***
— Ты сам-то понимаешь, с кем связался? — пламя камина пело свою песнь в этот вечер – тихую и спокойную, чтобы не мешать сегодняшним разговорам. Особняк Старков был выдержан в викторианском стиле, так любимым отцом. Но Джон думал, что все это были консерваторские привычки, свойственные Эддарду Старку. — Я связался с богиней, а ты просто мне завидуешь, — Джон смотрел на костер, облокотившись о деревянную фигурку волка, сидевшего на краю каминной полки. Он сделал глоток бренди из широкого снифтера и продолжил: — Ты знаешь, я давно бросил писать, бросил живопись, но она вернула мне… вдохновение. — Вдохновение – это хорошо, только если оно не губительно, — Брэндон привычно разгладил складки одеяла, лежавшего на его недвижных ногах. Казалось, коляска придавала ему мудрости, заставляя его чувствовать себя старцем, отжившим свои годы. Ноги он потерял из-за Ланнистинов, когда Даниэль скинул его с крыши на одной из встреч «семей». Брат отъехал к гладкому, словно персик, столу с покатыми углами и, откинув крышку выцветше-желтой коробки, достал толстую папиросу. — В последнее время сигары приобрели особую популярность, — прокомментировал Брэндон, закуривая толстую трубку от свечи в подсвечнике рядом. — Вспомни, я ведь говорил, что это обязательно случится. Будешь? — Джон отрицательно покачал головой, вновь переведя взгляд на пламя и сделав обжигающий глоток. — И все-таки, Джон, объясни, что особенного ты мог найти в ней? — Ты не понимаешь, — Джон отошел от камина, на минуту закрывая глаза, чтобы вспомнить каждую её черточку, и чуть не споткнулся о креслице, вставшее на его пути. — Когда я пишу её, я чувствую себя Уайлдовским художником, а она для меня даже прекрасней, чем Дориан Грей. — Хм, «Портрет Дориана Грея», никогда не любил романы, — задумчиво протянул Брэндон, смакуя сигару и источая такой густой дым, что казалось, поблизости возгорелся лес. — Признай, Джон, ты большой мечтатель, твоя жизнь – картины, а Донэлла Таргарини, видимо, великолепнейшая картина. — Быть мечтателем совсем не плохо, но я-то романтик, — брат с сомнением покосился на него, заставив Джона, прислонившегося к ало-бархатной спинке кресла, пуститься в разъяснения. — Мечтатели не замечают и не хотят замечать ничего вокруг, они живут в своем мире, отторгая превратности реального. Романтики же видят реальность, но их задача – преобразить её, сделать мир лучше. — Ну, так и в чем между ними разница? — нахмурился Брэндон. Джон лишь покачал головой. — Я, Джон, ни то, ни другое, в любом случае. Я реалист, я давно смирился с правилами этого мира и даже знаю, как их обойти. Вряд ли тебя это взволнует, но ты слышал, каких высот достигла наглость Ланнистинов? Видел это новое здание на Манхэттене? Джон кивнул, хотя редко обращал внимание на какие-либо достопримечательности, считая их слишком помпезными и вычурными, как и все, что было новым на их веку. — Эмпайр-стейт-билдинг, так они назвали его. Я видел его своими глазами, там не меньше ста этажей! — Брэндон потушил сигару в стакане бренди и всплеснул руками. — Они наняли какую-то строительную фирму, которая отстроила здание. — Я не понимаю, чему ты удивляешься, это же Ланнистины! — воскликнул Джон, ставя опустевший снифтер на стол. — Вот именно, ты не понимаешь, — устало провозгласил Брэндон. — На открытии здания были дети губернатора, самого закона Нью-Йорка! Но мы-то знаем, для чего Ланнистины соорудили этот Эмпайр – для своей подпольной деятельности. Но если дети губернатора были на его открытии, значит, наши друзья решили легализовать свой бизнес, ну, или же найти лучшее прикрытие для него. Ведь никто не станет проверять занятость места, которое чистым «окрестил» сам губернатор. Но я более чем уверен, что задумка не окупиться, и зваться этот феномен будет «Пустым-стейт-билдингом». — С чего бы? — безразлично кинул Джон. — Я предчувствую, — Брэндон загадочно улыбнулся.— Америка претерпевает кризис, и даже легальный бизнес вряд ли возможно будет организовать там. Так что Ланнистины либо дураки, либо что-то задумали. Джон ничего не ответил, переведя взгляд к арочным окнам, шедшим вряд вдоль длинной залы особняка. Окна были увешаны толстыми алыми занавесками, свободно парившими над древесным полом залы. Джону не нравились эти занавеси. Они казались несменными, потому что он помнил их ещё с детства, когда отец сравнивал их глубокий цвет с кровавым, говоря, что эти «реки крови» помогают ему лучше думать. — Лучше расскажи мне о ней, о Донэлле, — мечтательно произнес Джон, прикрывая глаза и вспоминая её лицо. Брэндон тяжело вздохнул, спицы в колесах его инвалидной коляски недовольно скрипнули. — Джон! — женский голос высокой нотой пролетел по комнате. Арья по привычке с шумом заявила о своем приходе, когда, подбегая к старшему брату, чуть не снесла вазу с красными георгинами своим зеленым парчовым шарфом, тонкой полоской развевавшимся на ветру. Джон искренне расхохотался при виде сестры, кинувшейся ему на шею, и легко закружил её. Смешанный двумя голосами, пестрящий жизнью хохот разлился по старой зале, будоража мертвых призраков прошлого. — Мы так давно не виделись! — взволнованно пролепетала Арья, прижимаясь к груди брата. —Подарок просто чудесен! Твоя картина «Демпси и Фирпо» просто великолепна! Не каждый ведь отважится изобразить на полотне дерущихся боксеров. — Я знал, что тебе понравится, — улыбнулся Джон, выпуская из объятий Арью, которая, скинув бледно-зеленые туфли-лодочки, вальяжно растянулась на бордовом диване, стоявшем у окон, прямо под красными занавесками. — Я тоже рад тебя видеть, сестра, — с иронией объявил Брэндон, театрально кивнув. — У меня для тебя радостные новости, Джон влюбился! — Джон вздохнул, сел на диван рядом с Арьей, и она закинула ноги ему на колени, с одобрением посмотрев на брата. — И влюбился он в Донэллу Таргарини! Арья так и выронила сигарету, вытащенную из портсигара, что лежал у неё в кармане легкого платья. Она с вопросом взглянула на Джона, заставив того возвести очи горе. — Ты сошел с ума?! — моментально вспыхнула она. Арья была в курсе всех мафиозных дел их семьи просто потому, что заведовала финансовой частью и сетью шпионов. — Ну же, сестричка, просвети его на её счет, — ухмыльнулся Брэндон, наливая второй стакан бренди. — Она сицилийка, кастелламарка, если быть точной, — начала Арья, поближе подобравшись к Джону и почти шепотом рассказывая ему. — Работала на дона Иллирио и сюда перебралась где-то в 1927, скорее всего, чтобы распространить его влияние. К ней довольно быстро потянулись соотечественники кастелламарцы и все низы преступного мира. Лидерами кастелламарских группировок были Русе Болтоно и Уолдир Фреевино. Сколотив банду, Донэлла убрала обоих, подмяв под себя все кастелламарское общество гангстеров. К этому моменту Стэннис Баратеони решился провозгласить себя «боссом всех боссов» и начал быструю экспансию, захватывая один район города за другим. Арья взяла минутную паузу, чтобы отдышаться после быстрого экскурса, а Джон разглядывал занавески, красными кручеными облаками парившие над ними. — Когда Стэннис вздумал взяться за кастелламарскую общину, он встретил сопротивление в лице их нового сильного лидера Донэллы. Развязалась настоящая война, ты ведь слышал о частых перестрелках прямо на улицах. Это не могло не задеть остальные крупные семьи и их лидеров. Признаться, если бы тогда мы знали, что Донэлла быстро займет место Стэнниса и сама захочет стать «боссом всех боссов», мы бы встали на его сторону, — Брэндон, задумчиво качаясь в коляске, согласно кивнул, давая понять, что эта ошибка стоило им много. — Но Стэннис был слишком законопослушным, чтобы быть хорошим гангстером, — продолжил за нее Брэндон, не размыкая век. — Власти, с которыми он сотрудничал, были недовольны открытыми перестрелками на улицах и гибелью многих невинных. Довольно быстро они нашли крысу в рядах Стэнниса, кажется, какого-то Давоса, уставшего от затянувшейся войны. Он пошел на сделку с Донэллой – она должна была прекратить кровопролитие, а он взамен принести гибель Стэннису. — Так она и победила, эта Донелла, и к тому моменту за её спиной были все крупнейшие мафии Нью-Йорка, её влияние начало распрострянться, как гангрена, которую уже никак нельзя было остановить, — вновь вклинилась сестра. — Все низы восхищены ею, а мы, как и прочие семьи, терпим убытки. Находим сгоревшие заводы и бордели, а потом оказывается, что рабочие и шлюхи ушли грабить в угоду Королеве нищих, как её зовут. Мы перестали получать поставки алкоголя, грузовики, перевозящие его, внезапно начали исчезать. Если так и продолжится, мы станем какими-то рядовыми мафиозишками без цента в кармане, рыскающими по городу в поисках легкой наживы. — Ты забыла упомянуть самое худшее и важное, — Брэндон улыбнулся. — Эта итальянка быстро поняла что к чему и, прихапав власть и титул королевы, решила изменить многолетнюю гангстерскую разобщенность и весь наш смысл жизни – борьбу за власть. На созванном ею собрании она объявила о новой иерархической системе в семьях, о наследовании статуса гангстера, как какого-нибудь средневекового трона. А Нью-Йорк она хочет поделить между крупнейшими «семьями» и закрепить за ними границы влияния, которые они не могут даже пытаться расширить! — Брэндон фыркнул. — Никогда не любил этих вездесущих новаторов. — Да мне все равно, каким образом она зарабатывает деньги, — раздраженно выплеснул Джон, шаркнув ногой по