AIDS, импотенция… любовь
Сто тысяч ртов напрягутся, как только я и ты Бальзам разольём по чаркам, даже не дав остыть "Не пейте, вам станет плохо!" - запричитают рты. А нам и так уж плохо, что ж мы будем не пить?
Когда я понимаю, что именно вызвало во мне такой ярко-горький приступ обострившейся ревности – УЖЕ поворачиваю на Ждановскую набережную. И хочу остановиться в тот же момент. Представляю, как вдавливаю в пол педаль тормоза, как истерично взвизгивает клаксон едущего за мной автомобиля, и даже, как я показываю бибикающему водителю средний палец, высунув руку в окно почти по локоть… Я в подробностях представляю себе, как разворачиваюсь, и как мне неудобно это делать в условиях узкого пространства улицы, как проезжаю свои два поворота и один переулок, которые отделяют меня от Красного Курсанта, как паркуюсь точно на своём месте, как… Приблизительно в то время, когда мне уже пора было бы выходить из машины и бодро шагать к подъезду, на ходу здороваясь с дворовыми алкоголиками, за окном возникает невысокое здание спорткомплекса. Металлические прутья ограды. Тёмное пятно открытого стадиона. Мёртвые окна основного катка. Яркий прямоугольник служебного входа. Силуэт охранника на крыльце. Почти пустая стоянка, дружелюбно подсвеченная единственным фонарём. И две машины… Я смотрю на дорогу. На плывущую слева от меня разделительную ленту. На чёрную, в темноте кажущуюся широкой, полосу реки. А вижу – тяжёлый серебряный браслет – как он сдвигается по узкому запястью, слегка цепляясь за манжет водолазки, когда Денис забрасывает на плечо ремень сумки. Поправляет слегка завернувшийся край. Наклоняется, подхватывает со стула пиджак, и слегка приподнимает руку в прощальном жесте: – Всем хорошего вечера. До завтра. Браслет возвращается на место. Обхватывает основание ладони, даже глазам видимой тяжестью, а Денис встряхивает кистью, заставляя звенья звякнуть. Чуть слышно. Чуть-чуть… Еле-еле… Во всех его действиях, в движениях, в самом Бершанском – ничего нового. Ничего такого, что могло бы послужить дополнительным фактором для раздражения. Но я смотрю ему в спину почти с ненавистью. Провожаю взглядом его удаляющуюся фигуру и сам себя не понимаю… Мне понадобилось несколько часов. Три. Если быть точным. Всё своё – наше с Сашкой – занятие с хореографом второго зала, всю дорогу до поворота на Ждановскую набережную – я ещё не понимаю. Или не позволяю себе понимать. Скорее – второе. Ведь если бы там, в коридоре павильона, я не повёлся за браслетом, не окунулся бы в омут своей почти ненависти… то одна только гордость, подпитываемая самоуважением, никогда не позволила бы мне оказаться возле СКА. Браслет, ревность, автопилот – три вещи, три контрольные точки, проведшие меня по этому маршруту. Как навигатор. Точно. «Вы прибыли в пункт назначения». И Lexus Бершанского на стоянке спорткомплекса – лучшее тому подтверждение. Ну мне же недостаточно было сумки! У него на плече. Сумки с коньками… Я останавливаюсь где-то в самом центре Петровского переулка. Практически перегораживаю полосу. Сейчас это как будто не имеет значения. Жизнь должна остановиться. Везде. Я так себя чувствую. Не то чтобы я собрался умереть. Вовсе нет. Как ни странно, я ощущаю себя вполне живым. Вполне. Даже слишком. Настолько живым, что не могу представить: КАК я сейчас приду домой, и ЧТО буду там делать? Отчаяние втекает в меня по капле. Медленно. Давая прочувствовать каждую новую порцию до конца. Если оценить объём, то можно поразиться его ничтожности. Но… одна капля никотина, как известно, убивает лошадь. А одна капля этого отчаяния способна прожечь дыру в моём желудке. И ладно бы только в нём! Эту боль в районе солнечного сплетения можно пережить. Или – даже с ней можно жить. Привыкнуть. Смириться. Срастись