Aurora Borealis

Он склонился над раскинутой картой местности, которую украшали угольные зарисовки: пунктирные линии, перечёркнутые надписи, некие знаки, понятные лишь высшим чинам. Вот же она — огромная, богатая ресурсами территориям, она уже практически была у его ног. Если бы не отчаянные попытки одного наглого щенка выгрызть победу в каждом мелком сражении, то война бы завершилась очень быстро и практически бескровно. Ему казалось, что он поступал слишком милосердно по отношению к своему воспитаннику, даже, можно сказать, нежно, однако почему-то война всё равно продолжалась, да не просто продолжалась, а разгоралась с каждым днём всё ярче, будто пламя, случайно брошенное в сеновал. Когда их первые бои происходили на каких-то мелких пригородах или в лесах, Артур не считал нужным оповещать о беспорядках Георга. Король и без того постоянно выглядел мрачным и задумчивым, будто ожидал от любой важной и счастливой вести ложечку дёгтя, поэтому не хотелось тревожить его по такой, как казалось сначала Англии, мелочи. Но когда война начала проходить по всем колониям, Артур был вынужден взять волю в кулак и открыть королю глаза на происходящее в Штатах. Что случилось с ним потом, даже вспоминать было немного страшно. Тот день был худшим в истории жизни Кёркленда. «Но ничего, — думал он, расхаживая вокруг стола и сжимая за спиной кулаки. — Я ещё отыграюсь. Я покажу щенку свою истинную мощь. Я захвачу все его крупные города, начиная от Сан-Франциско и заканчивая Вашингтоном. Уничтожу его армию до последнего мелкого оруженосца. Нарушу все поставки, перекрою путь к морю, сожгу поля с кукурузой. Сделаю всё, чтобы он остался один». Вечером воздух в лесах Америки очень быстро холодал, обращая дыхание британцев в белый плотный пар. Солнце лениво заползло за чёрные макушки елей, на прощание озарив своим огненно-рыжим светом безоблачное ледяное небо. В редких кустах запели сверчки, в чёрном небосводе появились первые созвездия, а за ними плавно вышла из тьмы круглая луна. И хоть шатёр Артура Кёркленда был хорошо утеплён плотными тканями и шкурами животных, ночному ветру всё равно каким-то чудом удавалось проскальзывать внутрь и тревожить своим дуновением зажжённые в помещении канделябры. Примерно через час после заката в шатёр в последний раз зашла прислуга и принесла своему хозяину поднос с чайником и фруктами. Артуру нравилось перед сном согревать душу крепко сваренным горячим чаем, но на сей раз он не стал следовать давно укрепившейся привычке и вместо неё жестом приказал слугам покинуть его обитель, а сам вернулся обратно к карте. Ему предстояло придумать новый план по уничтожению повстанцев, а сон вместе с чаем мог и обождать. Но стоило ему погрузиться в размышления, как вдруг он почувствовал, будто его спину обдало сильным холодом. Решив, что это слуги не удосужились закрыть за собой шатёр, он резко обернулся и приготовился окликнуть их, но замер на месте, изумлённо уставившись на нежданного гостя. Там стоял его давний враг. Самый ненавистный, самый хитрый, прекрасный внешне, но глубоко старый и уродливый в душе. Одетый в платье из небесно-голубого шёлка и весь украшенный белыми кружевами и драгоценными камнями, он стоял и не двигался, лишь длинные кудрявые локоны продолжали шевелиться от ветра, как морские волны при сильном шторме. — Так и знал, — сдавленно проговорил Кёркленд и медленно потянулся свободной рукой к сабле. — Так и знал, что рано или поздно ты явишься сюда. — Quel dommage. Неужели я так предсказуем? Словно не ощущая опасности, Франция сделал несколько шагов навстречу Англии. Его улыбчивое лицо то пропадало в тенях ночи, то снова появлялось при свете канделябров. — Чего тебе надо? — Артур ухватился пальцами за рукоятку сабли и стиснул с такой силой, что его