро прищуривает глаза, делает паузу… И я понимаю, что именно он сейчас скажет. Готов его прибить, но вместо этого… согласно улыбаюсь. – Лёша может всё! И чтобы в этом убедиться, не надо подводить итоги и подсчитывать баллы. Достаточно посмотреть танец. Я желаю тебе, Лёш, высоких оценок. А вам, девочки, прекрасных выступлений ваших партнёров. Да. Нам, мальчикам, осталось только ждать. И лично у меня – ожидание впереди почти бесконечное. У Женьки – мой бывший стартовый. И от нынешнего моего первого до его десятого… почти два часа изнуряющего прямого эфира. Здесь, на краю паркета, под ярким, жарким и вездесущим светом прожекторов время тянется невообразимо медленно. Идея согнать нас всех под неусыпный контроль камер с каждой минутой представляется всё более… вымораживающе неудачной. Желание затребовать у Авера денежную компенсацию растёт прямо пропорционально накапливающейся усталости… и нарастающему напряжению от необходимости улыбаться и аплодировать. И постоянно думать о собственных руках, губах, глазах, коленях… думать и контролировать. Не давать Александре ни малейшего повода. Ни намёка… сохранять дистанцию и вместе с тем… не объявлять точную меру этой «дистанции» на всю страну… Короткие рекламные паузы почти не помогают. Почти совсем. За эти несчастные пять минут надо умудриться успеть всё: освежить грим, размять застоявшиеся мышцы, выслушать какие-то новые инструкции, отдохнуть и… заново настроиться на Сашку, которая волей правил находится от меня в непосредственной и не комфортной близости. И чем больше проходит времени, чем больше мужчин присоединяется к нашему «ожиданию», тем теснее, плотнее и жарче прижимается ко мне Сашкино бедро… тем выразительней становится её напряжённое молчание… и явственнее – желание оказаться где-нибудь не здесь… то есть где угодно… только бы подальше от меня… Тот момент, в котором Антон подходит к нам, чтобы пригласить её на танец… требует от меня невиданных чудес актёрского мастерства и выдержки. Хочется выдохнуть с облегчением, откинуться на спинку и прикрыть глаза… хоть на три-четыре минуты отключиться от настырной действительности. Но вместо этого, я… задерживаю в ладони Шурикову руку, подношу к губам, делая вид, что целую, и артикулирую в камеру: «Возвращайся ко мне!» Александра улыбается и успокаивающе касается свободной ладонью моей щеки, обещая возвращение. Не мне. Камерам. А я-то вижу, как нервно вздрагивает жилка на виске, и чуть сужаются глядящие мне в лицо глаза… и кажется, даже ткань её платья послушно свивается по подолу однозначным: «Пошёл на хуй!» и «Ненавижу!» Да, детка, мне далеко до таких сильных эмоций. Я-то просто… устал от тебя, как собака. И жду свободы. Как манны небесной. Если бы эта самая свобода не влекла за собой… Hit The Road Jack. Я совершенно точно НЕ Джек. И фокстрот – коронный и любимейший Сашкин танец… И Антону он добавит зрительской любви, выраженной в баллах. Не может не добавить. Потому что Александра Вячеславовна восхитительна до невозможности. Просто ослепительна. Со стороны-то я ни разу толком не видел, но руку правую отдам, не сомневаясь, за то, что со мной она такой не была ни разу. Ни перед камерами. Ни наедине. Никогда. Возможно, как раз этот факт и должен сообщить мне о том, на что я способен. Именно он. А не пристрастное зрительское голосование… «Он мне нравится. Он прекрасный!» А я… даже знание английского представляется мне лишним для того, чтобы понять. Хоть я и не Джек. Но… «you ain't got no money you just ain't no good» всё это явно танцуется про меня… И слава тебе, надо сказать, Господи! – Шурик, это было великолепно! – искренне шепчу я, как только Антон