Версия мужская, версия женская

Игорь Александрович в том году у выпускных (девятых и одиннадцатых) классов не вел, чему был очень даже рад. Суббота у математика была днем выходным, поэтому ее можно было потратить на отдых после вечера пятницы, плавно перетекшего в ночь возлияния, а потом и в утро опохмеления. Вообще-то Корчагин алкоголь употреблял всегда в количествах умеренных, но тот раз стал своего рода исключением. После ухода Жеки поклонник творчества Пифагора и Евклида долго еще корпел над тетрадками, удивляясь уму-разуму современных школяров. Вкус кофе осточертел донельзя, стопки макулатуры на столе уменьшались, уменьшались, да и исчезли. Наступила долгожданная свобода, обещавшая продлиться до понедельника. Корчагин выгулял Рекса (фантазия у Игоря Александровича была так себе), покормил его и пришел к выводу, что остро нуждается в отдыхе вне стен опостылевшей квартиры, где каждая приклеенная ровно ли, криво ли полоска обоев напоминала о вероломной супруге и еще более вероломном друге, который другом более не являлся. На самом деле большой злобы Корчагин по поводу расставания не испытывал. Скорее дело было в уколотом самолюбии, чем большой любви. Да, не забывайте о кредитах, которые тогда еще молодой супруг набрал на свое имя, будучи уверен, что красавица-жена не только морально поддержит, но и внесет свой вклад в семейный бюджет. Работала она на тот момент секретаршей у важного дяди, носила всегда высоченные каблуки и волосы завязывала в узел, становясь похожей по форме головы на большую луковицу. Время шло, борщ варился все реже, криков по поводу задержек на работе и любви к собакам и мотоциклу становилось все больше. Однажды прозвучало слово «развод», потом его стали повторять чуть ли не раз в неделю, наконец, воплотив в жизнь. И знаете, никто особо не пострадал. Корчагину не нужно было насильно нести собственное тело домой, не нужно было проводить вечера в тягостном молчании. Порой одиночество не так уж и плохо. Пока Жека, рискуя жизнью, вислялся на уровне девятого этажа, Корчагин сидел в давно облюбованном баре, потягивая вискарь. К пиву математик был равнодушен, коньяки почему-то восторга у него не вызывали (кстати, настоящий коньяк изготавливается исключительно во Франции, все остальное – бренди), а вот ирландский виски – это да, это он любил. Корчагин, не утруждая себя хоть какой-нибудь закуской, опрокидывал стопки, периодически пожимая руки вошедшим едва знакомым, а также едва знакомым уже выходящим из бара. Что примечательно, в данном заведении было много барышень всех возрастов (наглая ложь: совсем старых и маленьких там, конечно, не было). Барышни сидели парочками, косились на Игоря Александровича, поглядывающего на них в ответ, но не делающего больше ничего, шептались, хихикали и бухали в таких количествах, какие здоровому мужику даже не снились. Красотки (и уродки, но не будем делить людей по внешности на такие разнополюсные категории), кокетливо подмигивали, икали после седьмого коктейля и жаждали внимания. Корчагин вздыхал, опрокидывал очередную стопку, вздыхал еще раз и бросал очередной взгляд в дальний угол. Там на кожаном красном диване сидела молодая женщина, одетая в зеленый (любимый цвет Корчагина) брючный костюм (нелюбимая им одежда на дамах) и потягивала мартини, то самое, что заказала, войдя в бар час с лишним назад. Женщина делала большие паузы между глотками (чудовищно большие по меркам прочих барышень) и смотрела куда-то сквозь Корчагина. Игорю Александровичу она казалась смутно знакомой, но детали плыли мимо его поддатой головушки, хотя соображать он не переставал ни на секунду. 203 сантиметра роста не так просто напоить. Корчагин, не выпуская стакана из пальцев, подошел к женщине в зеленом и уселся напротив. - Здравствуйте. Дама одарила его мутным взглядом и сразу же отвернулась, однако из-за столика не вышла. - Поговорим? – просто спросил Игорь. В ответ он получил еще один взгляд, но уже более осмысленный и даже в какой-то мере заинтересованный. - О чем? – задала вопрос женщина. Голос у нее был осипший, как после долгого молчания. - Может быть, о вас? Женщина рассмеялась. Ее светлые волосы были аккуратно уложены в тугие локоны, но челка оставалась прямой, какой-то прилизанной. Дама рассеянно водила наманикюренным пальчиком по ножке широкого бокала, все еще на треть полного. - С чего вы взяли, что мне это надо? - А разве нет? Корчагин смотрел женщине прямо в глаза, все пытаясь вспомнить, где же он видел ее, но в голове мелькали почему-то ученики 10 «А», даме же на вид было чуть больше тридцати. - Вы правы. Надо, - согласилась женщина. – Вы женаты? - В разводе. - И как, не жалеете? - Нет. Я свободен от фальши и могу быть честным перед самим собой. - Везет. Вы ответили мгновенно, будто отвечали на этот вопрос не один раз. А я вот боюсь развода. Не знаю, что там будет дальше. Точнее, знаю, оттого и боюсь. - И чего же вы боитесь? Одиночества? - Да. Я до ужаса боюсь остаться одна. Мне тридцать два года, а я не умею жить. Когда мне было шестнадцать, мой парень предложил мне убежать из дома и путешествовать всю жизнь. Я была втрескана в него по самое не хочу. Я была глупой маленькой девочкой, которой, в общем-то, и осталась, - дама сделала глоток, крошечный, кукольный, если можно так выразиться. – Я залетела, а он сказал, что ребенок ему не нужен, что он боится ответственности. Прямо так и сказал, не стал выкручиваться. Мол, боюсь, что воспитаю его плохо, я еще не готов. Я была готова еще меньше. Мои ровесницы поступали в институты и только-только учились целоваться. А мечта о путешествиях никуда не делась. Игорь поперхнулся вискарем. Знакомство с Кеслерами оказалось ближе, чем он того хотел. Так вот где он видел эти глаза! На юной мордашке своей ученицы, назвавшей его мудаком! - И вы оставили ребенка маме. - Да, - ничего не подозревая, ответила Кеслер. – И сразу же вышла замуж. - А через много лет у вас родилась вторая дочь, - не спрашивая, а утверждая, сказал Игорь. Меньше всего ему хотелось выслушивать сопливую речь о мечте и боязни быть брошенной от этой женщины. Он не осуждал ее, но и понять не мог. - Откуда вы знаете? – встрепенулась Кеслер. - Я веду математику у вашей дочери. И знаете, она вас ненавидит. - Я себя тоже ненавижу. - Так сделайте что-нибудь, - спокойно заметил Корчагин. - А как? – шепотом спросила Кеслер, наклоняясь к нему. Помолчали. Кто-то поздоровался с Игорем, он даже не понял кто именно. Люди входили и выходили, бар то пустел, то наполнялся. - Как? Я сломала жизнь своей дочери. Я люблю ее, честно. Но я настолько непутевая дура, что… - Что не сумели бы отвести ее в первый класс и прочитать сказку на ночь? У меня нет родных детей, но у меня есть целые классы и родители, постоянно интересующиеся делами своих чад. Не все из них блещут умом, но никто из них не побоялся взять ответственность. Кроме вас. - Осуждаете? - Да. Если с Женей понятно – вы были очень молоды, а мужу чужой ребенок был не нужен, то что с младшей? - У нее ДЦП. Детский церебральный паралич. - Я знаю, что это такое. Но почему вы не?.. - Почему я не могу ее оставить? Этого не хочет мой муж. Говорит, уроды ему не нужны. - Плевать на мужа, речь о вас. Вы ее выносили и родили. Вам чужой человек роднее ребенка? Кеслер вздохнула и залпом допила мартини, закашлялась, раскраснелась. Ей стало жарко, и она расстегнула пиджак, откинула назад челку, открыла-закрыла телефон, поглядела по сторонам. Отвечать ей не хотелось, но что-то тормозило ее, не давало уйти. Будто в мартини кто-то капнул сыворотку правды. А может, она говорила не столько с Игорем, сколько с собой. - Мне страшно. Сейчас я люблю Соню, но потом… Что будет потом? Буду ли я обвинять ее в том, что молодость потрачена… - Вы променяли свою старшую дочь на юность, так может, хватит с вас? Корчагин откинулся на спинку дивана. В глаза будто кто-то спички вставил, подперев веки, настолько он был возбужден. В горле пересохло, но он не спешил за новой порцией виски. - Более чем. Я… Я давно хочу вернуть Женьку, но не знаю как, - сказала Кеслер и разрыдалась. Слезы у нее текли как у дочери – в три ручья. Наверно, это фамильное. – Я навещала ее пару раз в год и… и завидовала своей матери. Женька с такой нежностью на нее всегда смотрела, так ластилась к ней, а меня, меня она игнорировала, особенно последние визиты. И я перестала ездить к ним. Нашла оптимальное решение – ушла от проблемы. Я не умею быть мамой, а ребенку-инвалиду – тем более. Я не справлюсь. - А вы попробуйте. - Вы думаете? Отставить мужа и… Я сама себя обеспечиваю, не подумайте. Отсылаю Женьке только из своих денег… - Так в чем проблема? Раз вы сидите в своем родном городе, приехав, как я смотрю, без младшей дочери, выбор вы уже сделали и теперь боитесь Женьки. Но ведь ее гнев вы заслужили. Так может, пора взрослеть? Кеслер, вытирая то нос, то глаза салфеткой, кивнула. Стойкая тушь не потекла, но вся женщина вдруг как-то съежилась и поблекла, осунулась, а лицо опухло. - Вы правы. Я не отступлюсь. У меня есть шанс? - Есть. Пока еще есть. Я надеюсь.