Aurora Borealis

Маленькую колонию стремительно окутало снегом. Гонимые проворным ветром снежинки кружились над покатыми крышами домов, минуя плотный дым, и временами так ярко искрились под солнечными лучами, что становились похожими на звёзды в безоблачные ночи. В узеньких дворах громко смеялась детвора, которая кидалась друг в друга снежками, сооружала огромные башни и скатывалась с политых водой горок. Взрослые утепляли дома животными шкурами, плотно забивали окна досками, кутались во множество слоёв одежды и для полного счастья заправлялись горячительным в тавернах. Хотя это и не было заметно, но все они в глубине души ждали какого-то чуда, волшебного события или чего-то такого подобного, что могло бы растопить их маленькое поросшее льдом царство. И лишь один Альфред не питал никаких надежд и продолжал всем сердцем ненавидеть это заснеженное и мрачное время года. Да, именно мрачное, ибо зимой дни почему-то всегда становились короче, и этот факт постоянно вызывал в нём недоумение. Ещё, как назло, с торговлей начались проблемы. Все самые крупные тракты, которые вели к соседним колониям и к гавани, так сильно завалило снегом, что никакая повозка не могла протолкнуться сквозь вереницу сугробов, из-за чего она становилась лёгкой наживой для бандитов и диких изголодавшихся животных. И вот тут возникала проблема под номером три. Америка давно смирился с тем фактом, что люди, окружавшие его, обладали удивительной телесной хрупкостью (например, стоило больной крысе проскользнуть в город, как тут же начиналась эпидемия), однако в зимнее время их смертность удивительным образом возрастала в разы. Он раздавал людям пищу из личных погребов, приказывал портным сшить тысячи хороших тёплых шуб для бедной касты населения, даже издал указ, воспрещавший без лишней надобности выбираться за стены города, пока земли терзала вьюга, но все попытки по сохранению американской популяции всё равно оказывались безуспешными. Портные напрочь отказывались выполнять работу без заслуженного награждения и даже устраивали бунты, запасы еды имели отвратительное свойство заканчиваться, а люди продолжали помирать, как мухи. В конечном итоге настроение Джонса стало совсем скверным. Его так сильно поглощали мысли о неудавшейся торговле, о скудных запасах пищи, о неминуемой смерти, что он уже не мог сдерживать свои эмоции и завёл отвратительную привычку срываться на своих близких. И в частности на Мэттью. В глубине души он осознавал, что поступает мерзко, но злость, которая кипела в его жилах, всегда оказывалась сильнее благоразумия. Может, это происходило оттого, что благоразумие состояло из света и его сложно было уловить, когда как гнев напоминал груду камней, возложенных на хрупкие плечи? Скорее всего, так. К тому же, сам Мэттью никак не помогал своему другу в поисках душевной гармонии. Даже наоборот — он как будто специально раз за разом выводил Альфреда из себя своими поступками. Дело в том, что пока Англия находился в Европе, Америка взял воспитание и обучение Канады в свои руки. Каждый день он сажал Мэттью за стол, выкладывал перед ним стопку книг и знакомил юношу с грамотой, астрономией, философией, математикой, а также с основами экономики. По началу он думал, что делает всё правильно, да и сам Мэттью с большой охотой брался за новый материал и в первые дни делал огромные успехи в познании того, о чём раньше не знал. Но потом задачи усложнились, материала стало больше, и вся радужная перспектива взрастить маленького гения порушилась, подобно песочному замку. Мэттью начал допускать ошибки. Изначально они казались маловажными, и Альфред старательно закрывал глаза на их существование. Ему не хотелось повторять путь своего грозного опекуна, который мог за малейшую помарку устроить такой скандал, который одним махом отбивал всю дальнейшую тягу к учёбе. Юный американец искренне верил в то, что к знаниям возможно было прийти не только через насилие, но и через мягкое общение и поддержку. Неужели маленькая неточность могла испортить идеально выстроенную формулу обучения? Как показал итог, могла. И портила. Стоило Альфреду промолчать там, где от него требовалось сделать замечание, как ошибка начинала расти, уподобившись снежному кому. В следующий раз Мэттью ошибся снова, но уже гораздо серьёзнее; затем он вообще начал путаться в теориях, паниковать и постоянно обращаться к книге за подсказкой. Однажды случилось то, чего Альфред сильно опасался: он не выдержал и повысил голос на Мэттью, когда тот испортил дорогой атлас, пытаясь незаметно стереть ластиком чернила. Он пришёл в себя не сразу, лишь через минуту или даже две. Он стоял над своим другом, точно хищный ворон, в то время как Канада, опустив лоб на ладонь и с трудом сдерживая слёзы, пытался спрятать огромную дыру, его стараниями появившуюся на странице атласа. Тогда-то Альфред и понял, что перегнул палку. Ему стало противно от самого себя. Ничего не сказав, он вышел из кабинета, накинул на плечи пальто и покинул дом под изумлённые возгласы Мэттью. От хруста снега под ногами в нём снова завибрировала злоба. Разумеется, во всех его проблемах была виновата эта проклятая зима. Никто не просил её приходить в его город, а она всё равно появлялась и вела себя здесь так надменно, будто царевна. Это она была повинна в смертях горожан, в их голоде, в морозах и в необузданном гневе Альфреда Джонса. Краснея от злости и шумно пыхтя, он вышел на проезжую улицу, а радостный Ричард, которого почему-то никто не додумался привязать к конуре, ринулся следом за хозяином. Злые мысли вперемешку с горячим стыдом гнали прочь от дома куда-нибудь, где бы не мерещились эти грустные васильковые глаза. «Что же я творю? — думал Альфред. — Веду себя прямо как он! И мне это понравилось… чёрт возьми, мне это ужасно сильно понравилось!» Так он и шёл по городу, не обращая ни на что внимание, пока ноги не завели его на торговую улицу. Кругом было безлюдно, стоящие вдоль дороги деревянные лавочки пустовали, и всю территорию как будто окутывала гнетущая атмосфера. Альфред собрался было уже поскорее уйти, дабы не