Свидетель
Мы всё поймём, мы обойдём и впредь условимся. А то за старое начнём - не остановимся. Грехи - как камни из реки, сосёт под ложечкой. Не отпускай мне все грехи, оставь немножечко.
Женька перемещается по квартире – из комнаты в комнату, и обратно. С каждым его перемещением стопка вещей на диване в гостиной всё увеличивается. Приобретает просто угрожающие размеры. Такие, как будто он не в Москву на неделю собирается, а просто… собирается… Об этом я стараюсь не думать. Делаю вид, что с интересом разглядываю рекламный каталог Mercedes. Выбираю машину. Да. И фигня, что с глянцевой страницы на меня тоже смотрит муж. Щурится в объектив. Руки небрежно засунуты в карманы брюк. Запонки на манжетах рубашки отблёскивают холодными искрами бриллиантов. Узел галстука – ровный, практически идеальный, треугольник под самым воротом. Расстёгнутые полы пиджака. Каталог демонстрирует мне мужчину состоявшегося, уверенного в себе, дорогого и надёжного. Примерно, как Mercedes класса GL, на водительскую дверь которого он опирается спиной. Сейчас это мгновение, вырезанное фотокамерой из временной линии нашей жизни, кажется отдельным. Женька выглядит отстранённо-прохладным. Недоступным. Для меня так же, как и для тысяч других обладателей каталога Mercedes. Но память радостно подкидывает мне те же запонки и тот же костюм, того же самого Женьку, тогда же, только на заднем сидении Geländewagen. – Смотри, Лёх, какая крутая тачка! – он тянет меня за руку, сдвигается, почти заставляет усесться рядом и закрывает дверь. – Я раньше мечтал о нём! О Гелике! Долго мечтал. Спал и видел. А потом мне его подарили. Ян подарил… – Женька машет рукой куда-то за окно, туда, где, по его мнению, сейчас находится генеральный директор представительства Mercedes в России. – Это было моё первое разочарование. Машиной. То есть, не… тачка реально крутая! Но не моя… да? А сейчас я подумал, может, я просто не понимал, как её пользовать? В этой машине… в ней же… – голос, взгляд, поза… всё меняется так стремительно, что я успеваю только нервно хмыкнуть и упереться рукой ему в грудь, не давая окончательно уложить себя на сиденье. Он зависает надо мной в дурацкой неудобной позе. Полусидя, полулёжа, балансируя на грани между тем и этим, – …жить можно в ней. Полноценной взрослой жизнью. Представь! У тебя же воображение! Женька улыбается и поглаживает пальцами мою спину. Легко и коротко. Ровно настолько, насколько требуется, чтобы подтолкнуть фантазию. Мою. – Жек, ты сумасшедший? – моя рука, до этого с силой упиравшаяся ему в грудь, совершает движение вверх по гладкой полосе галстука, сдвигает его в сторону и забирается под пиджак. Я помню, что мы на заднем сиденье чужой машины, которая, в свою очередь, в центре торгового зала автосалона. Точно знаю, что по ту сторону тонированных стёкол не меньше десятка посторонних людей. Что перерыв в Женькиных съёмках всего пятнадцать минут. Пять из которых уже прошли. Но осталось ещё целых десять… и их хватит… например… – Ты понимаешь, что тебе придётся купить эту машину, если мы… – Если мы – что? И почему – мне? Купи сам! – он неожиданно убирает руку с моей поясницы. Ту, которая служила опорой. И опрокидывает меня на сиденье. – Всего двадцать миллионов, Лёх… Я не успеваю ответить, потому что он целует. И цена застревает у меня в голове прощальным приветом от здравого смысла. Отвечая на поцелуй, закрывая глаза, позволяя ему всё на свете… я путаюсь мыслями в его сумасшествии, мечтах о Гелике, людях по ту сторону закрытой двери, возможностью жить в этой машине… термоядерная смесь из адреналина, фантазий и реальности мгновенно отравляет кровь и разум до такой степени, что двадцать миллионов за абсолютно ненужную нам машину уже не кажутся мне такими уж огромными деньгами… – Лёх, ты