возвращает мне её обратно. – Тебе откровенно не повезло с партнёром на проекте. Если бы не я... ты б всех здесь сделала. Это точно. – Так кто ж знал, мой дорогой, что ты только на фоне инвалидов засиять способен! Может, мне тоже надо было ноги слегка подволакивать… как Ямпольской? – Вот это зло сейчас. И по-отношению к Соне несправедливо. Не ожидал от тебя, Саш… – неожиданно для самого себя, я вдруг реагирую на её слова очень серьёзно. Так… словно Соня их слышала. Или… даже так, как будто это я сам… ограничен в движении. И всё это про меня. – Не ожидал? А чего ты ожидал, Алексей? Благодарности за комплимент? Быстрого перепихона в пыльной кулисе на прощание? Так ты этих неудобств не отработаешь! Не то качество! – Это ничего. Я обычно количеством беру. Но хоть вид не делаю, что это работа такая… которую отрабатывать надо. Секс, Саша, это удовольствие. Для меня, во всяком случае. – По тебе и видно! Удовольствие! Да! Твоё личное! – То-то ты для моего, видимо, «личного удовольствия» двое суток об меня, как кошка, тёрлась! – Что? – Чёрт! – от её растерянного голоса мгновенно становится стыдно. Что я несу, нахер? Ну, что? Можно подумать, я не тёрся! Оба хотели! Оба и получили, что хотели! И не в «качестве» у нас вопрос! – Сань, извини меня! За всё сразу… и за эту чушь несусветную… и за те двое суток… и за качество, если оно тебя не устроило… и даже если устроило, всё равно – извини. Конечно, это я перед тобой виноват. А не ты… Конечно… – я прикрываю глаза и устало накрываю её руку своей. Даже если по роже сейчас влепит… пофиг уже. Заебало всё. Реально. – Потерпи ещё чуть-чуть. Совсем немного осталось… – Я потерплю, Яг. Потерплю. Только не проверяй границы моего терпения! – голос её скатывается с простого шёпота до невнятного шипения, и я послушно приподнимаю ладонь, освобождая её. Не очень-то и хотелось. Не хотелось совсем. Очередная рекламная пауза накрывает зал суетой и неким подобием свободы. Сашка тут же отодвигается. Отходит от меня куда-то к соседнему дивану и я еле сдерживаю вздох. Запираю воздух внутри и откидываюсь затылком на спинку. Самому бы дотерпеть это «чуть-чуть». Это «совсем немного»… – Лёх, грим! – Илюхин голос откуда-то сбоку, заставляет поёжится от неожиданности. – Да нафиг. Лучше пить дай. – На… – бутылка с водой материализуется прямо на уровне моих глаз. – Люда! Освободилась? Иди сюда! Илюха усаживается на Сашкино место. Дожидается, пока Люда подойдёт и отойдёт, успев между этими двумя действиями подправить мой, слегка поплывший от жаркого освещения, «макияж». – Лёх, я тебя прошу… – О чём ещё? Я уже, кажется… – Тебя наверняка сейчас снимать будут, Лёх… пожалуйста… не давай повода… – Повода к чему? О чём ты? – Минута до эфира. Марат, первая камера. – Я тебя очень прошу, Лёх! Очень! – уже из-за моей спины добавляет Илья. Уже уходя. Уступая место Александре. Я на автомате чуть отодвигаюсь от Сашки и поворачиваю голову вслед Илье. Что? Что на этот раз? Ни одна его просьба ещё не сулила мне ничего хорошего. За каждой из них – всегда – было что-то… что-то такое… – …Евгений Плющенко и… Понимание приходит мгновенно. Зарождается где-то в желудке ледяным глотком недоверия ещё до того, как Женька разворачивается к нам спиной и делает первый шаг. Соня не вытянет два танца. Конечно. Она и не будет их танцевать. Она даже не сменила платье. Она… потому и согласилась танцевать со мной. Потому что была совершенно свободна. Совершенно свободна. Так же… как свободен я… Женька останавливается на самом краю паркета. Даже, кажется, выравнивает мыски туфель согласно этой мифической демаркационной линии. И сложно… невозможно описать словами, что именно я