Подснежник

      Дьюар проспал без просыпу почти до самого утра. Проснулся он в отличном настроении, выспавшимся, свежим и полным сил.       Мадам Кристи, заглянувшую осторожно в комнату, он пригласил войти.       — Доброе утро, господин Дьюар, — сказала она, вплывая в спальню с неизменным подносом.       — Доброе утро, мадам Кристи, — ответил Ален, потягиваясь.       — Как вам сегодня спалось? — поинтересовалась она, распахивая окно.       — Замечательно! У меня сегодня просто отличное настроение, — весело воскликнул мужчина. — Где Селестен?       — На кухне.       — Завтракает?       — Да, — с запинкой ответила она.       Ален не обратил внимания на её неуверенность. …       Дьюар поел со здоровым аппетитом.       — Какая сегодня погода?       — Похоже, снег пойдёт.       — Да, зима никак не хочет отступать! Время уже снегу таять, а никак…       — Ничего, — рассудительно ответила она, — всё равно ей на смену придёт весна.       — Всё проходит, всё изменяется. Да что об этом говорить! — Ален вытер губы салфеткой. — Спасибо за завтрак.       Мадам Кристи улыбнулась, но мужчина заметил в её поведении какую-то принуждённость.       — Что-то не так? — спросил Ален тревожно.       Домоправительница замялась:       — Не хочется в такой чудный день портить вам настроение, но… к вам пришла ваша бывшая жена.       Это было неожиданно.       — Что? Моя бывшая жена?       — Да, господин Дьюар.       — Прогоните её! — раздражённо сказал Дьюар. — Просто выставите её вон, и дело с концом.       Мадам Кристи не очень-то удивилась и пошла к двери, но Ален тут же её остановил:       — Впрочем, нет, пусть она поднимется.       — Хорошо, — невозмутимо сказала мадам Кристи и вышла.       Раньше он не задумываясь выставил бы экс-супругу, но теперь решил послушать, что она скажет. Он не испытывал к ней ненависти: теперь она ему была совершенно безразлична. Хотя искушение послать её к чёрту было велико.       Ален подправил подушки, расчесал волосы и сунул нос в газету, оставленную мадам Кристи.       Дверь отворилась, в спальню вошла его бывшая жена.       — Здравствуй, Ванесса, — сказал Ален.       Он был поражён, как она изменилась за те годы, что они не виделись.       «Неужто и я так подурнел?» — со страхом подумал он.       Ванесса постарела и сильно располнела со дня их последней встречи. Она — как всегда! — была вульгарна и накрашена чрезмерно, но теперь это смотрелось не привлекательно, а смешно и неуместно.       «Жизнь её наверняка потрепала», — решил Ален, сосчитав морщины на её лице.       — Бонжур, — прочирикала она. Голос её не изменился в интонациях, но от сигарет стал грубым.       — Как дела? — безразлично спросил мужчина.       Ванесса проковыляла на погнутых каблуках к кровати и села на стул:       — Могли быть и лучше. А ты неплохо выглядишь.       — Я стараюсь.       — Ты, надеюсь, не винишь меня?       — В чём? — рассмеялся Дьюар. — В том, что меня бросила?       — Да?       — Правильно и сделала.       Такого ответа она явно не ожидала, поскольку разинула рот от удивления и захлопала накладными ресницами:       — Правильно?       — Я это понял немного позже… уже после того, как ты ушла. — Алену и самому было удивительно: он так спокойно говорил о том, что ещё недавно приносило настоящие страдания. — Ты всё правильно сделала. Нашла себе нового мужа, я надеюсь?       Ванесса состроила плаксивую мину:       — Увы.       — Вот как?       — Я вышла замуж, но…       — Неудачно?       — Он меня обчистил.       — Печальная история. А ко мне зачем пришла? Решила вдруг проведать бывшего мужа? Или что-то ещё?       — Или что-то ещё. — Ванесса достала сигарету.       — Не кури здесь, — попросил мужчина. — И так душно.       