навсегда. И словно бы не замечать. Но это всепроникающее отчаяние всасывается в кровь, впитывается порами, заполняет каждую клетку… разъедает всего меня… изнутри. А в образовавшихся дырах ревность рисует картинки, убивающие разум… Я бездумно прокручиваю список контактов в записной книжке телефона. Я не знаю, куда мне пойти, кому позвонить и что делать. Я просто знаю, что мне нельзя на Курсанта и нельзя сидеть в машине посреди Петровского переулка… потому что именно этой дорогой мой муж поедет домой. Домой… два поворота и один переулок. Три минуты… А ты ванну хоть налей к моему приезду! И чай завари! И… А ты не оборзел?! Очередная доза отчаяния вливается в меня с воздухом. Одна капля. Всего одна. Но она обдирает, разъедает лёгкие и горло. Больно. Физически. Реально больно. До тошноты. До мерзкого горького привкуса во рту. Боль-но… Имя Марата мелькает на экране среди прочих. Ничем не выделяется. Если разобраться – он мне даже не друг. Знакомый. Приятный, во всех отношениях, собутыльник. Вероятно, именно поэтому я выбираю его. Одиннадцать ночи. И я достаточно долго слушаю длинные гудки. Неприлично долго. – Чё, не спится? – вопрос вместо приветствия звучит так, как будто он уже знает, зачем я звоню. И я не трачу время на поддержание бесполезных разговоров. – Я приеду? – Валяй! – он отвечает, не задумываясь. В трубке фоном слышно какое-то движение, шаги, скрипы. – Номер триста одиннадцать. Ага… и анестезия – с тебя. – Идёт. Я где-то через час… Он уже повесил трубку. Ему пофиг – через час, или через десять минут. Наверное, поэтому я выбрал его. Хотя… у него миллион достоинств. И я успеваю оценить почти каждое из них к тому моменту, как мы выпиваем по второй. Я смотрю, как он морщится, как подхватывает с моей тарелки какую-то еду и отправляет себе в рот. И тут же, не успев дожевать, разливает по третьей. Молча. Он ничего у меня не спросил. И ничего не пытался сказать сам. Только понимающе скривил губы, открыв дверь и увидев в моих руках две литровых бутылки водки. Скривил губы и сделал приглашающий жест в сторону комнаты. У него в номере невообразимый бардак. Работающий телевизор. И пепельница, полная окурков. Ему плевать на то, что в гостинице нельзя курить. Ему плевать на всё. И, вероятно, на всех. На то, например, что сейчас в голове у администратора, которая доверительно-нервно попросила меня не привлекать лишнего внимания. Да. Нормальный, известный, дорожащий репутацией человек не станет приглашать меня на ночь глядя в свой номер. В том случае, если он мужчина. А уж платить за то, чтобы меня вселили без паспорта, без регистрации… и… без дополнительной кровати, кстати, не стал бы вообще никто. Из моих русских друзей. Но… Марик мне не друг. Эта мысль о не дружбе, в сочетании с мыслью о кровати, кажется слегка странной. Теперь. Когда я знаю. То есть, если разобраться, я не знаю ничего. Но алкоголь начинает работать. Спирт тоже умеет просочиться в каждую пору, впитаться, раствориться в крови… вступить в реакцию. Вытащить из недр подсознания самые неожиданные вещи. Заполнить ими пустоту, оставляемую притупляющейся ревностью. Мы выпиваем по пятой. И я думаю, что мне надо перестать считать. Это мешает процессу. Заставляет напрягаться мозг и создаёт иллюзию сознания. А я хочу с ней расстаться. Хотя бы на несколько часов. Хочу нажраться до беспамятства. До потери себя и воспоминаний. Но прежде… прежде я хочу хоть что-нибудь узнать. О чём-нибудь. Смешно. Да… – Тебе не интересно, зачем я припёрся? – Выпить. Это ж очевидно. – Нет, Марик, не выпить. Нажраться. – Застукал что ли? Или так… с фантазий? Я подвисаю, не зная, что ответить. Вот тут мне реально трудно объяснить даже самому себе. Почему меня так зацепили коньки? Я пытаюсь представить