Иногда достаточно
Ещё не смысля всей беды, пытаюсь я сдержать бразды, ещё с апломбом на других кошусь: мол, чем я хуже их? Ничем не хуже. Ещё я тщусь, как те цари, хоть часть себя сокрыть внутри, в то время как вполне пора признать, что нет во мне нутра, я весь снаружи.
Смутное ощущение лёгкого раздражения и беспокойства не покидает меня ни на секунду. Я до странного чувствую себя лишним. Сидящая рядом со мной Соня, Денис, Женька… они словно какая-то странная сплочённая команда. В которой я – инородный элемент. Посторонний, попавший в их закрытый клуб случайным образом. Ничего не понимающий наблюдатель. Чужой. Я и наблюдаю. Разглядываю незамысловатый интерьер кафе. Лаконичную простоту чёрно-белого пространства. Задерживаюсь взглядом на абстракции в рамке, висящей в простенке между окнами. Пытаюсь угадать сложный замысел художника. Но ничего внятного из невнятных пятен не складывается. Примерно так же, как из моего присутствия в этой компании. Возвращаюсь взглядом к Женьке. Как раз чтобы увидеть, как он улыбается в ответ на какие-то слова Бершанского. Улыбается со снисходительной нежностью. Слегка свысока. Так, как взрослый улыбается ребёнку. И Денис… отводит взгляд и на долю секунды словно смущается. На моих глазах без сожалений расстаётся с отчеством и всякой в себе уверенностью. Превращается в того самого ребёнка, мальчишку. И я вдруг вспоминаю, что он на двенадцать лет меня младше. И смотрю с любопытством на смену эмоций на его лице. И на странную нервозность в движениях. На то, как он задумчиво перебирает пальцами звенья браслета на собственной руке и, слегка наклонив голову, слушает моего мужа. И как на мгновение прикрывает глаза и вскидывает в недоумении голову, когда Женька неожиданно берёт его за руку и переворачивает кисть ладонью вверх, что-то объясняя… Нас разделяет только пространство стола. Довольно небольшое. Но чтобы услышать слова, мне надо прислушаться. У меня за спиной, за соседним столиком, в несколько голосов обсуждают повседневность офисного бытия. Шумно и весело. Отмечают пятницу. Наступающие… уже наступившие выходные. Мне становится любопытно, как бы я чувствовал себя, как бы жил, если бы тоже существовал в едином ритме. Пять дней в неделю, с девяти до шести, чтобы потом получить абсолютную свободу на оставшиеся два дня. Я пытаюсь представить… и не могу. У меня только один выходной. И тот редко бывает свободным. А уж для того, чтобы он совпал с Женькиным, должно случиться какое-то немыслимое чудо. Сдвиг временной оси. Не меньше. Женька… Я снова возвращаюсь к нему. Я постоянно к нему возвращаюсь, словно бегущая по кругу лошадь. Сколько ни беги, а точка старта и финиша всегда едины. Вот сегодня. Сейчас. Зачем я потащился с ними в это кафе? И… зачем он вообще меня позвал? Он ведь знает! Прекрасно знает, что меня раздражает Бершанский, что мне абсолютно не о чем говорить с прохладно-вежливой Соней! Что завтра у меня в семь утра тренировка, и, имея сегодня свободный вечер, я бы мог… да хоть спать лечь пораньше! Или, вместо того чтобы сидеть и пялиться на Дениса, подслушивая чужие разговоры, я бы мог потусить в павильоне! Хоть с Авером, хоть с Сашкой… которая, как ни странно, категорически отказалась от этой импровизированной встречи в кафе... а уж с ней мы бы нашли, о чём поговорить! – Лёш, я выпью? Ты не возражаешь? – Женька смотрит внимательно-вопросительно. Знает, что я не очень люблю водить его машину. Спрашивает, сяду ли я за руль. И у меня мелькает абсурдная мысль, что вот для этого он меня и позвал. Я отгоняю её, как… невероятную. Улыбаюсь. И киваю. – Пей. Услуга «трезвый водитель» активирована. Но… она не бесплатна, и счётчик включен. Оплачивать придётся даже в бесчувственном состоянии. Я говорю, и словно сам себя мгновенно перестраиваю на другую волну. Голову тут же наполняют совершенно иные мысли. В которых никакого впустую потраченного времени, никаких Денисов, Сонь и даже Саш… Только он и я. В условиях сегодняшней ночи. Рано или поздно мы неизбежно окажемся дома. Вдвоём. Я смотрю ему в глаза. Занимаюсь передачей намерений на расстоянии. Тех намерений, воплощение в жизнь которых не происходило непозволительно долго. И сейчас, вот прямо сию секунду, я сообщаю ему, что... соскучился. Я. По нему. И наплевать, кто на кого, сколько раз и как сильно за эти две недели обиделся. Разберёмся. Потом когда-нибудь. А сегодня… – Дениса тебе тоже придётся отвезти домой, Лёш. И Соню. Женька продолжает улыбаться. Смотрит мне в глаза. Отвечает. Как будто ставит под сомнение вероятность осуществления моих намерений. И настроение моё снова стремительно меняется. Вот так резко. Из плюса в минус. Потому что… – Спасибо, Жень, но я обойдусь услугами того такси, что за деньги, – Денис на секунду касается Женькиной руки, привлекая его внимание. И, вопреки жесту, переводит взгляд на меня. – Не люблю делать долгов в неизвестной валюте. – В случае с вами и я бы обошёлся деньгами. Но… – я