Лучшая сделка в моей жизни

— А почему именно газеты? В интернете полно сайтов с вакансиями, — я сложил из газет аккуратную стопку и тут же бросил на пол — мешали. Чёрт, забыл, что не у себя дома. Драйзер, пожимая плечами, молча собрал с пола рассыпавшиеся газеты, открыл верхний ящик письменного стола и уместил их там. Далее, он достал с настенной полки для книг две чашки кофе, которые заблаговременно туда поставил, и так же без слов протянул одну мне. Прежде чем отпить, я с наслаждением вдохнул сливочно-горький аромат латте. Горячий напиток приятно обжигал пальцы через белый фарфор. — Так почему? — не унимался я. — Потому что газеты можно потрогать и листать, — нехотя буркнул он в сторону и сделал глоток, — уже можно смеяться. Я широко улыбнулся. Тут же заметив это, он сделал наигранно-сердитое лицо и легонько стукнул меня по руке – еле ощутимо, но от неожиданности я дернулся и чуть не пролил на себя кофе. Он едва успел обхватить белую чашку обеими ладонями, довольно мягко упав на одно колено, а я все же успел покраснеть от собственной неуклюжести. — Вот так и знал, — Тео невесомо коснулся моего плеча пальцами, поднимаясь, — да, ужасно нелогично. — Именно — ужасно, — снова улыбаюсь, следя за его серьезными черными глазами. Сегодня у Драйзера непривычно хорошее настроение: решает быстро, материал усваивает легко и при этом как-то заговорчески на меня смотрит, улыбаясь украдкой, лишь бы я не заметил. Ведь умру, но допытаюсь, чего он там от меня скрывает, хитрец. Вчера был день, когда… ну, не очень хочется вспоминать это все заново. Вчера он прибежал ко мне в кабинет, долго извинялся и в конце сказал, что любит меня: именно поэтому всё время после признания я находился в каком-то странном оцепенении, словно ничего не соображал: гнал от себя все мысли о нём и его словах. Ночью думать все же пришлось — бессонница, а новых заказов на работу не было. Я решил, как обычно, проанализировать ситуацию — с детства рассматриваю любое явление как объект, от которого идут причинно-следственные нити, построенные на фактах. Соответственно, если мы подвергнем анализу эти причины и факты, то там и до истины недалеко. Ну, я и обдумал всё: проследил связь: обида-извинение-признание, несколько других, менее очевидных связей. Но один вопрос всё же поставил меня в ступор: А правда ли он меня любит? Джек, ты прекрасно помнишь свои рассуждения и сейчас, и в подростковом возрасте. Ты отлично понимаешь, что за любовь в семнадцать лет – всего лишь эгоистичное желание обладать, желание быть нужным (не одиноким) и желание развлечься. Все богатенькие дети любят развлекаться, так как обилие дорогих игрушек с детства им скоро наскучивает – душа требует чего-то нового. Соответственно, с чего бы Драйзеру быть не таким? Над ним всегда тряслись, он рос как мимоза в цветочном магазине. Хочешь – получай, не хочешь – выкини в мусорное ведро. Где гарантии, что к любви он не относится так же? С другой стороны, он, собственноручно не заработав и цента, вчера запросто предложил мне империю своего отца, который, кстати говоря, положил на неё всё здоровье и силы. Неужели это ничего не стоит, а? Неужели это все можно приравнять к желанию обладать какой-то совершенно бесполезной, но необычной игрушкой – чертовым учителем экономики, который весь в долгах, как еж в иголках? Вот за это я всегда недолюбливал богатеньких детей – они ничего не умеют ценить, ничему не знают цену. Винить ли их в этом – другой вопрос, ребята не отвечали за своё воспитание. Но кто воспитывал Драйзера? Он же с двенадцати лет, считай, предоставлен самому себе. А я – с одиннадцати. Однако моя интуиция протестовала против таких рассуждений. Иррациональная, еще не проеденная материализмом часть меня кричала, что Драйзер не такой. Он слишком отличался от этих деток – добрый, с чувством собственного достоинства (а не пустой гордыней, как у них), начитанный, честный, внимательный – я… я плохо разбираюсь в людях, но отчего-то мне кажется, что его можно не бояться. Чем же он так привлек меня? Заботой? Старанием? Упорством? Этого я не знал, но не мог от него оторваться, не мог перестать думать о нем. И вот он сказал, что любит меня – за что? Что я такого сделал, за что меня можно полюбить? Во мне нет ничего особенного. Денег теперь нет – разве что грамота лучшего ученика Гарварда за один год. Внешне… внешне он, безусловно, красивей меня. В отношениях не разбираюсь, его любимых книг не читаю – за что? А