(Cinema Bizarre – My Obsession) it-is-the-diary-of-harry.tumblr.com/post/121769054793/cinema-bizarre-my-obsession-26
Мой психиатр сказал мне, что я могу больше не вести этот дневник. Он констатировал, что от него нет совсем никакой пользы, и он признает свою ошибку в назначении мне этой терапии. Доктор сказал, что от этой затеи больше вреда, чем пользы. Я становлюсь слишком агрессивен и чересчур эмоционален. Я не могу бросить писать этот дневник. Для меня он – надежда, он – спасение, он – последнее общение с тобой. Теперь я буду вести его, не боясь сказать чего-то лишнего, а мой психиатр не будет в конце каждого месяца писать в заключении корявым почерком заумные словечки и очередные диагнозы. Это меня радует. Правда. Так будет намного легче. Теперь только ты и я. Только Луи и Гарри. Я хочу рассказать тебе сегодня о нашей первой ссоре в реальности. В нашей виртуальности ссор было слишком много, столько, что я, наверное, не смогу вспомнить самую первую. Но одно могу сказать точно – виноватым всегда оставался я, и именно я всегда первым просил прощения. Наверное, потому что дорожил тобой больше, чем ты мной, ну, если, конечно, дорожил? Так вот, наша первая ссора в реальности состоялась на сто двадцать седьмой день нашего ничего. Я тогда уже жил у тебя просто потому, что не смог уехать от тебя в тот день, когда состоялся наш отвратительный первый поцелуй. Я был твой. Я не смог уехать в гостиницу, а потом обратно в свой город. Максимум, что позволил ты – перевезти к тебе вещи, что я и сделал тогда в скором времени. После того случая, мы даже не обсуждали этот вопрос. Просто я уже автоматически стал твоим. И это не пугало меня. Совсем наоборот - радовало, что я твой. И квартира стала не твоей, а нашей. Я стал частью твоей жизни, хотя совсем не знал твоего мнения по этому поводу. Ты больше не позволял себе целовать меня, потому что на утро после нашего первого поцелуя, ты нашел меня заплаканного, с красными опухшими губами на полу своей ванной и, судя по твоему лицу, у тебя был неприкрытый шок. Ты бросился к сонному мне, крепко прижимая к себе и осторожно поглаживая мои кудри. Ты тихо повторял: – Гарри, прости. Я больше не буду, Гарри, – и из твоих дрожащих губ это звучало так искренне, что я поверил, в ответ обхватывая большими ладонями твое хрупкое тело. И после ни единого поцелуя. Даже если я сам тянулся к тебе, даже если грубо прижимал тебя к стене, даже если ты вновь являлся под дозой – ничего. Ты всегда отворачивался, ускользал, молча качая головой в отрицательном знаке. Знай, что я тебя тогда очень ненавидел. Я понимал, что ты винишь себя за тот случай, ну, а я здесь причем? Ты ведь мог исправиться. Всего пара нежных прикосновений твоих холодных губ, и я бы уже оставил первый поцелуй в прошлом. Но нет же, куда ты без своей излюбленной привычки все всегда портить? Придурок. Так вот на сто двадцать седьмой день все пошло не так, как было до этого. До этого ты готовил мне завтраки, целовал в макушку, обнимал и ночью, прижимаясь всем телом, и днем, укрывая меня от внешнего мира. А потом в один день тебя словно подменили. Позже я понял, что это из-за того, что ты не смог достать дозу, но это не оправдывало тебя. Ты был взбешен. Подробнее? Сейчас попробую передать тебе все в мельчайших подробностях. Это не так сложно, учитывая, что теперь эти скудные воспоминания – все, что осталось мне от нашего ничего. Мне не составит труда рассказать тебе все, что я вспоминаю каждодневно, все, что я пытаюсь удержать из последних сил в своем заблудшем разуме. Да, тот первый день нашей ссоры. Как я и говорил, ты не смог достать