делаю многозначительную паузу, – …баба с возу – кобыле легче. – Всегда к услугам кобылы… – тут же парирует Денис. – Хотя, в случае с вами, отсутствие одной бабы едва ли так уж сильно облегчит воз. Он смотрит мне в глаза с лёгким вызовом. Так, словно швырнул перчатку и призывает её поднять. Я машинально отмечаю, что по отношению ко мне он никогда не выглядит и не чувствует себя мальчишкой. Со мной он словно бы всегда на равных. Тогда как даже Женька… Мгновенные прозрения – мой личный, персональный конёк. Вот это ощущение кипятка, льющееся на макушку. Почти физическое. Секунда, в которой все многодневные, а иногда и многомесячные или многолетние, наблюдения складываются в единую картину. Ясную и чёткую. Очевидную. Очевидную, вероятно, всем вокруг. Кроме меня. Настолько очевидную, что я захлопываю рот и проглатываю готовые для ответа слова. И больше не смотрю на него. Я смотрю на собственного мужа. Спрашиваю у него: ты-то знаешь? Но от необходимости ответа, пусть даже мысленного, Женьку спасает подошедший официант. – Добрый вечер! Вы готовы сделать заказ? И Женька с готовностью стряхивает с себя мой взгляд и все мои вопросы. Отвлекается, подключая тяжёлую артиллерию неосознанного обаяния. Такую, что я даже сочувствую… не официанту, нет… Денису Марковичу Бершанскому… – Здравствуйте, – Женька бросает короткий взгляд на бэйдж на груди у мальчика, – Дмитрий! Будьте любезны, ассам – большой чайник, лимон отдельно, мяту отдельно. Двойной эспрессо. Молоко и корицу отдельно. – Не надо эспрессо! – вот сейчас, именно в этот момент, меня бесит это Женькино умение делать заказ за меня. Хотя я бы выбрал именно это. Возможно, без молока. Но поэтому он и попросил отдельно. И… в другой раз, да вот пять минут назад, меня бы это умилило. Но не сейчас. – Дарджилинг, маленький чайник. Я говорю и наблюдаю неконтролируемую смену эмоций на Женькином лице. Удивление. Непонимание. Некоторая растерянность. И финальный скепсис. В общем, да: где я, и где чай. Но сию секунду я бы и стрихнину выпил, если бы только его мог выбрать самостоятельно. – Эспрессо надо, – Денис с мягким звуком закрывает кожаную папку винной карты. – И корицу. Без молока. А кроме – бутылку «Chateau La Lagune» и три бокала. Вино сначала. – Две тысячи третий, четвёртый, седьмой или девятый? – заинтересованно уточняет Дмитрий, напрочь забывая обо мне. – Две тысячи четвёртый. – Паштет? Сырная тарелка? Денис вопросительно смотрит на Соню, как бы переадресовывая вопрос. И она, наконец, выходит из молчаливой задумчивости. Странная женщина. Которая, как и я, присутствует здесь неизвестно зачем. – Спасибо. Я не буду вино. Мне, пожалуйста, фруктовый салат с йогуртом. И зелёный чай. Можно любой. Можно в чашке. Дима старательно записывает и переводит взгляд на Дениса. – Тогда нам два винных бокала и… какие у вас сыры в тарелке? – Бри, Бофор, Блё де бресс, Комте, Лайоль, Салерс, Сент-Агюр. – Ммм… – Бершанский задумывается. – А можно убрать Бри, Блё де бресс и Сент-Агюр? – Пожалуйста. Какой из сыров добавить? – Комте и Бофор. Спасибо. – Прекрасный выбор! – говорит Дима и, судя по его восторженному лицу, выбор действительно прекрасный. Пока официант повторяет заказ, я бездумно открываю/закрываю папку винной карты, отложенную Бершанским. Глаза помимо воли при каждом открытии выцепляют названия вин. Исключительно французских. Исключительно дорогих. Половину из этих названий я просто не знаю. Половину из оставшейся половины слышал или видел, живя во Франции. Ещё часть встречал в местных винных бутиках. И ограниченное количество пробовал. Но вот сейчас… я бы выбрал для Женьки другое вино. Не «Chateau La Lagune», которое по странному стечению обстоятельств я знаю. А… «Clos Floridene», например… если уж «Nuragus» здесь не предлагают… В ожидании заказа я развлекаю Соню беседой о превратностях переменчивой питерской погоды. Соня слушает, и отвечает, и вроде бы развлекается разговором со мной. А я, наблюдая за ней, неожиданно для себя отмечаю её природную плавность, словно бы текучесть. То, чему невозможно научиться. Естественная красота движения. Как будто ген танца, встроенный в ДНК. Почему-то думается, что вот она была бы идеальной парой для Дениса. Не чтобы жить, а чтобы танцевать. Но… эта мысль тут же уступает место другой: два гения танца в одной паре… было бы слишком. И вслед за этой тут же приходит другая мысль: мальчик-то… отдал Женьке самое лучшее! Очень хочется её проверить. Эту мысль. Так, что даже ладони чешутся от желания достать смартфон и забить в поисковой строке Сонино имя. И… Сашкино, например. Почему раньше мне не приходило в голову поинтересоваться: кто и откуда наши девочки? И чего они стоят? Или… да тот же Денис Маркович Бершанский! Авер мне ещё когда советовал… А до сих пор всё, что я знаю о нём… я знаю с чьих-то слов, доставленных мне в уши сарафанным радио. Может быть, пора уже спросить «Google»? Я сам не замечаю, в какой момент