Она поморщилась, но сигарету спрятала:       — Этот гад меня до нитки обобрал, представляешь?       Ален пожал плечами, предугадывая дальнейший ход событий.       — Ты не мог бы мне одолжить… несколько тысяч франков? — сказала она тоном попрошайки с паперти. — Я верну.       Дьюар немного подумал и сказал снисходительно:       — Выпишу тебе чек. Отдавать не нужно. Но с одним условием.       — Каким? — Она ошалела от такой щедрости.       — Что ты больше сюда никогда не заявишься. Я порвал с прошлым и не хочу к нему возвращаться, — спокойно заговорил он. — А ты мне мешаешь своим присутствием. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Только на таких условиях я дам тебе деньги.       — Идёт, — сказала она, не раздумывая.       — Вот и отлично.       Дверь опять отворилась. Влетел Селестен — именно влетел, потому что его походка была летящей. И сам он выглядел великолепно: на нём были брюки и жилет лимонного цвета и сверкающая белизной рубашка. Волосы, идеально уложенные, вились по плечам. В общем, в это великолепное утро всё было великолепным.       И тут Ален снова немного рассердился, поскольку присутствие бывшей супруги нарушило устоявшийся порядок. К тому же она уставилась на вошедшего плотоядным взглядом.       — Я не знал, Ален, что вы заняты, — сказал Селестен, однако по лицу его было видно, что прекрасно знал.       — Вы мне поможете поскорее разобраться с делами, если принесёте из кабинета мою чековую книжку, — сказал Дьюар.       — Хорошо. — Юноша слегка улыбнулся и вышел.       — Ты мог бы и представить. Кто это? — спросила Ванесса.       — Не твоё дело, — буркнул Ален. — Сейчас получишь деньги и — скатертью дорожка!       — Грубиян! Каким был, таким и остался! — взвизгнула она.       — Приму за комплимент. А мне скажи спасибо, что я вообще согласился тебя впустить.       Вернулся Селестен с чековой книжкой. Дьюар раскрыл её, взял ручку и стал заполнять чек, вполглаза глядя на юношу. Тот, не обращая внимания на сверлящую его взглядом Ванессу, сел за фортепьяно и уставился в окно. Он выглядел беспристрастным.       Ален поспешил выписать чек и отдал его бывшей жене:       — Держи. Где выход, ты прекрасно знаешь. Прощай.       Ванесса, видя, что больше ей ни с какой стороны ничего не светит, сложила чек вдвое, положила его в сумочку, встала и ушла, плавно покачивая марсианскими бёдрами, но испортила выход: хлопнула дверью, потому что споткнулась на пороге и чуть не упала, выпав за пределы комнаты.       — И зачем я дал ей деньги…       Селестен поднял крышку фортепьяно:       — Во всяком случае, уж точно не из жалости.       — Почему же тогда?       — Может быть, ваше тщеславие. Я не берусь утверждать.       — Или потому, что вы бы это одобрили, — тихо сказал Ален.       — Вы уверены?       Ален растерянно поднял на него глаза:       — Разве нет?       Селестен задумчиво подпёр подбородок кулаком:       — Не знаю. Но моё одобрение или неодобрение не единственная причина. Уничтожить её великодушием… Вы ведь до сих пор её не простили, не так ли?       — Не так. Можете не верить, Селестен, но я её больше ни в чём не виню. Более того, я считаю, что она была права, когда ушла от меня. Я её простил. Вы правы, Селестен: нельзя держать зло на людей.       — Я говорил это? — Труавиль изогнул бровь. — Я не помню. Давайте-ка будем считать, что это вы пришли к такому выводу, а не я. Меня бы это порадовало. Но всё-таки признайтесь: вам хотелось её ошарашить, а?       — Ну, может, немного. Это не было жалостью, вы правы, но и не тщеславием. Я просто подумал, что… Я вообще сначала хотел её прогнать, но сдержался.       — Почему сдержались?       — Я хорошо помню тот визит врача. Я не хочу быть таким отвратительным, как тогда. Я не хотел бы снова увидеть это.       — Увидеть что?       — Презрение в ваших глазах. — Ален отвёл взгляд. — Я видел это пару раз, и худшего наказания для меня, поверьте, нет. Я не хочу, чтобы вы меня презирали.       — Я никогда к вам этого не чувствовал, — возразил Селестен. — Возможно, вы не так поняли…       — Нет, вы презирали меня тогда, и я вам за это благодарен. Это меня многому научило.       — Ну что ж… Я только рад этому. — Юноша положил пальцы на клавиши.       — Как вы её находите?       — Кого?       — Мою жену.       — Вашу жену?       — То есть мою бывшую жену.       — С чего вы меня об этом спрашиваете? — Труавиль сильно покраснел.       — Просто интересно.       — Боюсь, моё мнение вам не слишком понравится.       — И всё-таки?       — Будь я на вашем месте, никогда бы не женился на такой женщине. — Труавиль даже поморщился       Ален улыбнулся:       — Раньше она выглядела иначе.       — Всё равно, — с каким-то детским упрямством повторил музыкант. — А если честно, я не понимаю, как вы могли…       — То есть? — удивлённо переспросил Ален.       Ему показалось, что Селестену неприятно говорить об этом, и он даже подумал, что этот разговор чем-то напоминает наполненный ревностью разговор про «невесту» Селестена, и слегка оживился такой реакции.       — Вы и она — это же мезальянс характеров!       — Вы очень молоды, Селестен. Став постарше и выбрав себе спутницу жизни…       — Вряд ли это когда-нибудь случится, — со смехом сказал юноша. — Зачем мне это?       — Каждый человек нуждается в близких отношениях, — сказал Ален.       — Почему вы так думаете? — несколько наивно, как показалось, спросил музыкант.       Дьюар внимательно посмотрел на него. Отчего-то подумалось, что наверняка музыкант ещё девственник и вряд ли имел какие-нибудь отношения с противоположным полом.       — Селестен, можно у вас кое-что спросить? — нерешительно начал он.       — Пожалуйста.       — У вас… были отношения с женщинами?       — Что за вопросы вы задаёте! — Селестен покраснел.       — Я не хотел вас обидеть, — поспешно сказал Дьюар, — и не требую от вас ответа.       — Ещё бы вы требовали! — Юноша покраснел ещё больше.       — Я только хотел сказать, что со временем вы поймёте… Ваша молодость…       — Моя молодость здесь совершенно ни при чем. И я не хочу ничего понимать, Ален. И время тоже ничего не изменит. Я никогда не женюсь.       — Почему?       — Потому что.       Последовало недолгое молчание. Ален рискнул спросить ещё раз:       — И всё-таки вы мне не ответите?       — На который из ваших вопросов?       — На первый.       — Об этом трудно говорить.       — Но я же не прошу подробностей?       Селестен встал и подошёл к окну:       — Даже и без подробностей. К тому же и вам будет тяжело это слушать.       — Просто ответьте: да или нет.       — А что бы вам хотелось услышать?       — Правду. Почему вы думаете, что ваши слова могут оказаться тяжёлыми для меня?       — Что вы ко мне чувствуете, Ален?       Этого вопроса мужчина не ожидал.       — Что я… — Ему показалось, что не хватает воздуха, чтобы дышать.       — Да, Ален, именно так. В последнее время мне кажется, что с вашей стороны это не просто привязанность.       Дьюар покраснел.       — Обрадуйте меня, Ален, и скажите, что это только сторге? — Селестен полуобернулся и с надеждой посмотрел на больного.       — Я не знаю, Селестен, — краснея как рак, сказал мужчина. — Я знаю только, что вы мне очень дороги.       — Этого-то я и боялся, — обречённо вздохнул Селестен. — Я не хочу, чтобы я был кому-то дорог. Я этого не заслуживаю.       — Зачем вы так, Селестен?       — Я ведь далеко не ангел. Знаю, что вы думаете: молодой, безупречный… А может, я не такой, каким кажусь?       Ален взглянул на него с лёгким испугом. Труавиль улыбнулся:       — Что, напугал я вас? Забудьте, я немного увлёкся. Если вам хочется, я отвечу. Ни одна женщина не была и не будет в моей постели. Не думайте, что я дал какой-нибудь обет. Впрочем, это не значит, что… у меня вовсе не было никаких отношений. Вы понимаете, о чём я?       — Кажется, да.       — В данный момент я хочу, чтобы моё прошлое оставалось в прошлом. Кажется, я просил вас не спрашивать об этом… Ну да ладно! Что случилось, то случилось. — Он вернулся к фортепьяно. — Давайте-ка я вам сыграю, и забудем об этом разговоре.       Пока он разминал пальцы, Ален думал: «Я почти не сомневаюсь, что у него когда-то была связь с мужчиной. И ясно, что он хочет об этом забыть: видно по его глазам… или я вовсе не разбираюсь в людях. Но кое-что мне интересно. Я ведь ему нравлюсь. Во всяком случае, ему не безразлично, что со мной происходит. И кто знает, будь я здоров…»       Он оборвал эти мысли на полуслове, потому что не хотел окончательно признаваться себе в том, что это вовсе не сторге, а кое-что другое. Но вместе с тем этот небольшой разговор всё прояснил и привёл мысли и чувства мужчины в относительный порядок. То, в чём он сомневался, теперь не вызывало сомнений. То, в чём он был уверен, теперь заставляло сомневаться. Словно Селестен перевернул песочные часы, и песок потёк в обратном направлении.       — Я что-то с вами разоткровенничался. — Со стороны фортепьяно плеснуло лёгким смешком. — Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо.       — Я никогда не буду думать о вас плохо, Селестен.       — Никогда? Может быть, случится так, что ваше мнение обо мне изменится.       — Тогда это должен быть настоящий Апокалипсис! Неважно, каким было ваше прошлое и каким вы сами были в этом прошлом. Ваше прошлое — это ваше личное дело. Я вам ещё раз обещаю, что не буду об этом спрашивать.       — Спасибо, что говорите это, Ален. — Юноша благодарно кивнул. — Но больше не шутите насчёт Апокалипсиса: это вещь серьёзная.       — Вы так религиозны.       — Я бы не назвал это религиозностью… Я просто верю.       — Да, но как убедительно!       — «Убедительно»?       — Да, глядя на вас, самому хочется поверить во что-то хорошее.       — А почему бы и нет?       — Не знаю. Не хватает воображения.       — Если бы вы попробовали, у вас получилось бы, уверен. Какая вещь для вас является самой невероятной? — Труавиль повернулся на стуле лицом к Алену.       — Моё выздоровление, — мрачно сказал тот.       Музыкант слегка поморщился:       — Это слишком сложно. Дайте мне пример полегче, и я заставлю вас в это поверить, не сходя с этого места.       «Лучше бы сходя», — подумалось мужчине, а вслух он сказал:       — А в существование внеземных цивилизаций?       — Ох, Ален…       — Ладно, ладно. Тогда вот что: попробуйте убедить меня в том, что человек может читать мысли другого человека.       — Вы не верите в телекинез?       — Нет.       — Что ж, давайте попробуем убедить вас в том (он несколько секунд помолчал, словно выдерживая какую-то эффектную паузу), что мысли можно прочесть так же легко, как и раскрытую книгу.       — А что для этого нужно?       — Только одно: спрячьте подальше скептицизм и отнеситесь ко всему серьёзно. И вам будет предоставлено наивернейшее доказательство. Ну как, попробуем?       — Конечно! Что я должен делать?       — Просто расслабьтесь. — Селестен понизил голос, и тот зазвучал завораживающе. — Закройте глаза и отгоните прочь все мысли. Представьте, что вы погружаетесь в туман…       Алену показалось, что его затягивает в какое-то лёгкое, невесомое облако. Похоже, Селестен пробовал на нём гипноз.       — А теперь, — сказал Труавиль уже обычным голосом, — подумайте что-нибудь, глядя мне в глаза.       Дьюар встретился взглядом с тёмными глазами юноши. И хотя он не верил в успех этого предприятия, тем не менее он сосредоточился и мысленно спросил: «Вы спрашивали меня о моих чувствах, а что вы чувствуете ко мне?»       Селестен вздрогнул и отвёл глаза. Лицо его слегка раскраснелось, но он не произнёс ни слова.       — Не получилось, — сказал Ален, — я же говорил.       Юноша потёр лоб и сказал всего несколько слов, но этими словами поверг Дьюара в шок, поскольку это и было ответом на его не заданный вопрос:       — Я не могу сказать вам о том, что чувствую — если чувствую вообще. Считайте, что на мои уста наложена печать.       — Как это возможно? — выдохнул побледневший мужчина. — Вы же… только что…       — Всего лишь ответил на вопрос, с которым вы ко мне обратились, — спокойно проговорил юноша.       — Вы только что прочли мои мысли! — изумлённо и даже со страхом перебил его Ален.       — И что? Вы же сами меня об этом попросили, — пожал плечами Труавиль.       — Но как… — Мужчина даже слов подходящих не мог отыскать. — Как вы это делаете? Как вы это сделали?       Селестен приложил палец к губам:       — Пусть это останется тайной. Главное, что вы получили неоспоримые, я надеюсь, доказательства. Как, верите?       — Невероятно, но верю. Хорошо ещё, что я не попросил вас убедить меня в том, что левитация возможна или что люди могут проходить сквозь стены!       — А что в этом такого?       — Знаете, если бы вы у меня на глазах исчезли или взлетели, я бы точно повредился в рассудке, — покачал головой Ален.       — Теперь верите, что нет ничего невозможного?       — Я теперь готов поверить во что угодно.       — Тогда я говорю вам: вы скоро выздоровеете, — твёрдо сказал музыкант.       Мужчина, ещё не вполне пришедший в себя, кивнул.       — Вот и хорошо, — обрадовался Селестен. — Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, говоря о силе веры?       — Кажется, теперь понимаю. Ох, Селестен, вы меня шокировали! Взять и прочесть мысли… Скажите хоть, по крайней мере, где вы этому научились?       — Не могу.       — Ещё одна печать?       — Вроде того. Не сейчас. Потом сами поймёте.       — Опять «потом»? — криво улыбнулся больной.       Юноша погрозил ему пальцем:       — Никакой меланхолии!       — Это не меланхолия, — возразил мужчина.       — Чем бы это ни было, не вздумайте! Не впадайте снова в эту спячку. Ведь весна на дворе…       Ален потёр лоб, который разломила внезапная головная боль:       — Весна, перепады в настроении и плохое самочувствие.       — Это обратная сторона. Почему не сказать так: весна, подснежники…       «Под снегом и такие нежные…» — мысль стучала в больной висок, забивая невидимые гвозди.       Дьюар закрыл лицо руками:       — Будьте так добры, Селестен, сходите вниз и попросите у мадам Кристи таблетку.       После паузы холодные руки легли на руки Алена и отвели их от лица. Мужчина увидел, что Селестен сидит рядом, и это его удивило: он совершенно бесшумно, получается, подошёл и сел на кровать. А вместе с тем Дьюар знал, что это сделать невозможно, поскольку половица немилосердно скрипит. И тут только до больного дошло — и несколько его обескуражило, — что он ни разу не слышал скрипа, когда юноша ходил по комнате: входил, шёл к фортепьяно или к окну, садился возле кровати — и всё по этой скрипящей половице. Насколько же лёгким нужно быть, чтобы ходить практически бесшумно?       Юноша положил руку Алену на лоб:       — Очень болит?       — Признаться, да.       