дозу, поэтому откровенно – ты был не в себе. Ты влетел в нашу квартиру, чуть ли не срывая входную дверь с петель. Твои глаза, и без того лишенные жизни, теперь выражали ярость. И не ту ярость, при которой есть чувства, пусть и горькие, а ту ярость, которой можно было резать стекловолокно. И сказать, что я испугался тебя – значит промолчать. Да, если так посмотреть, то я боялся тебя почти всегда. Ты же чудовище. Луи Томлинсон – ты свинья. Ты тогда вновь начал повторять то, о чем так слезно зарекался. Ты снова начал целовать меня как в первый раз. Черт тебя дери, как я возненавидел все живое. Это было… Господи, иди к черту! Я же поверил тебе, когда ты сказал, что этого больше никогда не повторится, а ты… Но в отличие от первого раза, тогда я смог остановить тебя. Я вырвался из твоих холодных рук и злобно отодвинул тебя в сторону. Стоит ли продолжать рассказывать тебе дальше? Не уверен, что новому тебе будет приятно прочитать это. Тогда ты впервые ударил меня. Вот так просто поднял руку и залепил мне не маленькой силы пощечину. Это бешенство, ярость, болезнь – я не знаю? Но все, на что мне хватило сил - встать с пола, вытереть тыльной стороной ладони кровь с губы, которую ты, придурок, мне разбил, и с полной грудью вскипающей ненависти хлопнуть дверью твоей квартиры. Ты не побежал за мной, не попытался остановить, даже ничего не сказал вслед. А знаешь, почему? Потому что ты – урод, и я ненавижу тебя. Спасибо за внимание. Погода сегодня… хм.. ненависть и злоба, наверное, я просто забыл выпить одну из цветных таблеточек.(Breaking Benjamin – What Lies Beneath) it-is-the-diary-of-harry.tumblr.com/post/121769166533/breaking-benjamin-what-lies-beneath
Я помню, как-то раз мы ехали с тобой в метро. Ты сидел, вплотную прижавшись ко мне, и без стыда указывал на людей, которые случайным образом оказались нашими попутчиками. Ты учил меня замечать самые отвратительные стороны жизни. К примеру, тогда напротив нас сидели мать с дочкой. Девочке было примерно шестнадцать лет, и на первый взгляд она выглядела довольно симпатично. Я даже невольно выпустил кокетливую улыбку в её сторону, а ты стукнул меня в плечо и начал свой рассказ. Ты сказал мне внимательно приглядеться в глаза девочки. Они были опухшие, а белки глаза красными. Она плакала, похоже всю ночь на протяжении недели или того больше. Потом ты пальцем указал на её руки, которыми она крепко обхватывала маму, как можно тщательней оттягивая рукава толстовки. Она делала это судорожно и нервно, вероятно, как сказал ты, она режется. И напоследок ты кивнул в сторону её разбитого колена и пары ссадин на лице и ногах. – Её бьют. И, похоже, это её собственная мать, за которую она так отчаянно держится, потому что, несмотря на все это, девочка любит её и считает самым близким человеком, что является следствием её полного одиночества в свои шестнадцать, – шепотом проговорил ты мне на ухо, пока моя челюсть подметала пол. Такую чудовищную операцию ты проделал еще на примере шести-семи наших, ничего не подозревающих, горе-попутчиков. – Нужно уметь видеть все, Гарри. Каждую мелочь, чтобы понять, что наш мир обманывает каждого своей внешней оболочкой, – в заключении проговорил ты, задумчиво вздыхая. Такие анализы мы проводили теперь каждую нашу поездку куда-либо. Теперь и я могу досконально рассмотреть каждого. Теперь я все это вижу, запоминаю и понимаю. Мне противно, больно и все чаще хочется зашить себе глаза, только чтобы не видеть этого. Не видеть твою чертову реальность. Спасибо, Томлинсон. Господи, Луи… иногда бывает так жутко плохо без тебя. Когда внутри нет ничего, только сжигающие