наша с Соней беседа отклоняется от погодной линии. Просто осознаю вдруг, что она рассказывает мне про крайний Чемпионат Мира по спортивным танцам. И что рассказчик она удивительно талантливый. Что её интересно слушать. А вот эта слегка прохладная манера, как будто не привносить в повествование собственных эмоций, создаёт иллюзию объективной оценки. Я слушаю её, смотрю на неё… и почти восхищён. Так, как, наверное, восхищаются полотнами Рафаэля, статуей Давида, музыкой Чайковского… всем тем, что прекрасно… и недостижимо… недостижимо настолько, что даже мысли не мелькает о желании обладать. Ну, в самом деле, не в прихожей же на Курсанта я пристрою полученного в полное владение Давида! Да будь он хоть трижды идеальный красавчик! Зачем он мне? Зонты на него вешать? Хотя… Тут же вспоминаю, как во Флоренции Женька залипал возле каждой копии этого самого Давида. Стоял, запрокинув голову, разглядывая его так, словно пытался найти сто сорок отличий от оригинала. И даже начал слегка подбешивать своим неуёмным детским восхищением… Я успел три раза прогуляться вдоль Palazzo Vecchio, прежде чем окончательно выдохся ожиданием: – Тебе так нравится этот мальчик? Память странная штука… я плохо помню саму площадь, дворец – вовсе смутно… что-то такое с башенкой и балкончиком… но Женькино лицо в тот момент, когда он обернулся ко мне… – Ага! Так мне нравится! Мальчик! – и улыбка. Это мгновенное обещание всего на свете. Награда за моё ожидание. Для меня. Моя. Мне. Мы стояли на ступеньках почти перед самым входом в Старый дворец. Во Флоренции наступал вечер. Площадь постепенно накрывала тень. Вокруг нас волновалось море туристов. Сотни, если не тысячи, людей. Мужчин и женщин. А я не видел никого. И ничего не слышал. Для меня во всей Италии, во всём мире, на всей планете… существовал только Женька. У меня не было ни прошлого, ни будущего… ничего, кроме единственного момента настоящего. Того, в котором я был безнадёжно, невероятно, нереально, абсолютно безумно в него влюблён. Он ещё не был моим мужем, мне ещё не приходила в голову мысль о том, что я вообще могу как-то привязать его к себе, и, тем более о том, что на самом деле он уже давно, совершенно безвозвратно, мой… я ещё не чувствовал своих прав и своей власти… и сомневался, волновался, нервничал, ревновал даже к каменной статуе Давида… и каждая Женькина улыбка, каждый взгляд, каждое его «да», обращённое ко мне, оглушало меня счастьем. Совсем не таким, какое есть у меня сейчас. В нём не было ни капли спокойной, ровной, мягкой, уютной уверенности в завтрашнем дне. В нём вообще не было никакого завтра. Только здесь и сейчас. Восторг и полёт. Свободное падение в неизвестность. От которого сердце пропускало удары, сбивалось с ритма, останавливалось совсем, чтобы после биться с удвоенной силой… всего лишь от взгляда на него, от мимолётного прикосновения руки к руке… от одной только мысли о том, что я могу смотреть на него, касаться его, думать о нём, быть с ним… там и тогда… Здесь и сейчас… между нами всё по-другому. И я могу себе позволить наблюдать за Денисом с долей снисходительного сочувствия. Без самой малой толики ревности. Я-то точно, на всю сотню, а то и тысячу, процентов, знаю… что у мальчика нет шансов. Ни одного… Я всё ещё не прислушиваюсь, но теперь улавливаю не только общий смысл беседы, но и отдельные фразы. Понимаю, что Денис объясняет Женьке про бокалы… стекло, объём и форма которых невероятно важны для того, чтобы вино в полной мере раскрыло свой вкус и аромат… и с удовольствием отмечаю, что мой муж безошибочно определяет в принесённой официантом посуде «Бургундию». С таким удовольствием, что мне совершенно по-детски хочется показать Денису язык: давай, мальчик, попытайся поразить его чем-нибудь другим. То, что ты рассказывал сейчас, Женька уже знает. От меня… Да. Мой муж знает о винных бокалах всё, что знаю я сам. А я, в свою очередь, знаю, что он ни черта не почувствует тонкий вкус «кожи», не различит «фруктовую ноту» и уж тем более – «еле заметный аромат трюфелей»… Насколько я понимаю, Денис разбирается в винах на несколько порядков лучше меня. И вероятно, он выбрал самое крутое из того, что знает, и что представлено местной винной картой… Мальчик старался… Но я-то знаю, что мне понадобилась пара лет почти ежедневных дегустаций на то, чтобы Женька научился хотя бы в первом приближении различать вкус кофе. На то, чтобы подойти ко второму приближению, ушло ещё три года брака. Я знаю собственного мужа наизусть и снисходительно улыбаюсь, глядя на то, как он делает первый глоток, а Денис замирает в ожидании его реакции… – Вино. Красное. Сухое. В стеклянном бокале типа «Бургундия»! – весело и глубокомысленно изрекает мой муж, отправляя в рот кусочек сыра и заставляя Дениса выдохнуть слегка разочаровано, а меня – улыбнуться ещё шире. Ничего-то у тебя, ребёнок, не выйдет… И ты ещё не знаешь, что просто слегка напоишь его… До лёгкого