***
Испугавшись, что разгневанный конь сбросит его с седла, Мэттью так крепко вцепился в поводья, что у него онемели пальцы. К несчастью, ему так и не удалось подружиться с лошадьми своего опекуна. Мало того, что эти невероятно красивые и гордые звери всё время посматривали на маленького Канаду сверху вниз с очевидным отвращением, так ещё они щипали его за руки, стоило ему подойти к ним чуть ближе. Не умел он дружить с конями, ну никак. Тем не менее, эта проблема не помешала ему выкрасть из хлева одного молодого жеребца (с виду дружелюбного и спокойного, как он думал сначала) и умчаться из дома прочь, пока Франция был занят своим очередным кутежом. Сбегать от взрослых давно вошло у него в привычку. Конечно, Мэттью не испытывал от своего поступка никакого удовольствия. Сама мысль о побеге казалась ему отвратительной, но что уж тут поделать? Зато теперь он был сам по себе. Больше никакого Франциска с его невыносимым характером, никакого унижения, никакого алкоголя и вонючего табака, от которого першило горло и глаза заполнялись слезами. Оставались только Мэттью и чёрный, безмолвный лес, готовый заключить беглеца в своих пышные объятия. На самом деле Канада не думал, что ненавидел Франциска по-настоящему. Несмотря на своё мерзкое поведение, Франциск всё равно оставался для мальчика отцом. Не самым лучшим, не особо внимательным, местами даже невыносимым, но хоть каким-то, чёрт возьми, родителем! Когда Мэттью был слишком мал для самостоятельной жизни, Франц всячески ухаживал за ним, кормил, баюкал и закутывал в тёплое шерстяное одеяло. Иногда Мэттью даже скучал по этому человеку, по тому образу, который иногда всплывал в его памяти, словно призрачный дым. Очень огорчительными были мысли о том, что больше таких воспоминаний, переполненных лаской и теплом, никогда не произойдёт. Кто бы знал, как же Канаде хотелось кричать от такой несправедливости! После утомительной езды по кривым тропинкам, ведущим, казалось бы, в никуда, конь привёл мальчика к тому месту, где лес до сих пор упорно зализывал свои раны после сильного пожара. Снова эта пустая чёрная поляна, которую лёгким пледом укрывал молочный туман, а в центре пепелища высилась ужасно кривая тень калеки — точнее говоря, бывшего дуба, который когда-то сражал местные племена своим величием. С тяжестью на сердце Мэттью приблизился к этому несчастному калеке. Спрыгнув с хрипящего коня, он подошёл к иссохшим уродливым корням погибшего древа, сел на корточки и медленно приложил ладонь к обгоревшей траве. В ответ же земля одарила его кожу слабым жаром. «Наверное, мне никогда не будут понятны те чувства, которые испытывал Альфред, видя, как горят его любимые вещи, — подумал он с грустью. — Но всё же я попытаюсь. Мне будет очень непросто, но я верю, что не подведу друга…» Вдруг, он нащупал на земле что-то шершавое, не похожее на камни и траву. «Что это?» Это была чёрная тряпка. Мэттью поднял её с земли и стряхнул с неё следы многолетней сажи. После его усердия на ткани начали появляться красные полосы, очень знакомые глазу. Это были обрывки старых воспоминаний, затёртых временем и смытых волнами горьких слёз. И всё же этих обрывков оказалось достаточно для того, чтобы душу Мэттью охватила бесконечная радость. «Господи, он ещё цел! А ведь прошли десятилетия с того дня, когда Альфред раскрыл для меня свой мир!» — Мэттью? Как ты тут оказался? Парень тут же засунул найденный лоскуток ткани в подсумок с вещами, после чего быстро встал на ноги. Когда он обернулся на голос, его лицо растянулось в неуверенной улыбке. — А…Альфред… — прошептал он, увидев, как его друг ставит своего бурого коня рядом с неугомонным французским жеребцом. — Ты теперь… выглядишь старше. — Ты тоже. — И ты опять сбежал от своего опекуна! — Полагаю, как и ты, — усмешка Альфреда была такой грустной, что даже вызывала слёзы. — Артур уехал из дома ещё вчера. Собираясь в плавание, он настрого велел своим людям больше не оставлять меня одного. Прошлым летом на окна моего дома даже поставили