Пока ещё…
После холодности безбрежной, Безнадежной, из года в год, После медленной этой казни, Затяжной, как болезнь, как песнь, Ты, Бог весть, для какой причуды, Глаз и рук своих ад и мёд Вдруг распахиваешь навстречу мне, Забывшему, кто я есмь.
– Лёх, я понимаю, что всё закончилось, и я снова ни разу не начальник, но… – Илюха грустно и как-то виновато-обречённо улыбается, – я тебя по-человечески просто прошу: останови это, а? Я перевожу взгляд с Илюхиного лица на то, что Авер просит меня остановить, и честно спрашиваю у него: – Как, Илюх? Скажи мне как, и я остановлю… – Как? Да хоть властью, данной тебе Евросоюзом в целом, и Датским правительством в частности! Пойди, уведи его оттуда! Я тебя как… как друга прошу! Пожалуйста! Хотя… теперь уже всё равно… Как друга. Да. Вода в бокале неприятно нагрелась, но я стоически отпиваю целый глоток и даже не морщусь. Мне просто хочется спрятать лицо. Даже не от Илюхи… а, скорее, от самого себя. В огромном зале, спешно переоборудованном в некое подобие банкетного, шумно, многолюдно и весело. Кажется, здесь не найдётся ни одного человека, простоявшего на одном месте дольше пяти минут. Нет ни одной локальной группы, которая могла бы похвастаться стабильностью. Даже я, не имеющий ни целей, ни настроения, ни желаний, кроме как «задвинуться» куда-нибудь в дальний угол и быть забытым, умудряюсь перемещаться из угла в угол, постоянно влекомый чьими-то голосами, руками, призывами. Люди подходят, отходят, что-то говорят, обнимают, поздравляют, над чем-то смеются, произносят какие-то тосты… и я как-то на это всё реагирую. Причём, видимо, адекватно. Поддерживаю разговоры, шучу, поднимаю свой бокал… с водой… обнимаю кого-то, кому-то жму руки, перемещаюсь по залу… но тут же забываю обо всех и обо всем, стоит остаться в относительном одиночестве. Вываливаюсь из реальности и впадаю в анабиоз. И весь этот вечер стараюсь не смотреть на Женьку. Не оказываться слишком близко к нему. К ним обоим, если быть точным. Я стараюсь даже не думать о нём. И уж тем более – о них. Но… получается плохо. Стоит только на секунду расслабиться – и взгляд сам собой, против воли, выхватывает из толпы его светлую макушку. Невероятно короткий ёжик волос, к которому я уже почти привык. И мне начинает даже нравиться этот его «лысый» затылок. И очень хочется прикоснуться. Почувствовать. Провести ладонью. Просто так. Без всякой цели. Но… я даже подойти к нему не могу. Даже на расстояние вытянутой руки. И дело не в том, что Денис не отходит от него ни на шаг. Потому что, даже если бы Женька был совершенно, абсолютно один… я бы всё равно был лишним рядом с ним… – Илюх, – я с усилием заставляю себя отвести взгляд и возвращаюсь к Аверу с его дебильной просьбой, – ты шутишь сейчас? Он молчит, только смотрит вопросительно. И по выражению его лица можно сделать однозначный вывод: не шутит. Совершенно искренне ничего не понимает. И ещё неделю назад я бы этому порадовался: если не понимает он, значит, едва ли кто-нибудь вообще понимает. Но сегодня, вот сейчас, глядя на него, мне приходит в голову, что он мой лучший друг. Самый лучший. И перед кем, собственно, я выпендриваюсь? – Он ушёл от меня. Если ты не видишь. И остановить это всё я могу ровно так же, как и ты: подойти и попросить. Только меня послушают с ещё меньшей вероятностью. Так что, извини, даже по дружбе мне тебе помочь нечем… если Датское правительство и вручало мне какую власть, то… я благополучно её проебал… И мне, если совсем уж честно, сейчас так хуёво, что… мне бы твои проблемы… – Хуёво… – как-то насторожено повторяет Авер и некоторое время меня разглядывает с таким видом, словно ожидает, будто я сейчас объявлю ему, что мы находимся в программе «Розыгрыш» и нас снимает скрытая камера. – С