шкуре медведя у дивана. — В конце концов, сейчас каждый второй вор и убийца, и гангстер еще не самое худшее! — Правильно, потому что гангстер и то, и другое, — ухмыльнувшись, ласково произнесла Арья, расслабленно откинувшись на мягкую спинку. — Неужели ты не понимаешь, насколько она опасна? — взъерепенился Брэндон. — Женщина, которая возглавила мафию, не просто мафию, а все мафии. Понимаешь, жен-щи-на! — воскликнул брат в нетерпении. — Никогда женщины не принимали участия в решениях «семей», а эта возглавила все! Это очень опасная персона, Джон. Ей подчиняется вся Нью-Йоркская «Коза ностра»*! Даже Арья, которая то и дело рвется в бой, вынуждена мириться с должностью моего бухгалтера и счетовода. — Вот-вот, — возмущенно поддакнула Арья. — Мы на грани, Джон, в скором времени даже бутлегерство* перестанет приносить доход, потому что я уверен, Сухой закон себя изживет. — И нам может понадобиться твоя помощь, — заключила сестра, не спуская взгляд с Джона, под которым он ощущал себя неуютно. — Ты ведь тоже мыслишь, как новатор, и это может нам понадобиться, Счастливчик Джон. Он поморщился, услышав старую кличку. Вообще-то это ему, а не Брэндону полагалось возглавить их мафиозную семью Старк ещё, когда отец и брат погибли в перестрелке с Ланнистинами всего лишь за завод по производству алкоголя. Отец говорил, что Сухой закон пойдет им на руку, а явился причиной смерти Эддарда. — Мое новаторство не приносит ничего хорошего. В тюрьму я снова не хочу, — он покачал головой, отгоняя старые воспоминания о злополучном полугодии заключения в Хэмптон-Фарис за уличение в торговле наркотиками. — Ты же сам говорил, Брэндон, что мои идеи слишком мечтательны. А я все еще думаю, что в будущем наркоторговля станет приносить больше, чем алкоголь. — В будущем, Джон, а мы пока что живем в настоящем, — Брэндон покивал, соглашаясь с собственными мыслями. Эту привычку в нем Джон ненавидел больше всего. — Ты еще можешь вновь оседлать коня, только попроси, и я дам тебе денег, бизнес в казино, людей, все, что захочешь. — Но я должен буду сливать вам информацию, всю, которую раздобуду о Донэлле? — догадливо спросил Джон, и Брэндон с улыбкой кивнул. — Я бы не прочь вернуться в дело, но без этого условия. — Как скажешь, брат, — продолжил Брэндон, отпивая горячащий бренди. Джон задумался. Вот зачем его пригласили на ужин – чтобы вновь предложить старое место в семье взамен на шпионаж. Внезапно алые занавеси всколыхнулись, и через застекленную дверь со стороны сада ворвалась Салли. — Почему кусты в саду все еще не приведены в порядок? Сейчас в моде фигуры животных, возвращение к классике! — воскликнула она, стаскивая с рук черные кружевные перчатки. Салли была просто помешана на моде, даже зарабатывала на ней, несколько раз пытаясь открыть свои модные дома. Она лишь смутно догадывалась о криминальных делах семьи или же просто предпочитала не замечать их. А еще она была небывалой подражательницей Коко Шанель. — Боже, Джон, неужели это ты? Легко откинув ступни Арьи, Джон поднялся и поспешил обнять Салли. Однако она быстро отстранилась и, послюнявив большой палец правой руки, отерла его лоб. — У тебя краска осталась, — деланно улыбнувшись, с презрением вынесла она. От матери ей досталась нелюбовь к Джону, сыну Эддарда от какой-то англичанки. — И ты посмотри на себя! Некоторые вещи никогда не меняются, и твой небрежный стиль в их числе, — она критично оглядела его с головы до ног, и Джон почувствовал себя неуютно. Он озадаченно осмотрел свои черные брюки, жилет в тон, и закатанные на локтях рукава рубашки. — Арья! — переведя взгляд на сестру, категорично вскрикнула Салли, и Брэндон от её визга чуть ли не уронил стакан с выпивкой. — Ладно, хотя бы не мужской костюм… — Я старалась ради тебя, — Арья иронично улыбнулась. Она и вправду большую часть времени носила мужские костюмы. — Но плиссировка – это прошлый век! — воскликнула Салли. На Арье было длинное, до колен плиссированное платье светло-персикового цвета. — На Манхэттене только такое и носят, — слабо оправдалась Арья. — Там все выходцы отсталого века! Вы вообще знаете, что сейчас в моде загар и спорт? Вы видели новые купальники? Они бесстыдно открытые, но очень элегантные! Мужчины должны носить укороченные штаны и жилеты… — она вновь посмотрела на Джона. — Но не черные жилеты. У тебя словно бы траур! — Кто бы говорил! — еле сдерживая смех, Арья указала на платье сестры – короткое, чуть длиннее колена, черное, облегающее тонкую фигуру, с округлым вырезом на груди и короткими рукавами. — Ты ничего не понимаешь! Это маленькое черное платье от Коко Шанель! Именно оно сделало её знаменитой! — она откинула черный ридикюль на стол, чуть не свалив бутыль бренди, и продолжила щебетать: — Знаете, как она говорит относительно моды? — все разом притворно закивали, только чтобы она замолчала, но Салли была неумолима. — Моду следует принимать, иначе вы будете выглядеть смешными — так говорит Коко! И вам следует прислушаться к ней. Да, Салли была самой большой поклонницей Коко, но при этом всегда думала, что та была испанкой. Джон сел обратно на диван, переглянувшись с Арьей. — Мне нужны деньги, — внезапно объявила Салли, приглаживая завитые рыжие волосы. — Я хочу вложиться в недавно открывшийся дом моды «Мейнбохер», я уверена, он соберет небывалый доход, — Брэндон вздохнул, и пока она уговаривала его и занималась его внешним видом, Арья тихо заговорила с Джоном, так, чтобы слышал только он: — Брэндон собирается использовать все наши связи и созвать собрание всех глав американских кланов. Нью-Джерси, Коннетикут, пригород, так или иначе, зависят от Нью-Йорка, а действия Таргарини отразятся и на них. Мы планируем заговор, и сейчас каждый человек на счету. Ты все еще можешь вернуться в дело, Джон, и не обязательно доносить на твою девчонку. Мы даже постараемся обойтись без лишнего кровопролития, если это может тебя убедить. — Я всего лишь нищий художник, зарабатывающий на кусок хлеба, — Джон покачал головой. — Я понял, что не хочу в этом участвовать в тот день, ты помнишь, когда мои же люди схватили меня и, подвесив на дереве у ближайшей трассы, прижигали мое тело горящими сигаретами ради жалкого тайника с наркотиками. Живопись, может, не приносит столько же прибыли, но она безопаснее. Арья ничего не ответила, переведя задумчивый взгляд на щебечущую Салли. — А где Рикон? — внезапно спросила последняя, укутав плечи и голову Брэндона одеялом, ранее лежавшим у него на коленях. — Он вместе со своей одичавшей русской девкой Ольгой поехал изучать Исландию, — пояснил Брэндон, раздраженно скинув одеяло. — Он обещал подоспеть к ужину и показать нам эту свою подружку. — Вы, кажется, боитесь, — тихо произнес Джон, обращаясь к Арье. — А ты бы не боялся, если бы на тебя двигалась неостанавливаемая снежная лавина, которая грозит поглотить и тебя, и твоих близких? — ответила она. — Эта Таргарини и есть лавина. Она уже заняла место во главе, и вскоре не будет других «семей», кроме её, контролирующей весь Нью-Йорк. Не отказывайся от нашего предложения, Джон. Я знаю, ты хочешь вернуться к делам, ты не можешь сидеть без действия, а твоя живопись тянет тебя на дно.***
Нью-Йорк был просто гигантским городом, и Донэлла думала, что даже более шумным, чем все вместе взятые города на Сицилии. Она поселилась в Ричмонде, самом тихом районе, островке, огороженном от остальных районов широким проливом Нарроуз. Донэ в одной ночнушке, лохматая и непричесанная, с топотом сбежала вниз по лестнице виллы в маленькую гостиную и одернула белые шторы, чтобы насладиться утренним видом пролива и всего города. Вначале дня пейзаж этот смотрелся особенно свежим и манящим. В такой момент Донэ чувствовала себя маленькой девочкой, той, которая любила по утрам вместе с братом сбегать к крыльцу дома с красной дверью и любоваться рассветом. — Синьорина Таргарини, — тонкий голос Миссы окликнул её со спины. — Ваши круассаны и кофе, — индианка с покорностью поставила поднос с завтраком на белодревесный стол у двух диванов, образовывавших угол. Гостиная была довольно просторная, отделанная в стиле Ар Деко – геометрически правильная, четкая, бело-черных тонов. По потолку проходила отделка в виде закругленного прямоугольника, на одном конце которого располагались черные тисовые двери, а на другом − узкие, высокие до потолка окна. — Скажи Барристэну, что я хочу видеть моих крошек, — Донэ села на один из белых, прямых диванов и закурила сигарету в тонком мундштуке от кремневой зажигалки. Табак приятно заполонил горло и легкие, заставляя чувствовать себя цельной. В такие моменты её мысли были чисты, не грязны размышлениями о новой пытке для доносчиков или неверных предателей. Говорили, сигареты портят людей, но на неё они действовали так же благотворно, как святая вода на греховного падре. Явился Барристэн, еле справлявшийся с рвущимися на волю тиграми, запряженными в ошейники с цепями. Октавиан, Траян и Цезарь – так звали тигров, подаренных ей и брату лет пять назад доном Иллирио и выросших вместе с ними. Они назвали животных в честь великих римских императоров. Цезарь был самым крупным, золотым тигром, его шкура была толстой и длинной персикового окраса. Траян, индийский тигр, был темнее, с узкой мордой и тонкими черными полосами. Октавиан, самый худой, был и вовсе чуть ли не бурого цвета, смешанного с охрой. — Ваши детишки, — подшутил Барристэн, подводя к ней зверей и кидая им