решётки. Крепкие, такие не распилить простой пилой. Теперь куда бы я ни пошёл, мне всюду мерещится, как его люди дышат мне в затылок. Даже в туалет теперь сходить не легко — приходится унизительно отпрашиваться у главного командира, а потом идти по своим делам, слушая насмешки остальных вояк. — Как же ты сбежал из этого ада? — удивился канадец. — Не забывай, что это я сам построил свой дом, — спрятав руки в карманы просторных брюк, Альфред приблизился к своему когда-то лучшему другу. С глубоким ужасом на сердце Мэттью понял, как сильно за эти годы возмужал американец, ведь отныне Уильямс дышал ему в грудь. — И только мне одному известны все его ходы и выходы. — Ясно, — канадец потупил взгляд. — Сколько времени прошло с нашей последней встречи, не помнишь? Лет двадцать, вероятно… — А кажется, что виделись только вчера, не так ли? Для смертных людей двадцать лет — большой срок. Для кого-то это почти вся жизнь. — И всё же… — произнёс Мэттью, сжав кулаки до боли в костях. — Я соскучился. Он боялся этих слов. Боялся, что если скажет их первым, то не услышит в ответ ничего, кроме едкой издёвки. Но, к его великому счастью, Альфред не был такой же гадкой мразью, как Франциск. Не долго размышляя, парень подошёл к Мэтту вплотную и загрёб его хрупкое тело в свои объятия. Мэттью не успел ничего сделать, лишь удивился тому, насколько длинными и сильными стали руки у его друга и как сладко пахла его кожа… — Ох, ты не представляешь себе, как я скучал, — шепнул Америка, ещё сильнее прижимая к себе притихшего маленького канадца. — Пускай Артур лишает меня моих вещей, моих мечтаний…но дружбу — нашу дружбу — ему уж точно не удастся у меня отнять. Правда же? — Д-да, — кое-как выдавил из себя Мэттью. — Я так долго просидел в заточении, что уже даже перестал мечтать о будущем. Я только сейчас это понял, встретив тебя. Знаешь, что, Мэтт? Пожалуй, я дам ему отпор. — К-кому? Артуру? — Мэттью растерянно посмотрел в глаза Ала и увидел в них отражение чистого неба. — Но как? — Я начну строить города! Большие, красивые, яркие, как в книжках. Закажу проекты школ, банков, фабрик и даже баров… — Альфред задумчиво посмотрел куда-то вдаль и жадно облизнул свои красные губы. — У меня будет очень много баров, гораздо больше чем у Артура и у его кузена Ирландии. — И кто же будет жить в твоих городах? Кто будет работать в твоих школах и фабриках? — Всё просто. Каждый год Артур привозит на мои земли своих людей. Не сказать, что они мне нравятся — уж больно агрессивно они себя ведут вне дома. Но ничего, со временем я их перевоспитаю и выращу из них достойных граждан. Попомни мои слова, Мэттью. Когда Артур узнает, что я задумал, он… — Будет вне себя от ярости, вот что! — Канада вцепился в куртку Альфреда с такой силой, какую ныне никогда в себе не ощущал. Он надеялся, что его поступок впечатлит Америку, и, к счастью, оказался прав. Альфред смотрел на своего друга с таким страхом, словно увидел привидение. — Ты не понимаешь, во что ввязываешься, да? За что именно Артур запер тебя в доме? Совсем не понимаешь! — Это ты не понимаешь! — придя в себя, парень оттолкнул Мэттью, словно ему вдруг стала противна их близость. — Если мы дальше продолжим вести себя, как безвольный домашний скот, наши отцы окончательно нас уничтожат! Мы для них не дети, не любимые малыши, мы ресурс. Они пожирают нас, как упыри, думая, что поступают правильно. Они считают, что мы принадлежим им, как… вещи. — А разве это не так? — нахмурился в ответ Уильямс, смахивая с лица влажную золотую прядь. — Нет, не так! Мы две свободные страны, Мэттью, и вот эта земля, на которой мы стоим, — Альфред указал пальцем на испепелённую почву, — принадлежит нам, а не им. И я очень надеюсь, что когда-нибудь ты поймёшь мои слова и встанешь на мою сторону. Сказав это, Альфред выпрямил спину и удалился к своему коню. Мэттью хотел побежать за ним следом и закричать во всё горло, что он согласен, что, безусловно, Альфред был прав в своих взглядах. Знали бы боги, как сильно он хотел это сделать. Как это желание ютилось в его теле, словно жгучее торнадо. Однако страх или что-то куда более глубокое, что жило внутри его разума, помешало ему даже сдвинуться с места. Он так и стоял в оцепенении, глядя заплаканными глазами, как его возмужавший и переполненный светлыми мыслями друг покидает поляну верхом на буром жеребце.***
