Aurora Borealis

Минуло мгновение, и за окном пожелтели листья, а дни стали короче и холоднее. Американское общество кипело жизнью, совершало открытия, наживало себе неприятелей, находило места, богатые золотом, выстраивало новые города и давало им забавные названия. Лишь одно оставалось неизменным — отчуждённое состояние порабощённого англичанами Канады. Сутки напролёт бедный мальчик сидел в комнате, ел только принесённую ему под дверь пищу и общался лишь со своим медведем по кличке Кума-младший. Ежели он и выбирался куда-то за пределы дома, то делал это незаметно для всех, даже для британских солдат, которые отличались завидной чуткостью по отношению к беглецам. Первые месяцы еду для него готовил Америка, так как искренне считал себя виноватым за случившемся с Мэттью. Приготовленную пищу он клал на деревянный поднос и относил её на второй этаж. Он не переставал надеяться на то, что когда-нибудь увидит по ту сторону своего пути открытую дверь со стоящим на пороге другом. Но, увы, пока что ему приходилось пересекаться только с Кумой-младшим. Альфред быстро распознал в канадском медведе необычные качества, которые отличали его от обычного безмозглого животного. Во-первых, он никогда не боялся заглядывать людям в глаза и к тому же великолепно понимал человеческую речь. Во-вторых, он никогда не поддавался животным инстинктам. Если он хотел есть — он шёл на кухню и дожидался, когда его покормят. Идея нападать на людей, пребывая в голодном угаре, явно казалась ему оскорбительной. А если на него кто-то пытался напасть — будь то человек с палкой в руках или глупая собака, он никогда не отвечал на провокацию, а старался быстро покинуть место конфликта. Он как будто понимал, что соверши он хоть одну ошибку, его тут же вышвырнут из дома, если, конечно, вообще оставят в живых. Однако, несмотря на миролюбивость зверя, его присутствие в доме всё равно нервировало многих и в частности самого Артура Кёркленда. Англия не раз пытался привязывать медведя к конюшне и ставить возле него охрану, но как только он отчаливал по делам на свои земли, Альфред подкупал солдат и освобождал канадского питомца из плена. Делал он это вовсе не потому, что ему было искренне жалко привязанную зверушку, просто Кума-младший был единственной ниточкой, которая продолжала, несмотря на все обстоятельства, связывать Альфреда с Мэттью. К тому же, парень прекрасно понимал, что состояние Канады во многом зависит от настроения медведя. А вдруг однажды питомец привыкнет к Алу и попытается уговорить хозяина выйти на контакт с внешним миром? Да, звучало ужасно глупо (стоило лишь представить, как медведь начинает говорить по-английски), но на большее надеяться было невозможно. Шли месяцы, а возникшая между двумя колониями холодная война так и не обратилась в приятную оттепель. Америка окончательно опустил руки и перестал возвращаться к готовке, переложив это дело на плечи своей кухарки. Сам же он старался как можно меньше думать о Мэттью и больше углубляться во внутреннюю политику, в которой проблемы росли стремительно, как снежный ком. В то время многие индейские племена, которые считались для современного общества наиболее дикими, начали организованные нападения на маленькие и плохо защищённые деревни. В момент нападения они старательно истребляли всё, что попадалось им на пути — и детей, и стариков, и беременных женщин. Они вырезали домашнюю скотину, убивали лошадей, сжигали дома и церкви, попутно вынося из помещений всё, что казалось им драгоценным. Слушая красноречивый рапорт своих наёмников, Альфред не переставал ужасаться тому, с каким чудовищным разнообразием индейцы уничтожали его народ. Эту проблему