Volens nolens

Написано на фест однострочников по заявке: "Цири, можно Аваллакх. АР, где Цири попадает в 20-е годы, эпоху джаза." АУ, ООС, диптих, прегет (расширенная версия). _______________________________________ Душно, весело и потно. Если бы Цири попросили описать происходящее парой слов, она бы использовала эти. Коттон клаб, которое местные произносят, растягивая «о», гремит какофонией страстей и обильными возлияниями. Цири в очередной раз удивляется, насколько крепкое здесь пойло ─ в этом мире точно когда-то побывали махакамские краснолюды и поделились рецептом спирта. В зале тесно и шумно, несмотря на его размеры. Народ грудится и между квадратных колонн, и под настенными цветными муралами с изображениями Нового Йорка. Отблески кристаллов на люстрах пляшут по захмелевшим хохочущим лицам. И все равно пышности Коттона никогда не сравниться с крытыми залами Цинтрийского замка, которые она хранит в памяти под плотным туманом пройденных лет. Никто не спрашивает, откуда она, не требует учиться контролировать Силу. Здесь она такая же ярко-неприметная, как многие другие. На ней кричащее фешенебельное платье, отделка из бахромы так и струится по телу, волнуясь и шурша, точно листья, при каждом движении. Цири сидит на скользком высоком табурете, закинув ногу на ногу. Полки за высокой стойкой переливаются бутылями разносортной выпивки. Уподобляясь варварству чужаков, она гортанно кричит «Бармен!» под щебет игривых голосов. В этом мире нет магии, но граненый бокал появляется перед ней моментально, как по волшебству. Она залпом опорожняет его, роняя капли горячащего «виски» на дно пересохшего горла. Резвая музыка становится громче, быстрее, непостоянные аккорды скачут по клавишам пианино, отбивают дробь барабанов и вырываются из кашляющего тромбона. Цири ловит на себе похотливые взгляды мужчин и даже некоторых прехорошеньких дамочек. Настоящая содомия, и это ей тоже нравится. Она распущенно хохочет. В ее смехе звенит свобода. Истинная, пьянящая, головокружительная. Теплая ладонь касается ее оголенного плеча, заставляет содрогнуться в мурашках. Привлекательный шаматон с зализанными бриолиновыми волосами лукаво подмигивает ей. Лопочет что-то на своем нескладном языке. Не нужно быть провидцем или дословно понимать это наречие, чтобы распознать предложение потанцевать. Цири широко улыбается, выпитое пойло стучит по вискам, размазывает лицо красавчика в заволокшей зрение мути. Оркестр широко известного Флетчера Хендерсона играет все бессмысленней и бессвязней. Они маневрируют меж разбросанных вокруг танц-площадки столиков, вклиниваются в толпу. Цири подражает кривляниям остальных, изгибается и так и этак, вытанцовывая незамысловатые движения. Она ловит взгляд Симоны, девушки, которую спасла той ночью от бандитов в шляпах, с пукалками, стреляющими смертью. Они даже рядом с раненым гулем не валялись, зато при виде их пистолей люди падают в обморок, как будто им явился пророк Лебеда. Симона в благодарность за помощь дала ей кров, вырядила к сегодняшнему вечеру, сделала красивой, скрыла шрам под слоями косметики и витиеватой прической с вплетенными в волосы нитками бисера. Симона смотрит на нее пристально, так и пышет любопытством, восхищением и вожделением. Ее говорящее выражение гарантирует Цири интересную ночку, и она не против. Стоит ей обернуться, как мир замирает, отрывистая мелодия стихает. Хмурый и спокойный Аваллак’х появляется в тени колонны. Один его вид, отягощенный усталостью и недовольством, кажется здесь неестественным чужеродным, как бельмо на глазу. Даже оливковый костюм из камвольной ткани делает его фигуру неправильной, словно кто-то нацепил колпак на ежа. Цири кидает ему полный вызова взгляд, а потом ускользает, скрывается в волнах первобытной людской похоти. Откидывает голову, отдается приятной страстности и забывает обо всем. Только эльф, вздумавший изображать наставника, вновь беспокоит ее нынешнюю нетерпимость. Аваллак’х быстро находит ее, мягко касается руки, сжимает крепче и, к удивлению, кружит Цири в танце, расталкивая копошащихся легкокрылых букашек-людей. Цири надрывает живот от смеха. Лицо ведуна непривычно умиротворенное, даже слегка улыбчивое. Этой ночью они не будут волноваться об Эредине и его всадниках, сегодня можно все. Сегодня ночь музыки и незабвенного ажиотажа.

