Версия мужская, версия женская

Должно быть, вы недоумеваете, как это автор умудрился описать Евгению Кеслер в самом начале как девушку благоразумную, ведь она таковой не являлась? Ответ прост: вы знаете еще не все. Теперь, когда читатель ознакомился с мужской версией тех нелицеприятных событий, пришло время рассказать женскую. В тот майский четверг Женя вернулась домой раньше бабушки (Тамара Степановна встретила старую знакомую, а как известно, в таких случаях бабули забывают про все артриты, артрозы и остеохондрозы, обсуждая свеженькие сплетни и пребывая при этом в вертикальном положении где-нибудь в центре тротуара чуть ли не по несколько часов). Кеслер недружелюбно покосилась на распахнутый лифт, отказывающийся возить жителей дома уже как неделю и по каким-то причинам не ремонтировавшийся, сняла туфли и терпеливо стала подниматься наверх, пиная коленом пакет с продуктами. «Это же надо было так облажаться… Если бы Жека сразу пошел к доске, Корчагин бы не услышал ничего. А может, он и не слышал? Не… Это маловероятно. Как мы вообще умудрились его не заметить? Как-как… А то ты не знаешь. Курица ты, вот кто». Евгении свойственно было разговаривать с самой собой, чаще себя ругая, чем хваля. Самокритика – вещь замечательная. В разумных пределах, конечно. Так вот Женька порой за пределы эти самые перешагивала, переходя к самобичеванию и проводя сию процедуру с большим энтузиазмом. Вы не поверите, но в девяти случаях из десяти она была очень совестливой девушкой (да-да!) «Он даже не знает, насколько он... он… Черт... Слов даже не хватает. Вот прямо распирает меня изнутри. Пытается быть строгим, казаться старше (зачем только?) но он мальчишка, совсем еще зеленый, хотя на вид уже и не скажешь» Мужской образ прочно сидел в мозгу по уши влюбленной Евгении. Из головы девушки все не уходили сильные большие руки с проступающими венами, с перекатывающимися мышцами под белой кожей. Провести бы пальчиками по ним, по этим рукам, вверх от широких запястий, почувствовать мощь, крепость. Вот он вертит ручку, готовясь сделать пометку, вот переворачивает страницу в учебнике и хмурит лоб. Высокий, надежный как скала. Рядом с ним все кажутся маленькими, а она, Женька, совсем не исключение. Мгновенная слабость внутри разливается от одного взгляда, пронзительного, прямого. И страшно сказать что-то, страшно выставить себя глупо, и не хочется отпускать, уходить с уроков. Только бы видеть его каждый день, только бы слышать этот голос! Любовь – штука, не подлежащая объяснению. Она выскакивает порой из ниоткуда, а ты потом сидишь и заикаешься – да как же я в этого/эту… Почему именно сейчас, почему не раньше или позже? Еще вчера всё было нормально, а сегодня уже над собой власти не имею, вместо работы/учебы в черепушке мюсли из обрывков неожиданных встреч и сказанных фраз. И ты сидишь, перемалываешь это, перемалываешь – здесь он/она/оно так ко мне обратилось, значит, что-то у него/нее есть ко мне… Первые влюбленности, лишенные расчета, выглядят зачастую совсем нелепыми. На уровне второго этажа Женька вынула из ящика свежую прессу, толком и не глянув, что там за счета и рекламки, свернула мини-кипу в толстый рулон и продолжила путь к квартире, постукивая газетами по желтым перилам. Уже привыкшие за неделю к подобным упражнениям ноги не болели, однако одышка все-таки к седьмому этажу дала о себе знать. На восьмом остро возникло желание сесть на ступеньки и никуда не идти. На девятом желание стало почти уже непреодолимым, но Женька, чьи капроновые колготки телесного цвета вытерли всю возможную грязь, взяла волю в кулак и сделала последний рывок, достигнув родной хаты. «…Он так, наверно, и не узнает. Я же не могу первый шаг сделать. А вдруг, у него уже кто-то есть? Видела я его бывшую, как же. Мне до нее, как пешком до Сахары…» Женя бросила почту на диван, стянула грязные колготки и повалилась в низенькое кресло, слыша, как танцует степ ее шестнадцатилетнее сердце, разогнавшееся от изнурительного подъема. Кеслер вдруг заинтересовалась собственным ногтем на большом пальце, бледно-розовый лак на котором облез почему-то больше, чем на остальных. Женька редко делала маникюр, предпочитая спиливать всё «под мясо», но в последнее время стала уделять своей внешности значительно больше времени. Как будто мужчины смотрят на розочки, нарисованные на ногтях, ага… «Да не пара я ему. Явно не в его вкусе. Или?.. А почему, собственно, нет? Чем я хуже той крашенной дылды, что была у него раньше? В конце-то концов, это я его знаю десять лет!» Итак, никакой влюбленности Евгении в Игоря Александровича в природе