головой у тебя, по-ходу, хуёво, Яг! – я хочу ему ответить, но не успеваю. – Я, конечно, не знаю, что там у вас происходит. Я вообще, если честно, на твоём бы месте, радовался если б он свалил… Но это не моё дело, и сейчас не об этом. Я, Лёх, со стороны смотрю. И не очень внимательно, надо сказать. Он от тебя ушёл, говоришь? И давно? – Неделю назад. – Аааа… Тогда мне, может, пойти его поздравить? – С наступившей свободой? – Зачем? Судя по всему, он за эту неделю жениться успел. Заново. Или замуж выйти… Но явно не за Бершанского! – Ты о чём? – У него кольцо, Лёх. На руке. Обручальное. Если не твоё… то… – Что у него?! – У него-то ясно что… А у тебя? – Авер выразительно смотрит на мою руку, сжимающую бокал. – Кто, говоришь, от кого ушёл? Бокал в руке издает странное глухое «дзынь», и Авер шарахается от брызнувшей во все стороны воды. Я с удивлением рассматриваю разлетевшиеся осколки и мокрые пятна на собственной рубашке. Под носом у меня появляется бумажная салфетка, и я не сразу понимаю, для чего она мне нужна, и зачем Авер тычет мне ею в ладонь. – Ты что? Правда, дурак? – сердито спрашивает Илюха, с силой прижимая салфетку к моим пальцам. – Дай, посмотрю… Стекла нет? Я, словно со стороны, наблюдаю за тем, как он разворачивает мою ладонь ближе к свету и недолго вглядывается в короткий неглубокий порез. Прижимает его новой, чистой салфеткой и принудительно складывает мои пальцы в кулак. – Стекла нет, но подержи так, чтоб кровь остановилась. Я киваю. Хотя до меня не очень доходит – зачем. Илюха отпускает мою руку, и я тут же разжимаю кулак и растопыриваю пальцы, разглядывая безымянный. След от кольца уже почти исчез. Но если точно знать, что он там был, можно разглядеть высветленную полоску кожи, столько лет скрываемую от солнца обручальным кольцом, что… Кольцо! Перед глазами тут же мелькают осколки трамблера... мелкая стеклянная пыль, среди которой... не было кольца... Было ли оно внутри, когда бокал падал? Я нервно и торопливо нахожу глазами Женьку. Несколько секунд наблюдаю за тем, как жарко и тесно прижимает его к себе Мирослава, как что-то говорит ему, через слово кивая подбородком на Бершанского, как они все смеются, и Женька ещё некоторое время не отпускает её от себя, когда она уже явно пытается освободиться. Они ещё болтают о чём-то, улыбаются, приподнимают бокалы, за что-то пьют… со стороны мне мерещится, что Денис шутя оправдывается перед ней за их с Ромкой третье место, что-то объясняет, вскидывает руки, переступает на месте короткими, явно танцевальными движениями, и я… ловлю себя на том, что не могу отвести глаз. Я. От него. Что бы я о нём ни думал, какое бы чувство неприязни он у меня ни вызывал… отрицать то, что он обладает невероятной, магической какой-то грацией и красотой движения… значит, врать самому себе. Глядя на него, я вполне могу понять Женьку. Когда такой мужчина сам ссыпается тебе в руки… надо быть дураком, чтобы отказаться… Ну, вот честно! Если попытаться посмотреть на мир объективно. На себя, на него, на Женьку… Если просто сравнить меня и его… Если выкинуть из головы всё эмоционально-субъективное, то… он моложе меня, красивей, успешней, он влюблён, и он… не предавал, не обманывал, не… – Где ты уже успел? Почему тебя ни на секунду нельзя оставить? Я вздрагиваю и смаргиваю темноту перед глазами. Вываливаюсь из собственных мыслей как раз в тот момент, когда Женька подносит к губам мою ладонь и легко касается ранки, оставленной разбившимся в руке бокалом. – На секунду? – переспрашиваю я, жадно вглядываясь в его лицо. Пытаясь понять: что? Что сейчас происходит? И как? Как я должен себя вести? – Не надо придираться к словам… – шепчет он. И снова целует. Проводит губами по раскрытой ладони, прижимается щекой и прикрывает