"Друг" по переписке моего брата

А правильно ли я поступаю? С этой невыносимо приставучей мыслью я вернулся в реальность. Не скажу, что в моих снах как-то по-волшебному хорошо или уютно, но утро в любом случае было хуже; особенно гадко было то утро, которое начиналось настолько рано, что казалось ночью. К этому еще прибавлялась неуверенность: вдруг Илья, ученый моим обманом, не придет и в этот раз я окажусь в неловкой ситуации? А если я его и увижу и подойду, что мне сказать? Или вовсе не приближаться, а просто со стороны поглядеть? А вдруг Илья не свои фотографии присылал – как я его тогда узнаю? А если все-таки ему признаться, что то были не мои фотки, что он сделает? И как дальше все пойдет? Разозлиться ли парень или посмеется? Разочаруется и мне влетит, или он просто уйдет и все закончится, как будто и не начиналось? И как мне поступить, если он захочет общаться с Витей так же, как и с Никитой? И чем все в итоге закончится? Он ведь не станет вторым Гресевым? Или, может, даже хуже Гресева?.. Я перевернулся на бок, надеясь тем самым избавиться от назойливых истерических метаний, и уставился в окно. Уже рассветало. Наконец-то я просыпался утром, именно светлым утром, а не ночью. Теперь я нашел причину своего гадкого настроения – мой организм не любил вставать в непробудную рань, когда на улице было темнее, чем на дне Марианского желоба. Надеюсь, с наступлением весны окружающий мир покажется менее отвратительным. "Мне не важно, как ты выглядишь: я же общался не с внешностью, а с тем, кто за ней". И что делать при таком раскладе? Переписываться – дело одно, но если я его буду встречать каждый день в университете, что мне делать? Хм, а что мне мешает продолжить вести себя так же, как и прежде? Страх? Нерешительность? Или косые взгляды? Посмотрите, наш тихоня Витя Лисиц завел себе очередного знакомого! Сначала Гресев, теперь этот плейбой!.. Даже думать противно, о чем еще могут начать шептаться. Да и в конце концов, он все тот же злыдень, каким предстал передо мной в первые дни, и то, что я с этим примирился, ничего не меняет в его характере… Да и все это так подозрительно. Мы уже довольно долго переписывались, он присылал свои фотографий, и я даже, о боги, разглядывал их, но это не приносило результатов – я так и не увидел парня вживую. Несколько дней я целенаправленно пытался различить его внушительные габариты среди толпы студентов, вываливающих после занятий на улицу, (мне это казалось не таким уж и трудным), но, сколько бы я не старался, я терпел фиаско. Будто он был невидимкой или перемещался не по земле, или вовсе не посещал этот университет, или слал мне не свои фотографии. С каждой секундой мной овладевали все новые и новые сомнения – вдруг я умудрился наткнуться на точную копию Гресева и потерплю очередную неудачу?.. Слишком высокая, зашкаливающая концентрация вопросов для одного утра, я скоро сойду с ума от излишней опасливости и неопределенности, если сейчас же не прекращу волноваться. Лучше спуститься поесть – после еды всегда слишком хорошо, чтобы париться из-за мелочей жизни. Или мне, как я это делал всегда, просто никуда не пойти, придумав очередную отговорку? Думаю, для него это не станет сюрпризом... Внизу вовсю кипела жизнь, и это было слышно уже с порога моей комнаты. Но не доносилось привычных звуков спора и громыхания кастрюль со сковородками, не слышно было оров и хрипов... В зале работал телевизор (что уже было крайне подозрительно!), кто-то вопил из ванной, чтобы не баловались с водой на кухне, по лестнице бегали стада мамонтов… На самой кухне была тишина, непривычная тишина. Только я открыл дверь, в комнату ввалился Савва и чуть не сбил меня с ног. Его глаза бешено метались от меня к лестнице, будто он ожидал, что вот-вот кто-то бесспорно страшный по ней поднимется. - Хорошо, что ты уже встал, - кивнул он, смотря даже не на меня, а