романтично-порнографического флёра… До сияющих глаз… До неуёмной болтовни… До подростковой свободы… Как раз до того состояния, которое я обожаю… И от одного только предвкушения которого меня уже тянет блаженно зажмуриться… Но я не жмурюсь. Я улыбаюсь. Пью чай. Слушаю Соню. Наблюдаю, как постепенно уменьшается количество вина в бутылке. И как с каждым глотком набирает силу синий цвет в Женькиных глазах. Я жду, когда закончится вино и вечер… когда исчезнут Денис и Соня… когда мы останемся, наконец, вдвоём… и получаю кайф от самого предвкушения… от ожидания… от Женькиных коротких, многообещающих взглядов… от нашего мысленного диалога… от этой загадочной ментальной связи… между мной и им… Но как бы мне ни было хорошо, как бы я ни был благодарен Денису и как бы ни сочувствовал ему же… я был бы не я, если бы позволил кому угодно, хоть Папе Римскому, хоть Королеве Английской, хоть Богу Танца, безнаказанно подкатывать к моему мужу на моих же глазах. Поэтому, когда Денис, извинившись, выходит из-за стола… я провожаю его взглядом, мысленно отсчитываю время, давая ему фору минут в пять на то, чтобы он успел надеть штаны и… тоже извиняюсь… Мужской туалет – отличное место для разговора. Без лишних свидетелей. – Что, будем драться? Денис стоит спиной и совершенно точно не может видеть меня. Может догадываться, но не может быть уверен в том, что это я. Поэтому заданный им вопрос меня удивляет. – А вы не допускаете, Денис Маркович, что я пришёл пописать? Ну, или, что это пришёл не я? Он разворачивается. Так резко и стремительно, как будто не посмотреть на меня решил, а… фуэте крутить посреди общественного туалета. – Я бы очень удивился, если бы это были не вы. – Хотите сказать, что я предсказуем? – я улыбаюсь… потому что мне весело наблюдать за ним. И потому что мне жаль мальчика. Искренне жаль. Мы в разных «весовых категориях». У меня всё, а у него – ничего. Одна только пылкая мальчишечья влюблённость в чужого мужчину. В моего. – Да. Именно это я и хочу сказать. Вы предсказуемы. И даже не представляете себе, насколько. Вот сейчас вы хотите поставить меня на место. Напомнить, чей Евгений Викторович муж. Я даже приблизительно представляю себе, в каких именно выражениях. Так что не утруждайтесь. Не слова, а взгляд. Взгляд, полный нескрываемого презрения. Вот что разбивает мой благостный настрой и вымывает всякую жалость. И сейчас дело не в Женьке. Который был, есть и останется моим мужем. Дело во мне. И в Денисе. Личное наше с ним дело. – Мальчик, – я делаю шаг к нему и, на всякий случай, прячу руки в карманы джинсов. Я не собираюсь с ним драться. Только этого мне не хватало для полного счастья,– тебе кажется, что я ревную? Что я хоть на секунду могу поверить в то, что ты представляешь для меня какую-то опасность? Что я сомневаюсь в собственном муже? Да ты есть никто, и звать тебя никак! – Для вас – возможно. А вот ему… позвольте самому решать: кто я или никто, и есть ли у меня имя. – Ему? Да ты замечтался, ребёнок! Мне тебя даже жаль! – Ребёнок? Я? – он вдруг улыбается. И придвигается ко мне ближе. Так близко, что наши пятнадцать сантиметров разницы в росте заставляют меня задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо. – Это ты – ребёнок! Невоспитанный и избалованный! И у меня с трудом укладывается в голове, как он вообще мог тебя выбрать! Ты же… ты же даже не видишь его! Не понимаешь, какой он! Представляешь себя хозяином? Честно? Да ты сам – никто! Без него – ты никто! Он уйдёт, и весь твой мир рухнет. И вот мне тебя не жаль. – Уйдёт? Мой муж? – мне откровенно смешно. Даже если сильно и целенаправленно покопаться в себе… мне ни на грамм, ни чуть-чуть не страшно. – Уж не ты ли его уведёшь? – Нет. Конечно, нет. Я, в отличие от тебя, не такой идиот, чтобы думать, что им можно управлять. А вот ты… я уверен, справишься самостоятельно… – он отступает, снова разворачивается ко мне спиной. Так, словно он всё сказал, и разговор окончен. Отходит к умывальникам, включает воду и демонстративно старательно моет руки. Мелкий, самоуверенный щенок, думающий, что укусил… Представляющий себе, что что-то знает обо мне, о Женьке… о нас с ним… Наивный идиот… у которого впереди бездна страданий неразделённой любви… И почему, собственно, впереди… она у него уже есть. Он может ознакомиться с ней вот прямо сейчас. Теперь и мне его… не жаль. Вернувшись в зал, я ненадолго задерживаюсь взглядом на Женькиной макушке. На светлом всплеске его волос на фоне высокой спинки тёмного кожаного дивана. Искренне пытаюсь представить себе ту силу, которую должен приложить, чтобы мой безупречный, идеально-неправильный мир хотя бы пошатнулся. Или слегка дрогнул. И… не могу. Не могу, потому что Женьке хватает пары секунд, чтобы отреагировать. Он поднимает руку, проводит раскрытой ладонью по волосам и складывает пальцы в кулак, демонстрируя мне невидимую для Сони угрозу: «Не пялься на меня, Лёх! У меня волосы плавятся!» – Это ничего. Все не