чувствую, на него глядя. Уже в первых жестах. В стандартной, определённой правилами, форме приглашения на танец. В том, как он разворачивает плечи, разворачивается сам, переступает ногами чётко по линии, и наклоняет голову… во всех этих движениях нет ничего, для меня знакомого. Даже в том, как слегка вздрагивают углы губ, в том, как он прикусывает угол верхней и слегка прищуривает глаза… во всех этих знакомых, родных, изученных до мелочей действиях… нет ничего моего… Огромный монитор над паркетом услужливо обеспечивает меня самым крупным планом на свете, а камера не отпускает Женькиного лица. Ни на секунду. Денис Маркович неприлично долго рассматривает моего мужа… снизу вверх. Совершенно не торопясь вставать. Не торопясь отвечать на приглашение. Не торопясь… потому что торопиться ему некуда. И об этом знаю не только я. Но и он. Женька улыбается. Чуть лениво. Чуть хищно. Чуть снисходительно. Незнакомо. Я… я теряюсь от этой улыбки. От лёгкого вызова в его взгляде. От выверенного и чёткого движения руки в сторону Бершанского… Теряюсь. И нахожу себя где-то в совершенно новом качестве. Стороннего наблюдателя. То есть… совсем. А вот Денис… Денис Маркович, наконец, отодвигает шаткий столик, загораживающий ему проход, и легко… как-то слишком легко… встаёт на ноги. Камера, наконец, забывает про Женьку. Меняет план. Теперь в подробностях и мелочах показывая, как Бершанский расстёгивает пуговицы пиджака, сбрасывает его с плеч и начинает закатывать рукава рубашки. Так медленно и с таким очевидным вызовом, что… В зале тишина. Оглушающая. И зыбкая. Вязкая. Кажется, весь мир остановился. Замер. Даже воздух не двигается. И это добавляет всему происходящему какой-то нереальности. Хочется закрыть глаза и открыть их… где-нибудь в другом месте. В другое время. В другой жизни. Вообще не открывать. Никогда… – Евгений Плющенко и… Денис Маркович Бершанский! Слегка глуховатый от плохо скрытого удивления голос Марата делает всё нереальное реальным. Предвосхищает робкие и неуверенные аплодисменты, лишь на пару секунд разбавляющие первые такты… музыки. Денис делает шаг на паркет, уверенно игнорируя протянутую Женькой руку. Словно сразу определяя тон, заставляя его отступить. Шаг. Ещё шаг. Почти незаметное движение корпуса, почти неуловимое… и словно растянутое во времени и пространстве. Женька оказывается у него за спиной и на секунду… на долю секунды… на микроскопическую её часть обнимает одной рукой, прижимает к себе… и отпускает… отступает чуть назад, позволяя Денису развернуться. И я не сразу понимаю, так же как и Бершанский… не сразу, а только тогда, когда Женькины пальцы чуть касаются голой кожи между ключицами Дениса… что этот короткий манёвр позволил расстегнуть пуговицу… всего одну… всего… Женька расстёгивает вторую… Денис Маркович чуть наклоняет голову, будто навстречу чужой ладони, но тут же перехватывает её своей, отводит в сторону и… ему почти удаётся закрыть позицию… почти… Женька снова переступает, снова оказывается у него за спиной… даже не пытаясь освободить руку… не пытаясь… вместо этого переплетает пальцы и уверенно разворачивает Дениса на месте, тут же подхватывая, отталкивая и отступая… Глаза в глаза. Шаг в шаг. Невероятно… «Медленное танго можно выучить. Заучить наизусть. Заставить тело двигаться и подчиняться. Проблема не в этом. Проблема в том, что его надо жить. Вдвоём. Для того, чтобы танцевать медленное танго, надо чувствовать партнёра. И слышать только это чувство. В танго не должно быть ни рук, ни ног, никаких других частей тела. Ничего. Только партнёр. И музыка. Этому нельзя научить. Как нельзя научить любви и ненависти»… Нельзя научить. Смысл