ладонь обдало горячим потом. Хватит ли ему времени вытянуть оружие из ножен? Этого он не знал, но старался не давать волю панике. Он мог бы позвать охрану, но не был уверен в том, что Франциск не скроется до появления солдатов. — И как ты вообще прошёл через мою охрану? — О, ты про ту кучку болванчиков, которая старательно марширует вокруг уличного костра? — улыбка на лице француза стала ещё более широкой и ехидной. — Было легко. Когда-нибудь я расскажу тебе свой секрет. — Это уж вряд ли. Артур всё же решился и вынул из ножен свою саблю. Лезвие блеснуло в полумраке шатра, и его кончик оказался буквально в дюйме от гладко выбритого подбородка француза. — Ты всё такой же нервный, — вздохнул Франциск, совсем не испугавшись такого выпада. — Чуть что, сразу берёшься за оружие, словно только в нём таится твоё спасение. Артур громко хмыкнул, но саблю не опустил. Её лезвие продолжало опасливо касаться француза. — А ты распушил свои перья, аки павлин. Помнится, однажды ты мечтал убить меня, — прорычал Кёркленд. — Я всегда мечтаю убить тебя. Впрочем, как и ты сам. Но не волнуйся, сейчас я не собираюсь ничего с тобой делать. Ничего… смертоносного, — добавил Франция, и его голубые глаза озарились загадочным блеском. Артур постарался незаметно сглотнуть. В разум уже закралась страшная догадка. Ну, как страшная… Скорее, постыдная. Но показывать свою догадливость Франции он не хотел, ибо боялся, что своей реакцией лишь натолкнёт француза на действия, о которых они оба позже очень сильно пожалеют. — Что именно ты имеешь в виду? Если ты явился сюда не ради битвы, то ради чего? Неужели желаешь отговорить меня от войны с Америкой? — А? — Франциск аж встрепенулся. — Не-ет, mon ami, ни в коем случае! Кто я такой, чтобы вмешиваться в ваши уготовленные судьбы? К тому же, как я уже сказал, я всегда мечтал убить тебя, а не спасти. На лице Англии появилась кривая усмешка. — Но не своими руками. — Oui, уже теплее. Смерть от руки своего названного сына, которого ты столетиями холил и лелеял, показалась мне более приятным исходом, чем если бы мы бились с тобой вдвоём на арене, как гладиаторы на землях дедушки Рима. Полагаю, окажись ты на моём месте, ты бы принял аналогичное решение. — Какая прозаичная исповедь, — хмыкнул Артур. — Я бы похлопал тебе, да, боюсь, руки заняты. Но мне придётся тебя разочаровать: ты опять выбрал неправильную сторону, Франциск. Как бы ты щедро не снабжал Альфреда людьми и оружием, мальчишка в любом случае проиграет, а ты скроешься в замке своего обожаемого монарха, укутаешься флагом с золочёнными лилиями и, давясь вином, продолжишь проклинать меня, как это было при конфликте с Канадой. Кстати говоря… — англичанин сощурился. Лезвие его сабли плавно опустилось с подбородка Франции к его шее и едва задело острый белый кадык. — Сильно же ты увлёкся Альфредом. О Мэттью, поди, уже и не вспоминаешь? Он надеялся, что своим невинным вопросом быстро выведет Франциска из себя, ибо раньше такой манёвр срабатывал. Однако на сей раз его противник даже не шелохнулся, а на лице сохранилось прежнее улыбчивое выражение. И всё же на секунду могло показаться, что где-то в глубине ясных голубых глаз мелькнуло нечто мрачное и недоброе. Но подолгу приглядываться к этой практически незаметной тьме у него не выдалось возможности. Неожиданно он увидел позади Франциска тёмный человеческий силуэт, показавшийся на белой ткани шатра. Не успел он отреагировать, как силуэт заговорил низким и неуверенным голосом: — Господин Кёркленд! Мы допросили пленных и составили рапорт на основе их показаний. Разрешите войти? Артур думал о чём угодно, но только не о рапорте. Но стоило ему отвлечься и разинуть рот, как этой заминкой тут же воспользовался Франциск. Оттолкнув от себя саблю, он приблизился к