сквозь меня, что-то тщательно обмозговывая. Мальчишка был подозрительно обеспокоен и взволнован этим утром, что никак не вязалось с его обычной квелостью. – Неожиданно нагрянул дедушка, злой такой, вот все и получили... Интересно, и чем они смогли разозлить такого спокойного человека?.. К сожалению, все мои предположения выходили за рамки реальности и оставалось лишь спуститься и все разузнать самому. В кухне пахло чем-то горелым, на столешницах, шкафах, кухонных приборах красовались разного размера и происхождения пятна, вода, уже заполнившая раковину доверху, стала Ниагарским стекать на пол – вот как встретило меня это утро. Довершением сей чудной картины был стол, почему-то лежавший ножками вверх, и к одной из этих ножек был с виду довольно крепко и надежно привязан Макс. Он глянул на меня обрадованными и преданными глазами, с какими обычно встречают собаки после долгой разлуки, и радостно замычал в полотенце. - Что тут произошло? – еле смог выдавить я из себя, поспешно выключая воду. Я не мог поверить в реальность происходящего – до такого брат с нянем еще никогда не доходили! – и списывал на то, что все еще не проснулся и просматривал свой самый странный сон. – Где Денис? - Вот он, - послышался настолько пугающий голос, что мне на мгновение померещилось, будто он доносился не с порога кухни, а прямо из потустороннего мира. Будучи интровертом, отец злился редко, но когда он это делал, никому не приходилось сладко, никто не уходил помилованным. Мне даже сравнить не с чем было эту всеразрушающую злость, которая уже нашла выход на несчастной кухне, на многострадальном Максе и скоро найдет и на Денисе, полностью беззащитном в данной ситуации. – А теперь мне с вами нужно серьезно поговорить. Никто в нашей семье не любил эти "серьезные разговоры", потому что ничем хорошим они не начинались, а тем более, не завершались. Двое взрослых мужчин поежились и обреченно переглянулись между собой, ожидая кульминации всего это ужасного действа. Рядом с Сергеем Сергеевичем даже они чувствовали себя ничтожными; нам же с Саввой оставалось лишь не отсвечивать, дабы не подлить масла в огонь. Савва поспешил отойти от всего этого подальше, к подоконнику, делая вид, будто его интересовала обстановка за окном. Денисова попытка сделать то же самое ничем дельным не окончилась – отец по-прежнему крепко держал его за шкирку; Макс, связанный и немой, был в самом плачевном положении. Меня же, слава всему всемогущему, как будто вовсе не замечали. - А теперь о сути дела, - начал отец своим обычным тоном. – Сколько раз я вам говорил все делать вовремя? - Но... - попытался влезть Денис, но одного взгляда отца хватило, чтобы он замолчал. Было очень глупо пытаться влезть в его гневный монолог. -Разве я не говорил, что ко всему нужно подходить ответственно, не говорил, что за вашей безалаберностью последует неминуемое наказание? Ни разу, хотите сказать, не предупреждал, что рано или поздно вы, потеряв бдительность, окажетесь в щекотливой ситуации? Сколько вам лет? – Сергей Сергеевич выдержал паузу, но никто так и не посмел раскрыть рта. – За тридцать. А порой кажется, что вы хуже десятилетних детей. Мне стыдно за вас, что вы до сих пор не научились отвечать со свои слова, поступки и последствия. Молчание. Да и сказать тут было нечего. Никто не поднимал глаз, пристыженно смотря в сторону – видимо, отец заговорил именно о том грешке, который имелся за душой каждого из нас и за который каждому было неловко. Пусть и не мне конкретно предназначались его слова, но свой укол совести я получил. - На протяжении полугода мне каждый месяц приходили уведомления о том, что вы не платите за квартиру: за свет, за воду, отопление. Но, вроде, жили вы нормально и особо не тужили. – На последнем предложении Сергей Сергеевич сделал акцент, будто показывая, где мужчинам стоит уловить подтекст. Странное