этих слов вот именно сейчас становится для меня очевиден. Я понимаю, что Бершанский был прав, как никогда. Мы с Сашкой в жизни не смогли бы изобразить ничего похожего. Даже отдалённо. Даже в первом приближении. И сейчас… глядя на то, что происходит на паркете… не глазами, не разумом, не чем-то вообще конкретным… а всем целиком собой… вплоть до кончиков волос и спинного мозга… я чувствую себя свободным. Никому не принадлежащим и никого не имеющим… в собственности. И это чувство похоже на затяжной прыжок. На бесконечный полёт в пустоту. На падение в… стопроцентную известность. Без шансов на смертельный исход. Напротив. Я очень живой. Очень свободный. Очень раскоординированный. И даже… очень воздушный. Прям, как десант. Вероятно, мне было бы страшно. Или больно. Или я бы вовсе уже сдох. Если бы всё это имело ко мне хоть какое, хоть самое отдалённое отношение. Но чем дольше я смотрю на них, чем больше деталей, подробностей, движений, прикосновений и взглядов выхватывает зрение… тем яснее становится, что нет. Ко мне это всё отношения не имеет. Только к ним… Они. Это другая Вселенная. Другой макрокосмос. Другое всё. И этого другого всего даже и через миллионы лет не достигнут мои взгляды. Даже для того, чтобы хотя бы остаточным теплом… не обжечь… но хотя бы согреть… Всё, что я так или иначе, представлял… или боялся себе представить… оказалось детскими играми моего подсознания. Ничем кроме. На фоне реальности. Жизнь… она всегда в разы увлекательней. Я на секунду зажмуриваюсь и через весь паркет нахожу глазами фигуру Марата. Он-то должен понимать. И помнить. Свои обещания. И мне самому любопытно… сколько «в меня влезет» лежать… А ещё… ещё мне очень любопытно, как Илюха всё это разрешил. Вот это… это… этот прилюдный делёж постельных позиций. Эти эротические игрища в доминирование. То есть… я всё знаю про классический вариант аргентинского танго. Я даже понимаю, откуда они приволокли эту грандиозную идею. Даже готов оценить попытку. Но, блядь! Простое обручальное кольцо на моём пальце выглядело в глазах Авера публичной гей-декларацией! Мне даже при отсутствии камер весьма однозначно запретили подходить, почти смотреть, на собственного мужа! А Денису Марковичу… Но и этого мало! Только что! Пять минут назад… Илья снова запретил мне… мне… не им… даже смотреть на происходящее так, как я считаю нужным! Или возможным! Или… не запретил конечно, нет! Просто вежливо попросил! Очень настойчиво! В очередной раз… не быть собой! А быть… кем? Я давно уже не смотрю ни на паркет, ни на экран. В общем, смотреть не на что. Всё ясно. Всё было ясно ещё десять дней назад. И я как будто бы не питал никаких иллюзий. Как будто бы… но на самом деле, пару-тройку часов назад, стоя в первом танцевальном, я умудрился, пусть и на секунду, но вспыхнуть новой надеждой. Загореться от одного только взгляда на Женьку и от его едва уловимого намерения прикрыть мою спину. Мне казалось, что я знаю его. Чувствую. Выучил. И способен предвосхитить. Не смотря ни на что. Мне казалось… пусть и на уровне бессознательного… что один приготовленный мной сегодня утром ужин… и один, обещанный им, разговор… будут способны если и не повернуть время вспять… то, во всяком случае, остановить его. Это время. Мне казалось… очень много всего. Слишком много. В чём ещё, интересно, Бершанский был прав? И какие ещё из его советов мне не стоило пропускать мимо ушей? – Ты же даже не видишь его! Почему это показалось мне смешным? Почему я не задумался об этих словах там и тогда? Почему не догадался посмотреть? Почему решил, что это именно Денис не видит? Женька казался мне… прочитанной книгой. Пусть и любимой. Но