оболочку воспоминания. Они рвут. Они так больно рвут. Во мне что-то ломается, и я это так отчетливо чувствую. Как будто с каждым днем меня становится все меньше. И я не тут… я там, с тобой. Непреодолимая тяга к восполнению пустоты, которую ты создал всего одним своим появлением в моей жизни. Ты даже представить себе не можешь, что чувствую я. И нет, я не эгоист. Тебе, возможно, в разы хуже, но физически. Что такое физическая боль в сравнении с умирающей рядом душой? Что ты сможешь предложить мне в обмен на истерзанную жизнь? Ни одна чертова болезнь не сможет так изуродовать сердце, как любовь. Это жуткое чувство. Я искренне ненавижу и всячески презираю каждое её проявление. Тебе не понять, ты не испытывал того же ко мне. А я? А что я? Я потерял себя, как только понял, что полюбил тебя. Меня нет, и нет ничего, что может меня спасти… хорошо, я жутко ошибаюсь. Есть ты, который одним лишь словом исцелит, поможет, воскресит. Но тебя же нет? И значит ли это, что дыра в груди не затянется? Что я так и буду один с болью в тысячу световых лет? Что слезы каждую ночь будут моими единственными жизненными спутниками во льдах одиночества? Останови это, Луи… ты ведь можешь. Так чего ты ждешь? Просто сделай меня живым. Я устал от чувства одиночества. Я устал умирать рядом с тобой. У каждого здесь своя собственная кома. Возьмем во внимание меня. Я постоянно анализирую чьи-то жизни по методу, которому ты меня научил. Ни одна даже самая скудная и ничтожная деталь не ускользнет от моих глаз. Я описал тебе своего противного психиатра, твоего ужасного лечащего врача, моих маму и папу и даже наш родной хоспис. Я рассказал о многих, теперь расскажу про себя. Так же, не упуская ни одной жалкой подробности. Я болен. Ах да, об этом я уже писал. Но ничего… это ведь важно? Важно знать, что твой парень чертов психопат? Сколько мне лет? Двадцать лет, а за плечами около трех-четырех психических заболеваний, парень, который прячется от меня на том свете, родители, которые понятия не имеют, что с их сыном, ну и да – моя кома. В чем суть моей комы? В том, что я слишком наивен, чтобы уже, наконец, увидеть правду и отключить тебя от всех этих приборов, чтобы ты ушел без препятствий. Я же так слепо верю, что борюсь не только за себя, а за нас. Я ведь действительно до сих пор считаю, что тебе это так же нужно, как и мне. Но дай угадаю… тебе и на это насрать? Ты бы уже давно с радостью отбросил коньки, как и мечтал, да только вот я не даю тебе сделать этого. Прости, но я не оставлю свою позицию. Не в этот раз, Томлинсон. Слишком часто я уступал тебе. Сыграем хоть одну игру по моим правилам? Я всю жизнь жил так, как было угодно мне. Я никогда ни в чем не нуждался. Я был просто свободный Гарри. И пусть интернетные зависимости и прочие штучки в духе подростков завладевали мной, я оставался при себе. Да, я и дальше бы жил так, Луи. Честно? Меня все устраивало. Только вот пришел ты. Наверное, ты так же не хотел всего этого, как и я? Но судьба хоть когда-то спрашивала нас, чего хотим мы? Поэтому я здесь, а ты там. И кто я? Психопат. А ты – кусок отменного дерьма. Я все чаще начинаю задумываться, что было бы со мной, не будь в моей жизни тебя. То есть совсем, чтобы я даже никогда не встретил тебя. Я сейчас бы, наверное, закончил какой-нибудь зачахлый колледж по принуждению родителей. Нашел бы себе потрясающую девушку, которая уже сейчас бы носила моего ребенка. Дом, семья, возможно, любовь, благополучие, – у меня было бы все то, чего не даешь мне ты. У меня было бы счастье? Сомневаюсь. У меня было бы спокойствие? Да, наверное. Да, вот только сейчас у меня есть