разве обязательно любить за что-то? Почему бы не делать это просто так, Джек? Почему бы тебе самому перестать рассматривать отношения, как рынок услуг, черт тебя дери?! Но тогда отношения не поддадутся логике – очевидно же. И разве можно кому-то доверять? После того, что произошло? Тогда я… Внезапно чувствую мягкое прикосновение к себе. — Джек! Ты еще тут? – Драйзер несильно потряс меня за плечо, — заснул? Необычно. До сих пор не могу привыкнуть, что мы на «ты». Мне сложно так к нему обращаться, а ему, по всей видимости, легко. По-моему, всё должно быть как раз-таки наоборот. А откуда ты знаешь, как все должно быть? — Пожалуй, — я часто заморгал, будто пытался проснуться. — Сходишь умыться? — Нет, все в порядке, — я потер глаза, — на чем мы остановились? — Мы закончили заниматься. — А, вспомнил. Газеты вакансий. Предположу, что ты ищешь работу? — Догадливый, — он усмехается. Замечаю, что Драйзер по-новому ко мне относится. Свободно, легко, будто уже ничего не боится. Как если бы мы уже сто лет знакомы и полностью доверяем друг другу — и мне приятно находиться рядом. Почему я так не могу? Чувствую внутри себя какой-то заслон перед ним. — И как? — Нашел несколько. Две вакансии — консультантом в книжный, одна — переводчик. Завтра иду на собеседование. — Разумеется, тебя больше интересуют первые две. — Разумеется. — А сколько платят? — сразу поинтересовался я. — Немного, — он уклончиво повёл ладонью в обе стороны, — но на независимость пока хватит. — Наверное, за месяц столько, сколько ты получал от отца за день? — Джек! — Драйзер предупредительно посмотрел. До крайности выразительный взгляд говорил: «только сунься сюда еще раз». Ну да, есть у меня дурная привычка — считать чужие деньги. Борюсь, как могу, хах. Нет, серьезно, надо бы уже прекращать. «Был бы он котом, зашипел бы сейчас и изогнул спину», — я залился внутренним смехом. — А что, ты чего-то стесняешься? — Ничего я не стесняюсь! — он чуть повысил голос, негромко шлепнув ладонью по письменному столу, на который опирался. Драйзер стал вести себя намного раскованнее, и я не мог понять, радовало это меня или пугало. Выбивало из колеи – сойдемся на этом. — Тогда… — Джек, — он нетерпеливо перебивает, — ещё вчера хотел сказать, что мне кое-что не нравится. — А? — Пьянки. Их нужно заканчивать. — Это не пьянки… мы с другом просто отдыхаем по вечерам. Уже потом с негодованием ловлю себя на том, что оправдываюсь перед мальчишкой. — От тебя почти каждое утро пивом пахнет, думаешь, я не замечаю? Настоятельно советую прекращать. — Почему? — Что – почему? — Почему тебя это волнует? Ты – мой ученик, и только, — наблюдаю за мгновенно побелевшим и неподвижным лицом. Кажется, Драйзер в растерянности. — А вот и нет! – он вскакивает, — забыл условия сделки? Я-то выполняю! — А какие условия с моей стороны? И, правда, забыл, — ухмыляюсь. — Ну… — Ну? Краснея, Тео садится на кресло рядом со мной и отворачивается с негодующим выражением лица. Какой же он еще ребенок. — А что ты умеешь делать лучше всего, Драйзер? Решаю разрядить обстановку. Он так и не повернулся — кажется, немного обиделся. Пожав плечами, задумывается на минуту. — Писать рассказы, наверное. Странный вопрос. — Не хочешь на этом заработать? Наконец смотрит на меня, прищурившись: — Это не так просто, — хмыкает, — У меня пока нет имени, но я над ним работаю. Я с детства мечтал быть писателем. — А я – путешественником. — Правда? — улыбается. — Ага! Первым делом я бы отправился в Россию, на Селигер. Там острова и озера, леса, заливы… Воздух там потрясающий, наверное. Я бы разложил палатку где-нибудь в самой глуши, у озера, набрал бы консервов, привёз гитару и сам себя развлекал до рассвета. Представляю, какие там рассветы – огромное, прозрачное озеро, вокруг только черный лес, много камней, островков, чистое-чистое небо. Говорят, когда солнце встает, всё становится ярко-красным, и вода тоже. Только представь! — Это, — я запнулся, смущенный своим взволнованным тоном. Господи, и зачем только начал?.. Вот идиот, получилось слишком патетически, надеюсь, у него хватит ума не засмеяться. — Потрясающее место, — Драйзер улыбнулся, как бы невзначай накрывая мою руку своей, — Я хочу побывать там с тобой. — Ну… можно когда-нибудь. Если умеешь долго ходить и не ныть. — Умею, — смеётся. *** — Эй, Джек, как насчет нашего уговора? Наполеон бесцеремонно тормозит меня в прихожей, когда я только-только собирался выйти. Почему в этом доме все