прочитанной. Выученной наизусть. Я был способен «пересказать» его с закрытыми глазами. Я… заглядывал ли я вообще… хоть раз в жизни… дальше предисловия? Да я даже не подозревал, что за ним вообще что-то есть! И этот факт снова возвращает меня к… Бершанскому. Мальчик переиграл меня по всем фронтам. И уже не имеет значения… останется ли Женька с ним или с кем-то другим. Он НЕ останется со мной. Уже. Не остался. И я… тоже да… справился самостоятельно… Музыка заканчивается. Затихает, сплетая финальные ноты в замысловатый энергетический посыл. Я перевожу взгляд на паркет, только сейчас понимая, что всё это время беззастенчиво пялился на Марата. Сквозь него. В себя. У камер был шанс. Мужчины на танцполе так и не закрыли позицию. Так и не выяснили, вероятно, кто именно из них должен вести, а кто подчиниться. Ни один из них так и не согласился на женскую партию. Трёх с половиной минут оказалось мало для хоть чьей-то капитуляции. Да… позиция не закрыта, руки не сомкнуты… нет никакой однозначности… но рубашка на Денисе Марковиче почти расстёгнута, волосы распущены и растрёпаны, а сам он… вид имеет весьма и весьма красноречивый… Музыка обрывается на длинной и низкой… какой-то томно-бархатной ноте… так, как будто перекрыли выдох… заглушили… почти неприлично… почти интимно… почти победно… Почему почти? Уже в совершенной тишине. Будто на неё и опираясь. Как на долбанной slow motion… запредельно медленно, позволяя рассмотреть во всех подробностях и успеть ужаснуться… испугаться того, что стоящий спиной Женька не успеет… физически НЕ успеет… поймать… Денис поднимает руку, касается Женькиного плеча и… падает… с высоты своего двухметрового роста… без всяких сомнений… даже не пытаясь страховаться… не отводя взгляда от растерянного Женькиного лица… глаза в глаза… Кажется, я выдыхаю синхронно с залом. Перед глазами мгновенно проносится картинка, как минимум, лёгкой черепно-мозговой. Видение врачей, скорой, носилок и стационара. Постельного режима на десять суток. Журналистов возле нашего подъезда. Разъярённого Авера. И всяких иных дополнительных бонусов… мгновенно делающих наш, уже почти свершившийся, развод оглушительно громким. Я успеваю удивиться, испугаться, разозлиться и впасть в анабиоз прежде… чем понимаю, что Женька успел. Я пропустил момент. Не различил детали того, как именно это произошло. Сознание сразу вышвырнуло меня в финал. В завершающую эту импровизированную поддержку точку. В подробности того, как Женькина ладонь раскрывается, принимая тяжесть чужого затылка, исчезает, запутываясь в тёмных, освобождённых от вечной резинки, волосах, как почти распахиваются, разлетаются в стороны полы Денисовой рубашки, на секунду открывая взгляду грудь, плечи, живот… и как Женька наклоняется к нему, закрывая всю эту откровенность собой, восстанавливая границы приличий, а на самом деле, в одно мгновение, поднимая градус происходящего до… почти запредельного… Раз… два… три… четыре… Я смотрю на крупный план на мониторе. Считаю секунды. И жду поцелуя. С каким-то достойным мазохиста отчаянием и решимостью. Мне как будто даже нужен это финальный «гвоздь». Ясная и чёткая определённость. Как сакраментальное «The End» в старых американских фильмах. И я даже чувствую злое болезненное разочарование, когда Женька наклоняется совсем уж близко и… вместо того чтобы целовать, говорит в приоткрытые губы: «Спасибо… сумасшедший…» Не слышно. Но прекрасно читаемо. И после этого выдоха. Этой однозначной и ясной, абсолютно личной – интимней некуда – благодарности… всё вокруг приходит в движение. Обретает звук и цвет. Пространство вокруг меня мгновенно заполняют аплодисменты, голоса, звуки