Король Лир

Лир снова висел в темноте подвала замка Бариссиана. На этот раз самого пресветлого дора здесь не наблюдалось. «По понятной причине», — с удовлетворением подумал он. Зато присутствовал его старший сын. Как его? Танос? Лир помнил, что эта рыжая, как и отец, скотина появлялась в пыточной только в те моменты, когда сюда притаскивали его младшего брата — юного Актеона. Вот и сейчас перед ним на полу валялось нагое изломанное тело. Голова мальчика вновь была скрыта плотным кожаным колпаком. Танос опустился в кресло и кивнул палачам. Еще одно новшество. Ранее сыном дор Бариссиан всегда занимался сам. Бил, насиловал и издевался. Теперь все изменилось — Танос отдал брата своим слугам. Они не мешкали, и вскоре юный дор, в своем кожаном колпачке по-прежнему вызывавший у Лира ассоциацию с пойманным соколом, оказался привязан к крепкому креслу с высокой спинкой. Палачи закрепили его руки и ноги. Железный обруч обхватил его шею. Крепко, сразу немного придушивая. Мальчик захрипел и напрягся, выгибая спину, один из палачей ослабил винт, позволяя ему вздохнуть полной грудью, и снова немного прикрутил. Мальчик всхлипнул. — Говори. Это ты помог бежать пленнику, гаденыш? Лир заледенел, понимая что юного дора пытают из-за него. Точнее из-за дора Бьюрефель… А! Гори оно все! Нечего прикрываться — именно из-за него. Ведь именно он, Лир, направлял тело пресветлого дора в момент побега. Мальчик прохрипел короткое «нет». «Молодец, — подумал Лир. — Сознаваться в чем-то было бы настоящей глупостью. Главное, чтобы парень додумался до того, чтобы выставить себя жертвой, а не соучастником убийства отца». От воспоминаний о том, как было совершено это убийство, о том, как дергался и скреб пальцами цепь на своем горле отвратно тощий, похожий на насекомое, дор Бариссиан, снова накрыла короткая волна дурноты, и Лир постарался отогнать от себя картины, которые то и дело вставали перед его внутренним взором. Не поверив или просто не пожелав слышать брата, Танос кивнул, и палачи засуетились вокруг пыточного кресла, подготавливая свои инструменты: щипцы, иглы, прихотливо изогнутые лезвия. — Не калечить, — тихо приказал Танос. Потом подумал и добавил: — И личико не подпортите. Еще, может, пригодится. Один из палачей кивнул и ухватил мальчика за кисть левой руки. Юный дор забился и закричал, когда игла вошла ему под ноготь. И кричал так до самого конца. До тех пор, пока все его изящные пальцы не оказались украшены столь страшно. — Тебе больно, Актеон? — Да. Не надо… Брат… — Все зависит от тебя, маленький. Стоит только сознаться. — Я никому ни в чем не помогал. Он… ударил меня. По голове. Лир перевел дыхание. Мальчишка пошел по самому верному пути. Осталось только выдержать боль. Такая мелочь… Лир скривился. Смотреть на то, как страдает этот трепетно беззащитный, тонкий, как струна, юноша было невыносимо. — Не желаешь говорить правду? Понятно, — взмах руки, и палач согнулся перед Таносом в поклоне. — Раз моему братцу все равно уже больно — прямой смысл использовать это, — Танос кивнул, и палач направился к полкам у стены. — Я давно собирался заняться твоим воспитанием, Актеон. Младший сын в семье должен быть покорным. Он должен помнить свое место. Отец от тебя кое-чего добился, но слишком рано выдал замуж, а идиот-муженек разбаловал тебя. Замуж? Мальчика? Лир покачал головой. Мечта любого гея — равноправие и толерантное отношение общества к однополым парам в этом мире выглядели как-то так, что делалось сильно не по себе. Танос тем временем продолжал: — Удачно, что он умер так рано, завещав тебе все, что имел… Теперь его земли — мои. А ты снова дома, и я могу продолжить начатое отцом. Боль и секс — идеальное сочетание. Палач вернулся, неся перед собой крупный продолговатый предмет. Возможно тот самый, который… Лир сглотнул, вспоминая мучения дора Бьюрефельта. Показав фаллос Таносу и дождавшись его удовлетворенного кивка, палач присел на корточки у кресла, к которому был привязан юный дор, и принялся пристраивать… Лир только сейчас осознал, что сиденье кресла имеет дырку. И что через нее здоровенный каменный фаллос можно протолкнуть внутрь тела человека, сидящего на нем. Мальчик кричал. Второй палач удерживал его за бедра. Первый сопел и