пробуждать в себе помимо гнева ещё и чувство вины из-за плохих поставок провизии, как вдруг случайно заприметил невысокий шалаш, из которого медленно выплывал густой белый пар. Он стоял прямо между пустыми палатками, привлекая внимание своей яркостью, интересной остроугольной формой и образовавшимся вокруг него большим кольцом подтаявшего снега, из-под которого пробиралась редкая зелень. Не сумев перебороть в себе любопытство, Альфред приблизился к шалашу и бегло осмотрел его снизу вверх. Забавная лачуга всего на пару голов превышала человеческий рост, на её ткани змеились разноцветные узоры, похожие на морские волны, а из её макушки торчали длинные черные ветви, похожие на птичью культю. Внутри шалаша слышалось чьё-то тихое бормотание. Америка аккуратно поднял пёструю ткань. — Эй, кола! Не дразни холодный ветер и полезай скорее внутрь. Альфред не успел ответить скрипучему голосу, как за него всё решил Ричард, который с радостным лаем юркнул в лачугу и был таков. Тяжело вздохнув, юноша последовал за своим неугомонным псом. Внутри шалаша было довольно тепло, пахло деревом и старыми шкурами. На круглом коврике сидел длинноволосый старец, одетый в не менее пёстрые, чем всё окружавшее его убранство, одежды. Одна его рука покоилась на колене, другая держала длинную, как сабля, трубку, из которой белыми кольцами шёл дым. От Джонса его разделяла небольшая скамейка, на которой озорно подмигивали на свету украшения из горных камней и костей животных. Альфред присел на корточки перед выложенным ассортиментом, но затем перевёл озадаченный взгляд на старика. — Хорошо торгуется в такую непогоду? Старик криво улыбнулся и пыхнул из своей трубки. — И кто же это добро покупает, если не секрет? — Всякие, подобные тебе, юноша. Тут Ричард попытался ухватиться за ожерелье, сделанное из чьих-то маленьких косточек (очевидно, птичьих), но Альфред вовремя схватил пса за ошейник и оттянул его подальше от столика. — Сидеть, Рич! Простите моего пса, он не умеет себя вести перед… — Индейцами? — старик продолжал улыбаться, как будто хранил в своей седой голове тайну, известную лишь ему одному. — Ничего страшного. Я не в обиде. — А вы ведь из племени микасуки, так? Как же вы добрались до нас? — Это не сложно, если знать все ведущие к городу тропки. Взгляд Альфреда продолжил блуждать по рядам оригинальных индейских украшений, от которых веяло таинством другого народа. Он взял в руки браслет, сплетённый из волос животных, и поднял его на свет. Он представил его на руке Мэттью, и его грустное лицо посетила улыбка. Да, Мэттью бы эта подвязка подошла в самый раз. Но следом за приятными мыслями неожиданно всплыли воспоминания о глазах, заполненных слезами, о порванном атласе, подаренном Артуром много лет назад, об испачканных чернилами пальцах, стиснутых в кулак до белых костей. Тяжело вздохнув, Альфред положил изделие обратно на место и подпёр кулаком щёку. — Слышу, сердце твоё стонет от боли, — вдруг сказал ему индеец. — Знаешь, кола, ты очень похож на угодившего в капкан йаке. — Йаке? — нахмурился юноша. Индеец кивнул и погладил ладонью одну из шкур, которыми была обвешана его лачуга. Серая шерсть, прежде принадлежавшая волку, зашуршала под кривыми пальцами старца. — Если капкан сделан умельцем, то избавиться от него будет для йаке практически непосильной задачей. И всё же, — он снова ухмыльнулся, — один способ есть, хотя и рискованный. Хочешь знать его, кола? Альфред кивнул и придвинулся вперёд. — Когда йаке оказывается на пути неминуемой гибели, он впадает в отчаяние и отгрызает себе лапу. Громкий и настороженный лай Ричарда отвёл Альфреда от размышлений над ответом старца. За толстыми шкурами шалаша послышался чей-то крик. Кто-то в отчаянии звал Альфреда по имени. Кто-то его искал. — Ой, извините, — заторопившись, сказал Альфред индейцу. — Мне нужно идти! Простите за беспокойство и… это, удачной торговли вам! На улице он столкнулся с сыном кузнеца. Парень выглядел ужасно взволнованным — его тело била дрожь, в глазах стоял ужас, а длинные рыжие волосы блестели из-за пота, напоминая сосульки. — Вот… вы… где… сэр! Я вас…ох… обыскался! — с трудом выговорил он, пытаясь попутно отдышаться. По всей видимости, ради поимки Альфреда ему пришлось оббежать весь город. — Что стряслось? — спросил Америка и боязливо оглянулся по сторонам. Мало ли, вдруг его посланца преследовали враги? — Только что… фух… пришла весть из гавани, сэр. Там пришвартовался британский корабль! Домой он вернулся сразу же, как только тревожная весть о корабле начала распространяться по всему городу. Едва он переступил порог дома и приготовился позвать Мэттью вниз, дабы предупредить о незваных гостях, как вдруг его слух уловил странный гул, который доносился с улицы. Сначала он напоминал вой штормового ветра, но потом быстро усилился и обрел более детальные звуки: отголоски мужского смеха, звон колокольчиков, усталое ржание лошадей, спешный топот копыт. Альфред тут же вышел на крыльцо и увидел за забором вереницу из всадников, которая уверенно двигалась к его дому. На шум мгновенно отреагировали соседи и другие случайные прохожие. Часть их смело вышла на обочину, желая разглядеть гостей вблизи, другая же часть предпочла ради безопасности вести наблюдение из окон своих домов. Америке оставалось лишь скрестить руки на груди и наблюдать за возникшей перед его носом вакханалией. Хоть он и старался сохранять абсолютно беспристрастное выражение на лице, внутри него всё переворачивалось наизнанку от негодования. Сложно было припомнить, чтобы Артур Кёркленд когда-либо позволял себе закатывать торжество в честь собственного возвращения. На самом деле он никогда не делал ничего подобного. — Что такое? Что за шум? — спросил Мэттью, появившись за спиной Джонса. Альфред невольно вздрогнул. Он полагал, что после того, что случилось утром, канадец не станет с ним разговаривать, но к его удивлению Мэттью вёл себя спокойно, словно и не было никаких порванных атласов, грозных криков и горьких слёз. «Ладно, с этим разберёмся потом, — подумал Америка, отведя взгляд от друга. — Сначала решим