нужно было срочно решать, пока слухи о нападениях не долетели до британских островов. Не хватало еще того, чтобы на горизонте появился корабль опекуна… Единственной поддержкой и отличным способом забыться для него стал алкоголь. Но всё равно, сколько бы он ни осушал бутылок, окончательно забыть о Мэттью никак не получалось. Где-то в глубине души, несмотря на тучу сомнений и желаний окунуться в головой в развитие своих земель, продолжала теплиться надежда на то, что маленькие раны, оставленные в прошлом, скоро зарастут приятными переменами. И однажды случилось то, чего он ждал до болезненной дрожи в теле. Лёд, как говорили люди, тронулся. Вечер довольно быстро переходил в глубокую предзимнюю ночь. Окна покрылись инеем, а стены дома гудели от безумных порывов ветра, которые то возникали, как по мановению волшебной палочки, то внезапно затихали до следующего разгона. Пожелав спокойной ночи прислуге, Альфред пошёл на кухню, достал из шкафчика бутылку с виски и, немного поразмыслив над тем, как бы следовало лучше закончить очередной длинный и трудный день, направился прямиком на второй этаж. Он подошёл к своей комнате и сомкнул пальцы на деревянной ручке. Он уже представлял себе, как завалится внутрь, сядет за письменный стол и начнёт молча напиваться, иногда чёкаясь бутылкой со своим отражением в окне. Такое уже случалось, и не раз. Но сегодня что-то такое, будто предчувствие, засевшее в глубине мозга, заставило его повернуть голову и посмотреть на дальнюю дверь, которая была для него заперта месяцами. Там, в густой темноте показалась пара горящих глаз, которая с интересом уставилась на Альфреда в ответ. Верно говаривали люди — если слишком долго вглядываться во тьму, то тьма начнёт вглядываться в ответ… — И тебе вечер добрый, комок шерсти, — сказал Альфред. Но вместо того, чтобы уйти к себе, он вдруг повернулся всем телом к комнате Канады, сделал несколько шагов вперёд и, оказавшись на расстоянии в пять футов от медведя, опустился на пол. Кума-младший смерил американца настороженным взглядом, но потом быстро успокоился и продолжил вылизывать свои лапы. Альфред приложился губами к бутылке и сделал несколько уверенных глотков. Ирландский яд уже давно перестал вызывать у него тошноту. Приятное тепло очень быстро нагнало его пылающий разум и затопило его в хмельной неге. Следующей жертвой этого тепла должно было стать замученное страданиями сердце. — Ну… здравствуй, Мэттью. Надеюсь, что иногда ты выбираешься из своей скорлупы и прислушиваешься к тому, что говорят люди за стеной. Как твои дела? Предполагаю, что как обычно. В отличие от моей жизни, твоя, думаю, протекает достаточно ровно, — он тяжело вздохнул, вспоминая прошедший день по этапам, начиная с пасмурного утра и заканчивая многочасовым совещанием, проведённом в городском доме культуры. Людей тогда собралось немерено, и все гудели, как большое осиновое гнездо.— Знаешь, о чём сегодня я говорил на совете? — он отпил из бутылки и прокашлялся. Как назло, яд полился не в то горло. — О паутине. Вернее, о паутине из дорог, которые должны соединять собой все мои города. Она нужна нам для того, чтобы свести нападения коренных племён к минимуму. Вот я и решил высказать свою мысль на совещании, и — представь себе — тут же случилась забавная штука: выслушав мои пожелания, один из инженеров города предложил мне построить забавную конструкцию, похожу на повозку, только сделанную из железа и передвигающуюся не при помощи лошадей, а горячего пара, вызванного при нагреве воды. Мол, эта конструкция поможет нам сэкономить время перевозки из пункта «А» в пункт «Б», а оболочка изделия будет достаточно крепкой для того, чтобы