маленькие свиные кусочки из кожаной сумки на поясе. Донэ, отложив мундштук к пепельнице, осторожно потрепала Октавиана и Траяна, но с Цезарем всегда было сложно ладить. Однажды он сильно цапнул её, оставив шрам в виде пореза ниже локтя. Барристэн вышел, когда она его поблагодарила, и вернулась Мисса с новым выпуском «Нью-Йорк Пост». Донэ, ленно разместив ноги на спине прилегшего Октавиана, (на что тот отозвался недовольным рыком) взяла газету и без интереса взялась листать. — Ты когда-нибудь влюблялась, Мисса? — внезапно спросила Донэ у прибиравшейся служки. Мисса была индианкой, иммигранткой, попавшейся ей в одном из театров, которую она забрала себе. — О, к сожалению, нет, синьорина, — ответила девушка с сильным акцентом, открывая окна. — Я даже не знаю, что такое любовь. У нас в Индии большинство браков происходит по расчету, а я сбежала от своего жениха за несколько дней до свадьбы. Донэлла рассмеялась, уставив свой взор в молочно-снежный потолок. — А я, похоже, скоро влюблюсь, — со вздохом призналась она, закрывая глаза. — Я думала, что это чувство обойдет мою жизнь стороной. Ты знаешь, ведь почему я пошла по стопам отца и решила влиться в криминальный мир? Шекспир сказал, что вся наша жизнь – игра, театр, а мы актеры. Но ты знаешь, я не люблю быть актером, не люблю тот фарс, который разводят вокруг, я не хочу играть на сцене, но хочу смотреть, как это делают другие. А мафия как раз обеспечивает место у сцены, а не на ней. Мисса одобрительно хмыкнула, легко пройдясь щеткой по обтекаемым изгибам второго дивана. — Но этот Джон Сноу… он не такой, как другие, настоящий, искренний… такой мечтатель, — при последних словах Донэ усмехнулась. — Он говорит, что влюбился в один мой стан и обещал нарисовать мой портрет. И я ему безоговорочно верю. — Как же вы познакомились? — спросила Мисса, остановившись, прижав щетку и тряпку к груди и заворожено глядя на хозяйку. — В баре. Со мной хотел встретиться Варис, обсудить закладные на казино наших должников и передать выручку. Он очень скрытен, боится чуть ли не каждого шороха, поэтому так сильно конспирируется. Там-то я и встретила этого англичанина, художника, топящего грусть в бокалах виски. Он быстро забыл обо всем, когда увидел меня. Я представилась ему итальянкой-иммигранткой, кажется, он поверил. — Так значит, он художник? — спросила Мисса, подходя к широкому роялю и мелодично пробегая тряпкой по клавишам. — Да, я видела его работы. Видно, что живопись захватывает его, но как по мне, он слишком мечтателен, чтобы воспринимать её с практичной точки зрения. Думаю, это-то и мешает ему выбиться в люди. У него ведь даже собственной выставки не было! Мисса рассмеялась, а Цезарь с угрожающим рыком растянулся на соседнем диване, обдирая мягкую обивку острыми, хоть и остриженными, когтями. — Так синьорина влюбилась? — лукаво улыбнувшись, спросила служанка, пока Донэ отпивала кофе из миниатюрной, как ее ладошка, чашки. — Нет, синьорина заворожена… пока что, — беззаботно кинула Донэ, от этих девчачьих разговоров чувствуя себя совсем юной. Нет, ей нравился криминал. Своей раскованностью, настоящностью, но она даже не предполагала, что может занять место «босса всех боссов». — Мисс Таргарини, — Барристэн обеспокоенным ветром влетел через открытые настежь двери, — к вам посетитель, — Донэ напряглась, Джорах должен был прибыть только завтра, а верный Тириоми врывался без всякого предупреждения. — Даниэль Ланнистин, — хмуро объявил дворецкий. — Если хотите… — он многозначительно похлопал по фраку на груди. Донэ покачала головой, зная, что Барристэн всегда носит с собой под пиджаком Браунинг на «всякий случай». — Впусти его, а ты иди, Мисса, — гостиная опустела, волны утренне-прохладного ветра поползли по комнате, но Донэ стало ужасно жарко. На ней была одна лишь хлопковая рубашка, урезанная в рукавах, и привязанный к бедру небольшой кукри, а с Ланнистинами надо было быть осторожнее. Евреи же, в конце концов. — Мисс Таргарини! — раскинув руки, воскликнул светловолосый Даниэль, умудрившись загородить своей узкой фигурой весь проход в дверях. Длинные полы его пиджака под силой утреннего ветра разлетелись в стороны. Если приплести к этому еще и его ехидную улыбку, выглядел он зловеще. — Замечательная у вас вилла! Правда, я, кажется, застал вас в самый неподходящий момент! Донэ улыбнулась, сменяя сигарету в древесно-черном мундштуке. Этот человек был опасен. Его звали Английский Джеймс в честь известного преступника прошлого века Джесси Джеймса, к тому же его внешность едва ли обличала в нем еврея, скорее англичанина. Он был кем-то вроде основателя организованной бандитской деятельности, его отец − известным еврейским предпринимателем, и он унаследовал у того предприимчивую жилку. Даниэль был первым криминальным деятелем, углядевшем в Сухом законе возможность получения прибыли. За его примером последовали уже итальянцы. В среде «семей» говорили так: «Евреи − бизнесмены. Они хотят сделать на тебе бакс сегодня и завтра, и так далее — по баксу в день. А макаронники хотят червонец именно сегодня, а завтра могут и задушить за полтинник». Так что клан Ланнистинов считался самым богатым, умеющим извлечь выгоду даже там, где ее не было. — Вы что-то хотели, мистер Даниэль? — Донэ показным образом почесала Траяна за ухом, нисколько не смущаясь своей полуобнаженности. — О, всего лишь маленькую беседу, — совершенно не постеснявшись Цезаря, он сел на диван, согнав зверя. — Вы не против? — он вытащил из кармана стрелочных штанов портсигар. Донэ замотала головой. Страшно ей не было, но напряжение охватило все тело. Даниэль был человеком веселым, жизнелюбивым. Пожалуй, это качество преобладало в нем сильнее всего, ибо он любил свою жизнь настолько, что без малейших угрызений лично разделывался с самыми неугодными, которые просто портили его настроение. — Вы, наверное, слышали о новом здании, выстроенном на Манхэттене? — легко спросил Даниэль, закуривая сигарету. Донэ любила курить и запах сигарет любила, но его источали неприятное ощущение, как будто играли роль отвлекающего маневра в искусном фокусе, когда тебе навешивали дешевую китайскую лапшу на уши. — Допустим, что так, — она цепко сжала шкуру Траяна, и тот угрожающе клацнул клыками всего в паре дюймов от ее руки. Она надеялась, что это хоть сколько-нибудь испугает гостя, но тот казался абсолютно невозмутимым. — Я слышала, что к его строительству имели отношение некие Ланнистины. — О, имели! И еще какое! — Даниэль маняще повел бровями, и Донэ даже почудилось на момент, что он флиртует. Все у этого человека сводилось к флирту. — Собственно, я предлагаю вам выгодную сделку – выкупить его! Она чуть не поперхнулась, но вовремя придала лицу прежний смеющийся вид. Игры мафий всегда ее раззадоривали, особенно, когда их лидеры недооценивали её. — С чего бы? — невозмутимо осведомилась она. — Ну, как же, вы же должны понимать, сколько выгоды он принесет! — почти что искренне поразился еврей, поведя рукой с сигаретой по воздуху, истинно, как фокусник. — Там можно устроить игорный дом, подпольные бары и казино, в конце концов, там целых сто три этажа! Это самое высокое здание во всем мире! К тому же его постройку и деятельность одобрил сам губернатор, и все дела, которые будут вестись там, заранее могут считаться легальными. — Только потому, что дети губернатора разрезали ленточку на его открытии? — еле сдерживая смех, в удивлении вскинув брови, спросила Донэ. — А с чего бы нет? — он белозубо ухмыльнулся, напомнив ей злого клоуна в цирке. — Но раз это здание так выгодно, почему вы сами не хотите воспользоваться его полезностью? — Мы скоро переезжаем, — откинувшись и расстегивая верхнюю пуговицу на клетчато-желтом жилете, ответил Даниэль. — Думаю, в Новый Орлеан куда-нибудь. Здесь нам больше нечего делать. Донэ покивала, обдумывая его слова, пытаясь разобраться, ложь это или нет? Они скользнули глазами друг по другу, и на момент их острые взгляды встретились в полуживотной дикости. Несмотря на всю противоречивость, он нравился ей, заводил своею страстностью. Но она взяла за правило не заводить романов со всеми, кто имел хоть малое отношение к криминалу. К тому же поговаривали, что у Даниэля были дети от собственной сестры. — Всего двадцать миллионов, и здание ваше, — Даниэль пригнулся к столу, не спуская с нее взгляда и, словно пантера, вытянув гибкую руку, затушил сигарету в пепельнице. Удивительно, но за всю свою криминальную деятельность в Нью-Йорке он ни разу не загремел за решетку, хотя прокуроры и копы только и ждали шанса схватить его с поличным. — Я не думаю, что это хорошее предложение, — она инстинктивно тоже нагнулась, кладя еще не потухший мундштук на стеклянную гладь пепельницы. — А связи с губернатором есть не только у вас. — О, не сомневаюсь, но вы только представьте: здание на сто три этажа в вышину, из которого можно сделать самый настоящий центр преступности и оборота денег, — Цезарь со звуком натянувшейся пружины зевнул, обнажив огромную пасть. — Нет, меня это не интересует, — протянувшись к столу, сказала она. — Очень жаль, — томно произнес Даниэль, подтягиваясь к ней еще ближе. Расстояния между ними уже почти и не было. — Знаете, Донэлла, вы всегда мне напоминали Теодосию Гудман из «Клеопатры», — она почувствовала, будто бы получила пощечину и быстро отстранилась, а еврей расхохотался. Теодосия Гудман была известной актрисой, снимавшейся в развратных