сгорят, что-нибудь, да останется, ангел мой, – шепчу я ему на ухо, наклоняясь из-за спины, и тут же целую в макушку. – Мне очень нравится на тебя смотреть. – Только смотреть? – еле слышно уточняет он и запрокидывает голову. Упирается затылком мне в плечо и чуть прикрывает ресницами глаза. – Тебя прямо сейчас посвятить в подробности того, что именно мне нравится с тобой делать? Прямо при даме? – Лучше дома. Но досконально. А то за последние несколько недель я начал склоняться к мысли, что твой возраст неожиданно обрушился на тебя всей своей неподъёмной массой и… теперь позволяет тебе только смотреть. – Ах ты, подлец малолетний! Ты на что сейчас намекнул?! – Я не намекнул, Лёх! Я прямым текстом сказал! – он смеётся, наклоняясь вперёд, уворачиваясь от моих рук, пытающихся сомкнуться у него на шее. – Что? Правда глаза колет? – Дима! – я невежливо хватаю за рукав проходящего мимо официанта. – Будьте так любезны, рассчитайте нас. Причём… со скоростью летящей пули, если возможно. Мы внезапно очень сильно торопимся. Да? Денис Маркович? – спрашиваю я подошедшего Дениса. – Если вы так считаете, Алексей Константинович, то – несомненно, – издевательски соглашается он и слегка наклоняет голову. – И, кстати, пусть счёт вас не задерживает. Я вполне способен его оплатить. А Софья Андреевна милостиво отвезёт меня домой после. Так что… отправляйтесь по своим, столь «внезапным», делам. Ты не возражаешь, Сонь? – Соня, как-то, по-моему, осуждающе, качает головой и отворачивается к окну. Но Денис почему-то принимает этот жест за согласие. – Вот и прекрасно. Всего доброго, Алексей Константинович! Спасибо за чудесный вечер! В другой раз я бы что-нибудь ответил. Во всяком случае, извлёк бы из бумажника несколько тысяч, чтобы расплатиться за собственный чай и вино, выпитое Женькой. Но не сегодня… не сейчас. – Спасибо вам, Денис Маркович! Вы оказались неожиданно интересным и, главное, очень понимающим, собеседником! До свидания, Соня! Было действительно очень приятно! Пойдём, Жень? Женька удивлённо и слегка озадаченно вертит головой, переводя взгляд с меня на Дениса. Явно хочет узнать, что происходит… но вопросы моего возраста и возможностей в данный момент занимают его гораздо больше. Гораздо. Поэтому он послушно цепляется за мою руку и позволяет поднять себя с дивана. – До завтра, Жень… – у этого говнюка меняется даже голос и взгляд. Весь он становится совершенно другим, стоит ему только посмотреть на моего мужа. Только слепой не сумел бы прочитать весь этот, написанный у него на лице мелким почерком, роман о вселенской любви. И я очень сомневаюсь, что мой муж слепой. Едва ли. Конечно, нет. Потому что и его голос неприятно теплеет, когда он отвечает: – До завтра, Денис… Спасибо… – несколько слишком длинных, на мой вкус, секунд их ладони остаются соединёнными прощальным рукопожатием. И рука Дениса задерживается ещё чуть дольше положенного после того, как мой муж разжимает пальцы. – Пока, Сонь! – Женька, наконец, отводит взгляд от Бершанского, и я приобнимаю его, разворачивая в сторону выхода. – Тебе стоит поторопиться, ангел мой. Потому что ты и так мне уже слегка должен. – Я?! – возмущённо выдыхает он. – Я тебе должен?! – Конечно ты! Это ведь ты, мой юный друг, – говорю я, делая значительное ударение на слове «юный», – только что, не далее, как пять минут назад, намекал мне на то, что у меня не стоит? Я останавливаю его в двух шагах от машины и разворачиваю к себе спиной. Обнимаю. Прижимаюсь своими бёдрами к его заднице и подталкиваю рукой в спину. – С ума сошёл? – он неловко переступает ногами, пытаясь поймать равновесие и сохранить вертикальное положение. Но… всё-таки он слегка пьян, а я… ну очень настойчив. Ещё один толчок в спину заставляет его наклониться вперёд и подставить руки, чтобы не удариться лбом о машину. – Какая разница? Даже если сошёл? Я ведь всё равно ничего не могу? Так? – я держу его одной рукой, но очень крепко. Второй – свободной – забираюсь ему под пиджак и рубашку и глажу голую спину. Он совершает какие-то нелепые попытки освободиться, но я легко, слишком легко, их пресекаю. Коленом раздвигаю его ноги чуть шире и слегка толкаюсь бёдрами – молнией брюк в жёсткий шов его джинсов – чувствуя, как плавно, медленно и неотвратимо накатывает настоящее возбуждение. Собирается приятной тяжестью в паху и жарким, острым ощущением его близости. То, что начиналось, как шутка, вдруг становится… реальностью. Неожиданно для меня самого, животным, инстинктивным желанием если не взять прямо сейчас – я же всё-таки не сошёл с ума – то убедиться в том, что он готов мне дать. Здесь и сейчас. Если я захочу. Рука моя описывает круг, перебирается на живот, поднимается выше… Женька пытается оттолкнуться от машины, выпрямиться. Я чувствую, как напрягаются от прикладываемого усилия мышцы и… улыбаюсь… Семьдесят килограммов моего сопротивляющегося и очень-очень живого веса не поддаются ни на грамм. Я почти лежу на