англичанину и налёг на него своим телом. Таким образом Артур очутился между своим неприятелем и столом с картой. Он ощутил цветочный аромат парфюма — в меру сладковатый, но не обделённый маленькой кислинкой. Это был приятный запах, от которого начинало ныть сердце, а дыхание волнующе замирать. Артур уже и не помнил, когда в последний раз слышал этот аромат, особенно на коже Франциска Бонфуа. Взгляд француза нежно скользнул по его испуганному лицу, пока не остановился на приоткрытых губах. Мужчина наклонился вперёд и без сопротивления завладел устами своего ненавистного врага. Казалось, что мир остановился, но то была иллюзия, хоть и приятная, как ласковый массаж. Ибо солдату, стоявшему за пределами шатра, слишком сильно не терпелось поделиться своим рапортом. — Сэр, вы там? Если вы не желаете слушать рапорт, я могу положить его вам на стол, чтобы вы сами потом с ним ознакомились. Вы только скажите, и я… Артуру пришлось заставить себя отпрянуть от губ Франциска, чтобы ответить солдату. Он мог бы позвать на помощь, мог бы позволить своему человеку зайти в шатёр. Но он сказал другое: — Не вздумайте заходить сюда! Ему показалось, что фигура за шатром вздрогнула, услышав в свой адрес такой резкий и грубый тон. — И вообще… — продолжил Артур, старательно игнорируя нежные поцелуи на своей шее и руки, похожие на разожжённый уголь, проворно скользнувшие под китель. — Уже поздно для рапортов! Приберегите его у себя и возвращайтесь ко мне утром! И… и… — он был готов заскулить от истомы. — Сообщите остальным, чтобы никто сегодня меня больше не тревожил. — Но сэр, вы же сами просили… — Всё завтра! Очевидно, расстроившись таким приказом, фигура грустно побрела прочь от шатра. Теперь уже можно было сосредоточиться на Франции и на его возмутительных приставаниях. — Что ты… что ты делаешь? — тяжело дыша, прошептал он. — Что же ты творишь? — Я же сказал, что не собираюсь делать ничего смертоносного, — ответил ему Бонфуа, продолжая оставлять на шее англичанина короткие поцелуи. — Non, mon ami. Я сотворю с тобой такое, что ты пожалеешь о том дне, когда… — Когда вселенная надумала сделать меня страной? — Артур слабо ухмыльнулся, вспомнив, что эти слова вообще-то принадлежали ему. — Нет, — Франциск раздвинул ноги Англии, аккуратно надавив на них своим коленом. — Когда ты вздумал разорвать со мной отношения. Сабля благополучно приземлилась на землю, воткнувшись в неё острым концом. Губы Франциска Бонфуа неумолимо приближались к губам англичанина, но Артур быстро остановил их ладонью. — Нет, — отрезал он. — Больше не целуй меня. — А то что? — Франциск приоткрыл уста и вобрал в свой рот указательный палец Англии. Ему нравилось смущать Кёркленда, хотя бы потому, что тот всегда краснел и обессиленно злился на самого себя. — Боишься снова влюбиться? — Не надейся… И хватит болтать! Сделай уже, что должен, чёрт тебя раздери! Они опустились на стол, попутно столкнув локтями стопки книг и поднос с чайным сервизом. Артур срывал со своего партнёра платье, за ним кружевную рубашку и украшения. Его движения были резкими и весьма несдержанными. Он торопился и такие препятствия, как одежда, раздражали его больше, чем тот, которого он ненавидел всеми фибрами души, и которого так бесстыдно хотел. Франциску же нравилась такая грубая пылкость. Он помог Артуру избавиться от кителя, а за ним и с шёлковой рубашкой. Прикосновения его умелых пальцев вызывали мурашки на бледной коже. Он стянул с англичанина штаны, и его взгляд остановился на достоинстве своего партнёра. Можно было поклясться, что в тот же миг на его щеках появился лёгкий румянец. — Как… как давно у тебя не было секса? — осторожно поинтересовался он. — Отставить иронию! — Oui, monsieur, — Бонфуа улыбнулся, и его голова скрылась между коленей Англии.