помешаны на сделках? Он стоит, сложив руки на груди, и ухмыляется, наблюдая за моей поспешностью. Ему-то куда торопиться… — А что за уговор? – Драйзер, в этот момент подававший мне с пола рюкзак, нахмурился, так и не выпустив его из рук. — Связано с Бальзаком… он работает в школе, куда ходит Тед, любимое блюдо — паста с сыром и морским гребешком. Всё? — А зачем тебе это? – удивился Тео, обращаясь к брату. — Что от него надо? — Да всё тебе расскажи. - Джек, о чём он? — Неважно, — я подмигиваю Чудовищу. Тот расплывается широкой, открытой улыбкой. Молчание. — Так, — наконец произносит Драйзер ледяным тоном, от которого по спине пробежали мурашки, заставившие меня вздрогнуть, — Джек?.. — А я-то что?.. — Всё нормально, — Наполеон тут же обнимает брата за плечи, крепко их сдавливая, — просто хочу сойтись с ним поближе. — Зачем? Знаю я твое «ближе»!.. — Он мне понравился. Понравился?! Разве не ты вчера над ним издевался?.. Одно дело – просто развлечься, а другое… — Что?! – воскликнул я в изумлении, — Надеюсь, понимаешь, что я с тобой сделаю, если… — Если — что? — грубо перебивает он, — Я его не сожру, не бойся. — Так, успокойтесь, — Драйзер встает между нами и примирительно вытягивает обе руки, — Джек прав, я тоже этого не одобряю. Ничего хорошего не получится. Пожалуйста, не трогай мистера Бальзака, у тебя все равно полно желающих подстелиться. — Какой же ты идиот, Тед! Ни грамма романтики в вас, придурки! Не понятно, что я хочу его именно потому, что он не из желающих?! Заводит, не правда ли?.. — Нет. — Нет, — поддакиваю, издеваясь. — Да пошли вы! Я всё равно своего добьюсь! — Вот уж вряд ли, — усмехаюсь ему в лицо, — я-то его давно знаю. Вероятность нулевая. — Это и прекрасно, — он мечтательно улыбается, глядя куда-то в потолок. Видок у него, как у Александра Македонского, благодарящего небо за свои богатства и молящего помочь в новых завоеваниях. Смеясь, выхожу из этой чертовой квартиры. Последнее, что слышу – долгий и тяжелый вздох Драйзера. — Джек, рюкзак забыл!.. *** Её имя – Марта. Её фамилия – Штирлиц. Ей двадцать пять лет, восемь месяцев, девятнадцать дней, и… (смотрю на часы) три часа. Ну да, она родилась в девять вечера. Раньше я думал, что знаю о ней всё. Когда я открыл свою дверь и вошел в квартиру, то сразу понял, что здесь что-то не так. Нет, все вещи на месте, всё как обычно. Но нос уловил тонкий, еле слышимый аромат лилий – аромат, навечно забитый в моей памяти как «прошлое» и «то, что нельзя вспоминать». Белые лилии – любимые цветы Марты. Когда мы жили вместе, они стояли у нас на кухне, в спальне и в её комнате. Сначала я протестовал против их навязчивого, слишком сладкого запаха, от которого кружилась голова и сложно заснуть. Но она говорила: «А разве со мной нужно засыпать?» и… нет, я не хочу вспоминать это, нет, нет… Я никогда не любил лилии. Когда хоронили маму, отец положил в её гроб большой букет этих цветов – ещё мокрых от утренней росы. Я долго стоял и смотрел на её неподвижное серое лицо, закрытые глаза, белые тонкие губы, которые уже никогда не поцелуют меня перед сном, не скажут: «Я люблю тебя, Джек». Я, давя слезы, чтобы никто не увидел меня плачущим, наклонился, чтобы прошептать: «И я люблю тебя, мама», и чувствовал этот сладкий, но такой горький, такой тяжелый аромат лилий. Когда я впервые увидел Марту, от неё пахло, как от мамы в тот день – прохладным, знакомым ароматом. Возможно, именно этим она меня и зацепила. Марта в белом платье расчёсывает волосы перед зеркалом – образ, который память никак не хотела отпускать, который въелся в меня, как чернила в бумагу, который не давал засыпать, который колол изнутри, который издевался надо мной, делая слабым. Белое полупрозрачное платье, струящееся от груди до лодыжек – никто в этом мире не мог быть красивее её в этом платье. Тяжелые тёмно-русые кудри, распущенные, длиною чуть ниже талии, потрясающе густые и блестящие. Они всегда пахли лилиями – неизменно, сколько не вдыхай их запах, и я избегал этого делать. Любуясь собой, она смотрит в зеркало – невозможно красивая, и медленно, очень бережно расчесывает волосы черной расческой – я смотрю, как кудри выпрямляются, как она проводит по ним рукой, наслаждаясь гладкостью, как вплетает в косу маленький цветок лилии… Я не верю, что она со мной, не верю, что она человек. Мне кажется, дотронься я до нее – и Марта исчезнет, растворится в воздухе, как мама. Она совершенна. В мире нет ничего идеальнее, прекраснее