что? Ты серьёзно? С ума сошёл? – у него не хватает воздуха проговаривать окончания. Губы набрали цвет. А глаза почти затянуло тёмным, неприлично синим. Но рука с неожиданной силой вцепляется в мою, пресекая попытки расстегнуть брюки. Я разглядываю его слегка испуганное лицо, позволяя мечтам ещё на некоторое время оставить меня в той реальности, в которой я отвечаю «Да» на все заданные им вопросы. И на все те, которые он ещё не успел задать. Заканчиваю то, что он начал. Наплевав на фотосессию. На Яна Кароля вместе со всем концерном Mercedes-Benz. На всё. Кроме него. – А знаешь, Ян обещал подарить мне любую машину. В обмен на семейную лояльность, так сказать. Может, мне нужен Geländewagen? – я всё-таки отпускаю его. Позволяю сесть нормально и укладываюсь головой ему на колени. Улыбаюсь, глядя снизу вверх на его запрокинутый подбородок. Его бедро через тонкую шерстяную ткань брюк приятно греет щёку. А рука легко поглаживает мою макушку. Женька улыбается мне в ответ. Я вижу, как меняются линии лица. Сюрреалистично в лёгком сумраке салона машины. А у меня фантазия… да. Которая моментально дорисовывает, дополняет, снабжает подробностями, и, в конечном итоге, сводит на нет все попытки привести себя в относительную норму. – Солнце моё, – его рука перестаёт гладить меня по волосам, смещается вниз, и останавливается на губах, – что ты будешь с ним делать? – Поставлю во дворе… – говорю, а кончики его пальцев задевают внутреннюю сторону нижней губы. В условиях невозможности даже на эту мелочь тело отзывается восторженным удовольствием. Сердце сладко замирает, и я заканчиваю свою речь, уже намеренно касаясь языком его руки, – … и буду тебя в нём трахать. Рассказать в подробностях? Или… показать? – Охуенская семейная лояльность! Ян будет в восторге! Особенно, если ты начнёшь прямо сейчас! Лёх! – он почти выдёргивает свои пальцы у меня изо рта. – Я только отдышался! Иди на фиг! – Это ты начал, ангел мой! Это ты заставил меня поверить в то, что сейчас выебешь прилюдно! А когда я уже размечтался о твоём… – Блин, Лёх! Прекрати! А то ты меня до инфаркта доведёшь, да? Выпусти меня отсюда! Меня люди там ждут! – он передёргивает ногами, спихивая мою голову со своих колен. И я с готовностью сваливаюсь с сиденья, как будто невзначай цепляясь пальцами за ремень его брюк. – Жек? – я шучу. Это всё уже не серьёзно. Лёгкий стёб над ним. Над собой. Над ситуацией. Над тем, что мы, два здоровых мужика, один из которых на работе, ведём себя как озабоченные подростки. Оба. И десять минут назад я был реально готов попросить у Яна Geländewagen. И ездить потом на нём. На несколько лет привязать себя к абсолютно ненужной мне машине только потому, что… ну, скажем, Женьке вздумалось целоваться. Здесь и сейчас. Мне становится смешно и как-то по-детски радостно от этой мысли. Настолько, что я подначиваю его именно так, как мальчишка, желающий услышать очевидные вещи, но не желающий просить об этом. – Ты правда хочешь уйти? От меня? – Я?! От тебя?! Куда?! – он делает огромные глаза. Комично-ошарашенные. Удивлённые. Такие, словно я сказал какую-то несусветную ересь. Например, что земля плоская и стоит на трёх китах. Все знают, что это не так. И только я один… не знаю. – Куда мне идти? Ты ж везде, Лёх! Даже когда тебя нет! Ты всё равно – есть! И знаешь, что самое странное? – он наклоняется к моему лицу и громко шепчет в ухо, открывая страшную тайну: – Если представить жизнь, в которой тебя нет… то там как будто и меня нет тоже! Там вообще ничего нет! Пус-то-та! А люди не могут жить в пустоте! Это невозможно! – Женька… – я складываю его имя из всех эмоций и чувств, которые вот сейчас заполняют меня до самой макушки. Из нежности, любви и счастья. Из благодарности. И не сказанных мной ответных слов. Шепчу, и