нём, и мне достаточно только ещё чуть больше расслабиться и в очередной раз толкнуться бёдрами. – Так? – настойчиво переспрашиваю я. – Повтори мне вот сейчас, что на меня обрушился возраст. – Отпусти меня. – Неа… – отказываюсь я и притираюсь щекой к его спине, представляя, как целую ровную линию позвоночника и сползаю по ней вниз. Чуть обдирая подбородком чувствительную кожу и тут же зализывая, зацеловывая оставленный след. Медленно-медленно. Отвлекаясь на каждую родинку. Давая ему почувствовать, сосредоточиться на каждом прикосновении. На самом незначительном касании. На мне. На ожидании меня. На… Я вдруг ловлю себя на том, что целую его пиджак. И с исключительной ясностью осознаю, что ещё чуть-чуть в том же духе – и до дома мы точно не доедем. Вот же… Это почти смешно. Я легко отталкиваюсь от него, отрываюсь от его спины, вытаскиваю руку из-под рубашки и выпрямляюсь. Несколько раз вдыхаю и выдыхаю прохладный осенний воздух, беря себя в руки. Заставляя переключиться, перенастроиться… не думать вот сейчас о том, о чём думать хочется больше всего. – Жек… – говорю я, как только дыхание относительно выравнивается, собираясь сообщить ему о том, что мне до сих пор так чертовски мало надо, чтобы совершенно потерять голову. И это так удивительно. Потому что я же не… – Мудак! – он так резко выпрямляется и разворачивается, что мне приходится отшатнуться от него, чтобы не упасть. Некоторое время я в полном ахуе наблюдаю за тем, как он поправляет собственную одежду: заправляет рубашку, одёргивает и застёгивает пиджак, возвращает на место чуть сползшие джинсы… прежде чем понимаю, что резкость его движений и подрагивание пальцев вызваны отнюдь не возбуждением, а… злостью? – Жек, ты чего? – удивлённо спрашиваю я и протягиваю руку с намерением притянуть его к себе. – Я?! – он легко уклоняется от прикосновения. Одним точным и верным движением отпихивает от себя мою ладонь, заставляя в момент забыть о том, что ещё минут пятнадцать назад он был слегка пьян и раскоординирован. – Я ничего! Я безмерно счастлив узнать, что твои физические кондиции в полной сохранности! Может, ещё штаны снимешь, чтобы я не просто знал, что у тебя стоит, а увидел, как именно?! И не только я! По абсолютно искренне непонятным для меня причинам Женьку даже перетряхивает от бешенства. И голос его больше похож на шипение. На нечто среднее между криком и шёпотом. Я никогда… вообще никогда, не видел его в такой ярости. В таком, почти неконтролируемом, состоянии. – Жень, ты не в себе? Тебе чё, алкоголь не в то место вошёл? Успокойся, ангел мой. Вдохни-выдохни и поехали домой. – Я тебе не ангел, не мальчик, и не оплаченная шлюха, Яг! И я спокоен, как армия сфинксов! Чего и тебе желаю! – Оооо, Жень… Это как же я пропустил тот момент, когда ты так без берегов нарезался? Знаешь… – я хочу взять его за плечо и подтолкнуть в сторону, намекая на то, чтобы он обошёл машину и уселся уже внутрь. Прекратил закатывать истерики посреди общественной парковки в центре города… Но… – Знаешь, что я знаю? – зло шепчет он мне в ухо, почти швыряя на машину и неожиданно наваливаясь сверху. Тут же целует, прикусывает мочку и проводит губами по кромке волос за ухом. И во всех этих прикосновениях ни капли, ни грамма, ни одного намёка на возбуждение или нежность. Только какая-то запредельная злая обида. Ярость. Почти болезненное стремление продемонстрировать мне… что?! – Я знаю, что тебе вот так не понравится. Я только не знаю… должно ли меня это волновать. Как думаешь, Яг? Должно? Или нет? – он чуть сильнее вжимается в меня бёдрами и моё соприкосновение с боком машины становится почти болезненным. Уже на самой грани ощущений. То есть это пока не больно, но… неприятно и неожиданно… унизительно. – Жень, – угроза в моём голосе весьма ощутима. И сам я точно знаю, что ещё секунда, максимум две – и терпение моё сведётся к нулю. И… – Что? – шипит он и в следующее мгновение отступает и, схватившись за ворот моей куртки, отпихивает меня от машины. – Разнервничался, Лёх? Так успокойся! Вдохни-выдохни и… поехали домой. Он обходит GL, мягко хлопает пассажирской дверью, усаживаясь. Оказывается, наконец, внутри. Останавливает свою подзатянувшуюся истерику. А я… я ещё некоторое время стою на месте. Поправляю сбившуюся одежду и пытаюсь пригасить бушующее внутри бешенство. Потому что я не хочу драться… но… въебать ему в челюсть хочу сейчас больше всего на свете. Так, что аж руки гудят. – Что, Алексей Константинович, внезапная стремительность ваших дел слегка растеряла свою внезапность? Или стремительность? Или вы догадались вспомнить, что спешка нужна лишь при ловле блох? Блядь! Я медленно, со всей возможной для себя неторопливостью, оборачиваюсь в сторону источника звука. Нас разделяет приличное расстояние. Несколько метров. Если бы не этот факт, то первое, что бы я сделал, это ударил… – А вас, Денис Маркович, так искренне волнуют мои дела? – Ваши? Ваши – нисколько. Но, к