себе, что входит в Маратово понимание слова «застукал»… и с облегчением выдыхаю: – С фантазий... – А вот ты о чём фантазируешь, Яг? Ебёт он его, или нет? Представляешь себе то так, то этак? И страдаешь от этого? А на самом деле, Лёх, какая, нахуй, разница, по большому счёту? Объясни мне! – Что значит, какая разница? Для меня охуенная разница в том, изменяет мне муж или нет! Неебическая! – Бля, Лёх! Ты как мудак! Чес слово! Вы с ним оба – два мудака! Ваша… твоя проблема в том, что ты живёшь с ним, как с бабой! А он – не баба! – Он – не баба. И я – не баба. Но мы с ним… как бы… семья! И как я должен с ним жить? Марат усмехается. Разливает. Мы молча выпиваем. Закусываем. И только после этого он спрашивает: – Семья? А это что? Ты сейчас какой смысл, Лёх, в это слово вложил? То есть вы, типа, ячейка общества? Основа морали? Мерило нравственности? Плывут корабли – салют мальчишам? Или как там? – Я не знаю, как там! И мне похуй всякие «там»! Он мой муж, Марат! Здесь! А не там! Мой! Муж! – Ну да. Там ещё самолёты летали, и пионеры ходили… но хуй с ними, как скажешь. Значит, муж, говоришь? Так в том и дело, что НЕ жена! Чувствуешь разницу? Ты замужем за мужиком, Лёх! Он такой же, как ты! Въезжаешь? У него такие же реакции, желания, потребности! У него встаёт так же, как у тебя! И не всегда на мужа! На тебя то есть! – Ты чё, мне сейчас втираешь, что это нормально?! То, что он трахается с этим… Денисом, блядь?! Мне что, забить на это?! Или что?! – Встречный вопрос: ты точно знаешь, что он с ним трахается? Сам видел? Или рассказал кто? Или?… – Да не знаю я! Но ты же видишь! Все видят! И… – И что? Вот я, например, как они ебутся ни разу не видел. Даже чтоб обжимались не видел. И никто не видел. А если кто и видел, так не трындит об этом. А не пойман – сам знаешь… – Да лучше б я его поймал! – я вцепляюсь в бутылку, чтобы не тряслись руки. Вот сейчас, в это мгновение, мне правда, искренне, честно кажется, что было бы лучше, если бы я знал. Увидел собственными глазами. Так, как увидел он. Чтобы я зашёл в раздевалку… или, хуй с ним, пусть даже домой! И увидел хоть что-нибудь! Что-то, что позволило бы мне… свернуть шею этому недоёбанному щенку! Вышвырнуть его из нашей жизни, нахуй! И никогда больше… – А чё б ты делал, Лёх? Потом? После? – Марат понимающе усмехается. Забирает у меня из рук бутылку и снова разливает. – Ты пойми, Яг, вопрос не в том: трахаются они или нет. Тебя по факту не это волнует. Ты просто хочешь единственным быть. Чтоб у Плюща вставал только на тебя. И даже снился ему только ты. Я уж не говорю про всё остальное. И ты никак смириться не можешь с тем, что – всё! Лёха, всё! Одно только то, что он позволяет тебе думать об этом, делает его не девственником! Вот это тебя и заёбывает! И… – он приподнимает рюмку и вливает в себя содержимое. – Короче, завязывай представлять всякую хуйню. Подумай лучше вот о чём: когда он натрахается… прими как факт то, что это уже происходит… и вернётся, ты возьмёшь его обратно? Вот это твой вопрос! Вот о чём тебе надо фантазировать! А не о том, кто кого и в каких позах! – А я не могу, Марат… Не могу!!! Я как баба, блядь! Реально, как баба! Я даже спросить его не могу! Боюсь! Ответа его боюсь! Потерять его боюсь! И жить так… как мы живём… невозможно! – Возможно. Раз живёте. Я тебе больше скажу: ты, Яг, нихуя не баба. Не надейся. Ты нормальный мужик. Стопроцентный. Ты и убиваешься по нему, как по неверной жене. Тебе – можно, ему – нельзя. Только он не жена! Он тебе ребёнка в подоле не принесёт и воспитывать не заставит. И Дэнс от него не залетит, по-любасу. А что до сравнений… так жопы у всех одинаковые. Мёдом ничья не намазана. Трах… это просто трах. До тех пор, пока ты не позволяешь вместо задницы себе душу ебать. А