никогда не существовало. Он был ей симпатичен, но ведь это еще не о чем не говорит, верно? Считать привлекательным и обаятельным можно одного, но любить при этом другого (этот другой просто вне конкурса). Одним волшебным утром Женька поняла, что о Кеслере она думает слишком много, чего раньше не наблюдалось. Подозрения в собственной влюбленности с каждым днем перерастали в уверенность, и девушка уже просто не находила себе места, если видела, как друг флиртует с какой-нибудь вертихвосткой. Открыться, признаться в чувствах? Да вы с ума сошли, это же Евген Кеслер! От его колкостей не спрятаться, он стебет, как дышит. Страшно быть отвергнутой, да еще потерять лучшего друга. О взаимности же девчушка даже не мечтала. Сложновато сохранять внутреннее равновесие, если тебя дружески приобнимает за плечи объект страсти, если он шутит «я тебя люблю, Женька», если просто так без повода дарит тебе шоколадку (скрытый смысл, тут должен быть скрытый смысл!) В общем, тяжко было женской версии Кеслер. Они следят за текстом по одному учебнику, тесно прижавшись друг другу. Его дыхание у ее уха, его запах, его губы – все так близко и бесконечно далеко. Голубые глаза смеются, золотые веснушки на носу, на щеках снятся ночами. Он же почти брат, он родной! Как же ты, Женя, влипла… Либо теряешь друга, либо себя. Либо получишь все, либо останешься ни с чем. Оставим на время душевные страдания Жени касательно Жени и пойдем дальше. Евгения, отдышавшись, потянулась в кресле и вспомнила про прессу. Ситуация в стране, как вы знаете, стабильностью никогда не отличалась, поэтому девушка, делами государственными интересовавшаяся, разложив бумаги на красном, местами вытершимся, но в целом еще пушистом ковре, стала изучать принесенную корреспонденцию. Счета за свет, газ, воду, реклама евроокон, реклама виниловых обоев, журнал «Вокруг Света», письмо какое-то, о, вот газета… Стоп, что за письмо? Ну, кто в наше время письма бумажные пишет? Как выяснилось, писала мама. И знаете, что там было? Что она хочет оставить свою младшую дочь (уже от второго брака), в детдоме, но если Тамара Степановна настаивает, то да, она согласна отдать ребенка с ДЦП на воспитание бабушке. Это нельзя понять нормальному человеку. Это где-то за гранью. Женьку же просто трясло от ненависти и отвращения. Ее выворачивало наизнанку от одной мысли, что она сама вышла из чрева этого чудовища. Вам кажется эта ситуация нереальной? Мне жаль снимать с вас розовые очки, но лучше это сделать, иначе стекла, разбившись от удара реальности, больно вдарят вам по глазкам. Женька кричала что-то гневное, стуча кулаками по полу, то давилась слезами, то смеялась, как ненормальная. Вот как значит, а бабушка и согласна! Конечно, это же кровиночка! Мама еще нарожает, а бабушка всех примет, потому что это правильно! А Женя еще и любить будет эту девочку, и другую, если появится, вот только за что же ты так, мамочка? Ну почему, скажи? Почему ты такая? Почему от женщины в тебе лишь тело, инстинкты же ущербны? Так легко и просто, так одним росчерком «…если ты так хочешь, то я привезу ее тебе. Деньгами обеспечу, не волнуйся. Надеюсь, Жене она не будет неприятна. Врачи говорят, что очень важен уход…» Странно, но отказ от ребенка отца воспринимается легче. У Жени было больше вопросов к матери, чем к отцу. - Ненавижу! Ненавижу тебя, мразь! - Женя, Женечка! – всплеснула руками бабушка, зайдя в комнату. Светлые волосы девушки разметались по ковру, зелено-серые глаза налились кровью, на лице пятнами пошел румянец. Женьку била крупная дрожь. - Что это? Что?! – встав перед низенькой бабушкой на коленки, кричала Кеслер, тряся перед старушкой скомканным письмом. – Она, что, блять, трубы себе перевязать не может, если детей не хочет?! Или презерватив – это дорого? - Женечка, ее понять можно, у нее муж очень занятой человек… Ему здоровенький ребеночек нужен, а эта девочка… - пробежав глазами письмо, затараторила бабушка. - Не защищай ее! Ладно, когда я родилась ей лет, может, мало было, но сейчас-то! Неужели она нас ни во что не ставит? Я – пустое место? Посмотри на меня, - Женька встала на ноги, в каком-то трансе трогая живот, грудь, лицо, и почти шепотом произносила слова, делая паузы после каждого. - Я существую? Я существую?! - Женечка… - только и могла, что сказать Тамара Степановна. - Тебе шестьдесят пять. Здоровье пока, тьфу-тьфу-тьфу, в порядке, но это ребенок-инвалид. Мне в следующем году поступать, постоянно дома находиться не смогу. И что? Что мы будем делать? Как коляску во двор спустить, если у нас даже лифт не работает?! Деньги она вышлет! Плевала я на