***

Добравшись до окраины елового леса, после которого постепенно начинались ледяная пустыня и высокие серые горы, Альфред сошёл с коня. Дальше ему предстояло идти самостоятельно. Он практически не чувствовал страха, его больше обуревало приятное и немного волнительное ощущение ностальгии. Ведь он бывал здесь уже, и не раз, и чаще всего в компании с человеком, которого любил. Получается, что это место он тоже любил, несмотря на нескончаемый ветер и высокие оледеневшие сугробы. К тому же, он знал, что если превозмочь все эти тяжкие преграды, то в конце пути его ожидала приятная взору награда в виде пламени, плывущего по чёрному беззвёздному небу. Ради такого не страшно было отморозить ноги. Добравшись до каменной стены, Альфред посмотрел наверх. Он жаждал поскорее оказаться там, где небо освещало Сияние. Он уже видел его отблеск. А ещё он надеялся увидеть там Мэттью. Он запустил руку в свой подсумок, висевший на плече, и вынул оттуда моток толстой верёвки, концы которой заранее были привязаны к чёрным корабельным крюкам. Былой опыт научил Америку планировать свой поход заранее. Собираясь в поездку, он как будто чувствовал, что рано или поздно окажется здесь, в горах. Может, то была их с Мэттью связь — та самая незримая, но прочная, как металл, которая продолжала связывать их даже спустя долгие годы и расстояния? Альфред обмотал верёвку вокруг своего тела, сделал несколько узелков, после чего вонзил первый крюк в ледяную каменистую поверхность горы. Он взбирался медленно, продуманно, постоянно жмурясь не то от режущих взор снежинок, не то от страха опустить голову вниз и увидеть под ногами землю. Его очень страшила высота. Хоть он и понимал, что, упав, вряд ли лишиться жизни, но проверять эту теорию как-то совсем не хотелось… Когда он почти достиг вершины, один из его крюков утонул в мягком снежном сугробе. Альфред с трудом заставил себя подтянуться и перевалиться за край, чтобы затем распластаться на снегу и услышать гудение в своих жилах. Воздух казался ему таким холодным, что при вдохе замерзали даже лёгкие. Удивительно, какой же высокой казалась эта гора, что даже солнце сюда никогда не заглядывало. Однако на вершине было светло, как днём, и всё благодаря плывущему в небе сиянию. Оно беззвучно танцевало перед заплывшим взором Альфреда, напоминая взмах нежной восточной вуали. От сочности его цветов захватывало дыхание, на это хотелось смотреть дольше, чем вечно. Не сразу, далеко не сразу Альфред смог прийти в себя и вспомнить о своей миссии. Мышцы ломило от долгого подъёма, одежда промокла насквозь из-за снега, а холодные ветра будто бы просачивались даже сквозь кости. Альфред поднялся с земли не с первого раза, ибо каждое движение давалось ему с болезненной мукой. Но когда ему всё же удалось встать на ноги, он ощутил облегчение. Затем он смахнул с лица прилипшие комки снега и, прищурив глаза, принялся искать взглядом своего друга. Увы, но эта идея была неудачной, ибо в снегопад невозможно было разглядеть хоть что-то дальше вытянутой руки. — Канада! — сложив руки рупором, крикнул он. Его крик эхом пронёсся через всю вершину и быстро скрылся за стеной снега. Гора отвечала молчанием. Америке казалось, что он бродил по горе несколько часов, а, возможно, и целый день. Время здесь перестало иметь какое-либо значение. И вот он был готов завыть от отчаяния и устали, как внезапно увидел впереди тёмное пятно. Его сложно было не заметить, учитывая вьющуюся кругом идеальную белизну. Обрадовавшись, Альфред ринулся, что было силы, навстречу этому пятну. Его друг сидел на небольшом, укрытым снежной подушкой, камне и, закинув голову, смотрел в небо, где среди смертоносной вьюги продолжало плясать радужное пламя. Сначала Альфред хотел прикоснуться к Мэттью, проверить, так сказать, был ли тот реален, но потом быстро одёрнул руку и просто аккуратно сел рядом. «Я чувствую его тепло, — подумал он. — Значит, это реальность». Казалось, что Мэттью не был удивлён появлению Альфреда. Он даже не вздрогнул и ничего не воскликнул, хотя должен был. Они не виделись много лет. Но Мэттью продолжал молчаливо наблюдать