сожалению, они слишком тесно связаны с делами того, кто меня волнует. И только поэтому я ещё раз настоятельно вам советую: постарайтесь видеть не только себя и заниматься не только своими делами. Это, поверьте мне, пойдёт вам на пользу. – Возможно… – спокойно отвечаю я. Но – боже ж мой! – кто бы знал, каким нечеловеческим, титаническим, гигантским усилием воли даётся мне это спокойствие. – Вам же, Денис Маркович, однозначно пойдёт на пользу – вашему здоровью, физическому, в первую очередь, – никогда больше, ни при каких обстоятельствах, ни из каких, самых наилучших побуждений, не давать мне советов. – Вы что же, Алексей Константинович, мне угрожаете? – Да что вы! Бог с вами, Денис Маркович! Всего лишь советую… – я делаю вид, что приподнимаю над головой несуществующую шляпу и слегка наклоняю голову в прощальном жесте. Выдерживая все грани разыгрываемого фарса. И уже открыв дверь, прежде чем сесть в машину, добавляю: – Во всяком случае, пока… Меня почти колотит от обиды и унижения. От того, что Бершанский наверняка видел, как пятью минутами раньше Евгений Викторович вытирал моим лицом, курткой и джинсами пыльные стёкла своей машины. Как отшвырнул меня от себя и только что руки не вытер после прикосновения. Я представляю, сколько удовольствия и радости доставило это представление Денису Марковичу… и почти ненавижу сидящего рядом Женьку. Вот сейчас, сию секунду, меня бесит в нём всё. Выражение лица, поза, ледяное спокойствие и исключительная отстранённость, с которой он через лобовое стекло разглядывает дорогу, убегающую под колёса машины. Я пару раз намеренно набираю лишнюю скорость, и слишком резко торможу на светофорах, и предельно круто вхожу в повороты, пытаясь вывести его из себя. Потому что знаю, что его это раздражает. Нервирует такая манера водить в принципе. А уж тем более… его драгоценную машину. Но, не смотря на все мои усилия, он остаётся совершенно безучастным. Неебически спокойным. И от этого градус моего собственного раздражения поднимается до угрожающих высот. До той точки, с которой уже не страшно падать. Потому что высота эта не ощущается чем-то реальным, несущим угрозу жизни. На самой верхней границе уже не видно земли. И нет никаких сдерживающих барьеров ни внутри, ни снаружи. И да… падать чрезвычайно легко. – Ты не хочешь мне ничего сказать, Жень? – Нет. Не хочу. А ты желаешь что-то от меня услышать? – Желаю, да! Я желаю услышать от тебя извинения! И это только для начала, ан… – Не советую! – перебивает он, снимая с языка моего «ангела» – Меня не интересуют твои советы, ангел мой! – я намеренно чётко проговариваю последние два слова. – А что тебя интересует, солнце моё? – спрашивает он, и доза издевательского ехидства зашкаливает в его интонациях на слове «солнце». – Я же сказал предельно ясно: меня интересуют твои немедленные извинения! – Ах, это… Фраза «пошёл на хуй» устроит тебя в этом смысле? А то другой я что-то не могу сейчас подобрать. Для выражения искренности и глубины моих извинений. – Сука! – Чё ты сказал? – А ты чё, оглох? – Мудак! Вот и поговорили. До дома мы едем в тишине. Я молчу. Но, блядь, как же чешутся руки! И слова миллионами толпятся в голове! Если когда-нибудь раньше у меня и возникало желание его убить, то никогда оно не было настолько серьёзным, как в данный момент. К тому моменту, как морда GL упирается в кирпичную стену фабрики, я уже не просто взбешён. О, нет! Я нахожусь в таком состоянии, которое вообще нереально определить никаким словом! Только делом. Именно поэтому я, едва успев остановить машину, уже оказываюсь на другой стороне, распахиваю пассажирскую дверь и почти выволакиваю Плюща наружу. – А теперь, ангел мой, я гарантирую, что ты не сдвинешься с этого места, пока не извинишься передо мной! И после этого я ещё подумаю, стоит ли мне тебя прощать! – Мне показалось, что я уже извинился… Ровно так, как ты заслуживаешь. И не смей мне угрожать! – он почти легко выворачивается из моих рук и со всей дури впечатывает меня спиной в стену фабрики. – Не забывайся, солнце моё! Я же сказал: я тебе не мальчик! Пока он говорит, я отпихиваю его руку, чуть наклоняюсь и со всей возможной силой бью кулаком ему в солнечное сплетение. Во всяком случае, целюсь именно туда, но он успевает среагировать, и мой удар проходит чуть по касательной. Рука на секунду путается в полах его пиджака, и я сам еле успеваю увернуться от кулака, летящего мне в челюсть. Наклоняюсь, подныривая под бьющую руку, и… натыкаюсь грудной клеткой на его согнутое колено. В противоход удар выходит неожиданно сильным. Выбивающим воздух из лёгких, выключающим свет и звук. Это какие-то мгновения, но именно их ему достаточно для того, чтобы заломить мне за спину руку и прижать горло. – Так вот, – зло шепчет он, и я против воли отмечаю, что у него дыхание почти не сбилось, в отличие от меня, – повторяю ещё раз: я тебе не мальчик, не ребёнок и не идиот! И если я обычно тебе подчиняюсь, то