***

Нечисто, невежественно и неприлично. Как-то Лара охарактеризовала мир пошлых американцев тремя словами на «в»: веселый, волнующий и восхитительный. Он не смог ответить, запоздалый выпад лезет на язык только сейчас, при виде бесстыдного ее потомка, резвящегося посреди бестолкового скота. Он знает, что о нем думает юная протеже. Соблазн залезть ей в голову слишком велик. В ее глазах он напыщенный, чопорный сноб. Это если перевести на более приемлемые и цензурные выражения. Креван вовсе не собирается разубеждать ее в этом, когда находит в толпе и безмолвно приглашает испробовать танцы. Только от ощущения дежавю на кончиках пальцев покалывает взбудораженная магия. Тот же мир, та же эпоха, тот же дансинг-холл, похожий костюм, одолженный в том же бутике. И хохочущая, пепельноволосая нерадивица. Все с точностью, как двести лет назад. Почти… Девушка перед ним не изящная, вдумчивая Лара, а грубая, легкомысленная ветреница. Подделка, пародия на прекрасное, как искусственные кристаллы и блестки на павлиньих платьях здешних самок. — Ты кажешься удивленной, Ziriael. — Креван придерживает ее за талию. — Ты танцуешь, ты умеешь это делать, да еще как! — Она с восхищением оценивает, с какой легкостью он перебирает ногами. — Разве это не повод удивиться? — Это танец вертопрахов, весьма несложный и примитивный. «Зато свободный и искренний», — читает он по ее искривившейся улыбке и вспыхнувшим глазам. Восьмибитный линди-хоп дается ему довольно легко, но при воспоминании о том, как Лара учила его сумасшедшим выкрутасам Чарльстон… В тот день, когда он, казалось, научился его танцевать и опробовал себя, рухнуло здание*. Только он больше не беспечный, сопливый мальчишка, а перед ним не та… В порыве крылатых выплясываний он задевает длинные нити жемчуга на ее шее, и бусы рвутся. Горошины хаотично разлетаются в стороны, блестя счастливо и ярко, как звезды. Они останавливаются. Креван глядит на Цириллу извиняюще и разбито. Пусть думает, будто ему невыносимо жаль какие-то дешевые украшения. Может, это было не такой уж случайностью. Но девчонка глядит на него не с обидой, а с едкой насмешкой. Уж лучше бы оскорблено покраснела, как обычно. Видеть ее надувшейся, задетой обезьянкой доставляет ему какое-то садистское, хищническое удовольствие. Это служит напоминанием, что она всего лишь глупое дитя, которое тщетно обучать умным наукам. Но иллюзии Кревана имеют привычку быстро и вдребезги разбиваться. Она смотрит на него игриво, бесстыдно не мигая, тычет в него большими изумрудами глаз. А потом хихикает. Открыто и легко, как будто он допустил какую-нибудь оплошную скабрезность. Креван сначала хмурится от того, что ее реакция оказалась непредсказуемой, но затем неуместно смеется. Так похожа, так похожа… Как ни старайся, от этого не сбежать. Но она никуда не денется, никто ее не умыкнет. В этот раз он не позволит, не выпустит ее, пусть хоть сам Ауберон воскреснет и потребует того. Сегодня ночью они не будут думать о Предназначении или выживании. Этот мир укутает их двоих, точно свивальник, уютом и безопасностью. Эта ночь принадлежит только ему и его маленькой Ларе…