защититься от града пернатых стрел. При нём не было ни одного чертежа, лишь голая идея, которую наш мэр, разумеется, высмеял. Он так и сказал ему — может, ещё и крылья для людей выдумаешь, которые перенесут их с одного материка на другой? Учёный сильно покраснел и покинул зал под хохот остальных. Но ты… ты только подумай — повозка, которая едет не благодаря лошадям, а горячему воздуху! Нелепица ли это? Или шедевр непризнанного гения? «И зачем я вообще всё это рассказываю? Ручаюсь, что он меня даже не слышит», — внезапно задумался Альфред. — Знаешь, Мэттью, — чуть погодя продолжил он. — Не просто в таком признаваться, но… мне ужасно не хватает нашего былого общения. Не хватает тех чудесный светлых дней, когда мы свободно гуляли по лесу и вели себя как самые счастливые на свете дети. Помнишь, я стрелял из рогатки в птиц, а ты жмурил глаза, надеясь на то, что я ни в кого не попаду? Или когда мы купались с тобой в речке и я учил тебя плавать? Ты… ты был до такой степени простой, скромный и маленький, что мне хотелось обнять тебя и спрятать от этого жестокого мира, лишь бы он не успел причинить тебе вред. Очень жаль, что я не справился даже с этим. Альфред снова замолчал. Поднял бутылку, потряс ею, будто изучив, сколько же в ней ещё осталось яда, и выпил. Пока алкоголь струился по горлу, в глазах стояли слёзы. — А ещё я вспоминаю наше Северное сияние, — прибавил он, стирая тыльной стороной руки солёную влагу. — Когда мне всё же удаётся отделаться от идей своего народа, я хватаю коня и скачу на ту самую гору, где мы… где мы с тобой в первый раз… Закончить мысль так ему не получилось, так как в монолог внезапно вмешался Кума-младший. Медведь резко поднялся с пола и развернулся мордой к запертой двери. Он робко принюхался к дверной раме, затем шагнул назад и озадаченно наклонил голову на бок, словно чего-то искренне не понимая. — Что такое, пушистик? — поинтересовался у него Альфред, стряхивая с горлышка бутылки остатки алкоголя. — Заслушался моей чепухи и забыл, где живёт твой хозяин? Но Кума-младший, как, наверное, и остальные белые медведи, не понимал сарказма. Он повернул голову к Альфреду и встревоженно посмотрел на парня, затем из его глотки раздался приглушённый рокот. Его поведение казалось очень странным. Обычно, если ему хотелось отпугнуть от себя нежеланного человека, его рычание становилось громким и явным, и вдобавок к этому рычанию добавлялся также ряд обнаженных клыков, от вида которых даже глупцу становилось ясно, что ему здесь не рады. На сей же раз Кума-младший не рычал и не скалился, и это могло значить только одно… Альфред вскочил на ноги и решительно приблизился к запертой спальне. Неужели там внутри происходило что-то настолько нехорошее, что это встревожило даже белого медведя? Сначала он постучался, как требовал этикет, подождал несколько секунд и уже затем схватился за дверную ручку. Дверь, разумеется, не поддалась его силе, как это случалось предыдущие сотни раз. Но тут он услышал скрип половиц и сразу же почувствовал, как его правый бок обдало живым теплом. То, что он увидел потом, окончательно вернуло его в трезвое состояние. Кума-младший стоял рядом с ним и налегал передними лапами на запертую дверь. — Предлагаешь ломать её? — спросил ошарашенный американец. Зверь снова наклонил голову на бок. Скорее всего, на его языке это означало согласие. — Ну… ну хорошо. Тогда на счёт три? Дверь выбить удалось сразу же — кто бы мог подумать, что для этой задачи нужна была лишь поддержка одного белого медведя? Оказавшись под натиском не дюжей внешней силы, запертый засов буквально лопнул и разлетелся во множество железных осколков. Дверь распахнулась