Марты, люди не могут быть такими совершенными. Я смотрю на неё, и накатывает гадкое, мерзкое чувство, злость на себя самого – как же всё не по-настоящему, почему меня не покидает чувство фальшивости? Будто я вижу актрису на фотографии из прошлого, а не свою девушку. Подхожу к ней, медленно прикасаюсь к маленькой, холеной руке, тоже пахнущей лилиями, морщусь от едкого запаха, осторожно целую, будто боюсь спугнуть. И сам чувствую себя актером – как в немом кино. Только актер из меня плохой – и выражение лица, наверное, дурацкое. Мы не говорим друг другу ни слова, а нам и нечего говорить – просто стоим так, каждый думая о своем. Как же это все искусственно, я так и жду, когда кто-нибудь крикнет: «Стоп! Снято!» И вот сейчас улавливаю тонкий запах этих проклятых лилий. Непроизвольно сжав кулаки, даже не раздевшись, иду в зал. Внутри все обмирает, я затаил дыхание – только не это. Нет. Пожалуйста. В зале вижу Марту, которая тут же подбрасывает вверх какую-то мелкую вещь. Ключ. – Нерационально – не менять замки. Молчу. Хочется выбежать из своего же дома и бежать далеко-далеко, хоть куда, сейчас уже безразлично. Чертовы лилии, как всегда, сильно пахнут – всё в моей квартире пропахнет этим запахом, всё пропитается Мартой, как пропиталось ей всё внутри меня. Я больше не могу. Уйди, если ты наваждение. Измученный бессонницей мозг очень подло надо мной шутит. – Или ты меня ждал? Она не выпускает ключи из рук, вертит их на тонком пальце: – Я тебя жду уже два часа шестнадцать минут. И ты знаешь, как я ненавижу ждать. Терять своё время. – Зачем… ты пришла? – Не догадываешься? – Нет. – Жаль. Ты всегда был сообразительным, поэтому я и была рядом. Любовник ты отвратительный, а вот по части мозгов всем фору дашь. Ты же гений, Джек, гений от экономики, и я не боюсь этого признавать. – Зачем ты пришла? – Предупреждаю сразу: вызовешь полицию – ничего не докажешь. Ты знаешь, что я очень ответственный и исполнительный человек. Работа сделана хорошо, ни к чему не подкопаешься. – Я догадался. – Вот видишь, я не зря говорила, что сообразительный. – Что тебе нужно?.. – Хороший вопрос, сразу видно делового человека. Кстати о деле, не переживай: твои деньги не промотаны по курортам и машинам. На них и ещё на некоторые сбережения я открыла риэлторскую фирму, и у нас уже неплохие показатели. Разумеется, теневой бизнес, но кто без греха, – она насмешливо прищурилась, не сводя с меня глаз. Я сжал кулаки еще сильнее. – Мне нужны хорошие работники, – как ни в чем не бывало, продолжила Марта, – А ты очень хороший работник, Джек. Трудолюбивый, предприимчивый, быстрый, чрезмерно амбициозный только – ну вот, щелкнула я тебя по носу, может, успокоился… – Убирайся отсюда! – грубо прервал я. – Не горячись, это непрофессионально, – она даже ухом не повела, – Знаешь, чем мы похожи и чем отличаемся? Оба конченые работяги, оба помешены на деле. Вот только я пашу, как лошадь, днём и ночью, делаю кучу всякой работы, а ты делаешь только то, что нужно, что выгодно именно тебе и проекту, имеешь свободное время. Это мне очень пригодится. Время – самый ценный ресурс. Я больше не могу. – Зачем ты так, Марта? Я был настолько… плохим? Не могу сдержаться. Голос слишком тихий, его еле слышно. Потом я буду ненавидеть себя за эту слабость, но сейчас мне нужно знать – почему со мной так поступили. – Отставить драмы, – она деловито меня оглядела, – Продолжаю. Твой вклад в свою фирму я отмечу и предлагаю тебе контракт. Ты работаешь на меня, а я возвращаю тебе проценты – от денег, которые… заняла, в виде прибавки к зарплате. К солидной зарплате, между прочим. Серьезно, Марта? Приглашаешь меня работать в фирму, основанную на мои же деньги? Более идиотскую и фарсовую ситуацию и придумать нельзя. Это было бы очень смешно, если бы не было так… – Уходи. Прошу тебя. Уходи, – пытаюсь сделать свой голос максимально бесцветным. – Что за глупости?.. – она повышает голос. Встает, поправляя строгую юбку-карандаш, красиво подчеркивающую ее стройные бедра. Кремовая шелковая блузка, нитка очень мелкого жемчуга в тон, темные кудри, аккуратно собранные в узел – Марта как всегда выглядит лучше всех, совершеннее всех. Подходит ко мне, обнимая со спины. У меня нет сил сбросить ее руки, которые головокружительно пахнут лилиями. Как в тот раз. Тонкие, изящные пальцы гладят мои напряженные плечи, будто желая расслабить – руки Марты волшебны, они могут всё, что-что, а это я хорошо помню. Золотое