заглядывал под кресло. — Прекрасно, — сказал Танос, потирая руки, и Лир за один этот жест возненавидел его даже больше, чем до того дора Бариссиана. — А теперь продолжим. Пит, ты выступишь палачом. А ты, Мирт — любовником, — Танос осклабился, глядя на брата. — Пит будет пытать, а Мирт — трахать тебя игрушкой и дрочить твой член. До тех пор, пока ты не скажешь правду. Или не кончишь… — Лучше убей меня. Слышишь — убей меня! — И какой мне в этом смысл, Актеон? Ты всегда был слишком глуп, чтобы понимать столь очевидные вещи. Если ты умрешь, кто же станет меня развлекать? А потом ты еще можешь принести пользу. Ты еще молод, к тебе еще продолжают свататься… Пройдет время траура, и можно будет подумать о новом браке… Земли твоего муженька стали прекрасным дополнением к нашему лену. Как могли бы стать земли дора Бьюрефельта. Но ты его отпустил, гаденыш! Отпустил в тот момент, когда отец уже почти добился своего. И теперь заплатишь за это. — Но я не отпускал. Он сам… — Да мне, на самом деле, все равно, — отрезал Танос и откинулся на подушки. — Я зол. И это достаточный повод. Продолжайте! Палачи оживились. Первый загремел какими-то железками на столе, а второй вновь опустился на корточки и взялся за основание игрушки, которая по-прежнему распирала мальчика снизу. Лир заскрипел зубами в бессильной злобе. Пытки продолжались еще долго, постепенно превратившись в жесткую групповуху. Актеон, как ни упражнялся на его члене Мирт, так кончить под пытками и не смог. Тогда его отвязали от кресла и начали пользовать, словно он был не живым человеком, а резиновой куклой. Сколько раз за это время Лир поклялся себе отомстить мучителям юного дора, не помнил он сам. Он рвался, памятуя о том, что раньше эти его усилия к чему-то да приводили, пытался кричать, хотел сделать хоть что-то, но закончилось для него все лишь после того, как в пыточную вошел бородатый маг. Этот мерзкий тип, прищурившись, осмотрел увиденную картину — оба палача в этот момент натягивали уже закровивший анус мальчика сразу на два своих члена, лениво пошлепывая его расслабленными ладонями по бедрам и ягодицам и приговаривая мерзкие пошлости. Потом перевел взгляд на Таноса, который развалился в кресле и дрочил себе. А после поднял глаза и в упор уставился прямо на Лира. И тут же что-то будто лопнуло у того в голове, закружилось и, стремительно вращаясь, понеслось куда-то вниз, так что желудок Лира уперся ему чуть ли не в горло, а после отхлынуло, словно волной выкинув прочь. Лир очнулся и замер, пытаясь унять грохочущее сердце и успокоить дыхание. Со страхом двинул рукой… Тело слушалось его. А значит, он все еще был в мире дора Бьюрефельта и мог отомстить. Прекрасно. Лир приоткрыл глаза. Он по-прежнему лежал на земле, но уже на какой-то поляне у догорающего костра и на расстеленном плаще. Да и вокруг была не дождливая ночь, а солнечное утро. Проклятье. Это ж надо было так удариться, чтобы… Лир приподнял голову и осмотрелся. Неподалеку от него мощно храпел какой-то здоровенный лысый тип. Его пузо с каждым вздохом поднималось к голубым небесам, разинутый рот, обрамленный кучерявой каштановой бородищей, издавал рулады такой мощи, что вокруг, похоже, попряталось все живое. Громадные ручищи раскинулись, и правая лежала почти что в угольях. Но все это никак не мешало здоровяку дрыхнуть так сладко, что Лир ему истово позавидовал. Сам он уже и не помнил, когда спал нормально — без сновидений, которые заставляли его просыпаться в холодном поту и с черной ненавистью к Гомо сапиенс как виду. Лир сел, стараясь не шуметь, и тут же наткнулся на внимательный взгляд. На поляне он и его храпливый сосед были не одни. Чуть в стороне расположилось еще несколько мужчин, облаченных в крепкие кожаные доспехи. Мечи в ножнах лежали так, чтобы было удобно схватить их в любой момент. Сомнений не было — солдаты. И солдаты опытные. Лир кивнул им, на всякий случай улыбнувшись максимально дружелюбно, и вновь перевел взгляд на храпуна. Тот, словно почувствовав это, зачмокал, завозился и вдруг уставил на Лира пронзительные, словно два буравчика, голубые глазки. — Здоров. — И тебе не кашлять, — настороженно ответил Лир и замолчал. — Как башка? Лир пощупал — и на лбу, и на затылке зрели здоровенные