жужжащих камер, близкое чужое дыхание… движение… и перекрывающий всё это голос: – Рекламный блок три минуты. Краем глаза и сознания я отмечаю вскочившую со своего места Соню, со всей возможной для себя скоростью умчавшуюся туда, где на паркете образовалось хаотичное кольцо из гримёров, помощников режиссёра, нервно жестикулирующего Авера и бешеного от злости Марата. По его движениям и лицу… совершенно очевидно, что он тоже не знал. Не был готов. Собирался объявлять Ямпольскую. И видимо чувствует себя слегка идиотом. И я, прямо сейчас, ему слегка, но сочувствую. Надо же кого-то пожалеть? Не себя же… в самом-то деле… – Вот сейчас! – неожиданно громко и даже как-то… радостно сообщает мне Сашка. – Мне стало несравнимо легче вот сейчас! Потому что всегда лучше один раз увидеть! Можешь думать обо мне, что хочешь, но я смотрю на тебя, Лёх… и мне хорошо! Просто от того, что тебе плохо! Мне до такой степени хорошо, что хочется пойти и спасибо Жене сказать! Вот до такой! – Пойди… Скажи… – равнодушно отвечаю я. – Зачем? Идти зачем? Он сейчас и сам придёт. Две минуты КЭКа я перетерплю… Придёт. Эта мысль, тупое, только что достигшее моего сознания, понимание… заставляет меня встать с места. И под аккомпанемент бодрого голоса, оповещающего о тридцатисекундной готовности к эфиру… уйти с площадки. Совсем. – Охуел?! Мне вот этого только не хватало! Мне… – А всего остального хватило тебе, Илюх? Так вот пусть будет комплект! – я выдираю своё плечо из Аверовских рук, даже не останавливаясь. Прохожу мимо. Сворачиваю в коридор. Иду… – Лёх! Лёшка! Да куда ты? А куда я? Действительно… – Стой! Я понимаю! Я сам в бешенстве! Мне самому за три минуты до выхода сказали! Я… – Ты… – я разворачиваюсь на месте, и Авер почти натыкается на меня. – Какого хера ты это разрешил? Или ЭТО в твоём понимании не гей-парад? Или ЭТО только мне нельзя?! А?! – Лёх… – Что, Лёх?! Что?! – Я не мог запретить, Яг. Я не мог!… – Илюха устало и как-то затравленно вздыхает. – У них свободные контракты. У обоих. Я не могу… не имею права им ничего запрещать. Я же… говорил тебе… что твой муж… сука! Блядь! Не задумываясь. Ни на секунду. Я сначала сгребаю в кулак Аверовскую рубашку, перехватываю под горлом, дёргаю на себя… а уже потом… осознаю. И отпускаю… только слегка встряхнув. – Я тебя предупреждал? Предупреждал, чтобы ты не смел при мне моего мужа сукой называть? – Защищаешь?! А кого и какого хуя?! Ты чё, дурак? Он-то о тебе подумал? Он тебя предупредил хотя бы?! Да ему похуй всё! Я… ты… всё вообще! Он плевать на тебя хотел! А ты… – А я дурак. Да, Илюха, я дурак. И если ты ещё хоть слово о нём скажешь в таком тоне… у гримёров материала не хватит тебя в божеский вид привести. Ясно я изложил? – Ясно. В зал вернись. У меня эфир. А у тебя контракт НЕ свободный. Не вернёшься – я тебя со всеми его гранями познакомлю. Ясно Я изложил? – Предельно. Воды можно попить? Или надо оплатить предварительно? – Можно. Пять минут у тебя. – Спасибо. – Всегда пожалуйста. Мы ж… друзья. Да, Лёх? – Да, Илюх. Мы-то друзья. А вот Марата мог бы и предупредить… он-то… ну, чисто на работе… – Яг, иди ты… воду пей… – Авер расстроено взмахивает руками и вдруг говорит нечто… совершенно неожиданное: – Что Марат? Пять секунд растерянности и глупый вид? Это так трудно пережить? Это проблема? А ты? Чуть больше слухов, чуть меньше… Вам ни горячо, ни холодно. Мужу твоему вовсе… чем горячее, тем лучше… Денис тоже… Кому он, нахуй, нужен был, кроме узкого круга знающих людей? А теперь… завтра… он – новоявленный Чебурашка! Теперь его каждая дворняжка, как в песне, узнавать будет… Теперь я ему даже отдаленно не нужен… ни для какой работы. У