колечко с сапфиром такое… А у Драйзера есть любимое серебряное кольцо в форме дракона, – память подкидывает его образ. Точно, Драйзер! Почему-то, едва я вспомнил его, мне становится легче – смахиваю с себя наваждение. Нисколько не церемонясь, отвожу её цепкие руки от себя и так же быстро шагаю в сторону. Она смотрит с насмешливым удивлением: – А ты стал сильнее. – Не без твоей помощи, – усмехаюсь. Держи марку, Джек. Не позволь ей победить. Второй раз. – У тебя кто-то появился, да? – Какое тебе дело? – Появился, – Марта смеется, прикрыв рот изящной ладошкой, на которой блеснул сапфир, – Тут и дедукции не надо. В доме убрано, ты в кои-то веки выглядишь чистым, и можешь мне сопротивляться – элементарно. Она красивая? – Убирайся. Уличив момент, когда девушка наклоняется, делая вид, что умирает от смеха, я быстрым движением вырываю из расслабленной руки ключи, так, что Марта ахает от неожиданности, тут же выпрямляясь с серьезным лицом. Делаю пометку в голове: завтра всё равно поменять замок; скорее всего, у нее есть запасные. – Красивее меня? – усмехается, словно не замечая моей выходки. – Намного. – Вот лжец, – Штирлиц смотрит мне в глаза изучающим долгим взглядом, будто строит у себя в голове какие-то догадки, – Я ещё приду. Ты знаешь меня – поставила цель – значит, не отступлю. Такие, как ты, на дороге не валяются, Джек. Не дожидаясь моего ответа, она будто вскакивает с места и летит к двери. Слышу резкий хлопок – Марта всегда любила закрывать двери очень громко, так, что я каждый раз вздрагивал от звука. А сейчас я стоял в каком-то оцепенении, не двигаясь с места. Застыл посреди комнаты и смотрел в пол, как прикованный. Выдернул меня из этого странного транса короткий гудок – сигнал смс на телефоне. Двинул рукой – проверил, что могу двигаться. Достал из кармана телефон. Действую на автомате. «Всё в порядке?» Драйзер. Как он?.. «Да» «Хорошо. Простите за беспокойство» «А почему спросил?» «Неважно» «Скажи» «Мне показалось. Спокойной ночи!» Отключаю телефон, чтобы он мне не мешал. Странные у Драйзера предчувствия – я бы постеснялся говорить другому человеку такое. Но, однако, как точно и вовремя он написал… это просто совпадение, не более. В нос снова ударяет этот проклятый запах. Подняв глаза, вижу на столе маленький букет, стоящий в вазе из-под алюминиевой пивной банки. Видимо, Марта сама отрезала верх, чтобы поставить туда лилии. Подбегаю, выдергиваю цветы из банки и ломаю стебли напополам, затем выбрасываю это все в мусорное ведро, заталкивая ногой, как можно глубже. Постояв немного, решаю выбросить пакет в мусоропровод на девятом этаже. Когда я снова вошел, запах все еще стоял – густой, давящий и тяжелый. В жизни я плакал всего три или четыре раза: первый – когда родился, второй – в семь лет, когда напившийся отец избил меня ремнем до потери сознания за сломанную соседскую яблоню (не совсем удачно воровал яблоки, а родители их не покупали), третий – когда умерла мама, и я держал ее руку – холодную, но уже слишком мягкую, мокрую от цветочной росы. Пахнущую лилиями. Слёзы текли непроизвольно, я даже не знал, что происходит и почему я плачу. Я плакал без всхлипов, совсем бесшумно, мне просто обжигало глаза, и я не мог остановиться, как будто это совсем не в моих силах. Мне было стыдно перед собой, но я тут же гнал эти мысли – стыдно плакать, когда тебе больно, от жалости к себе или если это видят другие люди, а плакать от того, что тебя переполняют горечь, обида и боль, нанесенная прошлым – совсем не стыдно. По крайней мере, я хочу так думать. Вместе с этим, мне становилось легче. Я думал, что Марта – совершенно обыкновенная, не в меру прагматичная, очень приземленная девушка, которая просто воспользовалась моим доверием. Впредь буду умнее, и только. Она совершенно обычная. Совершенно, донельзя. И её лилии пахнут отвратительно. Я чувствовал, что освобождаюсь от каких-то цепей. Становилось очень свободно, и я вдыхал свежий воздух из окна, как рыба, выброшенная на берег, будто не мог надышаться. Слезы – это ерунда, так и надо, хорошо, что я не сдерживаю себя, как обычно. Хоть когда-то ведь нужно разгружаться, быть настоящим. И так уже заигрался в сверхчеловека, как говорит Бальзак. *** – Мистер Лондон! Пожалуйста! Прошу вас! Сюда, сюда! Только я ступил на школьный двор, как меня окрикнула Достоевская. Подбежала ко мне с горящими глазами (как же непривычно!)