заканчиваю после паузы: – …ты такой пиздабол! – Ага! – радостно соглашается он и дёргает ручку, приоткрывая дверь. – Пиздабол! А ты тогда… балбес доверчивый, да? – Да, – сообщаю я пустому салону Geländewagen после того, как за Женькой закрывается дверь. Усаживаюсь на согретое им сиденье, облокачиваюсь затылком на спинку и закрываю глаза. – Я очень доверчивый. И очень балбес. Я не сразу понимаю, что странный звук, вытащивший меня на поверхность реальности, ни что иное, как вздох. Мой собственный. Отрываю взгляд от каталога и натыкаюсь на вопрос в Женькиных глазах. Видимо, я так вздохнул, что даже отвлёк его от перетаскивания вещей с места на место. Заставил обратить на себя внимание. Удивил. Наверное, я ещё не совсем отошёл от воспоминаний о Geländewagen, не вернулся в настоящее до конца. Не понял, что там – в каталоге, и здесь – посреди гостиной, два разных человека. Для меня. Что я давно уже «не везде». И в мире есть точки, в которых меня нет. И они не превращаются в чёрную дыру. Не зарастают пустотой. И он вполне может существовать в них. Один. Или не один. Но без меня. Пока я встаю со стула, обхожу барную стойку, иду к нему… все эти мысли успевают разбежаться из моей головы так стремительно, как ящерицы из-под поднятого камня: вот только что их было множество, а в следующую секунду – ни одной не осталось. И даже если бы я попытался поймать какую-нибудь из них, то от неё остался бы только хвост. Но я боюсь даже этого. Даже обрывков этих мыслей. Даже намёков на них. Поэтому не пытаюсь их остановить. Не пытаюсь… думать. Женька выглядит удивлённым. Озадаченным моим манёвром. Даже до моего перемкнувшего сознания доходит, что он просто не понимает, или не верит до конца в то, что я собираюсь сделать. Я и сам… не верю… У него короткие волосы, и затылок ложится в ладонь новыми ощущениями. Неожиданно приятными. Заставляющими повторить движение несколько раз, почувствовать рукой мягкий ёжик волос. Как он перетекает между пальцами, не задерживаясь, не вплетаясь в них, а ласково, едва задевает и исчезает… замещается теплом и беззащитностью обнажённой шеи. Внезапная эротичность этого прикосновения обрушивается на меня таким шквалом реакций, что волоски на руках в буквальном смысле встают дыбом от набежавших мурашек. Я задыхаюсь мгновенным и острым осознанием того, как я соскучился, и того… что он может прямо сейчас сделать шаг назад… может… Женька откидывает голову, на секунду притираясь к моей ладони, словно выпрашивая ласку, проводит затылком из стороны в сторону, заставляет меня нервно выдохнуть… и тут же шагает ко мне. Мы зависаем на несколько мгновений, спаяные взглядами, близостью друг к другу, желаниями… так же, как когда-то давно, в другой комнате, в другой квартире, в другом измерении… И невозможно сказать, кто делает первое движение. Как будто никто… За свою жизнь я целовался бессчётное количество раз… математики не придумали таких цифр… это совершенно точно… Я знаю абсолютно всё о поцелуях… но снова ничего не знаю о нём! О его губах и его поцелуях. И теряюсь в первом же прикосновении, ещё не до конца понимая, не доверяя собственным ощущениям. И, наверное, теперь мои глаза вспыхивают удивлением, отзеркаливая его недавние чувства… потому что Женька отодвигается на пару сантиметров и шепчет где-то на грани слышимости: – Лёш… И всё. Словно замыкает что-то у меня внутри, нажимает только одному ему известные комбинации клавиш, отменяя почти полгода бестолковой жизни врозь. Вымарывает, выжигает вмиг вспыхнувшей страстью страхи и ревность, сомнения и неуверенность. Я вдруг вижу, какого невероятного цвета у него глаза! Как в детстве! Как в лифте отеля в Миннеаполисе! Как будто кто-то обмакнул кисточку в краску из того ведра, что опрокинулось в девяносто восьмом, и вот