ощущение потерянности приходит, когда ты не в курсе дела. – Но тут вчера в почтовом ящике я нахожу счет за эти полгода, да еще с комиссией за задержку. – Спокойно, даже равнодушно, дошел отец до сути. - Но это же пустяк, - наивно влез Савва, еще, видимо, не до конца уяснивший, что, раз отец о чем-то заговорил, пустяком это быть не может – у него нет времени на мелочи. Тем более, насколько мне известно, приехал он ближайшим рейсом из другого города, если не из другой страны. Тут нечто большее, чем обыкновенный воспитательно-бытовой разнос, даже деньги были не при чем. - Я не знаю, как вам это удалось, - он обвел кухню взглядом, - и выяснять не собираюсь. Пока. Но если еще что-нибудь подобное произойдет, мне придется придумать нечто более изощрённое, чем то, что вы испытали сегодня. – На этих словах его выражение лица стало еще суровее, а глаза будто еще сильнее ожесточились. – А теперь завтрак. Я голодный как африканский слон. И эта фраза знаменовала окончание всех серьезных разговоров, и, казалось, облегченно вздохнула сама кухня. Савва осторожно, словно до сих пор находился в одной клетке с разъяренным тигром, подошел к отцу и отвязал того от ножки стола; Денис напустил на себя вид великой хозяйственности и начал неуклюже убирать воду с пола, а я, как единственный вышедший из воды сухим, направился к холодильнику – завтрак никто никогда и ни при каких обстоятельствах не отменял. Все еще возмущенный возмутитель нашего обычного утреннего беспорядка ушел к телевизору, тем самым давая все хорошенько обдумать и понять. Я ничего не понимал. Как и сказал Савва, деньги в этой ситуации действительно были пустяком, поэтому логично будет предположить, что отец сейчас явно что-то недоговаривал. Денис с Максом, очевидно, натворили нечто, судя по реакции Сергея Сергеевича, ужасное, но за пределами дома и нашего веденья, и именно за это "нечто" получили нагоняй. И счет за квартиру был следствием действий этих двоих, с чего начинал отец... В любом случае, раз это "нечто" не было объявлено всем, значит, его всем знать и не обязательно, следственно, волноваться – тоже. Мы уже все собрались за столом, и завтрак пошел так, как он всегда идет по утрам, только я будто не тут находился. Меня не переставало поражать осознание того, что теперь я не мог не пойти на встречу с Ильей просто потому, что стану подходить под описание того типа людей, за которых отцу становится стыдно. И вдвойне обидно ему будет, если таким человеком стану именно я. Такое ощущение, что судьба лучше кого бы то ни было знает, в какой момент и в чьем лице озвучить слова совести. День, как пошел с утра под откос, так ему и не хватило тяги вернуться на отметку нормы: и погода была ненормально жаркая (в последние годы она всегда ненормальная во всех планах), и люди, как выброшенные на берег рыбы, помирали от этого, чем в рамках стандартного утра раздражали больше привычного. И на дороге гоняли как бешеные. Весеннее обострение, никак по-другому я не мог обосновать столь резкий переход от зимней меланхолии к летнему озорству. Первые пары пребывали именно в той кондиции, когда и без того вымотанные за ночь студенты бросили все попытки хоть как-то участвовать в ходе лекции и без стеснения спали на партах. Я понимал, что мое появление в аудитории хоть как бы оживило сонное царство, но идти куда-либо у меня не было никакого желания, поэтому я медленно шагал по территории университета, ни на чем особенно не сосредотачивая свое внимание и ни о чем конкретном не думая. Народа было никого, не считая парня, который расположился на лавочке именно так, чтобы занять на ней как можно больше места. Вокруг него было разбросанно множество баллончиков со всевозможной краской, на стене – что-то яркое, замысловатое и совершенно нечитабельное, вся одежда у него красовалась в разноцветных каплях и мазках, но сам незнакомец