и умоляюще смотрела: – Вы поможете?.. – Да что случилось? – Идемте, – чуть-чуть потянув меня за рукав пальто, она показала рукой куда-то вдаль школьного парка, где росли клены, – это там! – Хорошо, – даже быстрым шагом я еле догнал ученицу. – Смотрите! Поднимаю голову за её пальцем. В позеленевших от обилия почек ветках замечаю пушистое рыжее пятно, издающее слабые звуки. Констатирую: пятно находится очень высоко, метров в восьми-девяти от земли – в парке растут старые деревья. – Котенок не может слезть! – она чуть не плачет. – Да как вы его обнаружили? – Я люблю по утрам гулять в нашем парке. Слышу, кто-то жалобно стонет. Долго искала, и нашла! – голос дрожит. – Наверное, собаки загнали, тут иногда бегают, – задумчиво чешу нос, мой излюбленный жест. – Я звала мальчишек, но они только посмеялись! Всё, вижу, что большие карие глаза становятся мокрыми. – Так, успокойтесь, – прикидываю, что делать. В детстве я обожал читать про рыцарей. Рыцари жили давно-давно, уезжали на подвиги и спасали прекрасных дам. Помню, если я и играл, то только в них – напяливал мамин длинный халат, верхом садился на ветхое кресло с широкой ручкой и вооружался шампуром для шашлыка – герой едет завоевывать мир. У рыцарей был кодекс чести, они – априори сильны и благородны. Сейчас передо мной плачет прекрасная дама. Потому что котенок не может слезть с дерева. Что бы сделал рыцарь? Полез бы на дерево, тем самым покоряя ее неприступное сердце. Что делает мой здравый смысл? Отмечает, что это крайне небезопасно – во-первых, очень высоко, во-вторых, мало веток, за которые можно цепляться. Не глупи, Джек. Шею свернуть тебе всегда успеют. Но… «Я звала мальчишек, они только посмеялись» Но как я могу бросить плачущую девушку в беде? Так, цель, в общем-то, осуществима. Мне нужно всего-то вскарабкаться по вот этим (прищуриваю глаза от солнца) веткам, поманить его к себе (достану из рюкзака бутерброд с колбасой), схватить, запихнуть в рюкзак и осторожно спуститься. Работы минут на десять – урок начнется через пятнадцать, должен успеть. Смотрю на испуганную девушку: – Сейчас достану. Она, всегда тихая и сдержанная, тут же вспыхивает от радости, не сводя с меня обожающего взгляда. Кихот был прав – влюбилась, теперь это ясно даже мне. Незаметно усмехаюсь – зря, зря. Так, начинаем операцию. Только я долезаю до третьей ветки, изо всех сил опираясь ногами в шершавый ствол, как слышу где-то под собой: – Ой, Тео! Привет! – Привет, – еле не выпускаю из рук ветку от сердитого голоса Драйзера. Он-то тут каким боком?.. Умеет же всегда приходить не вовремя. – Я увидел ваш яркий рюкзак и решил посмотреть, куда вы опять полезли, – в голосе плохо скрываемое недовольство. – Здравствуйте. – Он спасает котенка! – воскликнула Достоевская. – Здравствуйте, Теодор, – очень аккуратно перелезаю на четвертую, сжав зубы от укола засохшей веткой в шею. Кажется, до крови. Драйзер накинулся на девушку: – Это опасно! Зачем ты заставила его лезть?! – Да я не… – Зачем?! Лучше бы я сам полез!!! – Но больше никто не хотел, а тебя не было! – она испуганно отшатывается от разозленного парня. – Всё в порядке, – кричу ему где-то на половине пути, отмечая, что риск начинает меня приятно заводить, – Идите на урок. – Да вот прямо сейчас! – заорал он, подходя к дереву вплотную. Если бы человеческий взгляд мог поджигать, я бы уже горел в адском пламени. Его глаза казались настолько страшными и испуганными, что я чуть опять не выпустил ветку. Злобный дракон мешает храброму рыцарю спасти прекрасную даму. Не смотреть вниз, не смотреть на Драйзера, – фиксирую в голове. Преодолеть себя, насладиться ощущением опасности. Самое время доставать бутербродную колбасу – отсюда он должен учуять запах. Для этого максимально плотно прислоняюсь к коре ствола, балансируя ногами на довольно прочной ветке. Открыв рюкзак, я выудил первый попавшийся бутерброд и вытянул руку над собой, в сторону объекта: – Кис-кис-кис! Он пугливо попятился. Я помотал рукой, чтобы мясной аромат распространился быстрее: – Кис-кис-кис!!! – Слезайте!!! – Драйзер изо всех сил бьет кулаком по толстому стволу. – Да всё хорошо, я всё детство на деревьях провёл! Кис-кис-кис! Достоевская надрывается: – Осторожнее, мистер Лондон!.. Наконец, котенок принюхивается, коротко пищит и делает робкий шажок в мою сторону. Стараясь его не спугнуть, я осторожно тяну руку еще выше и избегаю лишних движений: – Ну, ещё, ещё, давай! Молодец! Кис-кис-кис! Только он приблизил усатую мордочку к бутерброду, я его сразу схватил. – Поймал!.. – с