ее деньги! Девочке мама нужна, а не сестра и бабушка. А еще хорошие врачи, в нашей же глухомани… - Женя, мы возьмем эту девочку. - Возьмем. Но матери у меня нет, - закончила Кеслер, гордо распрямляя плечи. Прошло немало времени, прежде чем Женька более-менее пришла в подобие равновесия и перестала представлять себе, как ее мамашу закидывают камнями. Жестоко? Нам ли судить? Отказ от младшего ребенка Женька восприняла как повторное предательство ее лично. Еще одно унижение, еще один удар под дых. Когда она была маленькой, все выглядело не так драматично, а повзрослев, Женька прошла все заново. Словно это она была той малюткой, чье имя еще не знала (мать не удосужилась предоставить хоть какие-то данные), которую вот так выкинули из жизни с помощью клочка бумаги, даже не личного звонка. Вечер за окном всю сгущал темноту, плавно переходя в ночь, а алгебра в тетрадке не сдвинулась с мертвого места. Женька, точно проснувшись, удивленно уставилась на карандаш в своей руке. «Что вообще происходит?» Бабушка тихонько ходила по коридору, бросая обеспокоенные взгляды в комнату внучки, периодически покашливая, чем порядком раздражала. Нервы у Женьки были на взводе, а тягостные вздохи старушки подливали масла в огонь. Хотелось то ли ударить кого-то (желательно мамашу), то ли кричать, пока воздух из легких не выйдет, то ли забиться в какую-нибудь дыру и больше из нее не вылазить. Кеслер, буркнув, что-то вроде «я скоро», выскочила в подъезд. Куда податься? Решение пришло мгновенно – чердак. Там никого нет, бабушка не кидает укоряюще-умоляющих взглядов «ну прости ты ее, она же твоя мать», там просто тихо, темно и чуток сыровато. Как много лет назад Женька пряталась от бабули в случае ожидания наказания за очередную шалость, так и в шестнадцать лет взрослая девушка, усевшись на трубе, смутно мечтала вернуться в детство, где байки «мама с папой тебя очень любят, просто они занятые» казались истиной. Голова раскалывалась на части, тело ныло, будто его хорошенько отпинали, вторя плачу душевному. Женя, потеряв счет времени, просто сидела, обхватив свои коленки и раскачиваясь из стороны в сторону. Обиженный на весь сумасшедший мир ребенок, пытающийся удержать слезы. Непрерывной чередой всё всплывали в памяти утренники, где мамы с папами целовали чад, аплодируя им за рассказанные стишки, посиделки у Кеслеров (семья Евгена), где все друг друга любят, правда, и это видно, это понятно с первого взгляда, разговоры подруг о мамах и их советах, рассказах о школьных временах. Больно это было все прокручивать снова, но и не делать этого не получалось. А от осознания, что она такая теперь не единственная, что малютка с ДЦП лишена семейного счастья, у Женьки бессильно опускались руки. Час, два, три. Ей казалось, что она только что пришла на чердак. Женя не думала о бабушке, но не из-за собственной эгоистичности. Просто Тамара Степановна страдала так, что мысль об этом сводила с ума Женьку, и та отгораживалась от нее всеми силами. Еще раз, еще один круг ада для матери, чей ребенок поступил хуже некуда. Не любить его нельзя, но и оправдание найти в своих глазах сложно. Наконец, Женька встала, разминая затекшие ноги, и спустилась вниз. Чердак - ее укрытие и маленькая тайна. Жека, например, терпеть не мог это место и даже вообразить себе не мог, что девочка порой ищет утешение именно там. - Ах ты! – напоровшись на жирного кота в темном пролете, пискнула Женька. Лампочки горели не на всех этажах, поскольку некоторые жильцы, отличаясь особой формой жлобства, их не меняли по мере порчи, считая, что ночью надо спать, а не шляться по дому. Кошак ускакал вниз, а Женя зачем-то бросилась за ним, споткнувшись на пролете между девятым и десятым этажами и неловко приземлившись на ступеньки. Увы, толстый улизнул, оставив любительницу «кототисканья» ни с чем. Женя так и осталась сидеть на ступеньках, где ее и нашел Жека. А дальше все пошло более чем странно: Евген начал ее оскорблять, говоря какими-то намеками о таинственном лице мужского пола и их связи. Женя, чье душевное состояние желало лучшего, ответила тем же. Агрессия начала набирать нехилые обороты, и ссора перешла из словесной формы в физическую. «Шалаву» Женя простить не могла, а нотации стали последней каплей. Это она-то о бабушке не думает? Она?! Да кто он вообще такой, чтобы ее судить? А хватать ее после таких беспочвенных обвинений он как вообще смеет?! Да даже если бы она и была шлюхой, ему-то дело какое? Укус был единственной формой доступного ей силового воздействия, поэтому тут просто без комментариев. В общем, тот четверг запомнился надолго.