и с грохотом стукнулась об стену. Альфред вошёл в просторную комнату и первым делом ощутил бодрящую прохладу, которая проворно скользнула под его лёгкую одёжку и обдала мурашками кожу. Он обвёл взглядом спальню, и его настигла паника, так как на первый взгляд ему показалось, что комната была абсолютно пуста. В ней, разумеется царил полный беспорядок — пол выглядел грязным и до такой степени пыльным, что на нём можно было рисовать пальцем, на кровати валялось скомканное в огромный белый ком одеяло, одна подушка лежала в углу комнаты, другая почему-то находилась на стуле, книжный шкаф был раскрыт нараспашку, и рядом, подобно погибшим птицам, стелились открытые книги. Всё никак не удавалось сообразить — а куда, собственно, подевался сам хозяин спальни? Глаза блуждали по комнате, отчаянно ища в её грязных углах знакомое белое лицо. Тем временем Кума-младший опустился обратно на четвереньки и ринулся к распахнутому круглому окну. И тут Альфреда озарило — так вот почему в комнате было настолько зябко! Он последовал за медведем, положил руки на подоконник и аккуратно высунулся наружу. На краю крыши, что примыкала к окну, виднелась фигура в светлой сорочке, которую развивало дыхание скорой зимы. Сначала Альфреду показалось, будто он увидел Франциска Бонфуа — его сбили с толку длинные вьющиеся волосы, тянувшиеся практически до лопаток. Но потом странное видение сошло с глаз подобно мрачной вуали, и перед ним предстал Канада. — Эй! Мэттью! — крикнул он, что есть мочи. — Зачем ты сюда забрался? Но канадец не удостоил парня ответом. Он продолжал стоять на самом краю крыши и пристально всматриваться куда-то вниз. Интересно, что он там видел и о чём в тот момент думал? Схватившись правой рукой за прикреплённый к стене слив, Альфред рывком забрался на крышу следом за своим другом. Ноги била сильная дрожь, а грудь обжигало жаром. Неужели ему было страшно? Или тело просто так реагировало на холод? «Ну ладно. Это всего лишь второй этаж. Если он надумает спрыгнуть, то в лучшем случае отделается ушибом, а в худшем — переломом обеих ног. Но если я успею перехватить его…» — Не подходи! — вдруг, будто услышав его мысли, крикнул канадец. Он обернулся и впервые за долгое время удостоил Альфреда взглядом. И этот взгляд не сулил ничего хорошего, ибо в нём читалась пустота, подобна пустому дну бутылки из-под виски, оставленной в коридоре. — Если сдвинешься с места — я сразу прыгну! Клянусь, прыгну, и ты не успеешь ничего сделать! — Не глупи! — ответил ему Джонс. — Ты не разобьёшься с этой высоты! — Да, не разобьюсь, — парень понимающе кивнул и показал американцу верёвку, которую сжимал в правой руке. Альфред проследил за её длиной и увидел, что один конец был привязан к одному из крюков, на котором держался слив, а другой был завязан в петлю. — Ты хочешь сбежать от меня, спустившись по этой нитке? Губы Мэттью зашевелились. Он что-то бормотал, но невозможно было понять, что именно. — Чего?! — спросил американец, а сам незаметно сделал шаг вперёд. — Мне надоела эта жизнь! — чуть громче повторил Канада, опустив взор к своим босым ногам. — Надоела делёжка земель. Надоело, что вы все возомнили, будто имеете право теребить меня, рвать на куски, как куклу. Ты вот сам себя слышишь? «Сбежать от меня» — говоришь так, будто я твой раб, хотя когда-то мыслил иначе… Когда-то ты говорил мне, что я не вещь, но теперь же почему-то сам поступаешь со мной, как с вещью! — он рассерженно тряхнул головой, смахнув с лица назойливые длинные пряди. И только тогда Альфред заметил, каким исхудавшим и замученным стал его лучший друг. Под большими, похожими на две лупы, глазами зияли чёрные круги, тусклая кожа