за сиянием, и пока он это делал, Альфред мог в свою очередь понаблюдать за ним. Его очень поразил и в то же время восхитил тот факт, что канадец ничуть не изменился за годы. Да, он немного подрос и, вероятно, обзавёлся светлым пушком на румяных щеках, но лицо его оставалось абсолютно таким же очаровательным, как и годы тому назад. В его широко распахнутых глазах отражались красоты севера, но уголки покрасневших губ почему-то оставались опущенными, словно выражали немую тоску. Альфред больше не мог хранить молчание, оно становилось для него невыносимым. — Привет, — прошептал он. — Привет, — тут же откликнулся Канада. — Я… искал тебя. — И нашёл, — юноша наконец-то отвёл взор от Северного сияния и обратил внимание на Альфреда. На мгновение Америка увидел в его взгляде радостный блеск. — И я догадываюсь, какова причина. В последнее время слишком много раненных заполонило мои земли. Индейцы бегут в леса, в горы, куда-угодно, лишь бы война не затронула их племена. — Вот как, — Альфред нахмурился, но продолжил смотреть Канаде в глаза. — И… и что ты по этому поводу думаешь? Довольно быстро их зрительный контакт оборвался. Первым отвёл взгляд Мэттью. — Я частенько прихожу сюда, чтобы поразмышлять. Здесь тихо и спокойно, даже когда поднимается ветер. — Но ты так и не ответил на мой вопрос, — возразил Америка. — Раз ты знаешь причину, почему я здесь… — Потому что ты в отчаянии, — кивнул головой Мэттью. — Оно и очевидно. Я так боялся, что всё этим кончится, и как будто Господь услышал мои страхи и решил реализовать их ради издёвки. Чем же мы так ему насолили? — Послушай, — Альфред слез с камня и, подойдя вплотную к канадцу, опустился перед ним на колени. — Если ты согласишься присоединиться ко мне, я… я и тебе подарю свободу. Обещаю, ты получишь её сразу же, как только мы изгоним Англию с наших земель! Ты будешь в праве делать всё, что пожелает твоё сердце, хоть столицу построй на горе. Я не буду никак тебе в этом препятствовать. Но сейчас ты мне нужен, Мэттью. Очень сильно нужен. Мэттью долго молчал, словно ему нечего было на это сказать, однако его лицо вдруг скривилось, а глаза заблестели от слёз. Он судорожно задышал, оскалился, как будто ему вдруг стало противно показывать кому-то кроме себя свою слабость, и рывком попытался смахнуть застывшие на щеках слезинки. Но слёзы никак не уходили, они продолжали струиться, скрываясь под маленьким дрожащим подбородком и оставляя за собой чуть замёрзшие тонкие дорожки. Альфред смотрел на это всё с растерянностью — он понятия не имел, что это могло значить. Он попытался обнять Мэттью, но тот мягко отстранился от него и медленно покачал головой, продолжая плакать. — Прости меня, Альфред. Прости. Н-но мой ответ остаётся прежним, — наконец выдавил он из себя. — Я не могу принять твою сторону. Желание утешить очень быстро превратилось в гнев и недоумение. Альфред поднялся на ноги и сердито сжал руки в кулаки. Он поверить не мог в услышанное. Он надеялся, что этот разговор ему снится. Да кто вообще мог в здравом уме отказывать его щедрейшему предложению в угоду британской диктатуре? Затем гнев сменился упорными размышлениями. Может, Мэттью попросту запугали? Пригрозили убийством Кумы-младшего, если тот вздумает перебежать на сторону повстанцев? Да, такая теория вполне походила на правду. — Скажи мне честно, — Альфред навис над плачущим Мэттью, скрыв свет Сияния своей чёрной тенью. — Артур… он с тобой что-то сделал? Из-за этого ты мне и отказываешь, так ведь? Если дело в твоём медведе, то ты только намекни, и я сегодня же организую спасательную операцию. Кума-младший будет в безопасности! — Нет! — вдруг повысил голос Мэттью. Он поморщился и смело посмотрел на Америку. — Никто мне ничем не угрожал! Я сам принял это решение! Или что, думаешь я настолько слаб и наивен, что не способен за себя отвечать? Альфред отшатнулся от него. Снова гнев начал заполнять его разум. Все былые догадки рассыпались в песок. Грудь заполнилась разочарованием. И непониманием. И непринятием. — Х-хорошо… — пробормотал он задумчиво. — Возможно, в прошлый раз моё предложение действительно