вопрос с ним». Англия спешился возле крыльца, спрыгнул с лошади и деловито поправил искусственную бороду, которая крепилась к его подбородку. В том, что борода была искусственной, а не настоящей, никто не сомневался. Даже если бы Артур сумел каким-то образом отрастить приличную растительность на лице, вряд ли бы она была такой пышной и белой. — Йо-хо-хо! — крикнул Кёркленд. — Или нет… погодите-ка! Хо-хо-хо! Пока он репетировал свой странный смех (действительно странный, так как нормальные люди никогда так не смеялись), к нему подтянулась остальная вереница из всадников. С телеги, которую они везли за собой, сорвался брезент, и под ним показались огромные деревянные коробки и винные бочки. — Это еда! Они привезли еду! — крикнул кто-то из зевак. — Ты опять за своё? — спросил Альфред, подойдя к Артуру настолько близко, чтобы его мог услышать лишь опекун. — И для чего ты так нелепо вырядился? — Как это «для чего»? Для праздника! Вот только не говори мне, что ты опять всё позабыл, — сказал в ответ Артур и с улыбкой помахал зрителям. — К слову, поздравляю вас с сочельником, джентльмены! — затем он снова повернулся к Альфреду и вперился в него недовольным взглядом. — Каждый год одно и то же. — Вот и нет, — возразил ему юноша. — В прошлые года ты не устраивал представления такого… масштаба. Пытаешься покрасоваться перед кем-то? Артур удивлённо вскинул брови. — А ты, я вижу, совсем не рад моему приезду. Лицо юноши зарделось от смущения. — Да… то есть, нет! Дело вообще не в радости, а в твоём сочель… — Здравствуйте, сэр! — раздался с крыльца бойкий канадский голосок. Артур выглянул за плечо Альфреда. При виде Канады его улыбка растянулась практически до ушей. — Здравствуй, Мэттью! Желаешь ли ты принять участие в украшении дома? — А зачем это? — Канада с непониманием захлопал глазами. — Затем, что сегодня сочельник! — пройдя мимо американца, Кёркленд весёлым шагом направился ко второму пасынку. — Неужели ты ничего не знаешь об этом событии? Какая досада… Ну, хорошо, сочельник — это день накануне Рождества Христова, и мы его празднуем, потому что согласно Библии… Альфред съёжился, ощутив, как у него похолодел затылок. «Вот же спелись!» — подумал он и сердито зажал уши ладонями, лишь бы не слышать этого возбуждённого щебетания, который всё никак не смолкал у него за спиной. Ему показалось, что он сходит с ума. В чувство его привело появление британского солдата, одетого в привычный армейский мундир из алой ткани, но почему-то тоже с искусственной бородой на подбородке, которая смутно напоминала овечью шерсть. Сурово уставившись на поникшего американца, мужчина протянул ему ларчик с золотыми ручками и с мерцающим янтарём на крышке. Джонс так изумился, что был вынужден убрать ладони от ушей. — Как раз вовремя. Альфред, будь так любезен, принеси этот ларец сюда! — с крыльца крикнул ему Артур. Америка вздрогнул, на секунду позабыв о том, каким порою зычным становился голос его опекуна, особенно когда тот весь горел от возбуждения. — Там лежат праздничные свечи и ёлочные игрушки. И, кстати, вы уже срубили ёлку для дома? — Ёлку? Для дома?! — не поверил своим ушам Мэттью. — Зачем нам в доме ёлка? — Ах, ты и этого не знаешь? Ладно, слушай внимательно: ёлки в нашем случае олицетворяют… Не горя желанием вслушиваться в занудную лекцию своего названого родителя, Альфред подошёл к Артуру и с молчаливой ненавистью на лице вложил в его руки ларчик. — Благодарю. Смотрите-ка, до заката солнца у нас ещё есть уйма времени. Полагаю, этого должно хватить для того, чтобы украсить дом, приготовить праздничный ужин и очистить сарай от мусора. — Сарай-то тебе с какой стати сдался? — устало и без интереса спросил Альфред. — О-о! Скоро узнаешь. К закату сарай был полностью опустошён от старых вещей: инструменты для работы в саду, стога сена и пустые коробки были перенесены в конюшни. Далее следовал второй этап — украшение освободившейся территории заморскими гирляндами. Буквально через час красные деревянные двери сарая обрамляли сушёные цветы с вплетёнными яркими ленточками, перила при входе оплетала рождественская мишура, на больших окнах (заведомо вымытых) стояли забавные фигурки и свечи, в центре возвышалась пышная ель, а весь пол вокруг неё был усеян белыми и розовыми лепестками. Можно было подумать, что их домашний сарай готовили для свадебного торжества. — Встречайте жениха и невесту! — в шутку объявил Мэттью, взял в руки пучок с цветами и торжественным шагом прошагал от распахнутых дверей до нарядной ели. Несмотря на своё недовольство, Альфред не удержался и прыснул со смеху. Пока они дурачились в сарае, их поместье терпело аналогичные, хотя, возможно, более дорогие и роскошные преображения. Первый этаж старательно украсили цветами, мишурой, бусами, напоминавшими жемчуг, статуэтками, вазами, игрушками и свечами. В гостиной праздничной скатертью накрыли длинные столы, которые тянулись вдоль всего помещения, помыли люстру, почистили и разожгли камин, по углам разложили красивые подарочные коробки с атласными бантами и золотой каймой. Артур Кёркленд принимал активное участие во всём, будь то мойка полов или приготовление праздничных деликатесов (вообще-то ему очень хотелось приготовить что-нибудь самостоятельно, но наслышанные о кулинарных шедеврах Англии повара настоятельно попросили его не приближаться к их рабочей зоне, а лучше побыть наблюдателем или дегустатором; «Ну да, отменная у вас вышла индейка, но ручаюсь, у меня бы получилось не хуже», — заверил он как-то раз, с неохотой пробуя уже готовое блюдо). Стоило кому-то разбить ёлочную игрушку, зажечь не все свечи на канделябре или — упаси Боже — оставить крохотное пятнышко на полу во время полировки, Артур моментально об этом узнавал и закатывал жуткий скандал, доводя до истерики прислугу. Альфреду и Мэттью тоже от него доставалось, и не раз, хотя, честно признаться, ребята не стремились участвовать в приготовлении к празднику, значение которого один из парней ненавидел, а другой просто не понимал. К шести часам внезапно начался обильный снегопад. Увидев его за окном, Альфред