глаза. Кажется, мы стоим так целую вечность. Целую бесконечную жизнь. Я не могу отвести взгляд от его лица. Рассматриваю, отмечая новые, неизвестные для меня морщинки и чёрточки. Непонятно откуда взявшуюся царапину на носу. Умилительную своей… детскостью. Придающей ему какую-то странную, невозможную беззащитность. И… – Поехали домой, Лёх? Я так устал… и, кажется, сто лет дома не был… Женька открывает глаза и чуть трётся щекой о мою руку, прежде чем отпустить ладонь и притянуть меня к себе. Всего, целиком. – У тебя кровь… – глупо говорю я, дотрагиваясь до его скулы, не сразу понимая, что кровь, на самом деле, не у него. Он улыбается – чуть-чуть приподнимает уголки губ – восхищаясь моим идиотизмом, и тут же серьёзнеет лицом: – Болит? Ты так и не сказал, где умудрился полруки себе отрезать… – Ерунда… – отмахиваюсь я от его беспокойства. – Жень… – Что? – спрашивает он, так и не дождавшись продолжения. – Ничего… – малодушно отвечаю я, потому что все другие слова застревают в горле таким тугим комом, что даже дышать мешают. У меня никогда нет нужных слов. Я никогда не могу ничего сказать из того, что действительно важно. Потому что всё на свете выглядит бессмысленным на фоне его, такого простого: «Поехали домой…» И… да. Домой. Я тоже не был дома миллион лет. – Ты меня отвезёшь? – Я думал, это ты меня отвезёшь. Но… если хочешь, могу и я. – Хочу. – Пойдём тогда до свидания скажем? – Пойдём, – соглашаюсь я. Хотя, на самом деле, вовсе не хочу ни с кем прощаться. Была бы моя воля, я бы просто развернулся и уволок его отсюда. Молча. Наплевав на всех остающихся. Сбежал со всей возможной скоростью, пока он не передумал. Но Женьке пришло в голову прощаться, и я послушно иду за ним. Перехожу от одной компании к другой. Что-то говорю, с чем-то соглашаюсь, пожимаю протянутые руки… чувствуя и понимая только одно: мы уходим отсюда вместе. Я и он. Мне до сих пор непонятно, что будет с нами завтра, но сейчас, сегодня, Женька едет домой. Домой. Домой… – До свидания, Денис Маркович, – говорю я, протягивая Денису руку, пытаясь рассмотреть в его непроницаемо-тёмных глазах собственное будущее. – До свидания? Вы это серьёзно сейчас, Алексей Константинович? – он слегка сжимает мои пальцы в своей ладони, задерживая рукопожатие. – Действительно рассчитываете на новые свидания? – Нет, – честно отвечаю я, не отводя взгляда, – просто пытаюсь быть вежливым. – Не стоит. Я надеюсь, лимит наших «свиданий» исчерпан. Так что… всего хорошего. И… прощайте. Он отпускает мою руку и тут же теряет ко мне всякий интерес. – Жек… – Ден… Они улыбаются друг другу так, словно обмениваются только им понятными шифрами. И в следующую секунду мой… Женька сгребает его в охапку и даже чуть приподнимает над землёй, что выглядит со стороны абсолютно невероятным. – Спасибо, Жек… – говорит Денис, как только снова оказывается на земле. – Пока, Ден… – Женька ещё на несколько мгновений задерживает в своей руке кончики его пальцев, прежде чем отпустить совсем. И в этом длинном прикосновении мне мерещится… сожаление. Кажется, что если бы не моё присутствие, он бы попрощался с ним совсем не так. Даже и близко не так. И как же я ревную! Даже воздухом давлюсь от накатившего чувства бессильной злости! Воображение тут же рисует мне… всё! В мелких деталях! Как Женька притягивает его к себе, как кладёт руку на затылок, как заглядывает в эти умопомрачительные темнющие глаза, как расширяются у него зрачки, у Дениса – мгновенно, как у наркомана, – как он приоткрывает рот, и Женька касается своими губами его… этих странных, вывернутых наружу внешних углов… этой крупой, чётко-очерченной нижней… как вытягивает из него стон… и целует уже по-настоящему… мягко, нежно, но настойчиво… проникая языком внутрь… глубоко и жадно… и… – Я