сейчас, только что, рассинил заново всё, что я умудрился обесцветить, именно той, давней, детской, самой правильной краской! И я целую его, чувствуя себя восемнадцатилетним. Мальчишкой. У которого ничего ни в голове, ни в памяти… И никого. Кроме него. Кроме его глаз, веснушек, коленей, локтей, позвоночника… И когда он отвечает, открывается мне навстречу, меня ведёт так… как в детстве от первого глотка алкоголя, дополненного щедрой затяжкой сигареты «Magna». Квартира, дом, город, земля и вся Вселенная разом мягко покачивается под ногами и ускользает подробностями от вмиг поплывшего взгляда. И я чуть крепче цепляюсь за Женьку, чтобы просто не упасть. Чтобы найти свою точку опоры. Ту ось, вокруг которой планета совершает своё вращение. Много миллиардов лет. Я забыл, как это. Быть с ним. Чувствовать. Целовать. Обнимать. Вдыхать. Не думая ни о чём и не боясь. И ощущения обрушиваются на меня слишком яркие и сильные. Обжигающие. Стирающие всякую реальность и память. Даже о себе самом. Меня словно разделяет надвое. Отделяет хоть сколько-нибудь здравые мысли от действий. И я вроде бы понимаю, что тороплюсь, что веду себя, как сумасшедший, что сам не успеваю за своими руками и губами. И чувствами. Но всего слишком много. Моих впечатлений. Его реакций. Того, как беспрекословно он подчиняется, отвечает. Как притягивает к себе. Как целует в ответ… как… Как?! Как я жил без тебя?! Без твоих рук, губ… Без вот этого вздоха, в который вплетено, встроено, вмуровано навечно моё имя… Без того, чтобы чувствовать, как трепещут у меня под пальцами крылья твоих лопаток… И как дрожат натянутые мышцы… когда ты выгибаешься навстречу. Мальчик мой… Мальчик… Мой… И… наплевать, где ты был… Не имеет значения. Не имеет. Да. Потому что… я возьму тебя обратно любого. Марат прав – это самый главный вопрос. И вот он – ответ. Когда угодно. Какого угодно. Тебя. Потому что… Нет. По-настоящему я, конечно, его не забыл. Я просто оглушен и растерян от силы эмоций. От какого-то запредельного счастья прикасаться и чувствовать. Слишком долго всё в моей жизни было немного «недо». Не наполнено и не ярко. Слишком тихо. Слишком… Я слегка подталкиваю его, почти неощутимо, но он неожиданно отпускает меня и с готовностью падает. Опрокидывается на стоящий за спиной диван, прямо на ворох своей одежды. Разноцветные футболки и джемперы образуют яркий радужный ореол вокруг него, и я улыбаюсь, разглядывая сверху вниз всё это буйство красок. В голове возникают и тут же растворяются сотни слов. И я почти жду какого-нибудь заявления том, что «он опоздает», или о том что «я обнаглел», или о том, что «я всегда»… чего-нибудь такого, на что у меня всегда готова тысяча ответов… от банального «заткнись», до «сам виноват»… Разговоры прошлой жизни. Взгляды. Улыбки. Торопливые прикосновения, подгоняемые ожиданием скорой разлуки. Ощущения, которых хочется набраться впрок. Чтобы их хватило на целую неделю. Тепла его кожи, запахов, звуков… его присутствия дома. Рядом. Всего того, без чего невозможно представить жизнь… невозможно БЫЛО представить… Сейчас… Сейчас он молчит. Просто смотрит снизу вверх. Даже не улыбается. Просто… ждёт. Лежит на спине так, как я его уронил, не пытаясь пошевелиться. Хотя сверху мне прекрасно видно, что ему неудобно. Что вся эта гора его вещей собралась под ним огромным невразумительным комом, что, судя по проводу, где-то у него под лопаткой – вилка от зарядного устройства для телефона, а совсем рядом с макушкой – деревянная коробка из-под галстука… Я вдруг пугаюсь этой близости, понимая, что ещё бы пару сантиметров, и я приложил бы его башкой об эту деревяшку. Да и вообще… Он всё ещё не двигается. А я всё ещё стою над ним, как дурак. И каждая эта секунда, проведённая без движения… отбирает его у меня. Я вижу… вижу