вот тут я тебе скажу, что Дениска, что Женечка твой… до души хуй доберёшься. Хотя… я не пытался. Честно. Пока Марат открывает вторую бутылку, я пытаюсь осмыслить его слова. Заправленный водочным топливом мозг работает с перебоями. Подтормаживает. И делает странные выводы. Попытки анализа приводят к полной остановке процесса. Я тупо зависаю. Наблюдаю за тем, как водка из бутылки переливается в стопки. И это зрелище кажется мне невероятно притягательным. Глаз не отвести. А если зацепить в поле зрения руку Марата… то… – И что ты хочешь сказать этим всем? Что можно забить на всё? – Забить-то можно… – протяжно-философски изрекает он и тут же оживляется: – А скажи-ка мне, Яг, ты себя кем считаешь? В смысле, вот если требуется чёткое определение, то ты… пидор или нет? – А ты? – Стрелки переводишь? Значит, нет у тебя определения. Или оно тебе не нравится… – А у тебя есть? – У меня для себя есть. Я-то точно знаю, кто я. И знаю, почему. Но проблемы-то не у меня? – он перехватывает мой скептический взгляд и тут же добавляет: – Во всяком случае, мои проблемы не в самоопределении. – А мои, типа, – в нём. – Не только, но в том числе. Вот ты ж, Лёх, ты хуй знает кто. Ты сам не знаешь, кто ты есть. Значит, и зачем тебе муж… не знаешь. А Дэнс… знает. И в этом его глобальное преимущество. Втыкаешь? Если честно, втыкаю я не очень. Даже не очень въезжаю в суть вопроса «зачем?». То есть, это кто угодно другой может быть нужен «зачем». А Женька… он нужен мне «потому что», независимо от того, кто я есть. И мне странно, что Марик не понимает таких простых вещей… тычет мне каким-то сомнительным преимуществом… хотя, вроде и не дурак… Стоп… – А почему он Дэнс? – Это всё, что тебя волнует? Почему Дэнс? Ты чё, реально не в теме? – Марат смотрит на меня недоверчиво. – Слушай, ты хоть в одном гей-клубе был когда, замужний ты мой? – я в ответ на его вопрос отрицательно мотаю головой и пододвигаю свою стопку под намечающийся розлив. – Да уж… трудные вы, пиздец! И это символы нашей, блядь, голубой свободы… Кто б знал, какие вы ромашки не пуганые… Не знаю, как Плющ, а ты-то уж точно! – он усмехается. – Дэнс он – потому что погоняло его такое. В наших кругах. В тех самых, которые официально как бы не «наши», а «ваши». Но ты ж у нас хер знает кто, а я – пидор. По номиналу такой же, как он. И в клубе с ним не один раз пересекался. Нет! – Марик поднимает руку, предвосхищая мой вопрос. – Не трахался! Для начала, Дэнс бы мне не дал, потому что переборчив сильно… а для финала, я бы и не взял, потому как сам боттом. Бля! Ты хоть слово-то такое знаешь? Или тебе надо на пальцах показать? Или… не на пальцах? – Не надо показывать. Лучше расскажи мне про него. – А нахуя? Демонстрация базовых определений будет знамо приятней… – Марик подмигивает и улыбается. Как-то так, что… приходится закрыть глаза, чтобы не видеть этой улыбки, и сосредоточенно досчитать до десяти… чтобы вернуться к теме. – Я хочу знать. Хоть что-нибудь. – Мазо-функшн врубилась? Ладно. Чё тебе рассказать? Он не блядь, если ты на это надеешься. Утешить нечем. Приличный мальчик. Из хорошей семьи. Много лет под одним мужиком провёл. Под каким – не скажу. Но ты этого мужика знаешь. Знал. Возможно, что и лично. Так вот… Дэнс был у него типа второй жены. Ну, первая-то у него точно была. Настоящая. Детей трое или четверо. И приличная жизнь. Так вот… Дэнс… был ему второй женой. Или первым мужем? Не знаю, но налево не бегал, вроде. Возможно, тот у него первый был. Или башлял хорошо. Или просто… любовь. Хуй знает. Но я не слышал, чтоб он ещё кому давал. Семейный был. Типа тебя. А потом… потом мужик помер. Во цвете лет, как в песне поётся… Чего уж там, как… понятия не имею. Сам только в газетах читал. И официальный некролог по телику