Невинный.

      Винсент сдавленно хрипит под сильными руками Ричарда, сдвигая брови к переносице; парень сжимает пурпурные локоны с силой оттягивая их на загривке. Они такие мягкие и пушистые. Бишоп прикрывает серебренные глаза от боли и хмурится. Веер чёрных ресницы смочен от капель солёной воды и горькой крови.       Ричард не допустит свинского поведения от младшего. Он не позволит. Никогда.       Одна капля невежества со стороны Фиола и фарфоровая чаша под названием «терпение» разобьётся в дребезги, выплёскивая накопившуюся злость наружу, и наступит реальный пиздец. Холидей* не ведает что творит, когда в ярости. Абсолютно и совершенно. — Ещё раз сунешься сюда, я тебе руки поломаю, — шипит словно змеёй, прямо над ухом Пёрпла, обжигая его сахарную кожу своим горячим дыханием, заставляя расплавиться под ним как под солнцем. — С чего это? — на мгновенье у Бишопа появляется ухмылка на окровавленной губе, которая расплывается в оскал. — Отъебись от меня, по-жа-луй-ста, — Винсент выдавил столько яда и насмешки в слова, что сам не верит своему шепелявому от боли тону.       Это и есть последняя капля в его чашу и она мгновенно разбивается, выплёскивая сладостную агрессию на младшего. Ричард до красных пятен сжимает хрупкие плечи паренька, со всей силы вдалбливает Фиола в бетонную стенку; послышался хруст, удар пришёлся в позвоночник, а выпирающие лопатки сильно болят. Пурпл невесомо открывает правый глаз и он, как будто, отдаёт серебром, от тусклой лампочки, которая находится на потолке, и освещает комнату тусклым неживым светом.       На бледной коже старшего появилась выпуклая вена, она пульсирует, качая горячую от злости кровь. Его карие глаза, напоминавшие горький шоколад, горят едва различимыми зелёными искрами в радужке. Он научит правильно обращаться с собой. Раз и на всегда.       Первый удар пришёлся в ребро, и Винсент моментально скрючился, поддаваясь инстинкту самосохранения, пытаясь сжать рану, но крепкая хвата Холидея на его плечах, не даёт это сделать. Но младший не плачет, не стонет от накатившей боли, он улыбается. Его потрескавшаяся губа обуглилась в тёмной крови, засохла коркой, придавая вкус ржавой монетки во рту. Шатен хочет убрать эту лживую ухмылку с его лица, хочет видеть его страдания, а не очередные насмешки. Фиолетовому нравится это.       Мазохист. — Я тебе сейчас глаза вырву и в глотку запихаю, чтобы ты видел как разрывается твоё тело, — кареглазый бесится ещё больше от нахального смешка.— Тебя уебать? — Лучше трахни меня,— Бишоп обхватывает сжавшие его сильные ладони, хочет убрать, но не может. Делает сиплый выдох на последнем слове, вдыхает запах вчерашнего одеколона с шеи Ричарда. Кажется, он немножко изменился.       Старший просовывает своё колено между тонких ног Пурпла без каких-либо усилий. Паренёк в тихой усмешке откидывает голову назад, открывая вид на тонкую, лебединую шею, где виднеются коралловые капилляры, как узор, как само искусство, под бледной кожей, полностью поддаваясь ласкам старшего, прикрывает глаза, проглотив вязкую слюну с привкусом грязного металла. Хрупкие выделяющиеся ключицы, подобно сахару, которые, кажется, едва прикоснёшься — сломаются, раскрошатся, так и манят, выглядывая из-под чёрной шерстяной кофты, так и возбуждают желание прильнуть к ним узкими губами, прикусить до крови, а после зализать языком, ведь Ричард знает — это его слабое место, а когда возбудиться, нажать на чужой пах своими костлявыми коленями; Холидей фантомно, едва касаясь кожи, целует, оставляет мокрые дорожки вдоль шеи, языком очерчивая все фарфоровые контуры Винсента, как будто высекая грани статуи. — Ненавижу тебя, мелкая шлюшка, — сипло выдыхает шатен, поднимаясь вверх по шее, к красному от стыда уху, слушая и растворяясь в сладостных стонах, подобному мёду.       Фиол стал слишком быстро ласковым, нежным, красным и податливым, от единственного прикосновения Ричарда. Он стонет сладко и тихо, будоража его сознание, заставляя расслабить голову, а внутри — пустота с животным возбуждением. У старшего под глазами взрываются целые микро-вселенные от одного лишь запаха молочной и тонкой кожи; он хочет большего. Вдалбливается в худое, как будто стеклянное, хрупко-фарфоровое тело, кончая быстро, только из-за не воображаемой узости, сжимая свои пальцы на его широких бёдрах, оставляя чуть окровавленные полумесяцы от ногтей. Кончает, даже не войдя в него.