туго обтягивала череп, как ткань на барабане, губы выглядели сухими и обветренными, а впалые щёки были обескровлены. Нет… перед Альфредом стоял вовсе не Мэттью — то есть, не тот Мэттью, которого он знал и который временами являлся ему во сне, — а его жалкая призрачная копия, невольно покачивающаяся при сильном порыве ветра. И кто же был повинен в появлении этой копии? — Прошу тебя, — взмолился он, делая ещё один короткий, но рискованный шаг навстречу другу. — Пожалуйста… прости за мои слова. Я сам не понимаю, зачем это сказал… Но только не делай глупостей! Однако канадец был глух к его мольбе. Пока Альфред пытался незаметно приблизиться к нему, тот накинул на шею петлю и затянул у горла узелок. И тут Алу всё сразу стало ясно. — Ты что… ты хочешь умереть? — прошептал он, не веря и не желая верить в увиденное. — Но ты же не умрёшь! — Откуда тебе знать? Тебе это Англия сказал? Или ты сам пытался лишить себя жизни? — Разумеется, не пытался, но ведь очевидно, что мы бессмертны! Мы страны! — Странам тоже свойственно умирать, — стоял на своём канадец. — Как же Великий Рим, о котором пишут в книгах? Где он сейчас? Не знаешь? И я тоже. Но ничего, — добавил он, переведя задумчивый взор на небо, полное звёзд, — скоро я сам всё узнаю. Прощай, Альфред. Когда юный канадец поднял ногу и качнулся навстречу пропасти, Альфред собрал все силы, которые хранило его тело, и прыгнул вперёд. Разумеется, он мог бы остаться на месте и пронаблюдать за окончанием этого странного представления, и, возможно, Канада бы действительно выжил, отделавшись лишь сильным испугом и синей полоской на своей шее, однако что-то всё равно не давало Альфреду покоя. Крохотное сомнение мучило его разум, словно червяк, вгрызающийся в мягкую и податливую почву. И это сомнение постоянно спрашивало парня — а был ли он уверен в том, что все вложенные Англией знания являлись безукоризненной правдой? Бесспорно, что все они — Франция, Англия, Канада, Америка — были странами: они не старели и считались негласными лидерами своего народа, которых невозможно было свергнуть, как простого монарха. Можно сказать, что в каком-то смысле они являлись богами, хотя по их венам текла такая же, как у людей, кровь. Они могли покалечиться, могли ранить себе подобных и даже элементарно заболеть, но могли ли они по-настоящему погибнуть? Размышляя об этом, Альфред внезапно для самого себя осознал, что на самом деле не знал, погибнет ли Мэттью, вздёрнув себя на верёвке, или выживет. А рисковать жизнью своего друга ради любопытства ему совершенно не хотелось. Упав на грудь, он покатился вниз по склону, вытянув вперёд одну руку. До Мэттью допрыгнуть ему не удалось, но он не терял надежды ухватить его хотя бы за шкирку, как котёнка. И — удача — пальцы, подобно щипцам, жадно вцепились в хлопчатую ткань. Раздался хруст рвущихся волокон, а напрягшийся бицепс свело резкой болью. Мэттью повис в воздухе, испуганно размахивая в непонимании руками и ногами. На секунду сердце Альфреда тронуло счастье, но потом сильная боль в руке привела его в чувства. «Я что, повредил руку? — удивился американец, стискивая зубы до скрипа. — Проблема-а… Что же мне теперь делать? Если разожму сейчас пальцы, то Мэтт повесится на своей верёвке, а вытащить его обратно на крышу у меня точно не хватит сил! Может, позвать на подмогу медведя? Нет, медведь тяжёлый и неуклюжий. Слишком рискованный план… Ох, идея!» Подобного решения Альфред не ожидал даже от самого себя. Продолжая удерживать одной рукой Мэттью, он взял в другую руку осколок от черепицы и со всей силы прошёлся ею по завёрнутой в кольца верёвке. От скрежета по спине побежали мурашки. И как назло слишком не