Вскоре до поляны дотянулись колючие лапы зимы. Ночи становились длиннее, холоднее и безжалостнее. Древние племена в спешке покидали свои излюбленные дома и отправлялись на поиски тёплых краёв. Где-то в чёрной чаще раздался призрачный волчий вой, но лишь на мгновение, чтобы потом лес снова заснул под покровом снежной ночи. Затем зима ушла, сменившись долгожданной дождливой весной. Сквозь редкие белые сугробы пробивались первые робкие растения, а солнце пролезло сквозь плотные ветви чёрных старых елей. Как только воздух стал немножечко теплее, вернулись и индейцы, хотя на сей раз их смуглые лица были полны бесконечной тоски. Молодые юноши воровато смотрели по сторонам, то и дело опуская руку к колчану со стрелами, как будто кто-то или что-то должно было вот-вот вырваться из пасти леса и разорвать их трусливые туши на куски. Через несколько лет то же племя, сидя на своих расписных коврах, изучало новую технику, не то принесённую добродушным бледнолицым чужаком, не то украденную из рук застреленного вражеского солдата. Пока старики неодобрительно качали головой и чуть что указывали пальцем на давно забытые фамильные луки, молодая кровь пробовала на вкус такую странную штуку, как порох. Для стран время протекало гораздо иначе, чем у смертных людей. Если для обычного племени проходили десятилетия, то для более высших существ то были минуты, которые лишь иногда благодаря насыщенным событиям растягивались в томительные часы или даже годы. В сотне километрах от того племени, которое только-только начало познавать всю прелесть французских ружей, активно разрастался новый безымянный город. Сначала он казался настолько маленьким и невзрачным, что для многих он долгое время был лишь мифом, а не реальным проектом. Но затем этот город разросся до невероятных размеров и озолотился. У него появились дороги, по которым всё чаще и чаще начали проезжать повозки с провизией и стройматериалами. Люди всё с большей охотой переезжали с берега в новое место, где им обещали крупные земли, новый дом, хорошее образование и честную работу. Альфред Джонс лично курировал крупные проекты, ибо был сильно в них заинтересован. Каждое удачное дело вызывало в нём прилив неописуемой радости, а каждый провал сопровождался ворчанием, недолгим унынием и твёрдыми убеждениями, что в следующий раз у него получится лучше. Горожане к Альфреду относились с куда большим уважением, чем, когда тот был ещё мальчишкой, который прятался в тени своего грозного воспитателя. Многие приходили к нему за советом, а кто-то даже предлагал новые идеи и методы их воплощения. — Вот здесь следует укрепить позиции, — указал пальцем на карту местный шериф — старый, но мудрый тип, которого Альфред немного уважал, немного боялся и немного ненавидел за его криминальное прошлое (одна из резонных причин, почему этот человек вообще был сослан из страны). — Надо поставить охрану, ибо эта дорога очень важна для нас. В последнее время там участились нападения разбойников. Преимущественно, индейцы, хотя Джеф утверждает, что это были испачканные в краске белолицые негодяи. — Хорошо, — ответил ему Альфред, важно спрятав руки за спину. — В таком случае, выясните личность этих самых разбойников. Мне важно знать, местные они или приезжие. — В каком смысле, «приезжие»? — нахмурил седые брови шериф. Альфред тут же замолчал, поняв, что своими высказываниями ступает по лезвию ножа. Англичане, которых он когда-то впустил в свой город, уже давно нарекли себя коренным поселением. Даже слово придумали соответствующее — «американцы». К сожалению, индейцы в их скромную касту включены почему-то не были. — Сэр! — в кабинет вбежал маленький мальчик — сын