даже на секунду обрадовался. Он надеялся, что кардинальная смена погоды расстроит планы Артура и тому надоест превращать его любимое поместье в балаган, но не тут-то было. По всей видимости, Англия возлагал на этот вечер большие надежды. Его совершенно не смутило то, что буквально через несколько минут входную дверь завалило снегом. Он лишь невозмутимо щёлкнул пальцами и послушные красные мундиры тут же отправились расчищать двор деревянными лопатами. Ровно в семь часов вечера были готовы все горячие блюда и десерты. От увиденных яств, которые неспешно выносили на стол, мальчишки едва не захлебнулись слюной. — Альфред… — промямлил Канада, аккуратно дёргая друга за плечо. — Там же жареные цыплята… а это что, фруктовый салат? Не знал, что из фруктов можно сделать салат! — А это, кажется, мясные пироги и пудинг, — подхватил его изумление Америка. — Боже мой, откуда он это всё взял?! Как он смог донести всё это в целости и сохранности? — Ясное дело, как… волшебством, — с благоговением в голосе ответил Мэттью. — А знаешь, — добавил он, — мне начинает нравиться этот ваш «сочельник». К восьми часам ко двору потянулся искушённый люд. Сначала гости вели себя немного отрешённо и испуганно — никто из них не знал, по какому поводу их пригласили в такую роскошь. — Уважаемые гости! — объявил Артур, представ перед толпой в новеньком алом жюстокоре, под которым виднелась белоснежная веста, и с пышным кружевным жабо на шее. Он был красив, напудрен и сиял, как солнце, которого так не хватало в сумрачные снежные дни. — Я сердечно всем вам благодарен за то, что, несмотря на суровые погодные условия, вы откликнулись на приглашение отпраздновать канун Нового года вместе со всеми нами! Прошу вас, не стесняйтесь — ешьте, пейте и танцуйте столько, сколько пожелает ваша душа. Считайте это широким жестом его Высочества, который передаёт вам из островов большой привет. В стенах сарая зазвучала музыка — стучали барабаны, бренчали лютни, нежно запела одинокая флейта. Гости начали постепенно расслабляться. Кто-то пошёл к накрытым столам, расставленным в сарае, и жадно попытался съесть всё, что попадалось на глаза, кто-то находил своё удовольствие в вине, а кто-то робко выходил на первый танец. В само поместье же были приглашены более важные гости — преимущественно, чиновники и графы, чьи резиденции находились неподалёку от города. Они важно разгуливали по залу и наслаждались шампанским и живым общением, которое в основном состояло из обсуждения погоды и, разумеется, политики. Это был совершенно иной уровень праздника — более изысканный и менее приземлённый, нежели пьяные танцы за стенами старого сарая. Поразительно, насколько лихо Кёркленду удалось объединить два общества в одном месте, не доводя ситуацию до конфликта. К слову, сам англичанин почти из кожи лез вон, чтобы понравиться каждому американцу, принявшего его приглашение на праздник. Он умудрялся за один лишь вечер пообщаться со званными гостями, решить вопросы на кухне, навестить других (менее званных по мнению представителей голубых кровей) гостей в сарае и даже исполнить с ними несколько танцев. Альфред наблюдал за своим опекуном исподтишка, терпеливо выжидая, когда же тот наконец оступится и явит миру своё истинное нутро. В какой-то момент он совсем перестал замечать, насколько выглядел одержимым со стороны. Его лицо буквально источало недовольство, а руки яростно сжимали бокал с шампанским, рискуя вот-вот его надломить. Он не понимал, как такое вообще было возможно. Как Артур Кёркленд, тот самый Артур Кёркленд, который когда-то без малейшего колебания сжёг домик на дереве назло пасынку, мог выглядеть таким приземлённым, таким домашним и таким… счастливым, чёрт его дери! Никак этот новый образ не укладывался в голове. Вскоре к нему присоединился Мэттью. На его тоненькой и бледной шее была затянута мишура вместо шарфика, тщательно вымытые волосы («Немедля вымыть этих грязнуль! — кричал слугам Кёркленд, тыча пальцем в своих подопечных. — Гости не должны их увидеть такими! И приодеть в лучшие платья! Никто из них не выйдет из комнаты, пока не начнёт выглядеть цивилизованно! Я всё сказал!») блестели из-за снега. От него не пахло алкоголем, как от большинства гостей, но он всё равно как будто был пьян. — Какая красота, Альфред! Я и не знал, что можно с таким масштабом праздновать важные для мира события, — он протянул Америке миску с курицей, но Альфред покачал головой. Его больше мучила жажда, а не голод. Он рывком выпил содержимое своего бокала и поморщился от непривычного привкуса кислинки. Шампанское никогда не входило в список его любимых алкогольных напитков, но, к сожалению, на празднике приходилось довольствоваться либо этим, либо разбавленным вином. — Хм-м… какой-то ты напряжённый. Тебя что-то гложет? — Да. Он гложет, — Джонс кивнул на Артура, который тем временем вытаскивал из мешка игрушку под радостные восклицания маленькой девочки. — Я ненавижу, когда мне пытаются навязать чужие праздники. Может, мне вообще хочется придумать свой праздник, а? — он увидел, как девочка с теплотой обняла свой подарок и поклонилась перед Англией, коснувшись длинными косичками пола, а Артур ответил ей ухмылкой и сдержанным кивком. — Например… не знаю даже. День благодарения, например. — День благодарения? — воскликнул Мэттью. — Слушай-ка, звучит очень здорово! Я бы тоже хотел придумать свой праздник, да, боюсь не смогу похвастаться такой же чудесной фантазией, как у тебя. — Ой, не вздумай только скромничать. — И вовсе я не скромничаю! Фантазия у меня и правда очень скудная, и это факт, — Канада вдруг склонил голову над тарелкой, словно расстроившись. — Но… но всё же маленькая горстка есть, и мне её хватает для того, чтобы увидеть, что на самом деле ты злишься на Артура, а не на то, что он принёс сюда какой-то праздник. Ты ведь так и не простил его за прошлое, не так ли? Альфред насупился. Ему очень не хотелось признавать правоту Мэттью, но скрывать свой гнев было очень непростой задачей, особенно когда о нём напоминали напрямую и когда бурлящий в крови алкоголь напористо подталкивал