слушал. Безутешная вдова, дети-сироты… Короче, мужик помер, а Денчик пропал. И долго его не было. Не знаю, год может. Или больше… Сейчас снова появился. Приходит всегда один. Компании не ищет. Трахается редко. Два раза подряд с одним и тем же – никогда. Хотя желающие точно есть. Но ты ж его видел… к нему на кривой козе не подъедешь. Самодостаточен. Самоуверен. Самореализован. Самообеспечен. Такой портрет. Выпьем? Я киваю в ответ на вопрос. Чокаюсь. Пью. Кладу в рот какую-то еду. Старательно её жую. А сам думаю о Денисе. О том, что и тут мне не повезло. Мне бы и правда хотелось, чтобы он был… ну, не шлюхой, конечно нет. Но… влюбчив и неразборчив. Хотелось услышать что-нибудь такое… что однозначно не понравится в нём Женьке. Но… ничего подобного. Только и исключительно – одни достоинства. Всё, что мужу моему близко и понятно. Две самоуверенные, самодостаточные, самореализованные и самообеспеченные сволочи поймут друг друга на раз. До такой степени, что, возможно, достанут до души. Хуями. – Блядь! – Лёх, да угомонись ты! Хрен-ли ты опять придумал там себе? Курить будешь? – Не курю. Бросил… – отвечаю и тут же понимаю, как на самом деле хочется затянуться. Так, что почти чувствую губами сигарету. И глаз не могу отвести от того, как Марик достаёт её из пачки, как слегка сминает пальцами, утрамбовывая табак, как обхватывает губами, автоматически складывает ладони лодочкой, защищая огонёк зажигалки от несуществующего ветра, и втягивает щёки, затягиваясь. – Лёх, я тебя попрошу… ты… Вот уж точно, блядь! – Марик затягивается ещё раз, задерживает дым в лёгких и закрывает глаза. – Не выпускай меня из номера! Чё б я тебе не говорил! Чё б не придумал! За сигаретами, за водкой, поблевать в кусты, проветриться… никуда! В рожу дай, если надо будет! И… – он открывает глаза. Обводит комнату взглядом, хватает со столика свой телефон и суёт мне в руки. – …спрячь, нахуй. Чтоб я не знал, где. – Ты ж разбил… или это был не твой? – глупо спрашиваю я. И моя глупость вызывает у Марика приступ истеричного смеха. – Мой… Разбил, блядь! Да! Точно! К хуям собачим! Телефон! Не голову ведь! Лёх… – Сорри… – я не с первой попытки прячу телефон в карман штанов. – Ерунда. Я только прошу: не давай мне никому звонить и никуда ходить. Заебался! Не поверишь! – Поверю! – искренне отвечаю я. У меня тоже было такое время, когда я заёбывался. И звонка ждать, и ездить, и даже трахаться заёбывался. Идиот. Я. Был. И есть. Наверное. Марат гасит окурок и в каком-то изнеможении откидывается на спинку дивана. Снова закрывает глаза. Мне странно знать, но… я знаю, о чём он думает. О ком. И это знание заставляет смотреть на него как-то иначе. Видеть то, чего я никогда раньше не видел. И… чувствовать то, чего я никогда не чувствовал. Странная смесь из… алкоголя и любопытства. Подсвечивающая, подрисовывающая недостающие линии и элементы. Изгиб губ, морщинки у глаз, завитки волос на висках, ямочка на подбородке, плечи, руки… – Марик, когда ты понял, что гей? Я усилием воли закрываю глаза. Чтобы избавится от наваждений. Это какая-то полная хуйня. И я даже за закрытыми веками не понимаю, что с ней делать. – Что у меня на мужиков встаёт, ты имеешь ввиду? Дааавно… – он вытягивает звук странным вибрирующим тоном. – Сразу. В детстве. Чтоб понятней: пока ты на Синди Кроуфорд дрочил, я – на Брюса Уиллиса… – Не… меня Кроуфорд не увлекала… у меня Плющ был… – Тяжёлый у тебя случай… А хули ты тогда столько баб перетрахал? – А сам? Хули женился? – Женился… потому что… Да вот как ты… не знал, кто я есть. А когда узнал… тогда выбора мне не предлагал никто. Поэтому снова женился. И снова… Из-за него… ну и из-за мамы, конечно… чтоб не волновалась. – Так я, может, тоже… из-за мамы… – Бля, не смеши меня, Лёх! Себе-то