старательнейшим образом делал вид, будто не причастен к вандализму и порче казенного имущества. - Вот слушай, - я был достаточно далеко, когда он заговорил, поэтому сначала подумал, будто парень через наушники по телефону разговаривал, но когда он развернулся и посмотрел на меня в упор, всяким сомнениям и места не осталось. – Смотри внимательнее! – на этих словах он поднялся со скамейки и подошел, все также изучая меня и мой, зуб даю, ошарашенный вид. – Что там написано? – так и не дождавшись моего ответа, он воодушевленно продолжил. – Терпение, альтруизм, идеалы, иллюзии, алчность, - и его голос начал мрачнеть с каждым словом все больше, - высокомерие, отрицание, предвзятое отношение, неравенство, равнодушие, жестокость, придирки... Как это удивительно умещается всего лишь в одно слово! Оно, конечно, написано задом наперед, вверх ногами и на латыни, но ты поймешь! Правда, здорово? Недавно эта идея пришла в голову, и пусть теперь мое творение только посмеют назвать вандализмом! Я не нашелся, что сказать, потому что масштаб и глубина мысли сбежавшего с факультета иностранных языков философа-прогульщика поистине завораживали, как и смысл его, лишь с первого взгляда, мазни. - Мда, хороших людей совсем не осталось, - продолжал он размышлять. – Только проявишь доброту или поверишь кому, а в это уже никто не поверит; обязательно найдутся те, кто растопчет все прекрасное и такое в наше время редкое в человеке. Еще и в лицемерии обвинят или подлизой назовут. Добрым в наше время быть не то, чтобы невыгодно, скорее уже просто опасно. Он будто и не со мной вовсе разговаривал – все смотрел на свою работу и больше ему собеседников, кроме себя, казалось, и не нужно было. Видно, после сессии парень окончательно свихнулся. Я аккуратно, без лишних и резких движений просочился мимо столь загадочного парня, который, впрочем, даже прощального взгляда на меня не кинул. Такие открытые и простые люди, которые с легкостью могут заговорить с незнакомцем на улице, всегда поражали и ставили меня в тупик – я совершенно не знал, как с ними себя вести. Хотя, я в большинстве случаев общения с любыми типами людей не знал, что нужно делать и что говорить, при любом контакте я чувствовал себя будто не в своей тарелке. Едва ли не в этом причина моего необщительного характера. Приближалась физика с Александром Андреевичем, лекции которого пропускать не следовало – себе потом выходило только хуже. Так как я уже практически окончил МИФИ, занятия в МГУ были для меня чем-то вроде повторения и закрепления, а в этом были свои прелести: когда уже большую часть знаешь и понимаешь, ты смотришь на физику с другого ракурса – она в самом деле становится интересной, а не состоит лишь из страшных формул, законов и километровых расчетов. Но открытие новых глубин Александр Андреевич решил отложить и дал нам самостоятельную работу, а сам куда-то ушел, прикрываясь срочным совещанием. Неудивительно будет увидеть его в столовой, попивающим кофе в компании других преподавателей. Группа всегда делилась в такие моменты счастья на две части: тех, кто все делает, и тех, кто всю пару валяет дурака, а потом списывает. И впервые Виктор Лисиц примкнул к компании лодырей, и это было лишь для того, чтобы зависнуть в очередной переписке. Илья Ты ведь точно придешь? Никита Да, точно Илья И точно ты будешь именно на станции метро Каширская? Никита Ну конечно! Илья Знаю я тебя! И он действительно знал, что если точно и ясно не прописать план встречи по шагам и не упомянуть все до самых незначительных деталей (например, не уточнить место), я обязательно найду лазейку, а там и до отговорки недалеко. Но каждый раз он что-нибудь да упускал из виду. Илья И приедешь ты в условленное время, не раньше и не позже? Никита Да-да. Ты напиши сразу все волнующие тебя вопросы и не мучайся:Р Илья Так как это станция с пересадкой, не прождем