ирландского кузнеца. — Вас ожидают на крыльце! — Меня? — неохотно развернулся шериф. — Нет-нет, сэр! Вас, сэр! — мальчик указал пальцем на Альфреда. — Какой-то ваш очень-очень-очень давний друг. Сначала Альфред растерялся. Он пытался вспомнить, какой друг посмел так беспардонно явиться в его обитель, затем стал перечислять возможные имена, перебирать в памяти знакомые лица. А потом его глаза засияли счастьем. — Мэттью, — прошептал он, ринувшись прочь из кабинета под изумлённые взоры других людей. Мэттью ожидал его на лестнице и выглядел он очень смущённым. Когда американцы проходили мимо него, многие начинали перешёптываться и украдкой указывать на него пальцем. В этом городе чужаков узнавали за версту. — Мэттью! — Альфред подскочил к своему другу и крепко-крепко обнял его болезненно худое тело, закутанное в бурые меха. — Сколько лет, сколько зим! Как же я давно тебя не видел! Ты так… ты так вырос, постройнел! Такой взрослый парень, даже не узнать! Как твои дела? Что ты тут делаешь? — Я… я в порядке… — кое-как отбивался от расспросов парень. Он был очень смущён таким бурным ликованием. На его лице проступили красные пятна. — Мы можем поговорить? Наедине, — уточнил он, кинув косой взгляд на собравшуюся рядом толпу зевак. — Мне кажется, твоим людям я слегка… не по душе. Они шли по растоптанной тропинке, обходя уже выстроенные дома и бары, и глядя на всё это, Мэттью невольно понимал, на сколько же он отстал от всех стран…и от Америки в том числе. Ему было больно это понимать, однако он старался делать вид, что на самом деле всё хорошо. — Ты заметно преуспел, — поделился он своими мыслями. — Я очень рад за тебя. — Ага! — воскликнул гордо Америка, явно не замечая, как осунулся его друг и сосед. — Мои мечты наконец-то сбываются! Скоро Артур вернётся со своих далёких земель и увидит, чего я добился за такой смехотворный срок. Если бы ты только знал, с какой охотой я жду этой минуты. — А ты не боишься, что твои успехи лишь рассердят его, и он прикажет солдатам… сжечь этот город? — спросил тихо и взволнованно Мэттью. — Да брось, он же не такой глупый. Чем больше здесь будет построено городов, тем больше появится людей; чем больше появится людей, тем больше возникнет рабочей силы; чем больше возникнет рабочей силы, тем больше мы добудем полезного сырья. Видишь, как здорово я всё придумал, а? Когда я расскажу Англии о своих планах, он обязательно прислушается ко мне. Вот увидишь. — Но вдруг ты ошибаешься? — не успокаивался канадец. — Вдруг Артур просто… не поймёт тебя? Альфред заметно посуровел. Воспоминания о том, с какой дикой жестокостью Англия уничтожал практически всё, что было дорого его пасынку, оставили в сердце Америке большую рану. Иногда эта рана начинала кровоточить. — Ежели он не примет мои успехи… ежели он начнёт противиться, — прошептал юноша, опустив стеклянный взгляд к своим пыльным сапогам. — Я заставлю его передумать. «Забавно, — подумал Мэттью. — Когда-то мы оба очень сильно любили своих опекунов и души в них не чаяли. Теперь же всё стало иначе…» — А ты как сам? — попытался сменить тему Альфред, пока душевная боль не стала распространять свой яд по всему его телу. — А я… я… ну-у, — Мэттью растерялся. — Ну, преуспеваю в некоторых… вещах. — Живёшь всё в той же одинокой хижине в горах, да? — догадался Америка. — Ну, я не тороплюсь заполнять свои земли городами с инфраструктурой, — мягко возразил Мэтт. — Мне по душе более… уединённый образ существования. Мне нравится красота моих лесов, и я бы не хотел, чтобы люди её окончательно уничтожили ради своей выгоды. А Франц… ну, он берёт с меня не так уж и много. Гораздо меньше, чем мог бы, если бы очень сильно этого желал. — Это, конечно, очень благородно с твоей стороны, но на одной красоте далеко не уедешь, — серьёзно заявил Альфред. — Франция так и будет мучить тебя, если ты не дашь ему грамотный отпор. Ты же не вещь, Мэттью. Ты страна. И мой друг. — Друг, говоришь? И тут, Канаду осенило. Он крепко схватил Альфреда за руку и прокричал охрипшим