отчётливо и ясно, как выравнивается у него дыхание, как заново сужаются зрачки, и он торопливо прячет глаза за прикрытыми веками. И я понимаю, что это для того, чтобы я не увидел, как выцветает радужка. Как тает в глубине тот самый синий. Мой. Детский цвет. Цвет моего счастья. И… его доверия. Я смотрю на него, и мне мерещится, что проектор времени вдруг начал крутиться в обратную сторону. Потому что я никогда не видел… не думал… даже не представлял себе, что так бывает. Вот так. Наоборот. Не ко мне, а от меня. С каждым мгновением – на миллиарды лет дальше. Я смотрю на него… и не представляю, что делать. Только запоздало удивляюсь тому, что не почувствовал раньше. Сразу… Тогда, когда его затылок только лёг в ладонь, а он притёрся к ней… словно… прислушиваясь к себе. Проверяя. Давая мне… шанс. Возможно искренне надеясь, что сработает. Вспыхнет, загорится – и выжжет всё дотла… Всё. Вплоть до памяти. До нуля. Это же было… так явно. Конечно. Ну, конечно… А я ещё успел удивиться! И даже обрадоваться, что он не отпихнул меня от себя… не остановил, а… ответил. Ответил – и теперь точно знает, что… не сработало. Коротнуло, но не вспыхнуло. Не загорелось. И теперь уж точно ничего не выжжет. Ни-ког-да… – Мы трахаться будем, или…? У него даже голос абсолютно нормальный. Такой обычный, что словно скальпелем по барабанным перепонкам: медленно и уверенно. Больно. Но я даже представить себе не могу… каково ему. – …или чай будем пить, – зло отвечаю я. И отхожу от дивана. Не смотрю на него больше. На это просто нет сил. Хорошо было бы ещё и не слышать. Но я так не умею. Не умею, как он. – И что это было? Я чё, опять как-то не так отреагировал, да? – Жень, тебе тупо нравится надо мной издеваться? Тебе это удовольствие доставляет? Всё вот это? – Что – всё? Сейчас, конкретно, что тебя не устроило? Я не так ноги раздвинул? Не так посмотрел? Или я сам какой-то не такой? Больно… аж до тошноты больно. До темноты перед глазами. До желания сползти по стене и выть. От безысходности. От страха. От жалости к себе. От боли. От ужаса. Сердце на мгновенье сдавливает и обжигает. И я почти искренне молюсь, чтобы это был инфаркт. Обширный. Такой, чтоб рубец, и без шансов. Но в моей жизни никогда и ничего не было просто. С чего бы и сейчас я просто взял и сдох? Конечно, нет. Конечно, блядь, нет! Медленно, очень медленно я оборачиваюсь. Снова смотрю на него. Понимаю, до ужаса ясно понимаю, что он не хотел говорить ничего из того, что сказал. Что все эти слова не имеют никакого значения. Мне ли не знать, как это работает? Эта дебильная защита. Способность нести любую чушь от невозможности сказать главное… Я смотрю на него и чувствую, как замедляется сердце в груди. У меня. Но это не смерть. Это просто… конец жизни. Всё. – Я так не могу, Жень… Я больше так не могу… – Тогда отпусти меня. Тук. И всё. И темнота. И пустота. Только в этой пустоте я понимаю, что надеялся. Как идиот. До крайнего удара сердца. Я. Надеялся. – Не держу… – говорю и на всякий случай демонстрирую ему свои пустые ладони. – Я тебя не держу. Спальня кажется мне огромной и пустой. Чужой. Хотя, почему – кажется? Так и есть. Машина была моя, а квартира… квартира – его. У меня даже возникает вялый порыв начать собирать вещи. Вот только сил нет. И торопиться некуда. Теперь у меня впереди всё безвременье мира. Я сижу на краю кровати, рассматриваю свои сцепленные в замок руки и… не думаю ни о чём. Вообще. Не скоро, но тишина в соседней комнате сменяется звуками. Женька собирает чемодан. Я слышу, как он ходит, как перекладывает вещи, как у него звонит телефон… слышу его голос. Весь разговор… – Привет, Ден. Пауза. – Да. Уже такси жду. Пауза. – Спасибо. Пауза. – Буду стараться, но пообещать не могу. Не от меня зависит. Пауза. – Да? Это было бы