эротических фильмах, и «Клеопатра» принадлежал к их числу. Даниэль продолжал хохотать над её глупостью, а Донэ ощутила, как закипает кровь. — Меня не интересует ваше предложение, и если это все, можете быть свободны, — категорично высказалась она. — О, зря вы так, Эмпайр мог бы стать вашим новым домом, потому что этот никуда не годится, — вкрадчиво, словно змей, объявил он. — Вы приехали один? — Он кивнул. — Значит, мой дом не так уж плох, потому что нас здесь больше, и он такой огромный, что в нем легко потеряться. — Осторожнее, — все еще усмехаясь, промолвил еврей. — Женщинам не стоит вмешиваться в мир больших мужчин. Вы ходите по льду, и он вот-вот треснет, пучины вод под вами заберут вас и поглотят навсегда. — Больших мужчин? — с иронией вопросила Донэ. — Очень сомневаюсь, что таких уж больших, раз женщина смогла с ними управиться. Знаете, все эти ваши войны – то же, что кухня, где все кипит, варится и шумит, с этим всем справится не сила, а ловкость, — она взяла мундштук. — Вам только кажется, что вы все знаете, рано или поздно ваш трон просядет под вами. В конце концов, я могу сломать его прямо сейчас, — он потянулся к краю пиджака, где несомненно был запрятан пистолет, но Донэ тут же вскинула дымящийся мундштук и, словно нож, резко опустила над его рукой, лежавшей на столе. Она остановилась всего в паре дюймов, удовлетворенно заметив в его глазах страх. Заметив, что с его рукой все в порядке, Даниэль вытащил из внутреннего кармана пиджака маленькую белую розу и улыбнулся. Донэ, досадно скривив губы, выпрямилась. — Это вам, — он поднялся и с поклоном протянул ей цветок, но она даже не шевельнулась, тогда он положил его на столешницу, рядом с пустой вазой. — А с сигаретами осторожней, они могут сильно поранить. Счастливчик Джон вам расскажет. — Вилла у вас шикарная, — уже у самых дверей проговорил он. — Жаль будет смотреть, как пули рушат эти стены, — он постучал костяшками пальцев о дверной косяк и вышел. Донэ выдохнула, противно откинув мундштук с сигаретой. — О, братец-предатель! — раздался в холле удивленный голос Даниэля. — И тебе привет, братец-мерзавец, — ответил ему ехидный голос Тириоми, который уже через секунду вразвалку ввалился в комнату. — Он угрожал? — угрюмо спросил карлик, шевельнув тонкими усами над губой. Донэ кивнула, с силой вцепившись в обивку дивана. — Барристэн! — властно воскликнула она, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на истеричный, чисто женский крик. — Отведи тигров в вольер, — приказала Донэа, когда явился дворецкий. Она поднялась и, ощутив себя озлобленным зверем, кинулась к окнам, требуя свежего воздуха. — Я почувствовал неладное, когда увидел его машину около дома, — Тириоми, расстегнув пиджак, прошел к дивану, стоявшему в центре у стены, где висела картина с изображением Эйфелевой башни на фоне желтого заката. — Они узнали, где ты живешь, это плохо, очень плохо. Ты ведь знаешь, жилые дома семей мафий неприкосновенны, как их местоположение. То, что он был здесь… — Я знаю! — раздраженно выплеснула она, уставив взор на Нью-Йорк, который теперь не казался таким уж привлекательным и величественным, скорее грязным, провонявшим коррупцией захудалым городишкой. — То, что он был здесь, значит, что скоро они явятся сюда, это была угроза лично мне, — она сделала паузу, стараясь отдышаться и мысленно соскребать гнев со стенок разума. — Мисса! Принеси мартини. —Мартини? — удивленно спросил Тириоми за её спиной. — Водка есть? — Мисса без лишних вопросов удалилась. — Мой брат что-нибудь предлагал? Какую-нибудь сделку? Без этого он никуда… — Да, предлагал мне выкупить Эмпайр-стейт-билдинг, — Донэ обернулась и зашагала к креслу в греческом стиле, с ножками в виде колонн. — Я надеюсь, ты отказалась? — По-твоему я совсем дура? — она вскинула одну бровь. — Здесь явно что-то не так, какой-то подвох обязательно должен быть. — К примеру, тот, что Манхэттен – территория, закрепленная за Ланнистинами тобой, а это здание – центр улья, который сожрет тебя. Они хотели подловить тебя на этом и, к тому же они знают о твоем жилье, это может стать их ключом к победе. — Как они могли узнать? — задумчиво протянула Донэ. — Ни в одном из моих офисов нет данных о моей вилле, а Джорах ни за что не проболтался бы… — какое-то время в комнате звенела тишина, а потом пришла Мисса с тонкой бутылкой и стаканами на подносе. Алкоголь быстро развязал языки. — Вообще-то у меня новости, — вдруг опомнился Тириоми. — Старки организуют совет… — Что? Зач… Заговор? — неверяще спросила Донэ, чуть ли не выронив стакан. — Это был лишь вопрос времени, — спокойно ответил карлик. — Нам надо обрубить их на корню. Я предлагаю самое действенное – семья. — Семья для меня неприкосновенна, ты же знаешь, к тому же я не хочу лишнего кровопролития. — А никого убивать не надо, — Тириоми улыбнулся, и его глаза засветились огнями разных цветов, словно порт Лонг-Айленда в сумерки. — Просто припугнем его сестричек, — он поднял стакан и залпом осушил, а Донэ в очередной раз поразилась остроте его ума.***
— Так значит, вы живете рядом с портом в Бронксе? — Донэ игриво болтала ножкой в кожаной туфельке, свисавшей с кресла. Джон молча кивнул, вновь принимаясь за картину. Чтобы добраться до её виллы, находившейся на другом конце города, понадобилось потратить полдня. — Говорят, в Бронксе больше всего ошиваются евреи. Не самое приятное соседство, — заключила Донэ, вновь не получая иного ответа, кроме кивка. В свете заката, лившегося у него из-за спины, она выглядела по-особенному прекрасно и чарующе. Вилла была просторной и светлой, снаружи несколько напоминавшая греческий храм толстыми колоннами. Дом стоял на холме, откуда прекрасно было видно Нью-Йорк, и располагался в районе Ричмонда, самом безлюдном и облагороженном в городе. — Вы рисуете прямо с того момента, как приехали, — заговорила Донэ. О, сегодня она была поистине великолепна! Джон решительно вознамерился писать её в этом нежно-розовом платье с тонкими бретельками, косыми воланами и заниженной талией, препоясанной мягкой черной лентой, и длинными черными перьями, хаотично разбросанными по юбке. — Вы, наверное, устали, вам не помешает отдых. — Возможно, позже, — кинул Джон, возвращаясь к картине. Впервые за долгое время его охватила страстность, былая любовь к живописи. Эта женщина была его музой, Афродитой, сошедшей с небес и открывшей глаза, позволившей вновь ощутить себя живым и углядеть красоту в черни, устлавшей его жизнь. — Ну, же, Джонатан! — воскликнула Донэ, поднимаясь с кресла. — Вам надо размять кости! — проворковала она, таща его за ворот рубашки из-за этюдника. Не повиноваться он не мог, ощущая, как сердце все крепче запутывается в её ловко расставленных сетях. — Я так никогда не закончу картину, — подшутил Джон, оказавшись в центре маленькой гостиной, пока Донэ прошла к столику у главного дивана. — Я и так заплачу, вам нравится рэгтайм? — Я больше предпочитаю джаз. — А я просто обожаю рэгтайм, — призналась Донэ, накладывая граммофонную пластинку на электрофон. — Вы умеете танцевать Чарльстон? — Танец сумасшедших? — Джон вскинул одну бровь, сложив руки в карманах брюк. — Я вообще-то не люблю танцевать. — В таком случае, я тоже сумасшедшая, — она поставила иглу электрофона на круглую поверхность пластинки, и зазвучала музыка. — Так вы умеете танцевать? — Здесь мало места, — слабо запротестовал Джон, хотя гостиная была довольно просторная. — Ну, же, выпустите свои желания на волю, — закусив нижнюю губу, она чуть согнулась и двинулась к нему, покачиваясь из стороны в сторону и слегка потрясая руками. Истая кошка, дикая и необузданная. Джон протянул к ней ладонь, быстро и ловко перебирая ногами и показывая, что танцевать-то он умеет, не зря же в во времена своего гангстерства был постоянным гостем чуть ли не всех спикизи* города. Он закружил её волчком, чувствуя, как тесно к нему прижимались перья её юбок. Голова закружилась от её резких поворотов и энергичных махов руками, которыми она почти доставала пол. Музыка была ревущая, безумная и резвая, не прерываемая ни на минуту, то замедленная, то быстрая, струящаяся, словно лоснящийся шелк. Донэ расхохоталась, видя, что он недалеко отстал от неё, высоко задирая ноги и выворачивая их в невозможных поворотах. Джон уже не слышал заводной мелодии и ничего не видел. Весь его мир сузился до нее, гибко потрясающей всем телом и заливисто хохочущей. Их пальцы соприкоснулись и сжались в замок. Она закинула ему на ногу бедро, и оба завертелись, теряя из виду реальность. Её кожа обжигала раскаленным жаром, охватывая все существо. Такая близкая, она улыбалась, глядя на его завороженное лицо. — Мисс Таргарини, — Джон выпустил ее нехотя, когда со стороны дверей раздался чужой голос, и весь мир вновь обрел тусклость, а музыка начала замедляться, подходя к завершению. В дверях стоял седой человек, державший на плече чье-то тело. — Джорах, — недовольно констатировала Донэ, поджав губы. Джон внимательно разглядывал мужчину, по всему видимому, итальянца. Его светлые, с проседью волосы были зачесаны назад и странно гармонировали с черно-белыми полосатыми брюками. — Тут… эм, ваш брат, — слабо солгал он, завидев гостя. — Напился, бедолага, — продолжал объяснять он, хотя Джон и без того знал, что это какой-то гангстер, которому грозил допрос. Туша застонала, и на пол, рядом с ботинком Джораха упала капля крови. — И подрался, — тут же добавил гангстер. — Неси