позвоню. Женькин голос, смысл его слов, прикосновение его руки к моей стремительно возвращают меня в реальность. – Не надо, Лёх… – шепчет он мне на ухо, разворачивая меня в противоположную от Бершанского сторону. – Не надо. Пойдём. Не надо – что? – хочу спросить я. Но вместо этого, стоит нам выйти за порог зала, выдёргиваю свою ладонь из его и толкаю в плечи. Швыряю спиной в стену и прижимаю собой: – Ты спал с ним? – спрашиваю в миллиметрах от его лица. Не видя ничего, кроме подрагивающей линии его губ. Не чувствуя ничего, кроме бешеной, сумасшедшей, выжигающей всё внутри, ревности. Он молчит. Никак не реагирует. Даже не пытается вырваться. И это только разжигает, усиливает, распаляет моё бешеное желание знать. Я встряхиваю его с намерением привлечь внимание к своим словам, и он прилично прикладывается затылком о гипсокартон стены. Я слышу глухой звук удара. Вижу, как он на секунду морщит лицо. Но… кроме этого ничего не происходит, и я повторяю свой вопрос с ещё чуть большим напором: – Ты с ним спал? Или… – я ещё сильней вдавливаю его в стену, – спишь до сих пор? Ответь мне! Женька, словно бы устало, прикрывает глаза. – Ты хочешь выяснить это прямо здесь и сейчас? – он замолкает, видимо, ожидая, что я передумаю. Но нет. Я хочу выяснить. Здесь и сейчас. Незамедлительно. И любой ценой. – Ну, хорошо. Хорошо… – взгляд его становится жёстким. Радужка набирает цвет. Зрачки сужаются с пугающей скоростью. Так, словно я направил ему в глаза настольную лампу. – Нет. Я с ним не спал. Ни с ним. Ни с кем другим… – он резко освобождает руку, и я чувствую, как его ладонь жёстко фиксирует мой затылок, не позволяя отвести взгляд. – Ну? Теперь твоя очередь! Теперь ты мне ответь! Понравилось?! Да. Он не спрашивает меня, спал ли я с Сашкой. Он не дурак. Ответ на этот вопрос он знает сам. И глупо пытаться отрицать очевидное, строя дурака из себя. Я же сам начал… сам… – Жень… – Не надо, Лёш! Я задал вопрос! Простой! Тебе понравилось? – Что ты хочешь услышать, Жень? – я хочу отодвинуться от него, но рука, лежащая у меня на затылке, становится чугунными тисками. Не позволяет сдвинуться ни на миллиметр. И… на самом деле, я даже взгляд от него отвести боюсь. – Правду. – Какую? Ты же всё сам знаешь! Это просто секс! Гормоны! Что там ещё?! Я… – кулак врезается в челюсть с неожиданной силой. Боль раскалывает башку на две части, а во рту становится солоновато-горько. Я машинально пересчитываю языком зубы, сглатываю вязкую от крови слюну и заканчиваю то, что начал – … люблю тебя. Это – правда. Женька молчит. Наблюдает за тем, как я вытираю рукавом кровь с разбитой губы. Не делает попыток ни заговорить, ни врезать ещё раз. Ни развернуться и уйти. Только смотрит. Так, словно ждёт чего-то ещё. Слов. Или действий. Или того, что я достану из кармана волшебную палочку и отменю всё, что сказал, или, вернее, всё, что сделал. Но как бы я ни хотел того же, это не в моих силах. Я не могу ничего отменить. И мне нечего сказать. Кроме того, что уже сказано… – Так ты отвезёшь меня домой? Или...? – Поехали… – он разворачивается, хватает меня за плечо и подталкивает в сторону выхода. – Но не рассчитывай на то, что этот разговор закончен. Да я вообще ни на что не рассчитываю. Честно говоря, я даже представить себе не могу, на что я должен рассчитывать. На его всепрощающую любовь? На внезапную благостную амнезию? У него или у себя? Потому что… вот сейчас я абсолютно ясно понимаю, даже если он, каким-то невероятным чудом, простит и забудет, то… как я сам буду жить? Как буду договариваться со своей совестью и памятью? Как? В узком пространстве между двумя дверями, ведущими на улицу, Женька вдруг останавливается. Разворачивается, перегораживая собой выход. Несколько мгновений разглядывает