гордостью охотника показываю Драйзеру добычу, чуть наклоняясь вниз. – А теперь быстро спускайтесь, черт бы вас!!! Только осторожно!.. – Ура!.. Мистер Лондон, спасибо вам! Наверное, с идиотским самодовольным видом кладу теплый комочек в рюкзак, не до конца застегивая молнию, чтобы он дышал. Так, рыцарь, дама спасена, толпа ликует, теперь спускайся с дерева. Только осторожно, как того пожелал злой дракон. Едва я приседаю, потянувшись к нижней ветке, и успеваю крепко зацепиться за свою, как ухо улавливает противный треск. Та, на которой я все это время балансировал, надламывается, покачнувшись. Драйзер, всё это время не сводивший с меня глаз, пронзительно закричал. В след за криком я услышал испуганный писк Достоевской. Но дуракам всегда везет – я цепко обхватил шершавый ствол обеими ногами, прежде чем ветка успела обломиться. Сбитые в кровь руки продолжали держать за верхний выступ – очень больно, но терпимо. Удивительно – я ни капли не испугался. Наоборот, мозг заработал лучше, яснее: – Отставить панику! Драйзер, бегите в кабинет Бальзака, спросите там веревку. У него точно есть! Несмотря на жгучую боль в ободранных руках, ухмыляюсь, вспомнив при каких обстоятельствах она там появилась. Однажды, решая развлечься, я анонимно подложил набор для шибари в кабинет Оноре, а сам спрятался, чтобы посмотреть на реакцию. Когда парень увидел систему веревок и инструкцию к ним на своем учительском столе, он густо покраснел и прошипел что-то вроде «чертов Лондон». Потом ещё неделю со мной не разговаривал, но посмеялся я хорошо (при этом себя не выдал!). Не отвечая, Драйзер быстро убегает. Уже буквально через минуту слышу извечно недовольный голос: – Допрыгался. – Бальзак, – сразу же оживляюсь, – Ты принес? Сохраняя каменное лицо, он поднимает руку с веревкой вверх. – Только не надейся, что я к тебе полезу, мерзавец. – Я полезу! – вскрикивает Тео, – Что мне надо делать?.. – Долезьте вон до той ветки, невысоко, – с видом закоренелого инструктора показываю вниз, – Там бросите веревку вверх, только цельтесь внимательнее. Она короткая, но хватит. Я привяжу её вот к этому выступу и по ней спущусь до того места, да, куда вы смотрите – там всё крепко, и дальше слезу как обычно. Поняли? – Да! – он, скидывая свой рюкзак на землю, бросается к дереву. – Бальзак, можешь страховать? – На сколько процентов в год? Смеюсь. – Следи за Драйзером! – Сидите и молчите! – кричит Теодор, забираясь уже на третью ветку. У него получается хорошо – лезет быстро, и ещё ни разу ни за что не зацепился. Пожалуй, он не совсем безнадежен. «А вот ты – совсем», – тут же язвит сознание голосом Бальзака. – Так! – ученик оказывается совсем близко, в нескольких метрах, – Уже кидать?.. Оцениваю ситуацию. – Да! Думаю, поймаю! – Я тебя убью, – тихо шепчет, так, что с земли этого никто не услышал. – Ну, я же не мог не… – так же шепотом. – Потом договорим, – перебивает и тут же кидает веревку вверх. Ох. Целился-то он правильно, но подвела траектория полета – верёвка отлетела куда-то в сторону, так, что я, дернувшись ее ловить, чуть не упал – рука соскользнула с уступа, хватая ускользающий кончик. Меня спас только крепкий захват ствола ногами. В рюкзаке что-то громко мяукнуло – видимо, нас сильно толкнуло. Веревка зацепилась за соседнюю ветку: чтобы к ней приблизиться, нужно было пролезть немного дальше. Критически окинув взглядом мокрые и красные от крови ладони, я, помня заветы стоиков, крепко сжал зубы и начал карабкаться. Снова дотянулся до уступа, обхватил его, подтягивая ноги вверх по шершавой коре – джинсы на бедре окончательно порвались, но главное сейчас – не упасть. Мне удалось пролезть чуть-чуть выше, оставалось только дотянуться рукой. Посмотрел вниз, на Драйзера – его лицо казалось белее сливочного пломбира, который я так люблю. Ну и нашел время о нём думать! В глаза Драйзеру я посмотреть не рискнул. Вскрикиваю от радости – есть, достал!!! Остается только чуть спуститься и обвязать её за уступ – с этого места даже удобнее. Так и сделал, проверяя – да, достаточно крепко. Лезу. В детстве я всегда любил лазить по канату на уроке физического развития – сказывались длительные тренировки на деревьях. У меня довольно сильные руки, что в этом деле очень важно, плюс, я гибкий и подвижный. С координацией движений все обстоит хуже, но в деле это не мешает – вот и сейчас я аккуратно добрался до задуманного места, с облегчением вздыхая. Опасность позади, а адреналин