от волнения голосом: — Тогда скорее седлай коня! Я должен кое-что тебе показать. Что бы это ни было, Альфред предпочёл послушаться Канаду. Он зашёл обратно в свой дом и приступил к сбору одежды. В голове пчелиным роем вились вопросы. К примеру, что именно собирался показать ему Мэттью, почему он так волновался и насколько долгим планировался их путь, раз они собирались ехать верхом? «Наверняка мы отправимся куда-нибудь в его земли. На своей территории он будет чувствовать себя гораздо увереннее», — подумал Америка и решительно снял с крючка меховое пальто, которое не надевал уже много лет.***
Их поездка была очень долгой, унылой и по большей части молчаливой. Мэттью не стремился так скоро раскрывать свои секреты, а на прямые вопросы отвечал Альфреду загадочной улыбкой. Один единственный раз он случайно обмолвился, что приготовил для друга подарок, но от этой информации Джонсу сталось только хуже. Дело в том, что Канада был очень нелюдимой страной, очень скрытной, а в глазах более цивилизованных государств он считался и вовсе чем-то вроде одичавшей Африки. Он никогда не готовил для Альфреда сюрпризы. По крайней мере, не такие, к каким привыкли обычные люди со своими приземлёнными желаниями. Живя долгие годы в кругу людей Альфред привык к элементарным подаркам, которые чаще всего имели какую-то практичную пользу: например, вилы для сбора сена или уздечка для коня. Подарки от Мэттью же обладали иными свойствами, которые для людей могли показаться той ещё дикостью. Иными словами, эти «подарки» могли запросто сожрать своего нового хозяина и даже им не подавиться. По этой причине Альфред на всякий случай запасся ружьём, а для подстраховки (он не знал, насколько бойким мог оказаться канадский «подарок») в сапог вложил небольшой охотничий ножик. Житие в лесу с толпой английских и ирландских преступников научило Джонса быть готовым ко всему. Когда небо накрыло свинцовыми тучами, между лысыми холмами стал проглядываться синеватый облик высокой и сильно заснеженной горы. Как только Альфред увидел, что ожидало их впереди, его тело охватила нервная дрожь. Он вспомнил, как однажды уже был в этих краях, и как один белый медведь едва не разорвал его на куски, но, к счастью, ему удалось сбежать с места битвы полностью невредимым. Честно говоря, эти воспоминания до сих пор являлись ему в кошмарах. Иногда, обливаясь ледяным потом, Альфред вскакивал посреди ночи и кричал так сильно, что в доме начинали опасливо звенеть покрытые белым инеем окна. И вот теперь спустя годы прошлое вновь вылезло наружу и оскалило на парня свои острые зубы. Тихо простонав, Альфред поспешил поравняться с Мэттью, который продолжал шествовать к горам с завидной невозмутимостью на своём белом лице. — Мы что, действительно идём туда? Снова? — Ну да, — кивнул юноша. — А что такое? — Да ничего… совсем ничего… — Альфред отвернулся и закусил губу. С одной стороны, ему очень хотелось признаться в том, что даже сам вид этой жуткой горы вызывал в нём едва ли не звериный ужас. С другой же стороны баррикад стояла более бесстрашная и безрассудная половина Альфреда, и она-то упрашивала юношу держать язык за зубами. «Только подумай, как он посмотрит на тебя, когда узнает, что ты обыкновенный трус, а не герой, — с ехидством шептала она ему на ухо. — Не совершай ошибку, о которой потом будешь долго жалеть». И Альфред покорился своему безрассудству, хотя решение далось ему крайне непросто. Он постарался выпрямить спину, дабы показаться Мэттью своё бесстрашие, и рьяно толкнул коня пятками кожаных сапог.***
Оказавшись возле горы, окутанной в снежный плед, Мэттью быстро спрыгнул с ржущего коня и вынул из мехового подсумка моток крепкой верёвки. Альфред неохотно наблюдал за действиями парня, и страшная догадка проворно сверлила его трусливый мозг. «Неужели он собирается сделать это…» — ошалело бормотал его мрачная сторона, пока Канада пытался размотать верёвку, и та хрустела в его руках от нарастающего ледяного ветра. — Держи, — юноша протянул Альфреду кинжал. — Ты что, предлагаешь лезть на гору? — недоверчиво спросил Америка. — Да ты, видно, с ума сошёл! Мэттью пропустил его возмущения мимо ушей. Он уже шёл к горе, и толстая верёвка следовала за ним, словно чёрная змея. Альфред тихо ругнулся, тяжело втянул холодный и колючий воздух в свои ноздри и крайне неохотно выбрался с седла.***