меня, и я не могу понять выражения на его лице. Не могу расшифровать и вычислить: чего ожидать от этой внезапной остановки. – Зубы на месте? – неожиданно спрашивает он и проводит большим пальцем по моей разбитой губе. – Да, – отвечаю я, всё ещё не понимая: что дальше? Врежет ещё раз, чтобы всё-таки выбить? – Хорошо. Даже когда его губы оказываются в миллиметре от моих, я не верю до конца. И только поэтому отвечаю не сразу. Он успевает несколько раз провести языком по рассечённому месту, прежде чем я догадываюсь открыть рот и позволить себя поцеловать. Вопреки всякой логике и моим дурным ожиданиям, его поцелуй наполнен нежностью. Мягкой неторопливостью. Длинными, глубокими, чуть сладкими прикосновениями… Им самим… И очень быстро мне становится мало… и даже резкая боль в губе не останавливает меня от того, чтобы прижаться к нему крепче и перехватить инициативу, нагло выталкивая его язык и завоёвывая пространство его рта… Не отрываясь, не заботясь о том, что ему, возможно, уже нечем дышать, я делаю несколько шагов, подталкивая и разворачивая его в узком пространстве предбанника. Сползаю ладонями по спине и подхватываю под задницу, вжимая в себя. Голова слегка кружится, и я на мгновение закрываю глаза, пытаясь поймать равновесие. Шагаю ещё раз, заставляя его упасть спиной на стеклянную поверхность двери… – Лёх! – выдыхает он, стоит мне на мгновение отпустить его губы. – Заткнись! – отвечаю я, не очень задумываясь о смысле слов. Я вообще не очень задумываюсь. Не задумываюсь совсем. Сбрасываю с его плеч пальто. Просто спихиваю куда-то на пол. Нам обоим под ноги. Дёргаю за ворот его рубашки, отрывая пуговицы, и целую открывшиеся мне ключицы. Прикусываю кожу, облизываю, просовываю руку под распахнувшиеся полы и нахожу пальцами сосок. Чуть сжимаю, чувствуя, как сбивается у него дыхание, как он вовсе перестаёт дышать на мгновение и теснее прижимается ко мне бёдрами. Смещается. Вжимается. Трётся вставшим членом о моё бедро. – Так что – Лёх? – уточняю я, прежде чем сомкнуться губами вокруг твёрдой, чуть потемневшей от прилива крови и возбуждения, горошины соска… – Зараза… – чуть слышно выговаривает он и выгибается навстречу. Я так хочу его, что, кажется, на полном серьёзе готов трахнуть прямо здесь. Между двумя стеклянными дверями выхода на парковку. Во всяком случае, знание того, что мы в общественном месте, не останавливает меня ни на мгновение. Наверное, я подсознательно жду, что он сам меня остановит, но… когда я засовываю руку ему в штаны и провожу пальцами между ягодиц, поглаживаю сухое, туго сжатое колечко мышц… он вдруг вздыхает и сильно толкается навстречу моим пальцам… – Давай! – Жень… – я в панике отдёргиваю руку. Настолько, насколько позволяет теснота его одежды. Нет. Меня смущает не место. А обстоятельства. Отсутствие даже и оливкового масла. Не говоря уж о нормальном лубриканте. – В пиджаке, во внутреннем кармане… – отвечает он на мои невысказанные сомнения. – И заткнись теперь сам… Пока я шарю по его карманам, у меня мелькает мысль увести его хоть куда-нибудь. Хоть даже в туалет. В отдельную, запирающуюся на шпингалет, кабинку. Но… реально, меня хватает только на то, чтобы подтолкнуть его в угол. В самое плохо обозреваемое через стеклянные двери место. – Повернись, – приказываю я, зубами сдирая плохо поддающуюся вальцовку с запаянного тюбика, и торопливо выдавливаю содержимое себе на пальцы, стремясь согреть гель в несколько движений и секунд. – Будет холодно и больно. – Будет хорошо… – отвечает он и так откровенно прогибается, упираясь руками в стену, что… – Бля, Жень! Ты издеваешься надо мной?! – риторически спрашиваю я, вставляя сразу два пальца. Максимально глубоко. Он зажимается. Вздрагивает. Наклоняет голову. Дышит подозрительно часто. Но выдыхает, хоть и с трудом: – А ты?! – чуть двигается, словно проверяя свои ощущения. – Третий давай… – Я сам разберусь! – упрямо сообщаю я, чуть выходя из него и разводя пальцы в стороны. Слегка растягивая всё ещё напряжённые мышцы. Блядь! Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как он поддаётся. Как расслабляется и толкается навстречу моей руке. Как погружаются в него мои влажные пальцы. Глубоко. Я не вижу, но чувствую… и меня слегка потрясывает от возбуждения и желания. От него… который всегда, в одно мгновение, способен довести меня до полного обезмысливания. Одной только способностью вот так отдаться. Так хотеть, чтобы… – Да трахни ты меня уже! Сколько ты будешь пялиться?! Его рваный жаркий шёпот возвращает меня с эротических небес на порнографическую землю. Я последний раз резко вдвигаю в него пальцы и медленно вытаскиваю их совсем, заставляя его жалостливо вздохнуть и вздрогнуть от удовольствия, когда задеваю набухший узел простаты внутри. – Сейчас… – зачем-то сообщаю я, торопливо расстёгивая ширинку, беря в руки член, проводя мокрой головкой по входу. – Сейчас… – легко сдвигаюсь вперёд и… останавливаюсь. Пытаюсь чуть прийти в себя. Выдохнуть. Привыкнуть к мгновенно обхватившей ствол жаркой и влажной тесноте. Собрать хоть какие-то силы… Но… – Блядь, Жень!!! – Хоть раз скажи что-нибудь новое! Заебал своим: блядь, Жень! Что – блядь? Что – Жень? – Не двигайся! Не… Оргазм обрушивается на меня так неожиданно, что я даже не успеваю понять, что происходит. Ещё секунду назад мне казалось – я что-то контролировал, пытался его остановить, разговаривал… а в следующее мгновение всё вокруг теряет всякий смысл. Исчезает. Схлопывается. Взрывается внутри белой смертельной вспышкой. Вымывая всё внутри до прозрачной ясности. Оставляя один на один с самым главным, самым важным и кайфовым знанием на свете: мой. Навсегда. Насовсем. Совсем. Мой. И ничей больше. Мой… – Блядь, Жень… – еле слышно выговариваю я, как только вспоминаю о том, кто я и где… – Ну чё ты творишь? – выходит не очень внятно. И не очень эмоционально. Я сам себе сейчас кажусь пустой лёгкой оболочкой. Воздушным шаром, наполненным гелием. Стремящимся улететь куда-то в небо… – Я же уже говорил: я всегда творю только то, что хочу… – что-то в его голосе заставляет напрячься. Я не понимаю, что именно, но инстинкт реагирует на опасность совершенно однозначно. Волосы на руках встают дыбом и… – А сейчас я хочу… тебя. Я не успеваю опомниться, не успеваю даже понять, а не то что нормально среагировать, как тут же оказываюсь на его месте: лицом к стене. – Я люблю тебя, Лёх. Я никого не любил, не люблю и, видимо, никогда не буду любить, кроме тебя… – он говорит и одновременно чуть разворачивает, наклоняет, подтягивает меня на себя. И руки у него сильные, уверенные и жёсткие. Никакой нежности ни в голосе, ни в действиях. – Возможно, в этом нам обоим просто не повезло. Но ты был, есть и будешь моим. Всегда! – и, словно наглядно демонстрируя мне степень этой принадлежности и вечности, его пальцы без предупреждения оказываются внутри. – Извини. Да. Сейчас будет холодно и больно… – он добавляет ещё палец, и мне приходится закусить щёку, чтобы не взвыть. Это действительно реально больно. Учитывая то, как давно у меня не было секса… такого, чтобы я оказывался внизу… так давно, что я даже затрудняюсь назвать точный промежуток времени… А уж такого жёсткого секса у меня не было никогда. Ни с кем. Ни разу в жизни. Но я не пытаюсь освободиться. Не совершаю ни одной попытки отпихнуть его от себя. У меня даже мысли не возникает о том, что я могу ему не дать. Потому что я точно знаю, что вот это как раз нормально. То, что происходит сейчас, а не то, как он всхлипывал подо мной десять минут