Volens nolens

Написано на фест однострочников по заявке: "Геральт, Цири. На Острове Туманов Цири не проснулась." _______________________ Ведьмакам чужды слезы. Неважно, кто погибает, неважно, насколько проникновенное горе или чудовищное зверство приходится видеть. Глаза поэтично забывают, что такое настоящие слезы, вырабатывают пленку, слепящую бездушностью и безразличием. Но Геральт жалел, что не умел веньгать*. «Так бывает, — рационально убеждал Аваллак’х. — Заклинательство весьма непредсказуемое искусство. Одни и те же заклинания порой имеют разный эффект. Мое заклинание дрёмы должно было стать долговечным… должно. Ты не успел до его окончания, вот и все». Самое противное было даже не в опоздании на Остров Туманов, а в осознании собственного ничтожества. Самое ужасное было видеть не остекленелые, застывшие в укоре глаза Цири, а глаза Йеннифэр, выдававшие его собственную слабость. Самым убийственным была не гибель Цири, а ее похороны. Закопать ее в огне воспоминаний в Каэр Морхене было самым целесообразным – так он считал. Потом Геральт сбежал. Сбежал от тоскливого молчания Йен, от хмурого Весемира и чересчур спокойного Ламберта, и провисшего в ведьмачьей работе Эскеля. Сбежал, боясь смотреть им в глаза, боясь смотреть в зеркало, потому что всюду видел Её образ. Вызимский замок встретил его холодным блеском витражей и надменным презрением нильфгаардцев. Беломраморные стены давно похоронили в себе память о Фольтесте, о былой красоте. Черные сделали его невыразительно черным, впитавшим тени в светлые росписи и паркеты. Ведьмака привело сюда какое-то чисто мазохистское желание самобичевания. Ему нужно было услышать открытые обвинения императора, испытать праведный государевый гнев. Что угодно, только не жалостливое молчание товарищей. А потом на сладкое останется месть – Дикой Охоте, Эредину, неважно кому, хоть бы обычным лесным чудищам. — Я желаю познакомить тебя кое с кем, — Эмгыр воспринял смерть слишком спокойно. Как будто умерла охотничья сука на скотном дворе, а не его дочь. Он только выслушал Геральта, а потом… отослал. Прошло несколько часов, прежде чем состоялась новая аудиенция. — Я желаю познакомить тебя кое с кем, и желаю, чтобы эта встреча состоялась как можно скорее, — громче повторил Его величество. — Для тебя это будет важно. Особенно теперь. — После нескольких бессонных дней пути не хватает только церемонного ля реконтре*. — После этого, — пропустив колкость, Эмгыр отломил вислый пучок бересклета от кустарника и нещадно смял. Даже внутренний перестиль замка словно поблек под рукой Нильфгаарда, а кустарники и цветы почернели. — После этого ты будешь свободен. Я выплачу обещанные деньги… — Я делал это не ради денег, — усталость не позволила злости выплеснуться в голосе. — Но ты их возьмешь, — лицо Эмгыра внезапно разгладилось подобно морю в штиль. — И спасибо, Геральт. За то, что пытался. «За то, что был рядом вместо меня», ─ скорее прочитал ведьмак в его словах, нежели услышал. — Каково это, Дани? — не стерпел Геральт. Захотел, чтобы этот венценосный бесчувственный кремень взвалил ту же боль, что и он. — Каково, что твоя дочь мертва, и ты не знаешь, как она умерла? — Примерно так же, Геральт, как видеть ее смерть и держать ее утекающую жизнь в своих руках. Мы в равных условиях, не надо мериться болью. — Альшбанд на его шее опасно сверкнул. Император утонченно повел рукой, и противный камердинер, топтавшийся у колонны в ожидании своего часа, мигом оказался рядом. Тот самый, он наставлял в правилах поклона. Геральт даже не успел ничего спросить, когда его тактично выпроводили. По пути средь крытых галерей и переходов камердинер не умолкал, как будто не с кем было обсудить невежество нордлингов и одного белоголового ведьмака в частности. Только когда высокая дверь болотной охры предстала глазам, Геральт успел пораскинуть, с кем таким ему нужно познакомиться. Впрочем, ─ с женщиной или мужчиной, магиком или придворным ─ неважно, все они слащавые отголоски этикета. Но почему-то при раздумье о незнакомце, в мысли влезла Цири. Седые пряди примечательно белели среди пепельных волос. Геральт старательно вдохнул, прогоняя нежеланное, режущее видение. Удивительное дело, но камердинер не объявил об его приходе, не огласил его непримечательное имя напыщенно-великосветским «мэтр ведьмак Геральт Ривийский!» Он что-то смущенно каркнул в кулак и быстро смылся, оставив Геральта в одиночестве пышного убранства парадной палаты. Вот только не одного. Ведьмачий слух беспроблемно уловил шорох. — Я не напугала вас, господин…? — Геральт мог бы ручаться, что его нечеловечески медленно развитое сердцебиение совсем остановилось. Это была она. Цири, только без шрама. В легком шелковом платьице с кружевом, такая юная и свежая, точно насмешливый морок судьбы. Призрак-девочка учтиво присела в реверансе, склонила голову, словно перед ней явился сам император. — Господин…? — с нажимом проговорила Цири. — Ведьмак, — глухо буркнул Геральт. Первое наваждение прошло. Это была не Цири. Холеная, чистая, со скромностью в жестах, опущенными ресницами и волосами не пепельными, более светлыми, более обычными… Он догадался, кто перед ним ─ слышал о государственной мистификации с подменой Цириллы. Все, кто знал или видел Калантэ, сказали бы, что это не ее внучка. Но, конечно, все этого деланно не