Volens nolens

Постканон. Фантазия на тему - что было после окончания четвертого сезона. ________________________ Ночью ему становилось страшно. То было время, когда суета уступала место тишине и спокойствию, но и сомнениям, бесконечным размышлениям на подобие «А что если бы все повернулось иначе…». Но сожалеть о прошлом было поздно, нужно было думать о настоящем. Флуоресцентная комнатная лампа приглушенно освещала стол, за которым сидел Генри, кропотливо склеивая перо Автора. Вера – последнее, что осталось, и он верил, что перо еще может все исправить. — Ты до сих пор на что-то надеешься, Генри? — по-доброму обманчивый голос из-за спины заставил его вздрогнуть. Он резко обернулся на стуле, положив локоть на спинку. Тень скрывала лицо, но он знал, что это она. — Я не надеюсь, я верю, — уверенно ответил он, стараясь не выдать страха, плотно сжав губы и сглотнув. Тьма ночи окружала их. Её тьма. — Зачем ты пришла? — Что такое? — без притворства искренне спросила она, поблескивая злыми глазами. — Ты не рад видеть свою мать? — Эмма скрестила руки на груди и разочарованно поглядела на сына. — Зачем ты пришла? — нахмурившись, спросил Генри, сжимая деревянные прутья спинки стула. Лампа замигала, словно возмущенная наглым появлением незваного гостя, ну или же просто из-за того, что она злилась. — Твои бабушка и дедушка где-то спрятались, у них кинжал, а он мне нужен, — Эмма и так терроризировала весь Сторибрук, а если бы не кинжал Темного, и вовсе уничтожила бы. Генри не узнавал в ней свою прежнюю мать. На ней была все та же одежда: высокие сапоги, свитер и кожаная куртка, но она изменилась. Черты стали жесткими, скулы как будто еще более острыми, вечно поджатые губы улыбались уродливо, не лучисто и светло, как раньше. — Я тебе ничего не скажу, — смело заявил Генри, прогоняя страх как можно дальше, пока виски набатом отбивали панику. — Шутки кончились, мальчик, — она склонилась совсем близко к нему, а потом совершенно неожиданно вырвала его сердце. В первую секунду он этого даже не понял – настолько быстро все случилось, а потом пустота, похожая на ту, что поглощает, когда чувствуешь себя ненужным, только в сотни раз сильнее, охватила все тело. Сознание опустело, как оставшийся на ночь без посетителей магазин. В голове сильно застучало, он слышал, как учащенно билось его сердце в руках матери. — Не играй со мной, — хлестко щелкнул её голос по тонкому слою ночной тиши. — Мне только нужен кинжал, — в её глазах он не видел даже капли жалости или былой любви, только злобу, дикую и беспощадную, с остервенением жрущую её изнутри. — Мама, это же я, — уже и не надеясь ни на что, с трудом выдавил Генри, прижав руки к груди, к тому месту, где должно было находиться его сердце. Ему стало холодно, как будто кто-то резко выключил обогреватель, но скорее, потому что кое-кто резко вырвал его сердце. Этот жест Эммы перевернул в нем все: веру в хороший исход, надежду на лучшее… Сама суть его жизни перестала казаться ему верной и правильной, но стала глупой и наивной. — Твоя мать умерла, — она гневно сжала его сердце, и Генри невольно упал со стула, согнувшись в позе эмбриона, прижимая руки к опустевшей груди. — А мне нужен кинжал Темного. Неужели так сложно сказать, где он? Генри, — внезапно ей голос из хрустально-острого и колкого сделался мягким и нежным, словно атласная лента, — я тебя знаю, ты всегда всем помогаешь, так почему не хочешь помочь и мне? — с отлично подделанной жалостью и мольбой произнесла она. — Нет, — через силу простонал Генри, превозмогая боль в груди. — Ты ведь знаешь, что я делаю с вырванными сердцами? — она присела на корточки и с гневным вопросом в глазах поглядела на него. Он лишь корчился от боли, что стелилась и обживалась в груди с рьяной активностью, словно бы собиралась оставаться здесь всегда, предупреждая, что сердце к нему уже не вернется. — Я съедаю их, — закончила Эмма, поднеся его сердце ко рту и угрожающе оскалившись. Коснувшееся заветной плоти её дыхание мимолетной тошнотой отозвалось в его теле. О, Генри прекрасно знал, что это не шутки – его мать действительно была гурманом человеческих сердец, кто бы мог подумать. — Хорошо! — внезапно выкрикнул Генри, стараясь выплеснуть вместе с криком боль. — Я помогу тебе, мама. Эмма поднялась, её хватка ослабла, пальцы – изогнутые крючки – разжались, на какое-то время оставив его сердце в покое. Генри, с облегчением выдохнув, поднялся, не убирая одну ладонь от груди. Он припал к столу, дрожащей рукой оперевшись о его гладкую полированную поверхность. Эмма не видела, что делал её сын – он загородил спиной обзор, когда выдвинул ящик. Плоская рукоять кинжала удобно села в руке, как влитая, и Генри резко развернулся к матери. Увидев клинок Темного, она натурально по-звериному утробно зарычала. — Отдай мое сердце, — он выжидательно протянул ладонь, кинжал выставив вперед, как щит против тьмы, обуявшей Эмму. Она оскалилась и напряглась, её мышцы напружинились, и она, превозмогая свою волю, разжала сердце над его рукой. Оно липко плюхнулось в его ладонь. — А теперь уходи отсюда, — властно объявил Генри, притянув сердце к груди. Эмма недовольно цокнула, но противиться не смогла, и уже через секунду исчезла, напоминая о своем присутствии лишь магическим дымом от телепортации. Он устало положил кинжал на стол и обессилено упал на мягкое сиденье стула. Одно резкое движение, сиюминутное, словно укол, и сердце вернулось обратно, заставив его вновь почувствовать себя живым. — Уходи навсегда, — уже шепотом произнес он, не до конца веря своим словам. Все еще опасаясь, что Эмма может вернуться, он взял кинжал и направился к лестнице, оттуда вниз - к комнате Реджины. Генри всегда приходилось выбирать между матерями, как бы странно это ни казалось другим. Он думал, что с равной любовью дорожит ими обеими, однако всегда непроизвольно тяготел к Эмме. Той, которую он всегда считал самой светлой и родной… раньше. Теперь он точно был уверен в своем выборе. За этот месяц смертельная усталость все больше наваливалась на него, потому что злобу и садизм его матери невозможно было контролировать. Он тихонько приоткрыл дверь. Реджина неизменно спала, её грудь совсем незаметно подрагивала от толчков дыхания, и если бы он точно не был уверен, что с ней все в порядке, то мог бы подумать, что она мертва. Робин, расслабленно развавлившись в кресле у её ложа, тоже спал, устав от бесконечного бдения. Надежда воскресить в Эмме прежние добрые чувства сегодня померкла в нем окончательно, но надежда воскресить бессердечную, в прямом смысле, Реджину все еще грела его. Он сделал свой выбор. В пользу бывшей Злой королевы. Вот она – его настоящая мать. Эмма вырвала ей сердце и съела, и лишь один был способ вернуть Реджину к жизни – убить пожирательницу сердец. Генри подумал, что обязательно сделает это сам.