него… Жееееня есть… Ты хоть понимаешь, Лёх? Понимаешь, как меня твой муж кинул? Или ты не задумываешься об этом? Как вы меня, блядь, достали все! Да я сам жду-не дождусь, когда уже этот балаган закончится! Так что… знаешь что? Иди! Куда ты там шёл! И делай, что хочешь! Оба вы! Да хоть втроём! – Илюх… – Что? Ты тоже не знал? Или не думал? Или ты думал, что только у тебя бывают… проблемы? Или как это называется? – Илюх, да с чего ты взял, что Бершанский с тобой работать не будет? Женька… нет. Ты что не видишь, что это другое! Это не о деньгах и не о работе вообще! – А о чём, Яг? О любви? Ради неё всё, да? Ты один, кажется, на всей планете такой… остался. Остальные вымерли. – Ты, кажется, тоже… такой один. Остальные не родились ещё. – Каждый видит то, что хочет видеть. "Или то, что может," – думаю я, возвращаясь в зал. Не ради Авера, шоу, денег или чьей угодно репутации, а ради себя самого. Танец. Это всего лишь танец. Движение под музыку. В нашем случае – в паре. Возможно, что это даже и не сообщение. Ни для кого. Ни для Илюхи. Ни для меня. Просто… медленное танго. Такой. Аргентинский. Вариант. А с Женькой мне просто надо поговорить. Словами. Простыми. Ясными. Понятными. Для обоих. Поставить, наконец, реальную точку. Отпустить. Так получается, что возвращаюсь я как раз к объявлению результатов. За несколько мгновений до того, как заканчивается обратный отсчёт очередной рекламной паузы. Сашка шипит мне в ухо что-то раздражённо-яростное. Но я отмахиваюсь и от этого шипения, и от скрытого в нём смысла. Ещё её недовольства мне и не хватало. Терпи, детка. Я ещё и не такое могу. Подумаешь, ушёл… Пришёл же. Время тянется бесконечно. Столбики, отмеряющие процент зрительских симпатий, растут невероятно, просто запредельно медленно. Я стараюсь смотреть на экран. Делаю вид, что слежу за турнирной таблицей, в которой строчки плавно перетекают одна в другую, меняясь местами, опускаясь и поднимаясь в соответствии с текущими отметками набранных голосов. На самом деле, суть происходящего упрямо ускользает от моего рассеянного внимания. И я не сразу понимаю причину Сашкиной сдержанной радости, выраженной в незначительном подпрыгивании на месте после финального сигнала. – Улыбайся! – она двигает мне локтем в бок. Достаточно ощутимо. Для того, чтобы действительно заставить меня улыбнуться. И даже приобнять её в ответ. Как же… Серебро. Серебро – на порядок лучше бронзы. Той, которая «была» у нас до финала. Мне пофиг. Я бы с лёгкостью поменялся с Ромиком обратно. Им – второе. Нам – третье. В конце концов… у него дети. Много. То есть, трое. Ему деньги не помешают. Реально большим количеством детей может похвастаться только мой… только Плющенко. А ему призовые не светят ни при каком раскладе. Хотя и он… слегка переместился по таблице вверх: с последнего места на девятое. Все эти места не имеют значения. Ничто вообще не имеет значения, кроме того, что мне надо как-то дожить до конца. До той минуты, после которой камеры уже, наконец, оставят меня в покое. И мне больше не надо будет ничего контролировать и ни перед кем притворяться. Осталось чуть-чуть. Теперь уже по-настоящему чуть-чуть. И приободренный этой мыслью, я заставляю себя сосредоточиться на том, что происходит вокруг. С удивлением понимая, что мы доползли, наконец, до финальной речи. До финальной речи Дениса Марковича Бершанского… – …если быть откровенным, то в первое время я вообще не очень понимал, о каких соревнованиях может идти речь. Я видел перед собой людей. Взрослых. Состоявшихся. Обладающих неким набором навыков и способностей. И мне казалось, что распределить финальные места и угадать положение в турнирной