ли мы опять друг друга на разных ветках? Никита Ни в коем случае больше такой оплошности не повториться! Илья И телефон будет включен? Никита Вроде, на сей раз он заряжен хорошо. Правда, не уверен еще, как сеть будет ловить под землей Илья И не уснешь? Никита Я выспался Илья И отмазок больше никаких не будет? Никита Скорее, причины, почему я не смогу прийти – от них мы не застрахованы Илья Что отмазки, что причины – одна байда Никиты Отмазки придумывают заранее, потому что не хотят что-то делать, а причины – это внешние обстоятельства Илья Ладно-ладно, не заводись, а то, похоже, это чья-то больная тема:Р Много, смотрю, думал об этом:Р Никита Я много о чем много думаю Илья Особенно о том, о чем потом придется оправдываться:Р Никита Мне кажется или тебе просто нечем сейчас заняться, кроме как всякую ерунду выдумывать? Оо Илья Я попал в десятку:) Никита Иди ты в пень Илья Я-то пойду, ты только окажись в четыре часа дня в центре зала зеленой Каширки:Р Никита Вот и окажусь Прочитано, но не отвечено. Кажется, Илья на этот раз взял во внимание все – даже отсек вариант, что в метро я могу спуститься в четыре часа утра. Правда, он не указал дату, в очередной раз оплошав, но на этот раз я не буду к этому придираться и приду – настало время прекращать бегать и окончательно уже все прояснить. Метро, как и весь общественный транспорт, вызывало у меня отвращение и дикое, порой невыносимое, желание все тут подорвать и отчистить место для чего-то нового и лучшего. Концентрация зловонных запахов, боли, ненависти, адской жары, спешки и безразличия; больше нигде не встретишь такого разнообразного народа, от чьей непредсказуемости порой становилось страшно. Метро, правда, удобная штука, чтобы спрятаться от бомбардировок… равносильно как и для взрыва бомбы внутри. Я уже смирился с тривиальной антисанитарией, но от ассоциации, что каждый раз я вхожу в какую-то вонючую бойню для скота, отделаться у меня еще не получилось. Однако не эта композиция выводила меня из себя больше всего, а вид музыкантов, безногих, стариков и беременных при детях – всех поголовно с протянутой рукой. И злость накатывала не от их потрепанного и убогого внешнего облика, а от их плачевного положения, безвыходности в глазах. И как в такие моменты я ненавидел тех, кто доводит людей до такого состояния, когда им ничего больше не остается, кроме как стоять в людном и равнодушном метро, прося милостыню… И люди просто шли мимо, как будто то, что происходило вне их более или менее прекрасного мира, их не касалось совершенно: кто отводил глаза, кто находил себе срочное дело в телефоне или интересный момент в книге, а кто-то уже привык настолько, что гордо дефилировал мимо. Сам я чувствовал себя виноватым, что рассуждать и обвинять окружающих мог красиво, когда как сам ничего не делал. Да и что я могу сделать прямо сейчас? Мне всего шестнадцать лет, в карманах у меня, несмотря на всю обеспеченность семьи, никогда не было густо, да и времени у меня тоже не навалом... Себя я тоже ненавидел, что, подобно всем остальным, также искал оправдания своему безучастию. Из-за столь занимательного разговора с самим собой, я неосознанно оказался на нужной станции. И только до меня дошло, что я еще никогда не был так близок к этому загадочному Илье, что вот-вот все между нами решится раз и навсегда, меня охватил какой-то ужас перед неизвестным – я банально растерялся. Или напугался, что все пойдет не так, как бы того хотелось... Меня несколько раз сильно толкнули и покрыли отменным трехэтажным русским матом, а я все стоял, будто вкопанный, ломая голову, что делать дальше. Как же было просто общаться за занавесом Интернета, и как это было неудобно в реальной жизни! Так, лучше мыслить здраво и логично. Илья не знает, как я настоящий выгляжу, так что первым, кто сделает шаг навстречу, должен быть именно я. Но сколько бы я не