"Друг" по переписке моего брата

Раньше я думал, что мир – это борьба, ожесточенное сражение между представителями одного вида, по сути, братьями, за самый большой участок, за самый лучший кусок, за самого лучшего партнера, за самый яркий луч солнца. И я боролся, потому что от рождения мир мне ничего не дал, а все, что было, забрал. Мир был против меня, и я отвечал ему тем же, той же агрессией, тем же равнодушием и безучастностью. И не важно, кому конкретно – я отвечал всему миру, я мстил ему за то, как он со мной обошелся. Все равно, кто являлся козлом отпущения в этом деле. Но у меня на протяжении всей моей сознательной жизни (а наступила она раньше, чем мне хотелось бы) из головы не выходят слова бабушки, ставшие для меня в извращенном понятии кредо: "...любовь. Защищай ее, и она защитит тебя, защитит все, что тебе дорого, защитит все. Но любовь – это твое, нельзя делать из этого шоу или роскошь. Да, ценность, но не машина и не новые часы от известного бренда, не то, чем ты хвастаешься, не то, о чем ты кричишь. Потому что защищаешь, не даешь доступа к твоей любви – они обязательно выскажут свое мнение, позавидуют и собьют тебя с толка, пусть и неосознанно. Твое. И это крайне хрупкая штука, ее ведь даже ощупать нельзя. Зато я знаю, как сделать ее самым прочным материалом, на который можно возложить мир и спокойствие – сделать так, чтобы любил каждый." А в извращенном понятии потому, что любовь моя была очень маленькая, но концентрированная. Она вся помещалась в стенах моего дома. Мама и брат. До недавнего времени, это было все. - Что такое любовь? – спросил я однажды у Вити, когда неожиданно все темы для разговора закончились. Он ответил не сразу, долго всматривался в мои глаза, будто пытаясь понять, хочу я действительно услышать его мнение или прошу потрепаться на очень широкую тему. - Выживание, - он часто отвечал невпопад и совершенно некстати, его игра в ассоциации меня порой до глубины души поражала или заставляла долго смеяться. Но это была его ассоциация, странная, будто нечеловеческая, но так мне был более или менее понятен ход его мыслей. – То что, объединяет эгоистичных тварей. Ну, нас. Мы будем делать все, чтобы нам стало хорошо, потому что мы любим себя очень сильно. Очень. Мы яростно защищаем свои шкуры, своя же рубашка ближе, мы сделаем все, чтобы отгородить себя от опасности, накормить себя, обогреть. Если нам плохо, то нас нужно срочно спасать, если плохо всем, мы все равно первые, кому нужна помощь. Мы никогда не признаем свою неправоту, пусть порой и говорим об обратном, потому что гордость любимого самого себя не позволяет. Мы отстаиваем свои интересы, кричим, плюемся пеной, когда защищаем гордость, плачем, потому что нас обидели. Не обиделись, а обидели. И обидели любимого – самого себя. Говорил он это сначала спокойно, а потом все сильнее заводясь, с ненавистью, отвращением, будто ему самому было неприятно быть одним из "эгоистичных тварей". Не о той любви я его хотел спросить, если уж на то пошло... Но это было еще не все, что этот парень хотел выудить из своей головы на свет: - Так же получается, когда человек любит не себя. Нет, себя он не перестает любить, ни в коем случае, но даже эта любовь меркнет, когда появляется тот, кого он готов собой от пули загородить, к примеру, или отдать этому человеку самый лучший кусок, или вовсе все-все отдать. Или так же бить в грудь и говорить, что этот человек прав, когда все совсем наоборот и это очевидно. Эгоистичной твари так же горько, что обидели его эгоистичную тварь, все неудачи резко стали общими и такими личными... Мир перестает быть эгоцентрическим, он видит будто родную душу в другом человеке. Любимую душу. Самого себя, того самого человека, которого любит до безумия. Вот, что такое любовь. – Он немного промолчал. А потом уже совсем другим тоном добавил. – Это главная теория, могу еще привести. – И улыбнулся. - А нельзя просто любить весь мир? – какой бы бредовой мне эта идея не казалось, но мне очень хотелось послушать ответ парня. - Конечно, нельзя. – Как само собой разумеющееся отвечал Витя. Говорил он четко, без лишних раздумываний и заминок, как будто долгое время мусолил все эти мысли. – Ты к нему с любовью, со всей душой, а он тебе лицемерно улыбается, использует и бросает. Да и мало, кто теперь верит в искреннюю доброту, все ее изначально за обман принимают, принимают за услужливость. - Но как можно быть счастливым, зная, что несчастен другой? А когда по твоей вине? - Совесть, - тут же ответил Витя, провожая взглядом облака, - она не будет назойливой мухой, она будет медленно действующим ядом, пожирающим тебя кусочек за кусочком. Да, совесть пугает, но это лучше, чем ничего. Если человек не боится закона, то пусть он побоится своей совести, остановится, десять раз подумает о том, что собирается сделать, и сделает правильный шаг. - А если у тебя нет совести? - Есть. У всех есть – это базовый набор любого человека. Другое дело, больше ее или меньше, даешь ты ей полную свободу или держишь в узде, врешь ты окружающим или нет, но вот себе не соврешь – рано или поздно она возьмет вверх. - И что тогда? - Либо ты становишься праведником и заглаживаешь все свое зло добром, либо сходишь с ума. В последнем случае два варианта дальнейшего развития событий: самоизоляция или самоубийство и продолжение своего дела. - Значит, если меня не гложет совесть, даже если я делаю много зла, крыша поехала? - По меркам общества – да, а что ты сам для себя решишь и примешь за правду, его не касается. Главное, чтобы ему не противоречило. В противном случае ты опасен. - Бесит эта договорная система. Давайте-ка соберемся и решим, что считать за хорошо, а что – за плохо, - передразнивая старушечий голос, пробубнил я и невесело, скорее саркастически ухмыльнулся. - Ну да, давайте кидаться на амбразуру – знаем мы участь этих смельчаков, что в одиночку шли против мнения общества. – Лениво говорил Витя. – А все-таки она вертится! И даже круглая, – рассмеялся он, и глянул на меня, проверяя, дошел ли до меня его сарказм. Дошел. - Когда-нибудь, в далеком будущем, кто-нибудь скажет: "Эх, а тот человек был так прав! Он был лучом света в темном царстве, он мог переменить мир, двинуть его в сторону прогресса, и сейчас мы бы жили в лучшем мире, чем этот... Жаль, его тогда упрятали от общества." - Ну все, пора завершать с этими идеалистическими размышлениями, - вставая, сказал Витя. Он помотал головой, будто сам еще не до конца избавился от образов прекрасной утопии, и серьезно посмотрел на меня. – А то еще забуду, как в этом мире жить. Вставай давай, а то обед скоро закончится, а я голодный, как стая волков...