его на мансарду, — Донэ вздохнула, а Джон сочувствующе поглядел на нее. Мир мафиози так просто не оставляет в покое, требуя к себе ежеминутного внимания. Отвернулся всего на секунду от него, и ты уже труп. Джон вдруг подумал, что слишком отвлекает её и может принести ей не одну проблему. Донэ, извинившись, оставила его одного. Даже шум Нью-Йорка, доносившийся сюда, не мог скрасить резкого одиночества. Джону хотелось кричать, кричать, что этот мир не для нее, что она слишком чистая и невинная для грязных махинаций мафий, что они погубят её. Не оставалось ничего, кроме как со вздохом сесть на главный диван, душа в себе желание уйти. Отчего-то эта ситуация напомнила ему о собственном промахе. Он с трудом признался себе, что чувствует легкую зависть – она, женщина, стала «боссом всех боссов», подчинила себе все мафии города, а он, сын влиятельного авторитета, не смог даже выбиться в настоящего гангстерского бизнесмена. Он знал только Вель Энни, промышлявшую криминальным бизнесом и державшую спикизи-бар рядом с Аллен-Стрит в Ист-Сайде. Её громилы пугали многих мелких гангстеров округи. Рисовать абсолютно не хотелось, прежнее вдохновение скользкой рыбой уплыло, явно говоря, что уже не собирается возвращаться. Джон расстегнул расписанный старомодный жилет и достал из внутреннего кармана одну из десятка тонких рисовых бумажечек, затем из кармана брюк туго затянутый мешочек и зажигалку и выложил все это на столе. Черный песок, приятно зашуршал на бумаге, а Джон мысленно ругнулся, когда просыпал немного. Он ловко скрутил бумажку, облизнул один конец трубочки, а затем поджег. Губы дрожали, когда он закуривал, так сильно, как будто это была живительная вода, а он пробыл в пустыне долгие месяцы. На минуту голова словно бы улетела, воспарив над сумятившимся Нью-Йорком. Он вновь затянулся, чувствуя себя пустым и чистым − всегда ощущал себя так, когда курил «самокрутку». Но Донэ вновь пролезла в мысли, не давая и без того метавшемуся в агониях разуму покоя. Джон откинул голову, надеясь только, что пепел не падал на ковер, поскольку следить за такой мелочью у него уже не было сил. Реки забытья и расслабления уносили его все дальше, но вынырнул он совершенно внезапно. — Интересно, чем же вас не устраивают обычные сигареты? — Джон тут же разомкнул глаза, нега еле сползала с него. — Просто не люблю, — невозмутимо отозвался он. Джон-мечтатель и художник ощутил бы в этом случае смятение, сродни школьнику, облюбовавшему школьный цветок и застигнутому врасплох, но Джону-гангстеру было плевать, и в доказательство этого он мог бы прямо сейчас оставить свою слюну на ковре. Но эти две личности слились воедино, достигнув незримой гармонии благодаря знакомству с этой женщиной, столь похожей на него и не подозревавшей об этом. — Чем же вам так не угодили сигареты? — Донэ присела рядом с ним, а Джон невольно поморщился. Отчего-то после того, как его люди утыкали его горящими сигаретами, он разлюбил табак. Его тошнило и выворачивало всякий раз, когда губы касались папиросы дорогущей марки Marlboro. Тогда же он и покончил с криминалом. Психологи сказали бы, что у него психологическая травма, но он считал это элементарнейшим взрослением, когда ребенок бросает игрушки и идет навстречу жизни. — Это гашиш, в разы лучше сигарет, — пояснил он. Итальянка взяла у него из рук сверток и выкурила. — Пробирает, — сипло проговорила она, помахав ладошкой у носа, словно бы могла выветрить дурман. Джон громко рассмеялся. Он все еще поражался ей и сейчас как никогда. — Я люблю баловаться гашишем, а вы шляпки-клош, у каждого свои пристрастия, — он улыбнулся, делая особенно длинную затяжку. — А вы очень внимательный! — задорно воскликнула Донэ, и тогда Джон заметил на складках её платья кровавое пятно. Ему вдруг стало интересно, пытка взятого в плен уже закончилась? — Да, я просто обожаю колокольные шляпки! Вы бы видели мой гардероб, — не сказала, прорычала она, как будто делилась чем-то запретным. — Я обязательно приму на заметку и как-нибудь подарю вам одну из таких шляпок, — Джон затушил самодельный сверток и отер руки о штаны – его непроизвольный жест перед работой. — Ну, что, вернемся к портрету? — А может, что-нибудь другое? — поджав губы, словно заскучавший ребенок, с мольбой спросила Донэ. — Вы ведь прекрасно танцуете! Может, съездим в какой-нибудь дансинг-холл? Ну а потом можно и в бар? — Знаете, в этих барах по вечерам много бандитов, говорят, они и держат их, — Джону её идея совершенно не понравилась. — Но ведь в баре мы и познакомились! Ну, же, я знаю, вы не такой зануда, каким хотите казаться, — она абсолютно обескураживающе улыбнулась. — Знаете, а ведь сейчас в Нью-Йорке гастролирует биг-бэнд одного моего знакомого, может, слышали Луи Армстронга? — Кажется, что-то такое мелькало, — с сомнением высказалась Донэ. С Луи он познакомился, когда тот вместе с труппой джазменов приехал в город. Люди Стэнниса решили прибрать их к рукам, особенно талантливого Армстронга, который не имел дел с мафией, но за которым приглядывал из Чикаго Аль Капоне. Они хотели сделать его своей собственностью или стать его антрепренерами, как они выражались. Это было нормальным явлением – иметь под рукой хороших музыкантов, иногда давать им свое покровительство, а порой и приканчивать их. Джон тогда помог Луи, подобрав его под свое крыло. — Думаю, он как раз должен выступать сегодня в Коттон Клабе, это рядом с Бродвеем, в Гарлеме, — предложил Джон. — Клабе? Я надеюсь, ночном, потому что других я не принимаю! — радостно оживилась Донэ. Она отбежала к столику с граммофоном и напялила шляпку с лентой в форме стрелы. Джон усмехнулся – это был такой знак, что дама не замужем, но влюблена. — Едем? — спросила она.***
— Я тебя уверяю, ты прекрасно выглядишь! — как можно более ободряюще постаралась сказать Салли, не спуская глаз с дороги. С Арьей у нее были натянутые отношения, и она собиралась исправить это за период своего пребывания в Нью-Йорке, потому что в скором времени собиралась покорять Испанию в роли манекена для Коко Шанель. — Мне вообще все равно, как я выгляжу, — угрюмо отозвалась Арья, листая какой-то охотничий журнальчик с новинками оружия. — Меня больше беспокоишь ты, Салли. Ты уверена, что знаешь дорогу? — Конечно, я же была у них дома! — они ехали уже больше половины дня, темень застигла их на одной из загородных трасс по пути к графству Вестчестер. — Вот увидишь, их вечеринки настолько грандиозные, что даже ты найдешь себе ухажера! Арья фыркнула, а Салли осознала свою бестактность, когда сказала «даже». Она мельком взглянула на рисунки пистолетов, где на странице красовалась надпись «Новинка! Вальтер РР», и покачала головой – к сожалению, ей было не дано понять странные увлечения младшей сестры. — Я ведь хотела рассказать о том человеке, который и поведал мне об этих вечеринках. Он карлик, представляешь? — оживленно декламировала Салли, надеясь хоть как-нибудь расшевелить угрюмую сестру. Та и вправду прислушалась к ней и даже оторвала голову от журнала, из-за чего зашатались висящие полоски страз на её головной ленте. — Карлик? — спросила Арья, и по её голосу, как всегда, трудно было определить её мысли. — А как его звали, ты не помнишь? — Кажется, Макс или что-то такое, — неохотливо ответила Салли. Вот еще, будет она запоминать имена каких-то уродцев! Она с ним-то заговорила только потому, что он пролил на её платье шампанское на модной выставке день назад. — Ты не представляешь, какие у него красавцы братья! Арья только хмыкнула, а Салли насупилась. Ну почему ей досталась именно такая сестра? Угрюмая, закрытая, немногословная, да к тому же не признающая платьев! Стоило огромных усилий, чтобы запихнуть её сегодня в платье-флаппер. Позади послышался звук ревущего мотора, и их ночное одиночество на трассе разделили еще два автомобиля – оба Форды модели А. К сожалению, цвета Салли не смогла разглядеть в ночной темени. Где-то через минуту один из автомобилей подъехал ближе и некоторое время ехал параллельно с ними. Салли ужаснулась при виде водителя – одна часть его лица была обожжена. Она одной силой воли уняла страх и даже с улыбкой помахала ему. Мужчина ухмыльнулся в ответ, а потом рванул в их сторону, и Салли чуть ли не выпустила рулевое колесо от мощного удара Форда. Будь их машина каким-нибудь узким LaSalle, она бы не удержала управления, но их широкий толстокорпусный, с прочными высокими колесами Fiat лишь слегка ушел вправо, отчего Арья выронила журнал. — Дави на газ! — воскликнула сестра, едва не оглушив Салли небывалой степенью громкости. Она послушно надавила на педаль, ощущая, как к горлу подкралась паника, а адреналин погнал кровь быстрее. — Это просто случайность! — попыталась найти объяснение Салли. — Конечно, и случайностью будет, когда они начнут стрелять, — Арья достала из своей кожаной сумочки пистолет с длинным тонким стволом и странным коробчатым магазином, выступающим перед спусковым крючком. Салли напугано часто задышала, стараясь не смотреть назад, когда громкий хлопок оглушил ночь, и заднее стекло автомобиля с дребезгом разбилось. Салли вскрикнула, а когда заметила того с обгоревшим лицом, подъехавшего слева, со стороны Арьи, и вовсе чуть не обмерла. Сестра же не казалась напуганной и быстро высунулась в окно, наставив оружие перед собой. Началась пальба. Сердце забилось быстрее, она слышала, как стучали собственные зубы от страха, но пугаться было