приятно будоражит кровь. Когда я спрыгнул на землю, увидел, что рядом стоят не только Драйзер, Бальзак и Достоевская, но еще и человек десять. Стало неловко за разорванную и испачканную кровью одежду, хотя я тут же махнул на это рукой – не до глупостей. Первым делом полез в рюкзак и, цыкая от боли, извлек оттуда пушистый комочек – он завертелся, выгибаясь. – Дикий, что ли, – меланхолично замечаю я. Молчание. – Я скажу директору, чтобы тебя сегодня заменили, – Бальзак подает голос первым. Выглядит ошарашенным – и тут же возвращает каменную маску, как только я на него посмотрел. – С-спасибо, – ещё не отошел от потрясения. – Что здесь произошло? – откуда-то взявшийся Горький с удивлением смотрит то на меня, то на почти такого же помятого Драйзера. – Мистер Лондон, – отвечает он, тяжело дыша, – Полез спасать котенка. А я полез спасать мистера Лондона. – Его нужно обработать перекисью, а то пойдет заражение. Я уже не говорю о смене одежды. – Без тебя знаю! – парень огрызается на Макса, но сам как будто мигом возвращается к жизни, – Дора, пожалуйста, скажи, что меня сегодня не будет! И да – вот, что ты наделала! Девушка стоит, опустив голову от стыда, вся сжавшись, отчего я почувствовал потребность ободрить ее. Подошел, потрепал по светлым волосам (и только потом заметил, что немного испачкал их кровью, чёрт!): – Всё хорошо, мне не больно. Она подняла большие, мокрые глаза – они искрились любовью и благодарностью. – Спасибо… Я передал ей котёнка. Девушка внезапно разревелась – так, что все на нее обернулись. Я испугался, подумав, что это моя вина. Почувствовав внимание, Достоевская сжалась еще больше, всхлипывая: – Я… я не могу… я… – Не можете его взять? – Д-да!.. – Так, – Драйзер живо выхватил рыжего у неё из рук, мимолетным движением похлопав Дору по плечу – очень быстро, но я это заметил, – Мы уходим. Выразительный взгляд в мою сторону. Я же не подпрыгнул на месте, да?.. Ничего не оставалось, как выйти вслед за ним из двора. Обернулся – толпа уже расходилась, что-то обсуждая. – А куда мы идем? – нарушив молчание, спросил я. Он остановился, едва мы подошли к дороге. – Никуда. Стоим здесь и ждем, пока не подъедет Нап. Я отправил ему смс. – Не стоило так… – Вот приедем домой, – он резко перебивает, окидывая меня многообещающим взглядом, – И я тебе устрою. Почему-то захотелось смеяться. Совсем, как парочка молодоженов – женушка, пилящая мужа за какую-нибудь оплошность, и виноватый муженек, до того растерянный, что не может ей возразить. Это выглядело до того забавно и нелепо (как и раздражение Драйзера), что я не мог сдержать глупой улыбки. – Ты ещё и издеваешься? – Тед задохнулся от возмущения. К счастью, рядом с нами в этот же миг тормозит большая черная машина. Наполеон до того медленно и величественно открывает дверь, что я тут же представляю его многолетние репетиции перед зеркалом. Окидывая мой видок взглядом, усмехается: – Хорош. А Бальзак здесь? Да что ты будешь делать! – Он сегодня не выйдет, – шиплю голосом заботливой мамаши. Лицо из царственного становится по-детски обиженным. Никогда не видел такой живой и выразительной мимики. – Зря машину мыл, что ли?.. – ворчит. Мы с Драйзером умещаемся на просторном заднем сидении. Котёнок совсем осваивается у него на коленях – начал покусывать палец, которым Тед, улыбаясь, гладил его мордочку. Не удержавшись, я тоже потянулся пальцем, чтобы почесать за крохотным ушком, но мою руку тут же отводят в сторону: – Мы ещё не поговорили о твоём поведении. – Да я его спас!.. – Хорошо, – Драйзер ненадолго задумывается, – гладь. Спасибо, что разрешил, чёрт бы тебя! – У нас пополнение? – Наполеон отвлекается от дороги, повернувшись в сторону рыжика. Видимо, только что заметил. До этого пялился то на движение, то на себя в зеркало заднего вида. – Ага. Вот думаю, как назвать. Наверное, Джеком, потому что лезет, куда не надо. Только он рыжий, а… – Не рыжий, – громко обижается Чудовище, – А золотой, как и я. И ещё красивый. Значит – Наполеон. Наппи, кис-кис-кис! – Звучит ужасно. – Давайте, Кейнсом? – я оживляюсь, – Это экономист. Он отделил классическую теорию от своей - кейнсианства, сделал макроэкономику отдельной наукой и создал теорию вероятности. Спас я, значит, и решаю я! – А вот и нет! – Наполеон даже повысил скорость. – Да, – заступился Тед, – Это справедливо. Чудовище обиженно цыкнуло и всю дорогу ехало молча. Кейнс свернулся калачиком на руках Драйзера и замурчал, наевшись колбасы.