вовремя в себя пришёл Мэттью. — Г… где я? Что происходит? — забормотал он, обводя непонимающим взором задний двор поместья. Затем он поднял голову и с ужасом уставился на Ала. — Ты… Немедленно отпусти меня! — Ещё чего! — рявкнул на него Альфред и еще раз ударил черепицей по верёвке. Пальцы, сжимавшие кусок ткани, стремительно теряли чувствительность, а бицепс продолжал изнывать болью. — Я лучше лишусь руки, чем позволю тебе совершить глупость! В глазах Мэттью заблестели слёзы. — Ты снова пытаешься меня спасти, — прошептал он. — Но тогда я хотел жить, а сейчас мечтаю только о покое. Пожалуйста, позволь мне умереть! Я не хочу больше быть чьим-то рабом! Его слова, произнесённые столь жалостливым голоском, произвели на Альфреда сильное впечатление. Услышав их, парень ощутил, как в его груди стремительно разгорается гневное пламя. — Во-первых, ты не раб, — прошептал он, не сводя с Канады напряжённого взора. Он уже практически не чувствовал своей руки, но его это не волновало. — А во-вторых… во-вторых прекрати уже себя жалеть! Ты чудовищно большая страна, в тебе множество потенциала, и ты мог бы добиться всего, стоило бы тебе лишь озвучить своё желание! Да, вероятно, для некоторых отбросов ты кажешься неумелым и жалким сопляком, но — чёрт возьми — как же сильно и глубоко они ошибаются! Я бы с удовольствием отловил всю эту шайку идиотов и накормил бы их лживые рты землёй! А знаешь, почему? Потому что я считаю, что ты самая лучшая страна на свете, самая чистая и самая великолепная, которая только могла появиться в этом мире! Ты бог, Мэттью, и ты обязан выжить хотя бы затем, чтобы утереть нос остальным! Последние несколько слов он буквально прокричал с такой силой, что его голос сломила хрипота, и, пока Мэттью приходил в себя от потрясения, одним отчаянным рывком закинул парня обратно на крышу. На самом деле он не понимал, откуда могла взяться такая сила, ведь его рука казалась практически обескровленной, но несмотря на сомнения он был до дрожи благодарен тому, что судьба подарила ему шанс на спасение. Он с улыбкой смотрел на то, как Мэттью неуклюже приземляется на покатую крышу и как вокруг него волной вздымается черепица, а потом почувствовал, как само его тело неумолимо потянулось вниз — в холодное и пустующее пространство. — Альфред! Ветер резво колебал кусок тонкой верёвки, где-то вдали в объятиях темноты раздавался шелест листьев, а в небе продолжали невозмутимо мигать звёзды. Тело Альфреда лежало на земле и совсем не реагировало на внешние звуки, будь то крик Мэттью или лай Ричарда, сорвавшего цепь, которая приковывала его к будке. Теперь пёс бегал вокруг своего неподвижного хозяина, изредка тыча в него своим крупным и влажным носом. — Б…боже, — прошептал Канада, отползая с края крыши и в шоке прикладывая ладонь ко рту. — Что же я наделал? Т-ты только подожди немного! — вдруг крикнул он Альфреду, отчаянно надеясь на то, что тело, которое лежало среди пожухлой травы, всё еще было способно его услышать. — Я позову помощь! Едва отыскав в себе силы, он смог подняться на ноги и добрести до подоконника. Там его встречали знакомое, но до боли ненавистное комнатное убранство и радостная мордашка Кумы-младшего, который терпеливо сидел возле окна и ждал возвращения хозяина. Канадец спрыгнул с подоконника и, с трудом поднявшись, небрежно погладил медведя между ушами. У самого же в голове творился бардак. Страх потерять Альфеда граничил с горячим гневом. «Зачем ты это сделал, дурак?» Но эти вопросы могли обождать, так как перед Канадой стояла куда более важная задача. Найти помощь. — Кто-нибудь… — закричал он, выбегая в коридор. — Помогите мне! Я… кажется, я убил человека!