назад, умоляя, чтобы я его трахнул… Я ощущаю это нормальным. Заслуженным. Правильным. Я готов ему подчиниться. И подчиняюсь, но… это совсем не значит, что мне не страшно. Страшно! Блядь! Да ещё как! – Жек… – даже в голосе моём звенит этот страх. – Молчи… – он перебивает и успокаивающе поглаживает свободной рукой моё голое бедро. – Я же сказал: я люблю тебя… Его губы прижимаются к шее. Он целует кромку волос, дышит в затылок, коротко лижет ухо… и… я таю от этих прикосновений. Шевелю башкой, напрашиваясь на новые. Расслабляюсь. Отпускаю себя. В одно мгновение решая для себя, что… даже если он решил меня убить… я не буду ни возражать, ни бояться… я… – Люблю тебя, Жень… – шепчу я и послушно сдвигаюсь назад, надеваясь на его пальцы до упора. Чувствуя, как примешивается к боли неожиданное и далёкое удовольствие. – Это хорошо… – его голос щекочет шею. Заставляя вздрогнуть. И проглотить уже готовый сорваться с языка скулёж. – Но ты так и не ответил мне, Лёх. Тебе понравилось? Трахаться с ней понравилось? Она лучше меня? – Нет! – я дёргаюсь, пытаясь отодвинуться. Это срабатывает инстинкт. То, что я не могу контролировать, как бы ни хотел. Его пальцы замещаются членом так стремительно и неожиданно, так чертовски больно, что на глаза наворачиваются реальные слёзы. И я с такой силой прикусываю разбитую губу, что рот тут же наполняется кровью. – Я не сравнивал! – Это хорошо… – снова повторяет он. Жёстко удерживая меня на месте. – Только проблема в том, что Я сравниваю. В том, что я не могу выкинуть из головы эти сравнения. Я всё время, уже три месяца как, сравниваю, сравниваю, сравниваю… себя с ней. Я с ума схожу от этих мыслей. Мне, блядь, по ночам снится, как именно, куда и сколько раз ты её трахал. Как обнимал её. Как целовал. Как она к тебе прикасалась. И как тебе это нравилось. Как ты кончал на неё глядя. И… ты своё «прости» в жопу можешь себе засунуть! Я тебя не простил! – с последней фразой он особенно сильно, резко толкается внутрь, и меня прошивает… удовольствием. Таким неожиданным блядским кайфом, что я сам чувствую себя извращенцем, ощущая, как приливает кровь к паху и член слегка дёргается в первой попытке подняться. – Жек… – Не надейся, что я стану извиняться, – рвано сообщает он, наращивая темп. Стремительно приближаясь к краю. – Подрочи мне, придурок… – почти безнадёжно выдыхаю я, понимая, что сам не могу оторвать от стены ни одной руки без того, чтобы не въехать в неё лбом. – Извинишься потом… – успеваю я добавить, прежде чем его ладонь обхватывает мой член и сдвигается вверх, в такт его движениям внутри. Он даже слегка замедляется, я чувствую, что он слегка притормаживает себя. Ждёт. Чуть меняет угол проникновения и чуть перекручивает кулак. Прижимает большим пальцем уретру, поглаживает, заставляя выгнуться на себя от невыносимых, запредельных ощущений… от того, что возможно испытать только с ним… и ни с кем кроме… никогда… никогда… никогда… – Ненавижу тебя… – неискренне, но серьёзно сообщаю я, морщась, натягивая бельё и брюки на горящую огнём задницу. – Блядь! Мне как будто факел в жопу воткнули! Чё я завтра Профессору скажу? – Ну… примерно то же, что я сказал в пятнадцатом… Что подрался. У тебя и рожа соответствующая… В пятнадцатом… до меня доходит не сразу. А когда доходит… – Жень, – я подхожу к нему почти вплотную и наклоняю голову, утыкаясь лбом ему в плечо… – это было реально так жёстко? Вот, примерно, так? – Ну… – он обнимает меня и с силой прижимает к себе. Целует висок, щёку… заставляет поднять голову и находит своими губами мои. – Было больно. Если ты об этом… – Почему ты вернулся? Тогда… в «Империал»? Почему? – Я не возвращался… – просто отвечает он. – Я пока ещё никуда не уходил. Никогда. Некоторое время мы просто стоим. Обнявшись. Прижавшись