круто! Давай я тебе из Москвы позвоню и решим. Мне сейчас трудно что-то сказать конкретное, да? Пауза. – Договорились! Спасибо, ещё раз. Пауза. – Я знаю, Денис. Знаю… Извини, у меня такси на второй линии. Я тебе позвоню. Пауза. – И тебе. Пока. Я слушаю Женькин короткий разговор с диспетчером. Отчётливо понимаю, что вот теперь – всё. И почти жду этого момента. Когда хлопнет входная дверь. Потому что сил нет уже совсем. – Лёх, – он возникает в дверном проёме, и я от неожиданности, только от неё, вскидываю голову, – я… такси уже внизу. – Пока! – я отвечаю то, что приходит в голову. Ну, а что я могу ему ещё сказать? – Алёш… – он начинает говорить что-то такое, чего я явно уже не переживу. Одно только имя раздирает всё внутри до крови. Так, что даже во рту солоно и горько. Как после металлической конфеты. Ещё и ржавой, к тому же. Я явно этого не переживу, но и у него… тоже нет сил… Женька замолкает, жмурится, замирает на секунду, а потом разворачивается и выходит из комнаты. Я не понимаю, для чего это делаю. Кажется без всякой причины и цели. Просто, не задумываясь, срываюсь с места, как сумасшедший. За ним. В прихожей темно, но даже в темноте я вижу. И только теперь осознаю, что… заставило меня… У него опухшие глаза. Зарёванное лицо. У Женьки. Он плакал. Я только теперь, кажется, понимаю до конца и… останавливаюсь, словно на стену натыкаюсь. Замираю перед ним. И… Всё происходит так медленно, что у меня есть миллион возможностей его остановить. Может быть, даже два миллиона. Но я не пользуюсь ни одной из них. Я вообще словно со стороны смотрю, как Женька отпускает чемоданную ручку и скидывает с плеча рюкзак, как он медленно съезжает у него по спине и с гулким стуком падает на пол, как Женька делает шаг вперёд, обнимает меня и мягко тянет на себя, прижимает кулаком затылок, и висок мой моментально намокает от его слёз... – Я не хочу так, Лёх… Я не хочу так… Ты… – Я знаю, Жек. Знаю. Я всё знаю… – торопливо шепчу я, сжимая его в объятиях изо всех сил. Пытаясь остановить, замедлить, хоть чуть-чуть ослабить бьющую его дрожь. – Не думай об этом. Слышишь? Я знаю, что ты хотел по-другому. Я знаю, что ты старался. Я понимаю. Я… очень тебя люблю, Жек… но я не собираюсь умирать. Это правда. Веришь? – я с усилием отстраняюсь. Отрываю его от себя и… улыбаюсь. – Ну, веришь? Женька кивает. Автоматически, как китайский болванчик. Как дурачок. Покорно стоит, пока я вытираю его лицо. Стираю широкие дорожки, оставленные слезами, и легко отталкиваю от себя. – Со мной всё будет хорошо, Жек. Иди. А то такси уедет… Я смотрю, как он медленно поднимает свои вещи. Снова закидывает на плечо рюкзак. Открывает дверь. И ещё на секунду замирает на пороге. Останавливается и… моё дурное сердце выдаёт мне один лишний удар. В смысле, новый. Один. Вообще один. Тук. Хотя… может, это просто закрылась входная дверь? Автоматически… Женькины шаги затихают на лестнице. Я вслушиваюсь в оставленное ими эхо и точно знаю… ничего не будет хорошо. Нигде. И никогда. Зато я, кажется, научился врать. По-настоящему… Тамблер на стойке – единственный и молчаливый свидетель. Верный хранитель моего будущего. Ещё вчера мне было страшно даже прикоснуться к нему… потому что ещё вчера мне было, что хранить… Проходя мимо, я легко подталкиваю его ладонью. И даже не смотрю за тем, как он исчезает за краем барной стойки. Где-то там… на другом краю вселенной тамблер разлетается на сотни осколков, встречаясь с кафелем на полу кухни. Такова цена свободы. Одного единственного кольца. И звук бьющегося стекла символизирует простую истину. Там, где начинается свобода одного, заканчивается свобода другого. Я обвожу глазами, ставшее теперь огромным, пространство нашей… его… спальни. И понимаю с кристальной ясностью: заканчивается всё. Всё.