нельзя. Салли вырулила вправо, думая отделаться от пресловутых гангстеров. Кажется, сработало, и они на какое-то время отстали. Пули отскакивали от стального кузова, пока бандиты стреляли по ним сзади. Арья села обратно, пыхтя, как паровоз, и прижимая ладонь к правому плечу, запачканному кровью. Салли ахнула, не сбавляя ходу. Они выехали на мост над рекой, что серебрилась в лунном свете. — Надо оторваться от них, доедем до жилой местности, там найдем, где скрыться, — спокойно, как будто это не они стали мишенью для пуль, объявила младшая сестра. Салли почувствовала себя глупо, ей-то было боязно до смерти, мысли нестройно разлетались по углам сознания. Арья взглянула на нее и усмехнулась. — Ничего, выкрут… Она осеклась, когда справа заехала вторая машина и толкнула их по задней части. Удар был несильными, но этого хватило, чтобы Салли потеряла руль, и автомобиль завернул к забору моста. Дальше все свелось только к чувствам – удар, щеку залило кровью, а потом вода забрала их в свои владения. Когда Салли вновь очнулась, отхаркивая речную воду, все еще стояла ночь. Холод мурашками бегал по телу, она вся тряслась, с трудом вспоминая, что было до этого. Только одно тревожило – Арья. Хоть они и не ладили, все же вместе делили смерть отца, матери и брата, а после случившегося сегодня и вовсе должны были стать самыми лучшими сестрами в мире. — Эй, пташка, — только, когда позвал, она заметила мужчину с обожженным лицом, сидевшего на корточках рядом с ней. Салли лежала на травянистой мокрой земле, обнимая себя. — Ты в порядке? — за его спиной виднелись силуэты многих других людей, по-видимому, тоже гангстеров, разодетых в строгие костюмы. Они курили, ругались, даже смеялись, но её судьба их совсем не волновала. — Где моя сестра? — дрожаще спросила Салли, стараясь выглядеть как можно более грозно и спокойно. Все-таки её отец был лидером крупной мафии. — Мне жаль, — искренне признался мужчина, выпрямившись во весь двухметровый рост и указав куда-то в сторону. Она тоже поднялась, пусть чувства и намекали покинуть её в любую секунду. Мокрые юбки платья неудобно липли к ногам, и её посетила неуместная мысль о том, что теперь всегда надо будет носить мужские костюмы, как это делает Арья. Спотыкаясь – один туфель потерялся – она прошла по холму вниз, к воде, не разбирая дороги. Все вокруг закружилась, когда Салли припала к мертвому телу сестры. Глаза Арьи были закрыты, на голове зияла черная мокрая кровь, обрамлявшая ужасную дыру – виновницу смерти. — Прости, — только и смогла вымолвить она, беря в свою ладонь руку трупа. Слезы фонтанами вырывались из глаз, но Салли вовремя сдержала их, лишь совсем тихо всхлипнув. Она не будет плакать, она будет такой же сильной, как Арья. Сзади слышались спорящие голоса. — Она слишком много знает… босс будет недоволен… — доносились обрывки фраз, но для нее сейчас не было ничего и никого другого, кроме сестры. Она постаралась собраться с мыслями, понимая, что если сейчас ничего не придумает, то и сама погибнет. Инстинкт выживания заставлял думать и о себе. — Нет, Зяблик, слишком рискованно, — сказал чей-то басистый голос, когда она прислушалась. — Рамси, давай, — продолжил тот же голос. Потом шаги, черные шаги черного человека. Салли знала, что он идет к ней. Она хотела представить, как бы сейчас поступила Арья, которая внезапно стала её самым большим кумиром, но ничего не получалось. Вместо этого Салли поднялась, резко обернувшись к гангстеру. Огонек сигары светился у края его смеющегося рта. Последнее, что она видела перед падением – дуло пистолета Вальтер РР, такое маленькое и незначительное, как жало пчелы. Раздался выстрел. Она упала в воду, где отражались звезды. В груди сдавило, но смерть не страшила Салли. Только не теперь, когда она уже мертва. Её тело плыло среди звезд, и это приносило странное упоение, даже вдохновение. Такова была её последняя мысль.***
Сегодня Манхэттен пел для них басом Армстронга, подставляя улицы для бешеных танцев и необычайно галантных гангстеров. Через квартал с Уэст Бродвей еще доносились звуки играющей музыки. Ему долго пришлось объяснять старым знакомым, признавшим в нем Счастливчика Джона, что он отошел от дел. Набережная Манхэттена была на удивление тиха, будто отключив жизнь остальных людей только для них двоих. — Нет, я точно уверена, Большая медведица вон там, — Донэ протянула кисть и указала вдаль на нестройную кучку сгрудившихся звезд. Они сидели в кузове компактного Lоiser с откидной крышей по типу фаэтона. Вино, купленное в клабе, помогало охладить разгорячившиеся в танцах сердца. — Ну и откуда же такая уверенность? — осведомился Джон, беря у нее бутылку и пригубляя еще холодный ото льда алкоголь. — Интуиция, — легко ответила Донэ, шевельнувшись на его плече. — Когда-то в детстве я сравнивала себя с Малой медведицей, но сейчас-то я вроде как большая, так что точно должна знать, где она находится. Джон от такой искренней непосредственности рассмеялся. — А я люблю иногда купаться ночью, — признался он, повернув к ней голову и расслабленно откидывая свободную руку за голову. Донэ с неприкрытым удивлением уставилась на него, а потом, не удержавшись, хихикнула. — Правда, мне нравится. Ощущение, как будто паришь в море звезд. По жизни я стараюсь не путать звезды с теми, что отражены в поверхности воды, стараюсь быть реалистом и не путаться в иллюзиях, но иногда в них так приятно окунуться, просто потому что реальность всегда оказывается уродливей, чем в отражении. Заметив её несколько обескураженный и сбитый с толку взгляд, он добавил: — Знаю, чушь, не стоило мне пить, алкоголь быстро вымораживает меня, как ребенка. — Нет, наоборот, красиво сказано, — поспешила заверить его Донэ, с акцентом смягчая «р». — Я не люблю иллюзии, весь мир ими пропитан, чтобы скрыть всю грязь и жестокость. Лучше уж жить правдой, чем ложью, которой нас пичкают на каждом углу. — Так вам нравится жестокость? — с удивлением спросил Джон, догадываясь, наконец, почему она избрала криминал своей жизнью. Эта загадка не давала ему покоя, делала итальянку загадочнее и непонятнее всех других женщин. — Не особо вообще-то, но куда от нее деться? Хотя признаюсь, твои слова поразили меня, Джонатан, — она подобралась к нему совсем близко и завлекающе легко поцеловала, оставив на губах мимолетный сладкий след и жажду взять её прямо здесь. Озорно хихикая, Донэ открыла дверцу автомобиля и ловко спрыгнула с порога. — Искупаемся? — предложила она, томно поглядев на него из-за плеча. — Я надеюсь, голыми? — усмехнулся Джон, а итальянка скинула платье, обнажая необычно белую для ее нации кожу и тонкие конечности. Бурный всплеск воды послал мелкие капли в его сторону, которые упали ему на губы. Голова Донэллы вынырнула среди звезд чужеродной белизной коротких волос. — Ну, так что? Ты же говорил, что любишь купаться среди звезд. Эту ночь они провели в захудалом Манхэттенском отеле, освещаемом музыкой с улицы, что подогревала и без того распаленные тела.***
— Вам не стоило браться за изменение целой структуры мафий. Вы уже подчинили их, на этом и стоило остановиться, — О’Бейлиш положил мяч для гольфа на колышко. Ирландец, в среде мафий прозванный Главбухом, он был кем-то вроде главного бухгалтера. Дарил советы по проведению наиболее выгодных махинаций, иногда давал крупные суммы в долг. У него была огромнейшая сеть информаторов, шпионы в каждой «семье», которых вряд ли можно было бы вычислить. Зарабатывал деньги «добрым» способом – похищением людей, вымогательством, воровством, которым промышляли все его люди и особенно путаны – излюбленнейшие его шпионы. — Не сделала бы я, то кто-нибудь другой, — проговорила Донэ, щурясь от яркого летнего солнца и поправляя атласный берет, чтобы не наезжал на глаза. — Но я хочу поговорить с вами не о своих планах на дальнейшее будущее, Петро. — О, в таком случае дайте я немного побуду медиумом и скажу сам, — он пропустил её к колышку, облокотившись о длинную и тонкую, как он сам, клюшку. — Сестры Старк, вы хотите поговорить о них? Весь криминальный мир Нью-Йорка только и говорит об их зверском убиении, подстроенном новым «боссом всех боссов». Злость застелила рассудительность, и удар ее вышел несколько кривым, мяч даже не пролетел водного препятствия в виде родника. — Ох, слабовато, — отметил ирландец. — Все-таки гольф не женская игра, — он занял её место, низко нагнулся и начал деланно долго замахиваться. — Правильно, женщины должны не играть, а управлять игрой, — резкий ветер нещадно затрепал её хлопковую юбку. Ирландец заведовал самым дорогим гольф-клубом в городе, занявшим весь Парк Хилл в Ричмонде*. — Но вы ведь медиум, значит, должны знать, что я не причастна к их убийству. — О, нет, на этот счет мой дар высказался определенно – девочек убили вы, — он сделал удар, и мяч изящной птицей пролетел над зелеными холмистыми полями, упав где-то посередине. — Отменный драйв*! — сам себя похвалил Петро. — Вы слышали? Мне где-то даже похлопали. — Вы же знали, что я хочу припугнуть их? — чувствуя, что вот-вот сорвется, спросила Донэ. — Но припугнуть без лишней крови, деликатно и доходчиво. Не находите странным, что они ехали к нам в руки и по дороге их убили? — Да, в этом есть определенная закономерность, вы заманивали их в ловушку, и их как раз убили по дороге. Пот тихим шпионом крался по лицу Донэ, и она пожалела, что одела костюм, а не платье – было бы не так жарко. Петро отошел от колышка