хули пиздеть! – я чувствую движение. Я знаю, что он собирается сделать. Знаю, потому что себе действительно, нехуй пиздеть, но… ничего не делаю. Не пытаюсь остановить. И даже глаз не открываю. Наоборот. Сдвигаюсь, еле заметно, но давая ему пространство для манёвра. И обнимаю. Придерживаю спину, когда он усаживается мне на колени. Лицом ко мне. В самой однозначной позе. – Яг? – Да? – голос ожидаемо проседает под давлением реакций тела. Выдаёт очевидную заинтересованность. И алкоголь в крови повышает градус. Всего. – Шестнадцать. – Что – шестнадцать? – А что «да»? – Марик улыбается мне в губы. Очень близко. Задевает кожей кожу. Как будто целует. Но нет. Это только ожидание поцелуя. Намёк. Разрешение. Приглашение к действию… – Марат… – я знаю, что я пьян. И только этим можно объяснить моё состояние. И мои действия. Только этим… во всяком случае, я на это надеюсь. Очень сильно надеюсь. Когда смещаю руку вверх, вдоль его спины, до шеи, до жёстких коротких волос под пальцами и… обхватываю, надавливаю, прижимаю к себе сразу обеими руками: пах к паху, губы к губам. И Марат отвечает жёстко и требовательно. Уверенно, без всяких сомнений. Без намёка на них. И, пожалуй, если сравнивать вообще возможно… ни с кем и никогда не случалось у меня такого первого поцелуя. Никто не целовал меня так… умело и прямо. Не изучая, не примеряясь, не привыкая ко мне… а сразу – на полную мощь разогретой крови. И ощущения… примерно такие, как от прыжка в ледяную воду. Страх, и восторг, и озноб, и секундный перебой в сердечном ритме… и ощущение полной, первобытной свободы. Лёгкого сердца. Пустой головы. Кайфового, острого возбуждения. Непривычные, другие, новые, линии мышц под пальцами. Опасная сила чужих, незнакомых рук. Запах и вкус. Мужской. Другой. Не Женькин… В первый раз. У меня это в первый раз. И мне до дрожи в коленях любопытно: как это? То есть, как это бывает, когда… не с ним. Не с тем, кого знаешь наизусть, кого любишь, и с кем наравне постигал, изучал, запоминал и применял теорию на практике. А вот просто… с мужчиной. У которого другой опыт. Другая любовь. Другая… степень свободы даже. Который ничего не просит. Ничего не обещает. Ничего не ждёт. Словно считав мои мысли, Марат шепчет мне в ухо, звучит интонациями рыночного зазывалы: – Добро пожаловать в игру! Наши правила подразумевают исключительную честность, открытость и простоту! Если вы готовы идти вслед за своими желаниями, если готовы сбросить шоры, разрушить рамки и шагнуть за границы морали, то… наш голубой мир увлечёт вас в бесконечный полёт! В неведомые дали! И ничто никогда не остановит этого движения! Ну… кроме СПИДа и импотенции… – он смеётся мне в шею. Чуть хрипло. Чуть нервно. Рвёт воздух вокруг на клочки неравномерных глотков. – Хуёвая речь! На такую никто не купится! Но серьёзно… у меня мужика сто лет не было… а хорошего – так и все двести… Давай, а? – Марик… – я всё ещё обнимаю его. Прижимаюсь щекой к его груди. И даже сейчас, уже произнеся его имя, собираясь сказать то, что собираюсь… я всё ещё добираю ощущений. Всё ещё не останавливаюсь. Потому что… я пьян. И хочу его. Мне нравится чувствовать, что и он хочет меня. Мне до дурости кайфово ощущать, как он медленно втирается в мой живот своим стояком, и так же медленно вскидываться бёдрами навстречу, мечтая раздеть, развернуть… Но… Марик не прав. Не только СПИД и импотенция способны остановить. Не только и не столько они, сколько… любовь… – Извини… Я пытаюсь подыскать в своей затуманенной голове какие-то правильные, понятные слова для объяснений. И никак не могу. Но ему они и не требуются. Он понимает сразу. Отодвигается. Останавливается. Убирает руки. Исчезает совсем… И где-то по поверхности кожи проскальзывает тень сожаления… призрак желания продолжить… вернуть всё обратно… – И вот поэтому, Лёх, ты пидор. Вот поэтому! Запомни этот момент! И не строй из себя никого другого, хотя бы перед собой! – Ну да… прямо сейчас это было бы глупо… но вообще… на баб у меня встаёт точно так же. С таким же… энтузиазмом… – Лёх! Ты чё, не понял? Не! Ну, я тут… перед ним… А он мне!