Признаться, это всё отступило на второй план, и хотя боль всё ещё была, мужчина перестал обращать на неё внимание. Ведь музыкант был так близко!       — Сейчас пройдёт.       Невероятно, но боль исчезла. Необыкновенно легко стало, словно на этом свете вообще не существовало боли.       Юноша, слегка улыбаясь, смотрел на больного. Косой луч солнца падал на него из окна и придавал его профилю необыкновенный ореол: точно лицо было обведено золотистой краской, излучавшей мерцание или даже сияние, похожее на то, каким живописцы наделяют святых на своих полотнах: светящаяся аура.       «Как же я его люблю!» — подумал Дьюар.       — Боль прошла? — спросил музыкант.       — Вы необыкновенный человек, Селестен! Вам всё подвластно.       — О, если бы всё! — с лёгкой горечью сказал тот. — Если бы всё было так просто!       — Что тогда?       — Если бы всё было мне подвластно, я бы… — В глазах его вдруг что-то нехорошо сверкнуло.       И Дьюар увидел — впрочем, это могло ему только показаться, — что в этот момент свет солнца отодвинулся от фигуры Селестена, словно отпрянул… «Глупости, игра воображения», — тут же возразил он сам себе.       Юноша тряхнул кудрями, будто отгоняя от себя дурные мысли:       — Нет! Если бы мне всё было подвластно… Ах, какое искушение сказать другое! Я бы постарался изменить этот мир к лучшему. Я сделал бы так, чтобы не было горестей…       Он говорил, всё больше воодушевляясь, а Алену чудилось, что свет опять подплыл к юноше и обволакивал его, окружая золотым сиянием.       — Да, — с жаром продолжал Селестен, — если бы такое было возможно, я бы сделал именно так.       — Вы замечательный, Селестен! — почти с восхищением воскликнул Дьюар.       — Знали бы вы, чего мне это стоит! — с грустью сказал музыкант.       — О чём вы, Селестен? — непонимающе спросил мужчина.       — Не берите в голову, Ален, не берите в голову.       Труавиль взъерошил волосы, и они рассыпались по плечам, словно поток водопада, низвергающийся со скалы в реку: свет солнца сверкал в прядях, наполняя их жизнью, причём потусторонней жизнью, в них была какая-то тайна. Его волосы зашелестели, рассыпавшись, как шелестит листва, пробуждаемая утренним ветерком.       — Вы замечательный, Селестен, — ещё раз повторил Ален. — Не вы ли ожидаемый всеми Мессия?       — Нет, Ален. Его время ещё не пришло. Что я такое? Я и сам порой не знаю. Не гадайте об этом.       — Я помню. Вы мне сказали, что разгадать вас невозможно. Я и не стараюсь. Я просто пытаюсь вас понять.       — Ну и как, получается?       — Не очень, если честно.       — Ну, не беда. Возможно, со временем. А нет — тоже не беда. Есть тысячи вещей, которые требуют объяснения.       — Это верно, — согласился Ален. — И тысячи вопросов, ждущих ответа. Например, почему трава зелёная или откуда ветер дует.       Селестен рассмеялся:       — Я имел в виду что-то более серьёзное — вопросы бытия. Познавать мир…       — Зная, что никогда не познаешь его до конца?       — Естественно! Мир бесконечен. Сознание бесконечно. Так и должно быть. Время же бесконечно и конечно одновременно. Бесконечно вообще и конечно в частном.       — То есть?       — Мне пора, — сказал Труавиль, — вот что я имел в виду.       — Хорошо, — со вздохом согласился Ален. — Но вечером…       — Приду. — Селестен бесшумно прошёл к двери и растворился за ней.       Ален остался один. Вокруг было пусто, но вокруг было время.       Время, которое не кончается.       Время, которое истекало.       Время подумать над тем, как провести время до того времени, когда придёт время Селестена.       Время понять временность времени и его же неизменность — вневременность.       Но на это требовалось время.