дули. Однако в голове было ясно, окрестности не кружились, не двоились и не норовили съехать набок. Череп дора Бьюрефельта и правда оказался удивительно надежным хранилищем для его содержимого. — Жить буду. — Главное, чтобы регулярно, — заржал толстяк, почесал свою то ли лысую, то ли бритую башку и, кряхтя, начал подниматься на ноги. — Сейчас пожрем, и ты, Бьюр, все объяснишь. Драконовы боги! Не каждый день мне доводится найти бла-ародного дора, который валяется, как кусок дерьма, под дождем на земле своего врага. Да еще и с таким украшением на шее. Бородач кивнул, и Лир скосил глаза на длинную цепь, которая мирно лежала рядом с ним, по-прежнему заканчиваясь булыжником. Мда. Из услышанного вытекало сразу несколько выводов. Во-первых, храпун, которого Лир не знал, его самого помнил прекрасно и даже назвал по имени. Во-вторых, судя по тому, как он с ним говорил, они не просто знакомы, а вполне себе дружны. Похоже, наступало время заводить песню про амнезию… Опасно, но, с другой стороны, он хоть что-то, наконец, узнает. На завтрак был хлеб, который бритоголовый нарезал толстыми ломтями, прижимая краюху прямо к своему объемистому животу, и холодное мясо — щедро присоленное, а потому чертовски вкусное. Запили это все водой из соседнего ручья. Лир вздохнул блаженно и откинулся на плащ, на котором проснулся. К здоровяку подошел один из солдат. На согнутой в локте руке у него сидела крупная серая птица, очень похожая на сокола. Ее спрятанная в кожаный колпачок головка вновь напомнила Лиру мальчишку в подземелье дора Бариссиана, и он скрипнул зубами. Переговорив с солдатом, бритый окликнул Лира: — Надо двигать. Здесь становится опасно. Дорóгой расскажешь. Ты как? На сариме усидишь? Или мне тебя, как девицу, перед собой в седло сажать? Эти самые местные саримы более всего походили на земных лошадей, отличаясь лишь тем, что вместо привычного лошадиного хвоста имели что-то вроде хвоста собаки или, скорее, льва — сильное, гибкое и с кисточкой на конце. Да и зубы у них во рту говорили о том, что твари отнюдь не травоядны. В остальном… Лир вздохнул и решил, что лошадь — она и в Африке лошадь, и с кряхтеньем поднялся. Все было вполне ничего. Голова болела, но по-прежнему не кружилась. Можно было ехать. Вопрос: куда? Седлая выделенного для него сарима, он попутно отметил, что и в этом, чуждом мире, сбруя и седло были, по сути, точно такими же, как и в его родной конюшне на спортивной базе. Затянув подпругу и одновременно придушив собственное волнение, Лир наконец-то решился спросить толстяка о том, что следовало узнать в первую очередь. — Кто ты и откуда меня знаешь? В ответ этот здоровый, как медведь, мужик уставился на него с таким по-детски откровенным изумлением, что Лир не выдержал и прыснул. Бритоголовый неуверенно улыбнулся в ответ и вдруг тоже захохотал. — Ну ты, Бьюр, даешь. Я ж было и правда… — А я и правда, — Лир уже без смеха взглянул в лицо своему спасителю. — Били меня сильно. Все из башки… выбили. Ты… Ты ведь мне не враг, а? Надеяться, что друг — слишком уж хорошо было бы. Но хоть не враг? Толстяк выпустил из рук заброшенное было на спину сарима седло, которое, естественно, тут же съехало и шлепнулось на землю, и разинул рот. — Я не шучу, — подтвердил Лир. Здоровяк опять помянул каких-то неизвестных Лиру богов, соединив их в причудливых позах, а потом сделал шаг к Лиру и вдруг обнял его, прижав к своей широкой груди. От него пахло потом, кожей и дымом костра, но почему-то запах этот показался Лиру родным. Спроси его, и он бы ответил, что так пахнет надежность. Бритоголовый постоял так немного, а потом заговорил. И Лир чувствовал, как звуки, которые рождались в его объемистой груди, словно на виброрежиме отдавались где-то прямо у него самого в сердце. — Меня зовут бла-ародный дор Окинус Торефельт. Я твой сосед. И здесь я из-за тебя. Искал, видишь ли. И вот — нашел… И знаешь, хоть твоя жена считает иначе, Бьюр, я тебе — точно не враг. Лир отстранился, изучающе глядя в лицо «бла-ародному дору». Вспомнились Стругацкие, барон Пампа, и Лир невольно заулыбался. — Дор Окинус… — Оки. Ты звал меня Оки. Лир кивнул. — Оки. Открою тебе страшную тайну: я ведь и жену свою тоже… не помню. На лице здоровяка выразилось