и, сняв кепку, начал обмахиваться ею, словно опахалом. Словно он не боялся Донэллы, хотя знал, как сильно она была разгневана. — Хватит игр! — выходя из себя, прикрикнула она, распугивая гольфистов, проходивших и проезжавших мимо. — Уж что бы вам пора усвоить за столько лет дел с мафией, так то, что здесь не любят красных и лживых речей. Это вы убили их, подставили меня перед Старком. — Какие страшные, надуманные обвинения! — притворно воскликнул О’Бейлиш, даже бровью не поведя. — Если вам так хочется обелить свое имя, Брэндон как раз ждет в особняке, — он указал на один из широких белых домов за полем для гольфа. — Нет, вы сами расскажете ему. — По-вашему я сделал что-то плохое? Против вас все равно собирались мафии, я же решил ускорить ваш конец, чем позволить вам трястись целые месяцы, опасаясь ножа в спину. — Но перед этим я всажу нож вам, — черные перчатки злобно шептались и шуршали, когда она доставала револьвер из сумки, притороченной к поясу. Донэ рассчитывала на тщеславие Петро – игра в гольф была его страстью, и он никогда не брал с собой кедди*, считая игру слишком личным таинством. Ирландец залился хохотом, вновь оперевшись на клюшку, взрыхлившую землю от сильного нажима. — Хотите убить меня? Но тогда, кто же обличит в вас ангела перед Брэндоном? Или, нет, вы думаете, что он не убьет вас после того, как вы угрожали его драгоценным сестрам? — Нет, я убью не вас, — она улыбнулась и выстрелила вверх. — К чему это был сигнал? — тут же догадливо спросил Петро. — Увидите. — Увижу, что вы истратили пулю зря, выстрелив в небо? — О’Бейлиш улыбнулся. — У вас просто крепкий дом, похоже, пламя медленно доходит до него, — как раз после её слов один из домов за спиной Донэ взорвался, и Петро поменялся в лице. Желтое пламя контрастно зажгло сине-водяное небо. Где-то послышались крики. — И чего вы добились, спалив один из домов клуба? — Не прикидывайтесь. Это был ваш дом, в нем сейчас как раз находилась ваша жена Лиза. — А говорят, для вас семья неприкосновенна. — Ну как же, это же я убила сестер Старк, — усмехнулась Донэ, наставив пистолет на него. — Полиция здесь будет нескоро, это же Ричмонд. За это время мы успеем поговорить с вами и Брэндоном Старком. Петро улыбнулся, сложив руки на груди. — Брэндон Старк мертв, убит Донэллой Таргарини за час до вашего прихода, — Донэ тупо уставилась на него, заметив, как позорно задрожала рука. Она сжала револьвер крепче и выстрелила. Ирландец, лишившись деланности, закричал и припал к земле. Пуля попала в бедро, но ходить он, к сожалению, ещё сможет. — Мне все-таки стоит убить тебя? — если бы её гнев был материален, то уже сейчас сгорела бы половина всего Нью-Йорка. Она ужасно жалела, что никогда не брала своих тигров на «дела». — Говори, кто еще планирует заговор? — еле сдерживаясь от того, чтобы тут же не прикончить его, спросила она. — В-все, — с дрожью в голосе ответил О’Бейлиш. Донэ так и хотелось злорадствовать, видя, как с него спала спесь, а гордость сменилась страхом, когда он прижимал к бедру ладони. — На тебя уже началась охота, тот, кто пристрелит тебя, получит место «босса всех боссов». Говорят, даже Аль Капоне решил приложить к этому руку, — он сделал паузу, чтобы отдышаться. Цвет его лица стал чисто снежным, как белила маляров. — Я делаю ставки на Старков. Все будут думать, что их перебила ты, и в первую очередь Джонатан Сноу. Донэ невольно опустила пистолет, ощущая себя в эту минуту такой же слабой, как этот ирландский червяк. — А, так ты не знала, что твой любовник имеет дела с мафией? — у него хватило наглости усмехнуться. — Его прозвали Счастливчик Джон, он вроде как отошел от дел, но теперь, когда его семья убита, ему придется вернуться к криминалу. Он займет твое место, а его будет легко сместить, он легкая нажива. Долго ты не продержишься, охота на тебя уже началась, и Джон будет в первых рядах. Она выстрелила, жалея, что не сделала этого раньше. Ублюдочный ирландец подставил её. Он хотел устранить её, но просчитался, потому что вместо этого устранил себя. Со стороны домов уже бежал Мормонтино. Ей стоило догадаться. Тириоми рассказывал, что Счастливчик Джон получил свое прозвище, когда его тело истыкали сигаретами, бросив помирать у дороги, но он выжил − какие-то проезжие сняли его тело с дерева и отвезли в больницу. В то утро в отеле она ведь видела шрамы на теле Джона, но так и не додумалась сложить части мозаики. Его шею она тогда остервенело целовала, пока его руки блуждали по ее изгибам. Донэ закрыла глаза, подставляя лицо столь светлым воспоминаниям. Вновь затаила дыхание, готовясь и жаждя его прикосновений. Пожалуй, теперь она могла бы сказать, что влюбилась. До беспамятства. До одури. До безумия. Времени на такие мысли совсем не было. Или же наоборот, это был последний шанс перед смертью понять, что ради него она была готова бросить криминал.***
— Она убила наших сестер, Джон, — спокойно, без единой эмоции, сожаления, досады или злости, как ожидалось, сказал Брэндон. — Решай сам, что ты выберешь – семью или любовь. Но если ты не убьешь её, это сделают другие. Количество желающих резко возросло после того, как она внезапно запретила перестрелки на улицах города и составила бредовые проскрипции с именами неугодных, которых собралась казнить. И Джон выбрал, уверенный в своем решении, уверенный в себе. Но сверху над ним только потешились, потому что когда он приехал к вилле Донэллы, та горела, смеющимся огнем комкая в пепел те часы, что он провел в раздумьях и сомнениях. Ведомый лишь местью и револьвером, наскоро сунутым за пояс брюк, он спешно приблизился к дому. Пламя белесым маревом образа Донэллы восходило к ночному небу. У дома толпились люди, − как понял Джон, шагая − гангстеры. — А это что за хер? — один из бандюганов тут же приметил его и наставил дробовик. — Дубина, это Счастливчик Джон! — на коротких ножках подбежал карлик, делая знак остальным заняться делом: кто-то еще вытаскивал из дома мебель и побрякушки, другие их разглядывали, третьи же разглядывали пожар, как будто перед ними разыгрывалось интереснейшее представление. Впрочем, он никогда не понимал бандитов. — Кто это был? — прямо спросил Джон, раздосадованный, что кто-то спугнул его добычу. Еще во времена его деятельности все знали – нельзя забирать у Сноу его цель, иначе он лишит жизненной цели другого. — Ну, дом горит, мафии ведут войну, но никто еще не отменял элементарных правил приличия! Здравствуй, Джон, — Тириоми в привычной шуточной манере улыбнулся и даже сделал реверанс. Истинный клоун. Однако заметив хмурое выражение собеседника, улыбка сошла с карликовых уст. — Ланнистины, они спалили дом. Ему стоило догадаться, те давно точили зуб на Донэллу, даже предлагали Старкам союз. — Что делаем с телами? — к карлику подбежал невысокий гангстер. — Жгите! — недовольно отозвался Тириоми, махнув рукой. Только сейчас Джон заметил окровавленные тела, сложенные рядком на верхней лестничной веранде, присоединенной к дому. Похоже, перестрелка вышла нехилая, судя по количеству трупов. Некоторые из мужчин сидели у машин и распивали бутылки с выпивкой, одни даже облюбовали спасенный из огня диван. — Знаю, ты ищешь её. Она жива, сейчас в ближайшем офисе с нашими людьми, это под мостом Верразано-Нарроуз*, — объяснил Тириоми, упирая руки в боки и властно оглядывая остальных. — Черт бы вас побрал, Ланнистинов! — в сердцах выругался Джон, чувствуя себя обманутым, чувствуя, что теряет ту решимость, которую затягивал в свои сети часами, и сейчас спадала. Надо было сорваться, срочно выплеснуть куда-нибудь гнев, но, к сожалению, холста и красок под рукой не было. Нужно было прикончить кого-нибудь, желательно представителя еврейской мафиозной семейки. Джон перевел взгляд на карлика, и тот, как будто разгадав его мысли, сказал: — Я понимаю, но все-таки вспомни, что я к этому не причастен, и тем более я уже давно не Ланнистин. Меня нельзя убивать, я единственный в своем роде гангстер-карлик и шут в одном лице! Джону было не до шуток. Тириоми всегда ему нравился, особенно, когда помогал находить поставщиков наркоты и крышевать нужных людей. — Вы взяли кого-нибудь в плен? — с надеждой спросил Джон, ощущая волчьего демона, засевшего внутри и сосущего конечности в жажде убивать. Тириоми кивнул и указал в сторону связанного юнца, сидевшего у подножия лестницы. Джон без раздумий направился к пленному, вытаскивая из-за спины револьвер и слыша топот маленьких ножек. Выстрел и без того разбитому и усталому пленнику в голову на мгновение заставил стихнуть голоса вокруг, даже пожар как будто бы сник, пригнув пламенные языки. Джон судорожно вздохнул, осознавая, как сильно ему этого не хватало. Никакая живопись не сравнится с убийством и тем отдохновением, которое оно дает. — Я еду за ней, — не ожидая ответа, объявил Джон, разворачиваясь и шагая к автомобилю. — Джон, подожди! — он остановился, но не стал оборачиваться к Тириоми. — Не мы виноваты в смерти твоих родных, правда. Мы всегда придерживались правила Донэллы о неприкосновенности семьи. Езжай к ней. Наверное, сейчас… только ты и можешь помочь ей и спасти. Джон продолжил свой путь. — Скорее я ее убью, — тихо проговорил он, соглашаясь с собственными мыслями.***