друг другу. Думаем каждый о своём. Может быть, об одном и том же. Но по-своему… Где-то хлопает какая-то дверь, далёким эхом проносится чей-то смех, торопливые шаги… возможно приближающиеся к нам. Но мне лень повернуть голову. Лень посмотреть, кто идёт. И меньше всего на свете хочется даже на полметра отпустить от себя своего… мужа. Слово разливается внутри блаженным жарким теплом. Нежностью и счастьем. Охуительным чувством собственной несвободы. Которые неспособно пригасить даже это, сказанное им, "пока ещё". – Лёх, где твоё кольцо? – неожиданно спрашивает Женька. И чуть отодвигается, демонстрируя мне свою руку с обручальным кольцом. Словно я могу не понять, о чём он говорит. Словно я такой клинический идиот, что мне необходима визуализация элементарных понятий. – На мне. Я его не снимал, – отвечаю, вытягиваю из-под рубашки цепочку. И не могу удержаться. Добавляю: – Пока ещё никогда. Он кивает, разглядывая лежащее на моей ладони кольцо. Не отводит взгляда до тех пор, пока я снова не прячу его за воротом. Но и тогда он молчит. Смотрит как-то нечитаемо странно. И молчит. И я уже готов поддаться панике. Готов начать оправдываться за своё "пока ещё". Готов… Но у него вдруг мелко-мелко вздрагивают губы, и я с каким-то священным ужасом понимаю, что он… изо всех сил пытается сдержать слёзы… – Это… чёрт… – шепчет он и пытается сползти по стене куда-то на пол. Мне под ноги. Я еле успеваю его подхватить и невероятным усилием заставляю остаться на месте. – Да что случилось-то? Блядь, Жень! – Ты опять? – вяло отшучивается он. – А как с тобой ещё разговаривать? Ты, похоже, кроме этих слов других не понимаешь! Объясни мне, какого хуя тебя так накрыло? Что я опять… – Ты? Думаешь, всё ещё ты? – жалобно говорит он. И так смотрит, что мне хочется то ли заржать, то ли пощёчину ему закатить. Чтобы привести в чувство. Но вместо этого… – Короче так. Ладно. Я тебе сейчас скажу, но ты должен пообещать мне, что сразу забудешь. Понял? Обещаешь? Ну? – Обещаю… – Хорошо. Так вот. Однажды твой говнюк… – Кто? – Лось в манто! Не перебивай меня! Денис Маркович как-то мне сказал… в весьма приватной беседе… что я реальный, стопроцентный боттом. И что он в таких вещах никогда не ошибается. Так вот… в следующий раз, как увидитесь, выдай ему шоколадную медаль. И скажи, что у него глаз, как шило. Ты понял, что я сказал? – Лёх… – Теперь забудь! Забудь! Ты мне обещал! – я распахиваю дверь и, со всей возможной скоростью, учитывая виртуальный факел в заднице, вываливаюсь на улицу. Ставлю точку в этом дурацком разговоре. Пытаюсь, во всяком случае… – Лёх, – Женька догоняет меня, кажется, за один шаг. Хватает за руку. Разворачивает и очень серьёзно смотрит в лицо, – два вопроса. Первый: когда это, где и по какому поводу вы с ним вели такие беседы? Второй: я тебя правильно понял? – Отпусти меня, дурак! Больно же! – безбожно вру я, только краем сознания вспоминая про порез на ладони. Но Женька, как и ожидалось, мгновенно меня отпускает. Даже отступает на шаг. Но взгляда не отводит. – Про первый вопрос – забудь. А второй… – я выдерживаю достаточную паузу для того, чтобы успеть увидеть всю гамму эмоций на его лице, – это было очень неожиданно… очень больно… но неебически хорошо… охуенски… Он дёргается в мою сторону так, словно собирается то ли обнять, то ли просто схватить и душу из меня вытрясти. Но в последний момент останавливает сам себя. Засовывает руки в карманы пальто, запрокидывает голову, таращится в чёрное беззвёздное небо, как будто видит там что-то чрезвычайно важное. А потом резко втягивает воздух и… приходит в себя. – Домой! Ягудин, я тебя умоляю, поехали домой. На сегодня уже, кажется, достаточно публичных представлений… Я молча соглашаюсь. Домой. Поехали. Как скажешь…