… Да иди ты… баб трахай! С энтузиазмом… бля! – Марик, ты чё, обиделся? – Да, блядь! Обиделся! – он суёт мне в руку стопку. И я открываю глаза, чтобы убедиться, что в ней водка. Пока я рассматриваю содержимое своей тары… Марат опрокидывает в себя свою. Морщится и длинно втягивает воздух. – Пей, давай! И дыши поглубже… не совращай меня, раз уж не хочешь! Я, как послушный мальчик, выпиваю. Задерживаю дыхание и зажмуриваюсь. Искренне стараясь прийти в себя. И дышать. Думать о чём-нибудь постороннем. О чём-нибудь, что за пределами этого номера. Да вот хоть о том, что через несколько дней этап. И мне надо ехать в Казань. За магнитиком для Олега. Вот я уеду… а Женька останется. Один. Дома. Почти на целую неделю. И все вечера и ночи будут только его. И… – Так вот, Яг, пидор ты не потому, что я обиделся. И даже не потому, что у тебя встал сейчас. Это ж как раз вообще ни о чём. Хуйня… Ориентация – она не в том, что ты способен мужика трахнуть. И не в том, с кем ты живёшь. И не в том, кого ты реально трахаешь. А в том, кого ты любишь… – Я Женьку люблю… – А то я не понял до сих пор… – Понял… ты понял… – я понимаю, что количество алкоголя перешло, наконец, в качество. И с радостью отдаюсь на милость столь желанной «контузии». Разворачиваюсь к Марату. Придвигаюсь даже… или меня просто заносит на повороте. Это не имеет значения. Я просто снова оказываюсь близко. И выдаю ему свою речь почти прямо в губы. Торопливо. Боясь пропустить, забыть или остановиться. – Я не понял! Я нихуя, Марик, не понял! Что это была за демонстрация возможностей? Какого хуя-то? Остановился ты какого хуя? Всё ж просто! И легко! Ты хочешь! Я хочу! Ну, давай, блядь! Может, легче будет, а?! Может, меня хоть совесть из дома выгонит?! Если он не может! И сам я не могу! Я хватаю его за футболку, дёргаю на себя. Опрометчиво сбрасывая со счетов плещущийся внутри нас обоих алкоголь. Теряю равновесие. Неловко падаю назад, на спину, всё ещё не расцепляя рук, утягивая его за собой. И перехватываю, силой удерживая на месте, упрямо разыскивая в хитросплетении наших тел рукой – затылок, а губами – губы. Марат уворачивается. Пытается выкрутится из моего захвата. Отцепить от себя мои руки. Мотает башкой и бестолково перебирает ногами, стараясь обездвижить мои. Мы падаем теперь и с дивана. Всё так же – вместе – опрокидываемся на пол, сметая по пути посуду недавнего «банкета» с поверхности журнального столика. Мы не дерёмся по-настоящему. Никто из нас не наносит ни одного удара. Даже не пытается сжать кулак. Но борьба наша не становится от этого менее яростной. Скорее, наоборот… Все иные ощущения и чувства притупляются и отходят на второй, третий, десятый план… Остаётся только желание… победить. И, кажется, любой ценой… ну, или почти… нет ни усталости, ни боли, никакой другой цели… ничего… кроме потребности сломить сопротивление и быть… быть… – И что теперь? Выебешь? – полузадушенно-сбивчиво спрашивает Марат, когда становится очевидным, что у него не осталось пространства для манёвра. Что я сверху, и я… – Неа, – так же невнятно отвечаю я, отпускаю его. Откатываюсь в сторону и честно добавляю: – Устал. – Вот это мне повезло сейчас? Или я снова обломался? – Да пошёл ты… – Да сам иди! Я полночи, сука, пил… и что? Нихуя ни в одном глазу! Спасибо! – Обращайся… Наша ленивая перепалка окончательно приводит в чувство, и я с удивлением понимаю, что тоже… почти не пьян. Почти готов поехать