вглядывался в толпу, парня с фотографий я выцепить не мог... И тут звонок. Если он надеялся по движению за телефоном меня найти, то он сильно разочаруется, потому что разговаривал я всегда по гарнитуре. - Ты где? - Я еще не приехал. – Соврал я, между тем жадно, может, чересчур заметно, рыская глазами по залу. Так удачно начал отходить поезд, издавая самый нужный мне в тот момент звук. – Еще станции две, пять минут. И я его нашел – парень стоял у меня прямо под носом! Я не понимаю, почему не заметил его раньше: он был всего в метрах десяти, у соседней колонны, и смотрел в противоположную от меня сторону, как будто полагая, что Никита выйдет из поезда именно в том месте. Казалось, живой Илья был еще больше, чем на фотографиях: выше меня на голову – точно, и шире меня в два раза, в два долбанных раза! Может, это лишь последствия паники или я какой-нибудь недомерок, но парень определенно не из мелкого десятка. И стоял он точно так, как по моим представлениям и должен стоять: нахально, расслабленно, даже с вызовом каким-то. И со злостью. Не могу сказать однозначно, что ее можно было увидеть, но я ее чувствовал. И злился, насколько я могу судить, парень на себя, что опять поверил мне. Мне нужно было что-то срочно сделать, пока он со злости не ушел: я не мог прийти и просто посмотреть на Илью, словно он зверье какое из зоопарка. Но говорить ему, мол, вот он я, Никита Гресев, к данному моменту ни одна клеточка моего тела не была готова, так что мне срочно требовалась... отмазка. Я сделал шаг. Да, мне было безумно страшно идти на реальный контакт с таким человеком, как Илья, но если наплевать на все последствия и просто податься течению, страх уходил. Не совсем, но глубоко. А если еще думать, что я сейчас отмучаюсь и больше с Ильей никогда не встречусь, становилось даже весело – возвращалось то чувство эйфории, которое я получал при предыдущих моих обманах. К тому моменту, когда я был в каком-то шаге от парня, я опять ощущал себя хозяином всего нашего цирка. Я тронул Илью за плечо. Наверное, такие же эмоции – неповторимые и завораживающие своей вещностью – я бы получил, лишь впервые тронув какое-нибудь дикое животное или нечто столь же малодоступное. Парень развернулся, смерил меня ничего не выражающим взглядом и, не уделив моей мелкой персоне никакого внимания, развернулся обратно – как раз прибыл очередной поезд, который по времени должен быть Никитиным. Многое со мной случалось, но чтобы так!.. Я посильнее ткнул плечо Ильи, при этом прокашливаясь. На сей раз я схлопотал раздражение парня во всей его красе – он точно испепелить меня своим взглядом пытался! Собрав всю свою храбрость в небольшой тазик, я заговорил как можно непринужденнее: - Ты же друг по переписке моего брата? – казалось, жалобно пропищал я. Наверняка и вид мой был довольно-таки затравленный. Сначала озадаченность промелькнула на суровом лице химика, а потом его темные глаза (в плохо освещенном помещении и моем скверном положении трудно было различать оттенки) начали излучать сногсшибательную ярость – если я скажу что-то не то, мне не сдобровать. – Никита... эм... попросил меня передать, что он сегодня не сможет прийти! Выпалил я это, не задумываясь, поймет ли Илья хоть одно мое слово из-за шума уходящего поезда. "А теперь я делаю шаг в сторону, - раздавал я сам себе инструкции, прекрасно понимая, что без них обязательно запутаюсь и налажаю, - поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и шагом марш сматываюсь отсюда... И не оборачиваюсь, главное, не оборачиваюсь..." Мне повезло как голливудскому актеру, и я сразу заскочил в поезд, который через полминуты унес меня с Каширки. Я очень надеялся, что только что положил конец всем своим душевным терзаниям и теперь заживу по-старому спокойно, пусть и скептическая моя сущность уверенно заявляла, что все самое интересное только что началось.