на откровения. В итоге юноша сдался и неохотно кивнул. — Понятно. А ты не думал… ну, скажем, простить его? — П-простить?! — выпалил Америка. — Простить за что? За то, что он скрывал меня от всего мира? Не уделял должного внимания, в котором я нуждался? Уничтожил мои мечты, когда я молил его этого не делать? Ты хочешь, чтобы я простил его за всё это зло просто… просто так? Без какого-либо возмездия? Во время разговора к ним подоспел официант с подносом, полным бокалов с напитками. Альфред не глядя принял у него шампанское, в то время как Мэттью деликатно отказался. — Дело не в возмездии, — заверил он друга, стоило официанту скрыться в толпе гостей. — А в твоей душе, которая страдает из-за слепой ненависти. Так не должно продолжаться, понимаешь? — То есть, ты решил принять его сторону? — Альфред не верил своим ушам. Ему показалось, что он просто спит и видит кошмар. Кошмар, в котором единственный друг предаёт его и уходит навстречу тому, кого они оба должны были ненавидеть. — Ты же сам страдал из-за паршивого воспитания Франции, помнишь? Мы оба страдали из-за своих опекунов. Натерпелись от них такого, чего даже врагу желать не хочется! — Да, я страдал. Так и есть, — Мэттью снова в смущении потупил взгляд. — Но потом понял, что невозможно вечно жить с обидой, которая грызёт изнутри, причиняя только боль и слёзы. Это уже не жизнь получается, а какое-то… выживание. Я понимаю, что Франциск воспитывал меня неправильно, что иногда он вёл себя, как… как негодяй, но есть ли смысл держать эту обиду при себе? Кому от неё будет легче? Мне или Франции? Я думаю, что взрослые страны сами понимают, сколько наломали дров, просто очень сложно признать свои ошибки, будучи важной шишкой, на которую все смотрят через лупу. Может, Артур уже давно всё осознал, просто у него не получается сказать правду вслух? Ты посмотри, с каким рвением он пытается сделать так, чтобы всем людям вокруг было хорошо. Сколько еды он привёз, сколько подарков и украшений… — Он просто хочет купить нас, — буркнул в ответ Джонс. — Вот и весь секрет английской доброты. — Ну почему же сразу купить? Ты не допускаешь такую возможность, что Англия просто не может перебороть свою гордыню, но пытается искупиться иначе? Не через слова, а правильными поступками? — Возможно, ты и прав, но мне всё равно сложно поверить… — Я написал Франциску, что прощаю его! — вдруг неожиданно признался канадец. Когда Альфред это услышал, шампанское чуть не вышло у него через нос. — Ч…что ты сделал?! — переспросил он. — Я очень долго шёл к этому решению… глупо в этом признаться, но мне везде постоянно мерещился Франция. Куда бы ни привели меня ноги, я везде видел его: встречал в лицах прохожих, видел в тёмных углах, ощущал запах его духов, словно он стоял позади меня и ждал, когда я обернусь и встречусь с ним взглядом. Он даже был в моих мыслях! Честное слово, ощущения были такие, будто я попал под какие-то колдовские чары или угодил в капкан, словно… — Словно йаке? Мэттью с недоумением воззрился на Ала. — Кто? — Эм… н-не важно. Что было дальше? — В общем, после того, как произошла та история с крышей, я принял решение попрощаться с Франциском раз и навсегда. Отпустить, так сказать, былую злость и продолжить жить дальше, не возвращаясь в прошлое. — И ты написал ему письмо. Кто же его передал? Мэттью странно улыбнулся и, чуть замешкавшись, точно не зная, стоило ли признаваться в своих маленьких секретах полностью, кивнул на Артура. Альфред поперхнулся во второй раз. — Англия?! Да разве он мог…? — Это было тайное послание. Не думаю, что он вообще понял его смысл. В любом случае, если бы правда вскрылась, то… мы бы об этом сразу узнали, не так ли? Словно почувствовав, что речь шла о нём, Артур вдруг обратил в сторону подопечных свой весёлый взор и не мешкая направился в их сторону. Мальчишки разом закрыли рты и попытались придать своим лицам максимальную непринуждённость. — Что-то вы оба какие-то тихие. Сейчас же канун Рождества, веселитесь! Мэттью медленно перевёл взгляд на Альфреда и аккуратно, стараясь не выдавать себя, пихнул друга в плечо. В его взгляде отчётливо читался приказ «Поговори с ним!». Не в силах противиться этому напористому взору (к тому же, шампанское тоже давало о себе знать), американец сдался и шагнул навстречу опекуну. — Нам нужно поговорить, — сказал он Артуру, поравнявшись с ним. — Только не здесь. — Гм, ладно, — откликнулся слегка удивлённый англичанин и повёл пасынка на лестницу. Мэттью радостно помахал им на прощание, чувствуя переполняющее в сердце тепло. — Ну-с? Что желаешь обсудить? Здесь нас никто не увидит и не услышит. Облокотившись о деревянные перила, Альфред осторожно выглянул наружу и осмотрел задний двор, освещённый лучами полной луны. По нему, визжа от счастья, носились маленькие дети, а стены дома гудели от переполнявших их голосов сотни людей. Альфред хотел убедиться в том, что их действительно никто не мог подслушать. Присутствие посторонних окончательно бы порушило всю его душевную решимость. Но вроде бы Артур не лукавил: не считая вопящей детворы, которой, очевидно, не было никакого дела до двух мужчин, наблюдавших за ними с верхнего этажа поместья, больше никого в округе он не увидел. Тогда, набрав в грудь воздуха, юноша начал: — Я хотел сказать тебе… вернее, напомнить… хм, то есть… «Проклятье, Ал, соберись, ну же!» — мысленно приказал он себе. — В общем, я до сих пор ужасно на тебя зол. И… и мне очень обидно, что ты не воспринимаешь мою злость, как нечто серьёзное, и продолжаешь вести себя так, словно мы абсолютно здоровая и счастливая семья, не знающая ссор. Он полагал, что на этом вступлении его речь и закончится: сейчас Артур оборвёт его, начнёт оправдываться или даже обвинять. Потом он закипит, как чайник, а в конце фыркнет и гордо покинет балкон. Но Кёркленд не сделал ничего из вышеперечисленного. Как ни странно, он совершенно спокойно слушал пасынка и, что ещё страннее, не говорил при этом ни слова. Посчитав его поведение хорошим знаком, Альфред постарался задушить в себе пульсирующую в затылке панику и немного погодя