ты. Пускай с множеством трубочек и без жизни в теле, но ты есть. И как бы я ни хотел умереть по ночам, ты – единственное, о чем я всегда просил бы в своей жизни не переставая. Каждый раз, когда я сижу в твоей палате (я уже имею право писать в нашей палате?), у меня возникает почти непреодолимое желание кричать. Громко кричать о том, какой ты придурок, Луи. Но мне нельзя этого делать, иначе меня выгонят из больницы. Я знаю это, потому что уже не раз сталкивался с этим. Люди здесь слишком спокойные и требуют от меня того же. Сразу видно, что они не были знакомы с тобой, в противном случае, были бы такими же неуравновешенными, как я. Первый раз меня выгнали, когда я только увидел тебя в коме. Вокруг тебя были все эти трубочки, твое тело было болезненно бледным, а я не был готов к такому, понимаешь? Я не мог успокоиться, поэтому я устроил погром в твоей палате, и с моими криками: "Ты чертов идиот! Что ты наделал? Луи, ты долбанный сукин сын" - меня выпроводили из больницы в первый раз. Тогда все пошло по наклонной, а точнее наша (моя) жизнь. Второй раз случился уже на следующий день. Я просто не мог вести себя нормально, в то время как ты лежал там и не подавал вообще никаких признаков жизни. И так продолжалось одиннадцать дней. На двенадцатый день меня накачали успокоительными и я наконец смог просто в тишине посидеть с тобой. Сейчас я уже научился бороться с желанием кричать, потому что иначе меня выгонят из больницы. Нужно суметь максимально выплеснуть всю боль и желчь через порез на твоем теле. Тебе все равно, а я чувствую облегчение. Не советую тебе "просыпаться" от комы. Твое тело – сплошное изрезанное месиво. Точнее твое бедро. Но в этом нет моей вины, ты бы все равно делал это. А так я помогаю тебе чувствовать себя снова живым. Кстати, помнишь, доктор поставил мне диагноз, который гласил, что для меня время течет слишком быстро? Он писал об этом. Если не помнишь, найди то место, это сейчас важно. Так вот, это была очередная ложь. Метод шоковой терапии. Мой психиатр думал, что от этой "ужасной" новости я начну разговаривать с ним. А я всего-то пожаловался тебе, а после смирился. Какие только способы уже не перепробовал мой психиатр. Мне даже жаль его, если честно. Наверное, более безнадежного пациента, чем я, у него еще никогда не было. Но его ведь учили этому в институте, или где там выращивают этих зануд? Так вот, он не сдается. Тем более я плачу ему. Я все так же хожу к нему и молча лежу на диванчике, пока он рассказывает что-то и тщетно пытается разговорить меня. Я, может, только с тобой хочу говорить, Луи, почему он этого до сих пор не понял? Да, вот и еще один месяц прошел. Без тебя. Доктор посоветовал мне прекратить считать дни твоей комы. Но как перестать делать это, он так и не объяснил. Как не считать, когда каждый день новая цифра высвечивается в моей голове, будто на автомате, издеваясь надо мной? Если тебе интересно, сто пятьдесят четыре дня, как тебя нет рядом. И как тут не считать, когда почти целая вечность уже позади? Да и кто знает, сколько этих вечностей меня ждет? Врачи ведь так и продолжают вешать мне отборные спагетти на уши, рассчитывая на мою наивность. Я, конечно, тот еще осел, что вообще повелся с тобой, но не настолько, чтобы закрывать глаза на очевидное. Ты, по всей видимости, решил прописаться там, где ты сейчас находишься. Неужели там лучше, чем со мной? Заканчивать нужно пожеланиями. Да, я все еще не забыл. Наверное, в этот раз я пожелаю тебя, как и все другие разы. Что поделать, если мне больше ровным счетом ничего не нужно? "Как насчет общего ничего?" – Т.Я всегда согласен – Г.