это не значит, что ты сильнее или умнее, или вообще… хоть чем-то лучше меня! Я делаю это только потому, что я так хочу! А хочу я этого потому, что люблю тебя! И тебе стоит об этом вспомнить, когда ты в следующий раз соберёшься самоутвердиться за мой счёт! – Любишь?! Да подавись ты своей любовью! В моих словах нет смысла. Только эмоция бессильной обиды. Я хочу ударить – и бью. Ни на секунду не задумываясь о силе и глубине удара. Я просто хочу сделать ему больно. Здесь и сейчас. Заставить разжать руки и отпустить меня. Всё. Ничего кроме. Но, как и всегда, получаю гораздо больше… Он шарахается от меня, как от прокажённого. И я чуть не падаю на асфальт от неожиданно и стремительно обретённой свободы. Ловлю равновесие, разворачиваюсь к нему лицом и только в его глазах, в выражении его лица, в нём самом, окончательно считываю настоящий смысл своих слов. И вся моя злость и ярость испаряются в одно мгновение. Мне очень хочется его обнять. Прижать к себе. Вдохнуть. Дать ему почувствовать, что никакие слова не имеют никакого значения… Но я точно знаю, что вот сейчас он просто не даст мне этого сделать. Поэтому мне остаётся только говорить. Надеясь на то, что он не отключился от реальности, переваривая смысл того, что я уже сказал… – Жень! Прости меня, Жень! – я закрываю лицо ладонью и с усилием тру глаза. Потому что на него невозможно смотреть. Эта его блядская способность раскрываться под удар в самый неожиданный момент… – Ты же знаешь… Ну, ты же знаешь, что я ничего такого не хотел говорить! Ты же знаешь меня! И… блядь, почему ты не умеешь пропустить мимо ушей то, что пропустить действительно стоит?! И почему я опять чувствую себя таким мудаком, хотя ты же сам, вот только что, наговорил мне такого, что… – С чего ты взял, что я считаю тебя слабее, глупее или просто… хоть чем-то хуже себя? Ну откуда в твоей голове берутся эти идиотские мысли, Жень? Блядь! Ты меня с ума сведёшь, Плющ! Ну, не смотри ты на меня так! – Как? – Как Жанна Д’Арк на кострище! Как будто сдохнешь сейчас! Я всё равно не смогу уже себя чувствовать хуже, чем сейчас! Я знаю, что тебе больно! Знаю! Прости! Я не хотел этого говорить! Не хотел! Я просто хотел, чтоб ты меня отпустил! Я хотел получить свободу, чтобы дать тебе в рожу! Потому что ты… тоже… козёл! И «пошёл на хуй» в качестве извинений нихуя не катит! И я тебя не простил! Но это не значит, что я тебя не люблю! Потому что я тебя люблю! Даже слишком! И… – Заткнись, Лёх, да? – устало говорит он и притягивает меня к себе. Обнимает. Утыкается носом в щёку. И я со всей возможной силой обнимаю его в ответ. Набираю полные лёгкие воздуха, наполненного его запахами, и упрямо выдыхаю ему в ухо: – Нет. Не заткнусь, Жек. Потому что я нихуя не понял, с какого перепугу ты кинулся моей рожей вытирать свою машину. И почему вдруг внезапно перестал быть и мальчиком, и ангелом, и… кем там ещё? Я чё-то подзабыл… – Прости… – вздыхает он в ответ на мою незамысловатую шутку. – Правда, прости. Наверное, я тоже не прав. Но это было… неприятно. Это если мягко сказать… То есть я всё понимаю… что вы там, в туалете, недовыясняли, видимо… Но… Лёх, я ведь и так твой… Для чего нужна эта наглядная демонстрация? Это… – Ты чё, дурак, Жек? – я даже отодвигаюсь от него, чтобы заглянуть ему в глаза. – Какая демонстрация? Вот это сейчас реально обидно! Ты чё, решил, что я… ? Не! Я хуею, дорогая редакция! Я чуть в штаны там не кончил, пиджак его нацеловывая, а он… Ты серьёзно это всё?! Ты правда решил… ? Ты… – Прости, Лёх! Прости! Прости! Прости! – испуганно шепчет мне в губы, не давая себя оттолкнуть. – Я дурак! Прости! Пожалуйста! – Нуууу… – задумчиво и серьёзно тяну я, позволяя ему ещё чуть-чуть поизвиняться, – я подумаю об этом… – Пожаааааалуйста… – длинно выдыхает он и тычется лбом мне в ключицу. – Прощаю! – милостиво соглашаюсь я. – Но за это ты останешься мальчиком, и ангелом, и тем… кем я подзабыл… на веки вечные. И больше никогда не смей говорить мне, что ты не они! – Хорошо, что ты забыл последнее слово! – улыбается Женька, а я переплетаю свои пальцы с его и другой рукой слегка подталкиваю в сторону подъезда. – Марш домой, горе моё… – Лёх, а ты правда целовал мой пиджак? – спрашивает он уже у самых дверей. – К сожалению, правда. И, знаешь… – я делаю паузу, прислушиваясь к ощущениям внутри, – похоже, ты был прав насчёт возраста. Потому что вот сейчас никакая сила на свете не заставит меня трахаться. Только спать… – Я бы, конечно, с тобой поспорил… Но я, знаешь ли, тоже уже не молод… И… – И всё! Не печаль меня, ангел мой! Давай, тащи свою неприкосновенную задницу на третий этаж без лифта! А уже после этих непосильных физических упражнений станем разбираться: кто стар, а кто молод! Уже много позже, в темноте и тишине спальни, обнимая его, слушая его ровное, мерное дыхание, я с удивлением думаю о том, что… иногда, действительно достаточно просто объятий. Просто… быть рядом. Вместе… И всё. Всё.