домой. Почти… – Я не думаю, Марат, о том, как они трахаются… Хотя, ты прав, это заёбывает, да… временами как-то особенно… так, что выть охота… Но по большому счёту… это хуйня… Я ж понимаю… сам трахался. И… у меня нет вопроса в том, возьму ли я его обратно. Возьму. Ещё как, Марик, возьму… если он придёт. А если нет? – я замолкаю и поворачиваю голову в поисках чужого взгляда. Хочу убедиться, что он понял. И убеждаюсь… – Да подожди! Как нет-то? Придёт! Куда он денется? Лёх! – Марат подскакивает на месте. Усаживается на пол и смотрит на меня теперь сверху вниз. Мятый. Взъерошенный. И… какой-то испуганный. – Чё б он там ни делал, живёт-то он с тобой! Значит… – В том-то и дело, что ничего это не значит. Понимаешь? Со мной он просто… находится в одной квартире. Сосуществует на одних квадратных метрах. А с ним… вон… на каток по ночам бегает… – Сам видел или сорока на хвосте принесла? – Сам. Без сорок… – Ну, хорошо, допустим. А тебе он что говорит? Что врёт? – Ничего. Ты не понял, Марик… Он мне не врёт. Он со мной ничего не делает… не живёт, не разговаривает, не трахается… ни-че-го… – А ты? – А что я? Я тоже… ничего. Не живу. Не разговариваю. Не трахаюсь. Жду. Когда он натрахается и придёт… Ждал. А сегодня подумал… а если нет? – Ахуе… хал мой автобус! Вот это историйку ты мне задвинул! Ты чё, Лёх, крайний ум пропил? Ты какого хуя, прости, мне тут представления с конями устраивал? А если б я тебе дал? Блядь! Да ты офонарел, отец! Фигли ты разлёживаешь тут? Вставай с ковра и вали домой! Тебе не на меня, а на него вот так накидываться надо! Чтоб не я, а он вспомнил как это… когда по-настоящему! Когда жилы рвутся и дышать нечем! Чтоб не думал, что это заменить можно! Нельзя, блядь! Никем, ничем и никогда! Слышишь?! Ты хоть меня слышишь?! – Слышу… правильно ты всё говоришь. Точно. Только… что я буду делать, если по-настоящему… там? Не со мной. А с ним. – Вот тогда, Лёха, – Марат неожиданно крепко вцепляется в ворот моей футболки и сильно дёргает вверх, заставляя встать сначала на колени, а потом и на ноги, – придёшь сюда, ляжешь на ковёр, и будешь лежать. Сколько влезет в тебя. Хоть один. Хоть со мной. Хоть на мне. Хоть подо мной, даже. Если надо будет. А сейчас… Лёх! Сейчас, езжай домой! К мужу, блядь! И не смей сдаваться! Не смей думать даже об этом! Не при мне! Я не сопротивляюсь. Вообще. Позволяю выволочь себя в коридор. Послушно надеваю куртку. Ботинки. Засовываю в карман протянутые ключи от машины и телефон. И только в ответ на призывно протянутую руку, отрицательно мотаю головой: – Нет, Марик. Не верну. Я тебе обещал, что ты никому звонить не будешь. И ты не будешь! – вместо смартфона я вкладываю в его ладонь свою. Сжимаю и тяну на себя. Мы обнимаемся. По-настоящему. Крепко. Коротко. Сильно. – Завтра. Всё будет завтра… – говорю я и толкаю входную дверь. На улице темно и холодно. Яркие огни гостиничного фойе только уплотняют обступившую меня со всех сторон ночь. Делают её живой и почти осязаемой. Я ненадолго останавливаюсь перед хищной мордой новенького, мерцающего свежей краской и салонной полировкой Lexus’a. Ласково поглаживаю его по капоту, перебирая пальцами ключи в кармане. Неудачный тест драйв. – Извини… но не срослось. Ты ж понимаешь? И, выходя на проспект, поднимая руку, останавливая первую попавшуюся машину, договариваясь с темноглазым и шумным водителем, безбожно набивающим цену, усаживаясь в пропахший хвойным освежителем салон, закрывая глаза, откидываясь на шаткую спинку раздолбанного сиденья… точно знаю: эта, казалось бы, бездушная гора метала – понимает. Чувствует… так же как я… мы не подходим друг другу… мы не сможем вместе… А я кажется никогда… никогда в жизни не привыкну к тому… что кнопка стеклоподъёмника может находиться на двери…