замечали. Девушка сидела за декоративным, миниатюрным, как она сама, кассореалом. Глаза у бедной жертвы политики были цвета перидота, а у Цири изумрудные, ясные. И глаза девочки блестели, подведенные красными припухлостями. Она плакала ─ понял Геральт. — Скажите, господин ведьмак… — девушка опустила взор, и Геральту показалось, что услышал, как она взволнованно комкала юбки. — Скажите… я не буду слишком бестактной… если спрошу. Вы… вы разговаривали с его императорским величеством? Ведьмак кивнул. Не удержался от жалости и сострадания к столь беззащитному и слабому существу. Он помнил. Помнил, как Кодрингер предложил похожую на Цири девочку в качестве приманки для преследователей. Геральт отказался. Но судьбу нельзя пересилить, и девочке-приманке тоже не удалось. — Вы можете сказать… Не скажите ли вы, — она подняла на него глаза, такие же большие, красивые. Сердце ведьмачье сжалось. Должно быть, нарушение этикета для нее было святотатственным грехом, а этикет уже неоднократной лишней фразой был трагично нарушен. — Его императорское величество ничего не говорил… не упоминал обо мне? — Его императорское величество вообще не особо разговорчив, — раздраженно плеснул Геральт. Неужели правда надо было утаить, с кем император хотел его познакомить? Цирилла вновь скрыла за ресницами глаза, ее губы страдальчески дернулись. «А ты по мне плакал, Геральт?» — услышал он внутренне, как она спросила голосом настоящей Цири. — Нет, не плакал, прости, — не вынес Геральт, чувствуя, как голова закружилась, и перед глазами поплыли драпированные стены. — Что вы сказали, господин ведьмак? — Ничего. — Его императорское величество… — Ее хорошо вышколили, а особенно хорошо выучили обращению к императору. — Он хочет отослать меня… я… но я всегда была хорошей, — она посмотрела на него так, словно он мог дать ответ на неразрешимую загадку. Геральт сдался под ее молящим взглядом, сел на резное черное карле у камина. Согнал боль со лба взмахом ладони. — Я всегда была примерной женой. — «Примерной Цириллой», ─ чуть не добавил за нее. — Говорят, меня… меня пошлют в Дарн Рован… Там красиво, но… но его императорского… не будет рядом, — девочка опасно всхлипнула, и Геральт ощутил себя неудобно. — Это был вопрос времени, — хрипло и смущенно проговорил ведьмак. — Любые политики – дети, и даже самые интересные игрушки наскучивают им, — он представил, как император отослал бы Цири вот таким же манером, и отвращение к Йожу еще сильнее вгрызлось в душу. Но понимал – после гибели дочери он бы тоже отослал ту, что была напоминанием о ней. — Что ты… чувствуешь к нему? — Геральт перевел взгляд на девочку, сжал кулаки, прогоняя призрака, но не вышло. «Он моя кровь, Геральт, — отвечала настоящая Цири. — Как бы я его не ненавидела, он моя кровь.» — Я чувствую любовь, почет и уважение… Это ведь… Он наше Великое солнце, его императорское величество. — Эти слова кольнули его даже больше. А что бы ответила Цири? Ему действительно захотелось узнать, расспросить. Хотя бы у Ее тени расспросить. — Почему… за что ты любишь его? Он чудовище, еж в человечьем обличье. — Как вы можете?! Это неправда, — она уверенно, по-детски уперто закачала головой. Совсем как Цири. — Он мудрый и смелый. Все всегда ропщут перед ним. — Разве внушение страха признак мудрости? — спросил Геральт. — Это признак силы. Господин ведьмак… Мне кажется… вы тоже сильный и смелый. — Это должно было медом смазать дыру в груди, но только сильнее жгло. — По-твоему я похож на него? «Да, Геральт. Потому что ты тоже мой отец.» — Возможно… да… Вы… У вас на лице… тоже много дум. «Много дум, Геральт. Ты всегда слишком хмурый, я говорила.» Он улыбнулся, представив ухмыляющуюся Цири. Но тут же и помрачнел, вспомнив ее бездыханное тело в кожаном кольце перчаток. — Ты счастлива с ним? — задал Геральт самый терзающий и важный вопрос. «В шелках и бархате любому будет хорошо, Геральт. Но только не ведьмачке или ведьмаку». — Я… я была счастлива… до того, как объявили о моем отъезде, — ее голос переполнили невыносимая печаль и обида. Но хотя бы эта Цири была счастлива. — И будешь Цири. Ты будешь счастлива. — От лжи чувства колола боль. Но то была не ложь. — Тебе будет лучше там… — всем будет лучше Там. — Скажите, господин ведьмак, — неуверенно и слабо начала она. — Я… правда… правда только игрушка для его императорского величества? — ее голос тонко задребезжал, как лист под воем ветра. — Ты пробыла здесь очень долго. Похоже, так было предназначено. — Значит, я его предназначение? — Перед ним не Цири императора, перед ним была его Цири, и шрам рубил её лицо на две половины. Нет, перед ним была маленькая, заплаканная Цири, еще не взрослая. Еще нуждающаяся в нем. Они стояли там, как и когда-то, на сельском большаке, когда Предназначение свело их. Лето и надежда на лучшее шептались в зеленых кронах. И его Судьба стояла прямо перед ним, маленькая, взъерошенная, пепельноволосая… «Я твое предназначение, Геральт?» — Ты нечто большее, Цири. Нечто большее. — Она засияла в ответ, ветер захлестал ей волосы и пронес рябь по траве. Это точно была она, и она была здесь. — Скажи, ты простишь меня? Что не уберег? Что не оплакал? «Твои чувства нечто большее, чем лживые слезы, Геральт. Твои чувства нечто большее, чем человеческие. Ты нечто большее, чем ведьмак, папа. Я прощаю. И ты прости себя.»