Не ясно, сколько они ползли по этой проклятой скале, но в конце пути Альфред чувствовал себя зверски усталым. Его руки были похожи на две тяжёлые и непослушные льдины, которыми невозможно было ничего взять, ничего сделать, а лишь бездумно размахивать ими, как карусель. Кровь возвращалась в остывшие жилы очень-очень медленно и крайне неохотно. Хотелось сидеть на сугробе и выть. — Мы на месте, — раздался позади него бодрый мальчишечий голосок. Он не поверил своим ушам, а когда посмотрел на улыбающегося во все свои тридцать два жемчужных зуба Мэттью, то перестал верить и глазам. Пока Альфреду хотелось харкать лёгкими после такого долгого и мучительного подъёма, Мэттью разгуливал по засыпанной чистым снегом неровной поверхности и с откровенно дурацким весельем любовался поднявшейся над ним вечерней вьюгой. Неужели этот хрупкий светловолосый птенчик, не умеющий ни плавать, ни нормально охотиться, совершенно не чувствовал холода здешних ветров? Ведь здесь, на вершине горы, он был настолько осязаем, что к нему можно было прикоснуться руками! — Отлич-чно. Ч-что мы здесь забыли? — спросил Америка, громко клацая зубами. Ветер дул так сильно, что едва не сдирал с его лица кожу. Хотя ему уже было отчасти всё равно — лица он уже тоже давно не ощущал. — Хоч-ч-чу зам-метить, ч-что здесь ч-ч-чертовски холодно! Канаду эти слова немного задели. Честно говоря, он не думал, что их прогулка разозлит Альфреда. Живя среди бесконечной зимы, которая иногда сменялась лёгким и недолгим весенним теплом, Мэттью позабыл о такой простой вещи, как холод. Сначала ему было, конечно, немного зябко. Мэтт много болел, температура могла не спадать неделями, тело его ломило от боли и усталости, и лоб покрывался липким потом, как при настоящей лихорадке. Но потом всё это исчезло. Франциск был поражён, когда однажды встретил своего пасынка на улице, когда как тот должен был лежать в кровати и пить по велению врача тёплое молоко с мёдом. Мэттью был практически раздет. Он рисовал облака босой ступнёй на липком снежном покрывале и весело смеялся от того, как снежинки щекочут кожу на его румяных щеках. Корзина с грязным бельём рухнула к ногам удивлённого опекуна, и вскоре на том месте стали распускаться красные бутоны из-за разбитой бутылки вина, спрятанной между рубашками и трусами. Но ни Франция, ни Канада не обратили на эту мелочь никакого внимания. Их разум заполняла радость — сильная и яркая, как вспышка праздничного салюта. Ведь мальчику отныне был чужд холод. И это было… по-своему, прекрасно. — Посмотри на небо, — как можно спокойнее попросил Мэттью своего друга. Альфред воздержался от очередных претензий и послушно поднял голову. В тот же миг его лицо приобрело иные черты: исчезла хмурость, рот раскрылся от искреннего потрясения, а голубые глаза вспыхнули лазурным огоньком. — Это… это… — он попытался сказать что-то, но не смог найти нужных слов. — Что это? То, что он увидел на небе, поразило его до глубины души и одновременно вызвало в его сердце странную и томительную ностальгию. Как будто он видел это прежде. Может, совсем давно, когда он был ещё слишком юн и беспомощен, и когда его родная мать склонилась над его пухлым телом, шепча на ухо древнюю индийскую колыбель. Возможно, то же самое он видел в её медовых глазах, когда она с невинным любопытством заглядывала в его лицо и гладила тоненьким пальцем его влажные губы. А, может, и не было ничего такого, и Альфред выдумал это, чтобы хоть как-то объяснить нахлынувшее чувство ностальгии. — Это северное сияние, — сказал Мэттью, присев рядом с ошеломлённым парнем. Зелено-золотисто-красное волокно расстилалось по всему чёрному небосводу, и, казалось, что