продолжил: — Но после сегодняшней ночи, я подумал — может, это я слишком многого от тебя требую? Хоть мы и страны, но мы всё равно весьма не идеальны в плане проявления каких-либо чувств. Даже ты — такая старая и такая мудрая, казалось бы, страна, но ты тоже склонен принимать неверные решения. — Альфред. — И я тоже неидеален! — он повернулся лицом к Артуру, увидел его широко раскрытые глаза и побелевшие губы, и почему-то этот образ мгновенно придал ему сил. — Ибо во мне нет столько благородства, чтобы дать тебе прощение. Сейчас я чувствую, как внутри меня бушует пламя, стоит мне лишь подумать о тебе. Его ничто не способно перебить, но я надеюсь… я надеюсь, что когда-нибудь оно затухнет само, и тогда, возможно, всё изменится. И я наконец-то тебя прощу. Артур наклонил голову на бок, с любопытством изучая юношу, ища в нём что-то, чего он раньше не замечал. Он ничего не говорил, молчал, как рыба, при этом продолжая то поднимать взор к лицу пасынка, то резко опускать его. Альфреду показалось, что с момента его признания прошла целая вечность. Воздух стал холоднее и суше, а детские визги сгинули где-то в глубинах ночной темноты. Удивительно, но он даже не слышал собственного сердцебиения. Возможно, его не было слышно, потому что сердце попросту остановилось от страха. «Или же я превратился в камень, — подумал он про себя. — Да. В большой заросший во мху валун, осколок огромной горы, прижатый к земле мёртвым грузом. Эх, как бы мне хотелось сейчас быть этим камнем». — Пожалуйста! — в итоге не вытерпел он. И дрогнул, услышав, каким жалким и писклявым стал его голос, сражённый волнением. — Пожалуйста… скажи мне хоть что-нибудь. Твоё молчание невыносимо! — Ты так вырос, Альфред, — Артур продолжал внимательно прощупывать тело юноши своим цепким взглядом. Его суженные глаза горели в темноте, как у дикого кота. — Куда же делся тот маленький сопливый мальчишка, который бежал ко мне через поле, неловко путаясь в складках своей белой сорочки? — англичанин плавно оторвался от стены и, крадучись, придвинулся к Джонсу. — Увы, его больше нет, а я до сих пор, представь себе, не могу принять этого очевидного факта. Слишком долго я топтался на месте, мечтая однажды открыть глаза и вернуться в прошлое, где мы вместе лежим в твоей детской постельке и я читаю тебе сказку про рыцаря и дракона. Но пора бы уже идти дальше. Да, пожалуй, так будет правильно… Надеюсь, ты готов к Большой игре, мой мальчик, ибо я намерен тебя в неё ввести. — Большая… игра? — аккуратно переспросил Альфред, совершенно не понимая, в какие дебри ушёл их разговор. — Именно. Большая игра. Король планирует созвать совет после Рождества для обсуждения дальнейшей стратегии по развитию наших государств. Ты же на совете будешь представлять свои колонии. То бишь, говорить от их лица. — Ч…чего? Я?! Перед королём? — Альфред чуть не потерял равновесие от такой новости, но Артур вовремя подхватил его за локоть и удержал на месте. — Получается, мы… с тобой… поплывём на острова? — Так точно, — довольно улыбнулся Артур. — Я в курсе, что ты никогда не покидал свои земли, но ежели ты желаешь войти в Большую игру, то тебе следует начать привыкать к частым поездкам, особенно по воде. К тому же, — прибавил он, — королю сильно не терпится познакомиться с тобой лично. Пока Америка и Англия отсутствовали, Мэттью решил взять проведение праздника в свои хрупкие руки. Не сказать, что это была сложная задача, ибо самыми крупными происшествиями на его памяти оказались две разбитые тарелки, пролитое на ковёр шампанское и одна пьяная особа, которая то и дело норовила затащить Канаду на танец, горячо доказывая ему, что он самый красивый мальчик среди всех приглашённых гостей. К счастью, Мэттью удалось сбежать и уговорить охрану, дабы та проводила особу домой. Всё остальное время он только и делал, что разгуливал по залу и ненавязчиво следил за торжеством. Ну тут он услышал тихое рычание, прозвучавшее из кладовой, и был вынужден покинуть пост. В кладовой он обнаружил Куму-младшего. Медведь с большим трудом помещался внутри очень узкого и пропахшего мылом помещения, из-за чего его маленькие глазки-пуговки выражали невыносимую тоску. — Прости меня, дружочек, — взмолился перед питомцем канадец. — Я бы с радостью выпустил тебя, но ты сам понимаешь, что будет с гостями, если они тебя увидят. А вдруг кто-нибудь из них вынет саблю и попытается убить тебя? Нет уж, туда тебе нельзя ни в коем случае! Медведь грустно зарычал и уткнулся влажным носом в руку парня. Канада в ответ с любовью погладил животное между его пушистых круглых ушей. — Потерпи ещё немного. Скоро всё закончится, и я выпущу тебя отсюда. Хочешь курочку? Я могу принести её тебе. Кума-младший довольно зарычал и снова ткнулся носом в ладонь канадца, но уже сильнее. — Хорошо-хорошо, будет тебе две курочки. Уговорил! Через пару минут Мэттью вернулся в кладовую, неся в руках огромное блюдо, на котором среди салата томились две тушки. Кума-младший с большим удовольствием принял такую плату и даже не стал выть, когда юный канадец запер перед ним дверь. Едва Мэттью отстранился от дверной ручки, как за ним раздался весёлый женский смех. — А что это вы тут делаете, мистер? Мэттью тут же развернулся лицом к голосу и спрятал руки за спину, будто в них что-то лежало. — Н-ничего. Проверяю двери на наличие замка. И… и… изволите чего, миледи? — с усилием вспомнил он скудные правила этикета, которым его успел обучить Артур в те дни, пока Америка лежал в постели. — Изволю, — улыбнулась в ответ девушка в роскошном лазурном платье. Она поднял карие очи к потолку, и улыбка её стала лишь краше. Мэттью проследил за её взором и увидел среди гирлянд маленькую зелёную веточку, усыпанную белыми, как жемчуг, ягодками. Не успел юноша поинтересоваться, что могло привлечь внимание незнакомки, как вдруг почувствовал на щеке мягкое и тёплое прикосновение. Когда он осознал, что случилось, его лицо зарделось от смущения. — Что вы делаете?! — воскликнул он. Но девушка лишь хихикнула и упорхнула от Мэтта прочь. Пока Мэттью отчаянно пытался понять случившееся, к нему