— Ты думаешь, я еще буду выбирать? Только дай мне пистолет, брат, и скоро я вернусь с её головой. — Или сам потеряешь голову. Будь осторожен, — такими были последние слова Брэндона, прежде чем Донэлла Таргарини явилась в гольф-клуб О’Бейлиша и прикончила его самого, его людей и половину его клиентов, включая брата Джона. Офис располагался в маленьком, двухэтажном домике под мостом Верразано-Нарроуз*, выдаваемый за частное детективное агентство «Мышь». Дверь в него была открыта и цела, вот и все, что не тронула перестрелка. Внутри же вид представал плачевный: в беспорядке разбросаны документы и бумаги, рабочие столики перевернуты, кровь убитых залила стены, а кто-то, похоже, даже выпрыгнул в окно. Тихо перешагивая тела и держа револьвер наготове, Джон двинулся к кабинету Донэллы. Закатное солнце без разбору золотило и убранство и трупы, так что он боялся оказаться ослепленным в самый ненужный момент. Только бы она еще была жива. Он сам не знал, что сделает с ней в этом случае. Его светлая привязанность к ней боролась с черной ненавистью. Выставив револьвер вперед, другой рукой он потянулся к дверной ручке кабинета. Изнутри ярко светила лампа под потолком, проникая через прямоугольное стекло над входом. Петли, крепко державшие дерево, скрипнули, и Джон вошел. Кабинет был довольно просторным, со шкафами у стены близ оставшегося нетронутым стола, секретером у противоположного окна. Джон начал думать, что потерял нить во всех этих событиях, когда услышал около уха щелчок. — Джорах, это же Джон! — Донэлла заставила гангстера опустить пистолет и, вздохнув, подошла к столу, кладя на него револьвер. — Вы забыли слова О’Бейлиша? — с намеком спросил у нее Мормонтино. Донэ только покачала головой и попросила его на пару минут выйти, а сама закрыла за ним дверь. — Ты… с самого начала знал, кто я? — спросила она, скрестив руки на груди и присев на край столешницы. — Если ты подразумеваешь, было ли так задумано, хотел ли я тебя соблазнить и сливать информацию, нет… все было настоящим, — даже самому себе непросто было признаться в этом. Ему хотелось сделать ей больно, заставить страдать, как страдал он… но почему-то не выходило. — Ты не ответил, — строго процедила итальянка. — Нет, я не знал, кто ты, когда мы только познакомились. И даже, когда я начал писать твой портрет. — Знаешь, как говорят у нас в Италии? Niente uccide piu della calunnia. — Ничто так не убивает, как ложь, — понимающе кивнул Джон. — Но я не лгу, — она ничего не ответила, даже никак не прокомментировала тот факт, что он знал итальянский. — Зачем ты пришел? — он ощущал себя так, будто находился на допросе. Скорее даже на пытке, потому что видеть ей такой чуждой, незнакомой и далекой было пыткой. В конце концов, этого вопроса он ждал и боялся одновременно. — Я… — он хотел ответить, но не знал что, потому как сам не имел понятия, зачем пришел. Мир медленно ушел из-под ног, бросая его в бездну миллионов размышлений. Что он здесь забыл? Что привело его сюда? Она? Несомненно. Но какое чувство вело его к ней? — Бежим со мной, — неожиданно выпалил Джон, нервно сглотнув. Донэ разжала руки и пораженно посмотрела на него. — Что? Ты сам понимаешь, что предлагаешь? Я не собираюсь бежать так же трусливо, как ты, Счастливчик Джон, — жесткий камень перекатывался в её голосе, делая её еще более грозной. Джон ощутил, как прежние решимость и озлобленность начали бежать по крови. — Что ты знаешь обо мне, Донэлла Таргарини? Только то, что тебе сказали. Но заметь, я не поступил с тобой также, когда мне рассказали, насколько ты алчна и властна, я не оттолкнул тебя. И не думал, что ты будешь судить о других по чужим словам, притом что уже знаешь меня, — он непроизвольно ссутулился и сделал к ней шаг. Донэ выдохнула, её лицо в раскаянии разгладилось. Она поглядела в окно, а потом, собравшись, сказала: — Прости, ты же сам знаешь, что это не так, зачем изводить меня? — на нее было жалко смотреть, но Джон не собирался останавливаться в своем праведном гневе. — Может за тем, что ты немало изводила меня? Ты, так или иначе, причастна к гибели моей семьи. — Это не, правда. О’Бейлиш обманул всех… — Не оправдывайся. Я не говорю, что ты убила их, но ты имеешь равное отношение к этому. Её губа, как у малого ребенка, подернулась в обиде и осознании своей ошибки. — Ты в любом случае кое-чем обязана мне, так почему бы просто не выполнить мою просьбу? Бежим, — уже успокоившись, с призывом и убеждением, уговаривал её Джон. — Куда? — безнадежно протянула Донэ. — В Чикаго? Где Аль Капоне быстро расправится со мной? Или в Новый Орлеан в лапы Коррадо? Куда бы мы ни бежали, нас все равно найдут. — Ты сдаешься, потому что не можешь жить без этого, без убийств, лжи и самообмана, — с разочарованием признал Джон. — Могу, но боюсь, меня будет тянуть обратно в этот мир, потому что нет ничего более искреннего, чем жестокость и насилие, которые всюду пытаются прикрыть. — То есть, по-твоему люди неискренны только потому, что их не тянет убивать? А как же музыка, живопись, искусство, разве они неискренны? Ты же помнишь Армстронга, моего друга, он же понравился тебе. Он, пожалуй, самый честный из всех, кого я знаю, и он не гангстер. Ты слишком пессимистично смотришь на мир… Позволь, я научу тебя видеть хорошее вокруг? Кажется, его речь проняла её, потому что она склонила голову и с преувеличенным интересом стала разглядывать носки своих лакированных туфель на маленьком каблуке. — Я понимаю тебя, потому что со мной было также. Думаешь, почему я отошел от дел? — Джон положил свой револьвер рядом с её и взял тонкие девичьи руки. — Мне нравилось быть гангстером, нравились преимущества, которые давал криминал, но потом меня занесло. Я начал грабить и убивать не ради наживы, а потому что мне нравился процесс. Я испугался, когда понял, что люблю убивать больше жизни. Помолчали. В соседней комнате офиса раздавались нетерпеливые шаги Джораха, казалось, слышны было даже его шевелящиеся в мозгу шестеренки. — С тобой также, я знаю, — продолжил Джон, прижавшись своим лбом к ее и ощущая слабое приятное покалывание в пальцах от близости. — Но ты слишком чиста для этого мира. Когда я увидел тебя, то был поражен именно той… невинной чистотой, которая стала твоим нимбом. Я говорил тебе, что люблю звезды, но мне надоело блуждать во тьме, выискивая ту самую звезду. Я хотел увидеть солнце, и ты стала моим солнцем. — Мне страшно, — призналась Донэ. — Потому что нам некуда бежать. Но больше страшно, что ты можешь умереть из-за меня. Если ты не убьешь меня, погибнешь сам, — она вложила ему в руки револьвер. — В конце концов, лучше ты, чем какой-нибудь Даниэль Ланнистин. Джон сжал оружие, слегка отстраняясь от нее. — Говоришь, я твое солнце, так не дай мне сгореть в чужих лучах, — перешла на шепот она. — Либо мы оба погибнем, либо один из нас. — Только если мы не сольемся в единое целое, — Джон уже не смотрел на нее, совсем не плачущую, но как всегда, сильную, готовую к самому страшному, что могло с ним случиться – к её смерти. Он нажал на курок. Глухой хлопок выстрела распугал птиц в округе и окрасил береговую тишину пролива Нарроуз.***
Рикон долго разглядывал письмо, прямые и спокойные слова в завещании Брэндона. Все дело их семьи переходило ему, самому младшему, никогда не горевшему криминалом. — Перестань изводить себя, — у самого уха прошептала Ольга, щекоча его кожу атласной тканью своего халата. Он не изводил себя, нет. Только думал, жалел их всех, несчастных сестер и братьев, так скоро распрощавшихся с миром. Рикон сожалел и о том, что так и не прибыл на тот семейный ужин, порешив, что не хочет слушать очередные байки и россказни о делах мафии. Он не хотел кончить также – это была самая страшная и гнусная мысль. Они все погибли. Все. Даже Салли и Джон, как и он, не хотевшие иметь с этим никаких дел. Салли и Арью убили на берегу какой-то речушки, Брэндона в гольф-клубе, а Джона верный человек некой Донэллы Таргарини, когда тот расправился с ней. В маленькой столовой их викторианского особняка было непривычно тихо. А раньше их небольшая семья заполняла смехом и жизнью каждый уголок одинокого дома. Здесь всегда было чисто – Лювин хорошо заботился о порядке – и все-таки Рикону казалось, что все здесь обросло пылью и паутиной. Как же дом может быть домом, если в нем некому жить? Он вздохнул, закрыв веки, положил завещание на длинный стол. Стулья вокруг него непривычно пустовали, приглашая мертвых призраков. — Рикон! — позвала из зала Ольга. — Ты должен посмотреть на это. Рикон недовольно прошел туда, где они всегда и играли, а отец любил сиживать у камина. Ольга стояла напротив дивана, над которым неизменно развевались красные занавески. — Кто это прислал? — Курьер уверял, что не знает, — Ольга выкуривала толстую трубку. — И нигде нет инициалов. Будем думать, что это подарок от доброго анонима, — усмехнулась она. Рикон постепенно начал догадываться, чья работа, хотя стиль не походил на его. Картина, прислоненная к спинке дивана, была потрясающа. Легкая и непринужденная, воистину вдохновенная и живая. Белокурая женщина по-доброму озорно и ласково улыбалась с нее, сидя в кресле у окна. У ног ее распластались мохнатые тигры. Восходящее солнце за её спиной, смешанное с еще не растворившимися в утре хвостатыми звездами, серебрило её волосы и мраморную кожу. Женщина, несомненно, итальянка, была красива, в одной руке она держала дымящийся мундштук, а другая лежала на обивке дивана в приглашающем жесте. Нужно было сильно приглядеться, чтобы заметить на одном из древесных подлокотников маленькую фигурку человечка с кистями в руках, восхищенно разглядывающего её…