таблице можно без всякого труда и на самом старте. Я никогда не участвовал в таких проектах. Не понимал своей роли. И, тем более, не понимал роли всех остальных. Ещё десять дней назад я понятия не имел, как мне распорядиться имеющимися у меня баллами. Я даже рассматривал вариант… оставить их себе! – зал отзывается на эти слова коротким смешком, и Денис ненадолго замолкает. Дожидаясь тишины. – Зря смеётесь. Я не хотел их отдавать никому, потому что всё ещё не понимал, что именно должен оценивать. Пятьдесят баллов. Это очень много. Очень. Это целых полтора удачных выступления перед судьями, с которыми я, как вы помните, далеко не всегда был согласен, но, тем не менее, так глобально оспаривать их точку зрения мне тоже… представлялось не правильным. А кроме того, мне очень сильно мешали личные, субъективные суждения в оценке. Я знаю, что никто от них не избавлен, но всё-таки очень хотел свести их к минимуму. Хотел. Но у меня ничего не получалось. Я очень субъективен. Очень зависим от личных, человеческих, не имеющих никакого отношения к танцам, симпатий. Именно по этой причине, в большей степени, я собирался оставить свои баллы… при себе. Никак не вмешиваться в результат. И ни на что не влиять… – теперь в зале поднимается неодобрительный гул. И только Сашка рядом выдыхает даже с облегчением. В общем, ясно: хочет своё серебро. Понимает, что нам с ней от этих пятидесяти баллов даже «рыбьего зонта» не достанется. А значит… при дележе мы можем только потерять. Мне пофиг. А ей нет… – Я ещё не закончил! – Денис чуть повышает голос и поднимает руку, успокаивая всеобщее возмущение. – Я хотел оставить эти баллы себе. Хотел. Но сегодняшнее шоу кардинально изменило мою точку зрения. Мне сложно назвать истинные причины. Возможно, всё дело в том, что я почти десять дней был далёк от тренировок и сейчас смотрел на всё происходящее свежим… отдохнувшим взглядом. А возможно, это понимание зрело внутри уже давно, и я просто не хотел его замечать. Но сейчас и здесь я точно знаю свой критерий оценки. Точно знаю, кому хочу отдать свои пятьдесят баллов. И прекрасно понимаю, что они глобально повлияют на результат. Этого я и хочу… – Денис Маркович делает паузу. На этот раз по собственному желанию. Потому что в зале тишина. Такая, что если бы мухи летали, их было бы слышно. – Ни для кого не секрет, что наш проект – соревнование, в котором главные соперники – мужчины. Да, это спортивный танец. Да, все танцевали в парах. Но едва ли кто-то не согласится, если я скажу, что от девочек результат зависел в наименьшей степени. Идя на сегодняшний финал, я был уверен, что знаю уровень каждого участника. Знаю, кто и что способен продемонстрировать в танце. Знаю, кто и какого места достоин. Так вот… один из участников… очень ясно дал мне понять, что я ошибался. Именно в нём сегодня я увидел результат. Результат длинной, трудной, тяжёлой и, казалось бы, для него бесполезной работы. Танец. Конечно, не уровня сборной… Но очень, и – я подчёркиваю это слово – очень мастерский. Я не нашёл ни одного неверного движения. Хотя, поверьте мне, очень старался. Я не буду делить свои пятьдесят баллов на части. Я отдам их тому, кто, по моему мнению, их заработал. Все. Целиком. Тому, кому удалось меня удивить, в очередной раз напомнив простую истину: всё вокруг сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд. Поздравляю, Алексей Константинович! И уверяю вас… это золото – далеко не предел для ваших способностей… В тупой прострации я смотрю, как строчка «А. Ягудин / А. Градова» совершает свой финальный манёвр на экране монитора – и замирает… упершись в потолок таблицы. Первые. Выиграли. Всё…