подошёл Артур, которому довелось стать свидетелем милой картины. — Отрадно видеть, как ты старательно постигаешь все тонкости праздника. — Она меня только что… Артур остановил его, опустив руку на голову и как-то непривычно ласково погладил по волосам. — Успокойся, тебе не придётся на ней жениться. Это всего лишь омела. — Что такое омела? — насупившись, поинтересовался Канада. — Очень старый обычай. Во время праздника пары встают под омелой и целуют друг друга в губы или в щёку. Причём, совершенно не важно — знакомы они или нет. Мэттью снова возвёл глаза к потолку, и вдруг ему в голову закралась жуткая мысль. Он поджал губы с такой силой, что те в один миг приобрели мертвецкую бледность. В ответ Артур убрал руку с головы пасынка, и вдруг его плечи затряслись от смеха. — Я знаю, о чём ты подумал, парень. Нет, этого делать я не стану. — С-спасибо, сэр. А, кстати, куда подевался Альфред? — с толикой беспокойства спросил юноша и украдкой выглянул за плечо мужчины, лелея надежду увидеть там знакомое лицо. — С ним всё хорошо? — Лучше не бывает, — отозвался Артур. — Я тут невзначай порадовал его одной новостью. Полагаю, скоро он придёт в себя и соизволит спуститься к гостям. Нужно лишь запастись терпением. Кстати! — вдруг воскликнул он. — Я передал твоё послание. Услышав страшное слово «послание», Мэттью побелел в ужасе. «Неужели он знает? Неужели догадался поднести пламя к платку?!» — П-п-п… — попытался он выдавить из себя, но слова никак не попадали на язык. — П-простите? — Я о твоём платке, — спокойно уточнил Артур. — Ну, о той вещице, которую ты просил меня отдать Франции, если мне доведётся с ним пересечься. Правда получатель не смог понять смысл этой крохотной посылки, — немного поразмыслив, он вдруг убрал с побелевшего лица Мэттью волнистую прядь. Юноша невольно зажмурил глаза — кожа его воспитателя была горячая и грубая на ощупь, почти как наждачка. Страшно было вообразить, сколько всего натерпелись эти руки за всю бессмертную жизнь. — Я вам не мешаю? — вдруг ворвался в разговор голос Альфреда. Он стояли позади Артура и, скрестив руки на груди, с сомнением во взгляде смотрел на своего опекуна, как на некое препятствие, от которого хотелось скорее избавиться. — Альфред! — искренне обрадовался его появлению канадец. — Нет, не мешаешь, — в свою очередь ответил на вопрос Кёркленд, взглянув на пасынка через плечо. — Желаю вам отлично провести время, мальчики. Важно спрятав руки за спину, он удалился в зал навстречу яркому свету и громким голосам. Как только его алый жюстокор пропал из виду, Мэттью выдохнул с облегчением. Он уже и забыть успел о некоторых странностях своего нового опекуна. Затем он посмотрел на Альфреда, который находился чуть поодаль от него и задумчиво покусывал ноготь большого пальца. Что-то его сильно гложило, и Мэттью смутно догадывался, что именно. — Ну, как оно? — поинтересовался он. — Разговор пошёл не по плану? — Можно и так сказать. Альфред не знал, стоило ли посвящать Мэттью во всё, что ему поведал на втором этаже Артур, но подумав немного, решил сказать правду. Его друг заслуживал правды, особенно после всех бед, которых ему пришлось натерпеться. И речь шла даже не о Франции или Англии, а о нём самом — об Альфреде. Память о минувшем утре ещё была свежа, как нанесённая ножом рана, и из неё до сих пор продолжала течь кровь. После того, как Америка в красках рассказал о беседе с опекуном, Мэттью от восторга захлопал в ладоши. — Ух-ты! Да это же здорово, Ал! И я оказался прав — тебе нужно было лишь поговорить с ним. Ох, невероятно! Скоро ты увидишь его родину, погуляешь в Лондоне, вкусишь местные деликатесы, познакомишься с новыми светлыми умами. Как же я за тебя рад, дружище! Слушая его похвалу, Альфред почему-то не испытывал схожей радости. Наоборот, сердце терзало чувство вины. Ведь Артур говорил только о нём, но ни словом не обмолвился по поводу Мэттью. В то же время он видел эти блестящие глаза, слышал этот радостный голос, и вина на душе становилось лишь увесистее. — Ладно, слушай… — промямлил он с неохотой. — Закроем эту тему, хорошо? Лучше… давай лучше потанцуем? Или поужинаем наконец. Праздник же, в конце-то концов. Он собирался пойти в зал, ибо как раз зазвучала новая музыка, но вдруг с изумлением ощутил, как его крепко взяли за руку и потянули назад. Мэттью примкнул к нему так близко, что можно было ощутить его частое дыхание. Взгляд его был затуманен. — Омела, — прошептал он и жадно притянулся к губам Джонса. Их поцелуй был долгий. Чувственный. Сладкий. Как в первый раз. Сердце забилось быстрее, в коленях появилась слабость, в голове стало удивительно пусто и темно, словно в ней затушили все свечи. Спустя мгновение Альфред обратился в робкого мальчишку, впервые вкусившего новое чувство, которое раньше казалось ему непостижимым. Мэттью не собирался отпускать Ала из своих объятий. Ни за что на свете. Ни этой ночью, ни последующей за ней, вообще никогда на свете. Даже если судьба трактовала им двоим вечность. Отстраниться им пришлось лишь для того, чтобы перевести дух. А ещё затем, чтобы Альфред смог в очередной раз посмотреть на прелестное лицо друга и удостовериться в том, что этот поцелуй ему не приснился. — А знаешь? — прошептал он, заключая любимое лицо в свои широкие ладони. — К чёрту танцы и ужин. Давай уже скорее перейдём к десерту.