еще более всеобъемлющее и полное изумление. Он отступил в сторону и жестом, как видно, характерным для всей обитаемой вселенной, почесал в затылке. А после вдруг усмехнулся. — Не переживай, Бьюр. Если кто и сможет тебе помочь что-то вспомнить, так это твоя уважаемая супруга, дай ей бог здоровья, счастья и миролюбия. Последнего можно побольше. Подняв седло, он вновь уложил его на спину своей гнедой лошадки-сарима — поверх уже расстеленной попоны и потника. Лир тоже продолжил седлать свою коняшку — низкорослую, но наверняка выносливую и быструю. — Мы поедем… домой? Ко мне, я имею в виду. — Нет, Бьюр. Ко мне ближе. Да и дорога не так опасна. Тебе надо прийти в себя. Отделаться от этой дряни на шее. А мне — лазутчиков разослать. Если ты вдруг и это забыл, твой дом уж пару-тройку недель как в осаде. Пресветлая дора Фрейя — супруга твоя — держит оборону надежно. Крепость неприступна, а провианта и воды там вдосталь. Так что беспокоиться тебе пока не о чем. Да и тот факт, что ты сбежал — кстати откуда? — их притормозит. — Я был в гостях у дора Бариссиана. В подвале, — Лир тряхнул своим камнем на цепи, а Оки кивнул, словно убеждаясь в своих подозрениях. — Мне помог ливень с потопом и какая-то рыжая девица. Так, глупец, ее имени и не спросил… — Бариссианы — все рыжие. Так что не больно-то в помощь… Но это ладно — потом разберешься. А то, что дор Бариссиан вконец обнаглел… — Оки покачал головой и потуже подтянул подпругу. — Ладно. До дома моего доберемся. С цепи тебя спустим, — Оки радостно хрюкнул в ответ на собственную шутку, — отмоем, накормим, напоим… И сядем думать и рассуждать. — Да, — кивнул Лир, забавляясь. — Почему бы двум бла-ародным дорам не выпить ируканского и не порассуждать? — Такого не держим, — совершенно серьезно возразил Оки, — а вот лучшим винцом из подвалов Горного аббатства угощу, так и быть. Да и жена моя бла-ародная дора Хильда и наши девочки тебе будут рады. Лир кивнул, вновь усмехнулся на слово «бла-ародная» в исполнении Оки и легко вскочил в седло. Дор Торефельт пришпорил коня, Лир послал своего ему вдогон. Следом двинулись солдаты. Их кавалькада, как отметил Лир, двигалась все время в обход, избегая торных дорог, брезгуя даже более или менее натоптанными тропами. Похоже, Оки знал здешние места, как свои пять пальцев. И, пользуясь этим, уводил своих людей и Лира вместе с ними с земель дора Бариссиана самыми тайными путями, какие только имелись. И преуспел. Несколько раз они слышали неподалеку голоса, топот копыт и звяканье стали, но встречи с отрядами, которые явно разослал на его поиски Танос Бариссиан, все-таки удалось избежать. А после того, как отряд перебрался через неширокую, но быструю реку, Оки и вовсе вздохнул с облегчением. — Все. Теперь мы на моей земле. И только пусть эти суки попробуют сюда сунуться. Еще через час дорога привела их под стены небольшого, но даже на вид крепкого и ухоженного замка. Один из солдат свистнул. Со стены ответили, и вот уже загремели цепи подвесного моста, а после поползла вверх решетка, прикрывавшая проем ворот. — Ну, вот мы и дома, — сказал дор Торефельт и хлопнул Лира по плечу так, что тот покачнулся в седле, а его коняшка, кажется, немного присела. Для начала Лира отправили к кузнецу, который ловко избавил его от ошейника и цепи. Оставлять их в мастерской Лир отказался и уволок с собой — на крепкую память. В комнате, которую ему отвел Оки, его ждала горячая ванна и свежая одежда, разложенная на кровати. Вскоре он уже был отмыт до скрипа и чисто выбрит. Ловкий мальчик-слуга, отчаянно смущая Лира своим присутствием, помог ему одеться, а после расчесал и заплел все еще непривычно длинные черные волосы пресветлого дора в тугую косу. Лир потянулся из кресла, в котором сидел, вперед, к небольшому зеркалу, и уставился на себя. Из чужих глаз — темных, почти черных — на него смотрел… он. В этом сомнений не было. А вот все остальное, начиная от косищи длиной до талии и заканчивая горбатым крупным носом, высокомерно сложенными губами, густыми прямыми бровями и всем прочим — было совсем чужим и странным. Лир скорчил себе рожу, повел плечами, потянулся, изгибая спину, и улыбнулся счастливо. Пора было спускаться вниз — к накрытому в честь приезда гостя столу.