Девушка-судьба

Натруженные за день пальцы непослушны. Быть бы им сейчас резвыми, словно мысли, криво, пьяно бегущие в неправильном направлении. Неуместные, некрасивые, нежеланные помыслы сильней паранойи. Явились без спроса и не хватает воли прогнать. Может быть, дело в крепком запахе сильных лекарственных препаратов, пропитавшем одежду, волосы, кожу, все в крошечной, одинокой каюте. Леорио грузно плюхается на койку. Лениво теребит пуговицы униформы, представляя, насколько хорошо стало бы, расстегни их сейчас кто-то другой. Он несдержанно, дерзко мечтает не о помощи симпатичной девицы, а об услугах Курапики, плывущего на этом же корабле. (Кажется, Леорио просто очень устал быть один, как и от невозможности признаться, что больше всего на свете хочет быть рядом с тем, кого близость, скорее всего, никогда не заинтересует). Леорио моргает, пытаясь вернусь четкость утомленному зрению, и через очки пятно лампочки-ночника несколько мгновений кажется копной светлых волос. Леорио трясет головой, в попытке убедить себя, что тут не может оказаться Курапики. Такого близкого сейчас, ведь они совсем рядом. И вместе с тем, настолько далекого, что, быть может, Леорио было бы проще знать, что Курапика сейчас на другой стороне света. Пожалуй, это было бы даже предпочтительней непреодолимо-широкой пропасти, невыносимо обидной при такой относительной близости. Лучше трезвого осознания, что он сейчас вытянет руку вперед, чтобы соприкоснуться с пустотой, и вопреки этому осознанию испытает мучительное разочарование. А после еще не отыщет сил пойти освежиться после напряженного дня, хоть слегка остудить голову под ледяной водой. Как ни нашел бы при всем желании в корабельных запасах лекарства, способного навсегда излечить от жажды отмщения. Хотя, конечно, среди них есть способные заставить забыть обо всех проблемах. Препараты, имеющие свойства убивать. Особенно в сочетании. И, черт возьми, наверное, Леорио не прочь был бы попользовать ими некоторых принцев Какина, а, в первую очередь, Церидриха, коллекционера частей тел. Врачу это совсем не сложно — он способен обойти все кордоны, любую стражу под предлогом осмотра. Он бы так сумел отравить, чтобы это подействовало не сразу, не вызвало бы мгновенных подозрений. (Кажется, Леорио сам отравлен — стоило бы надевать на складе маску, как делают преступники. Чуть позже нужно проверить — как там Чидол, как грузчики, которые помогали вносить коробки). Пока Церидрих прощался с жизнью, они с Курапикой получили бы возможность проверить — не взял ли он с собой в плавание самые любимые экспонаты. И ничего, если бы потом пришлось скрываться в каком-то тесном закутке корабля. Зато они бы соприкасались, и, вероятно, потребность быть рядом с Курапикой, похожая на томительный голод, немного бы притихла. Леорио не испугало осознание невозможности бегства в море на верную смерть и дефицит шансов победы в схватке. Как и необходимость замарать руки преступлением. (Кажется, Леорио давно некуда бежать от чувств, которые раз за разом толкают его к краю пропасти, на дне которой не только разлады с законом и предательство долга — смерть). Это стало бы его первым убийством, ну и что из того? Разве уже не пора его совершить? Сколько можно оставаться чистоплюем. Леорио снимает рубаху, и красный крест кажется кровавым пятном на кипенной белизне ткани. Интересно, что Курапика сказал бы о нечестных методах? Леорио сам слышал, как тот говорил, что ради мести готов абсолютно на все. Интересно, «все» включает в себя поцелуй в благодарность за помощь? А, быть может, даже нечто более интимное? Леорио поспешно трет щеку, словно придуманный им Курапика уже хлестко ударил по ней рукой. Он сглатывает, раскидывает руки, ошалело пялится в потолок — идеально белый и ровный, такой безупречный, что невольно хочется оставить на нем пятно. С недавних пор Леорио начал осознавать, что его раздражает все чистенькое, словно жизнь настолько запятнала и его самого, и все, имеющее для него цену, что уже неприлично смотреть на что-то поистине безупречное. (Кажется, Леорио не готов к осуждению, кажется, что не способен принять себя, изнывающим от неуместной, неправильной похоти и желания убивать). Потому что он понимает, что если и вернется из путешествия, то только пройдясь по головам, по чьим-нибудь жизням, а слава и богатство, которые удастся нажить в случае удачного возвращения, будут грязными. (Кажется, ему теперь совсем не нужны дженни, Леорио хочет того, что невозможно купить, хочет так сильно, что сейчас отдал бы все, что у него есть, за один поцелуй — мимолетный, совсем не взрослый, ласковый, способный придать бодрости). Леорио дышит часто, как после долгого бега, запах лекарств становится приглушенно-размытым, а мысли начинают светлеть. Сквозь усталость, так похожую на хмель, Леорио вспоминается тусклая улыбка Курапики, стремительно истаивающая на лице, как кусковой сахар в воде. И тогда Леорио сглатывает слюну, переключаясь на то, что скорее всего Курапика, подобно ему самому, так толком и не поел с самого дня посадки. И мысли Леорио, пока еще не ставшие ни убийцей, ни любовником друга, в мгновение ока принимают совершенно другую направленность. Все они о том, как позаботиться, накормить, защитить, забив на любую плату. Просто потому, что в этом, похоже, скрыт настоящий смысл жизни Леорио. Он теперь ничего не хочет, кроме как просто помочь Курапике возвратиться с Темного Континента. Даже если это будет стоить жизни ему самому. (Кажется, Леорио просто влюбился, и это чувство, горчащее безнадежностью, как никогда не слащенный густой и крепкий чай, не смоется с сердца, как запах аптеки пока не смывается с тела).