ему вообще не было конца. Оно гипнотизировало Альфреда своей яркостью, манило к себе на танец. Жаль, что он не мог дотянуться до этого света, который раскачивался между звёздами, подобно волнам океана. Жаль, что его руки были слишком коротки. Да и сам он был невероятно мал, хоть и являлся страной. — Правда, оно невероятно? — с дрожью в голосе спросил Мэттью. — О-очень, — протянул Альфред, смаргивая застывшие в глазах слёзы восхищения. — Очень невероятно. — А я вижу его почти постоянно, — вздохнул в ответ Канада. — А впервые увидел случайно, когда был ещё ребёнком. Когда-то Франциск случайно потерял меня в лесу, когда мы ходили вместе с ним на охоту и он без устали рассказывал мне увлекательные истории о своём мире. В какой-то момент я оставил его и отправился сюда. В то время гора не выглядела такой крутой, — поправился он, заметив, с каким непониманием на него смотрит друг. — Я помню, что у неё был небольшой наклон и забраться на неё для меня не составило большого труда. Со временем, рельефы меняются, ты же знаешь. Иногда это связано с землетрясениями, иногда с долгими дождями… может, даже с наводнениями. Но всё это не важно, главное, что вот «это», — он указал на сияние, — оно никогда не меняется. Всегда, как я прихожу сюда, оно встречает меня, как своего давнего хорошего друга. Оно как будто подмигивает мне, когда видит, что я иду к нему навстречу. И вот это действительно волшебно! Альфред слушал канадца вполуха. Красота сияния всё ещё завораживало всё его существо. — В общем, — Мэттью потупил взгляд, смутившись. — Это и есть мой подарок тебе. — Ясно. Нет, Альфред врал самому себе — ему было ни черта не ясно. Что на самом деле Мэтт хотел ему сказать? Он выглядел очень обеспокоенным. Даже когда он пытался скрыть в себе эти чувства, у него ничего не получалось, ибо он не умел проявлять настоящее притворство. Глядя на парня, у которого пылали щёки от мороза, Альфред вдруг почувствовал, как что-то болезненно потянулось в его животе. «Что это со мной? Тело реагирует на мороз?» — подумал он испуганно. Но тут, его рука сама протянулась к Мэттью и робко коснулась его красной и мокрой из-за снега щеки. Канадец задрожал. Ясно, что не от холода. «Какой же он… чудесный», — подумалось Джонсу, и он, неуверенно прижавшись к хрупкому телу юноши, легонько поцеловал парня в горячие губы. Альфред не чувствовал стыда от содеянного. Ему нравилось то, что он делал. Причём, губы у Канады были очень нежными и сладковатыми на вкус. Альфред попытался сравнить их с чем-нибудь, но вскоре понял, что никогда ничего подобного не испытывал. И видя, что не ему одному это нравилось, что Канада, полностью отдаётся во владения Америки, что его глаза горят от блаженства, а брови невинно поднимаются вверх, Альфред испытал невероятно сильное желание поцеловать Канаду ещё раз. Но затем что-то пошло не так… Неожиданно Мэттью всхлипнул и судорожно вцепился в одежду Джонса. Америка тут же отстранился от него, подумав, что он, наверное, сделал другу больно, но Мэттью лишь крепче впился за складки его куртки и притянул американца к себе. Их губы встретились вновь, и снова нахлынуло это странное тепло… — Ради всего святого, прости меня, — прошептал Мэтт, уткнувшись другу в щёку. — Что случилось? — испугался Альфред. — Ты… ты что, плачешь? Почему? Я делаю что-то не так? — Нет-нет, всё замечательно, просто… — Мэттью попытался набрать ртом воздух. Его глаза выглядели влажными и розовыми из-за слёз. — Я…я хотел показать тебе красоту своего мира без всей этой мишуры, без этих назойливых людей. Хотел показать тебе, что мы вместе можем жить в этом мире, если только ты этого пожелаешь! — Мэттью… — Поверь! Если Англия что-нибудь с тобой сделает, я… я не переживу этого! — из-за истерики он с трудом проговаривал слова. Тем не менее, Альфред начал понимать, и на его душе стало немного легче. Он обнял Мэттью так крепко, как мог. Сил в нём практически не осталось. — Всё будет хорошо, — сказал он, глядя на золотистые лучи северного сияния. — Обещаю.