***

Поместье заполнилось тишиной лишь ближе к рассвету. На небе появились первые мазки розового рассвета, звёзды постепенно затухли, но лишь для того, чтобы следующей ночью загореться с новой силой. Британцы проводили последних гостей, усталая прислуга приступила к уборке дома и мытью посуды, которая умудрилась вырасти аж до потолка. Достаточно налаявшись, Ричард ушёл в будку, немного потоптался на старой порванной подушке, которая служила ему мягкой периной, и вскоре провалился в крепкий собачий сон. Артур Кёркленд встречал рассвет на засыпанном ночным снегом крыльце, покручивая в руке хрустальный бокал, на дне которого ещё плескалось золотистой шампанское. Внезапно перед ним появилась юная американка. Она подняла над чуть взлохмаченной головой Англии свою маленькую руку, сжимавшую в кулаке веточку омелы, и весело потрясла ею. Ухмыльнувшись, Артур покорно подставил щёку для поцелуя. За этот вечер он так много целовался, что уже попросту сбился со счёту. Но, стоило признаться, каждый полученный поцелуй пробуждал в его мрачной душе нечто тёплое и приятное. И оно было примерно такое же, как в тот солнечный день, когда он впервые увидел ребёнка в белой сорочке, прячущегося среди высокой травы. Вскоре девочка ушла в сопровождении британских солдат, и вместе с ней ушло то маленькое тепло, оставив после себя лишь ноющую тоску. Артур Кёркленд запрокинул голову и допил содержимое в бокале. Первые лучи солнца робко просочились сквозь расписанные морозом окна и медленно поползли вдоль спальни, минуя раскинутые по полу элементы одежды. Он не заметил, как быстро летело время, ибо всё его внимание поглощал Мэттью. Альфред гладил его плечи, изучал поцелуями его лицо, запускал пальцы в его короткие и нежные волосы, прижимался к нему, желая ощутить его каждым сантиметром своей кожи, ловил каждый мимолётный взгляд, и ему всё равно этого было мало. Но в какой-то момент приятная нега отступила, словно с глаз случайно сняли пелену, и он вдруг неосознанно вспомнил предыдущее утро. Боль исказила его лицо, и он замер, уставившись на Мэттью, как на призрака. — Прости меня, — вдруг сказал он. — Прости за то, что я не сдержался тогда во время учёбы. — Что? — Мэттью покачал головой, не совсем понимая, о чём идёт речь. — Мне очень стыдно. Сам не знаю, что тогда на меня нашло. Мне не следовало повышать на тебя голос. — Альфред, — Мэттью взял парня двумя пальцами за подбородок и придвинул его лицо к своему. — Я вовсе не держу на тебя зла. Поверь мне, будь я на твоём месте, я бы повёл себя абсолютно также. А была бы у меня твоя сила, то вообще бы от злости превратил всю мебель в щепки. Вкладывать в чужой ум знания очень непосильный труд, и мне радостно лишь от того, что ты не побоялся за меня взяться, — юноша вдруг хитро улыбнулся, обнажив зубы. — Взяться во всех смыслах. — Шутник, — посмеялся Альфред. Вдруг улыбка исчезла с лица канадца. Он приподнялся на локтях и серьёзно посмотрел на Америку. — Скажи мне, Альфред. Ты меня любишь? Альфред удивлённо приподнял бровь. Это был очень неожиданный вопрос, особенно после того, как ему пришлось просить прощения. И, в частности, после тех долгих часов, во время которых они несколько раз занялись сексом. — А ты? — уклончиво спросил он. Мэттью немного помолчал, но потом решительно дал ответ: — Люблю. — Вот как? И что же ты при этом чувствуешь? Можешь описать? — Ну… Когда я смотрю на тебя или даже когда вспоминаю твой голос, у меня здесь начинает пылать, — юноша приложил ладонь к обнажённой груди — туда, где его сердце отбивало безумный ритм. — Так просто? — удивился Альфред. Его ладонь накрыла руку Мэттью. — Но тогда, получается, что и я тебя люблю. Он мягко отнял его руку от груди, но лишь для того, что прикоснулся губами к его пальцам. — Кажется, что это всего лишь слова, — прошептал он, не сводя с Мэттью затуманенного взора. — Но почему мне от них так хорошо? — Потому что в них кроется правда, — улыбнувшись, ответил Канада и, придвинувшись к Алу, нашёл его губы. Прежде чем окончательно уйти спать, Артур на всякий случай обошёл весь задний двор, заглянул в пустующий и укрытый в утренних тенях сарай, осмотрел первый этаж на наличие забытых гостей, не сумевших покинуть чужой дом из-за большого количества алкоголя в крови. К счастью, таких людей встретить ему не довелось. Кругом валялись блестящее конфетти, ошмётки от распакованных подарков, куски выпавшей еды и несколько осколков от случайно разбитой посуды. Артур устало помассировал виски — каждый раз после пышных торжеств у него начинала безумно гудеть голова. А ведь он так старался не притрагиваться к алкоголю, невзирая на адскую тягу, но вопреки всем запретам в голове всё равно как будто гремел похмельный гонг. Он собрался было вздремнуть на софе, которая стояла среди кучи искусственных подарков и мишуры, но вдруг услышал в дальнем конце зала странный скрежет, словно кто-то отчаянно царапал дерево длинными когтями. Лишь благодаря сильной усталости этот внезапно прозвучавший в тиши звук не пробудил в Англии ужаса. Мужчина отважно сжал кулаки и твёрдой (насколько позволяло состояние) походкой направился к источнику звука. Кто-то или что-то скреблось за дверью маленькой подсобки, которая была предусмотрительно заперта на железную задвижку. Как только Артур подошёл к двери слишком близко, скрежет лишь участился и в довесок к нему прибавился тоскливый стон. Кёркленд отодвинул задвижку и открыл дверь нараспашку. — Дьявол тебя раздери! — прошипел он, едва увидел знакомую до ненавистной дрожи медвежью морду. — Ну, разумеется, ты тут сидел, кто же ещё? А я всё думал, куда же мальчишка тебя припрятал… Кума-младший ничего не ответил англичанину (и это было очевидно, иначе если бы медведь вдруг начал говорить по-английски, у Артура бы точно заболело сердце) и лишь медленно и с громким причмокиванием облизнулся, обнажив верхний ряд зубов. — Так… ладно, иди отсюда, пока я из тебя гобелен не сделал! — рявкнул на него англичанин и указал пальцем на дверь. Голос его звучал твёрдо, но ноги от страха обмякли, как плохо сваренное желе, и оно не удивительно — не каждому удавалось спокойно отнестись к тому факту, что один из чуланов дома занимал огромный белый хищник. Даже задумываться не хотелось по поводу того, как эта зверюга вообще там поместилась! Кума-младший спокойно выбрался из своего крохотного убежища и, чуть покачиваясь, отправился на улицу. Пока он лениво брёл к двери, периодически останавливаясь, чтобы немного потянуться, Артур с ужасом отметил для себя неутешительный факт — поганая зверюга умудрилась вырасти ещё на несколько футов. Если бы она надумала напасть на него, ей бы ничего не стоило оторвать ему голову, сомкнув на ней свою зловонную пасть. Продолжая неумолимо думать об этом, Англия вернулся к софе, лёг на неё и, несмотря на жуткие мысли, быстро провалился в сон.