звучало нелепо, так как в нём не было продуманного плана, и не было ещё этой войны. Но теперь-то ситуация изменилась! Мои намерения изменились. Я стал сильнее, Мэттью. Я готов, я честно готов защищать тебя. Почему же ты снова отказываешь мне? Или… Ты просто больше не хочешь быть со мной? — Не правда, — откликнулся канадец. — Я очень хочу быть с тобой. Хочу больше, чем жить! — Так в чём твоя проблема? — В том, что я не готов быть свободным! От этого крика содрогнулись скалы и даже сияние как будто стало немного бледнее. Альфред не верил своим ушам. Ноги его подкосились. Чернильный гнев уже заслонял ему взор, а сердце уже болело с такой силой, что, казалось, сейчас вот-вот лопнет, как мыльный пузырь. Как он мог… как он мог променять своего друга… своего любовника… на их общего врага? После всего того, что Артур сотворил с ним? После прожитые годы унижений? — Почему ты так сильно желаешь сразиться с ним? — вдруг, словно услышав мысли Америки, спросил его Мэттью. Он уже не плакал, но слёзы продолжали блестеть на его порозовевшем лице, напоминая тонкие льдинки. — Зачем вам двоим это кровопролитие? Почему вы не можете просто… поговорить об этом? Он же был тебе, как отец. — Я видел много семей, — ответил Альфред. — Видел их отношения. Видел много плохого и несправедливого, но в то же время мне часто встречались и такие семьи, которые были готовы безвозмездно любить своих детей, прощать их оплошности и помогать им в исполнении своих мечт. И знаешь, что? Это очень сильно растрогало меня, но я задыхался от обиды. — Почему же? — Потому что я хотел того же. Я хотел, чтобы меня любили просто так, а не потому что я большая, полная богатыми ресурсами, страна. Но меня никто не любил. Услышав это, Мэттью вздрогнул и удивлённо замигал. — А как же я? Я люблю тебя. Альфред грустно покачал головой. — Если бы ты действительно любил меня, то поверил бы в меня и пошёл бы со мной без всяких сомнений. Но ты предпочел роскошную жизнь в золотой клетке. — Что за чушь! — взвизгнул Мэттью. Он вскочил с камня и сердито шагнул навстречу криво ухмыляющемуся Альфреду. — Это не правда! Дело не в клетке и не в роскоши! Ты вообще ничего не понял! — Всё я понял, — возразил ему американец. — Однажды Артур спросил меня, правдива ли моя любовь по отношению к тебе? Тогда его вопрос показался мне глупостью. — А теперь? — замирая, прошептал Канада. Кажется, он начал понимать. — Ты что, готов разлюбить из-за одного отказа? Альфред пожал плечами. Он был слишком зол, слишком расстроен, чтобы думать в таком ключе. Почему-то горло сдавило тисками, а в глаза как будто попали песчинки. — Какой же ты… — подал голос Мэттью. Он продолжал внимательно смотреть Альфреду в глаза, ища в них что-то. Но потом его лицо исказила гневная гримаса. Это значило, что он не смог найти то, что искал. — Пустоголовый кретин! Баран! Сволочь! — внезапно он рванул на Америку и со всей силы ударил того по лицу. К его печали, Альфред даже не сдвинулся с места, только слегка покачнулся, и на его щеке появился красный отпечаток кулака. — Правдива ли твоя любовь? Какой неглупый вопрос! И ответ всё это время находился прямо на ладони. Я всегда для вас был лишь разменной монетой! Вы делили меня между собой, как куклу… как вещь бездушную! Откуда у куклы могут быть чувства, страхи и сомнения? Эта блажь уготовлена лишь таким богам, как ты, Альфред! Теперь же ты явился к этой бездушной маленькой кукле, чтобы снова забрать её себе, ибо, видите ли, без неё твои кукольные игры с Европой кажутся не такими красочными! Ты стал таким же, как и они, хотя не замечаешь этого… А знаешь, что? Попробуй! Забери! — он яростно толкнул Альфреда в грудь. — Что встал столбом? Гм? Или, когда маски сняты, интерес ко мне блекнет? Ну тогда ступай обратно к себе, потому что отныне здесь тебе не рады! Ах, и ещё, — Мэттью сунул дрожащую руку под куртку между пуговицами и, чуть пошарив там, вынул на свет что-то крошечное и тёмное. Он замахнулся и прилепил это нечто к груди Альфреда. — Что это? — нахмурился Джонс, поднимая вещицу на свет. — Ткань какая-то? — Да, ткань какая-то, — передразнил его Мэттью. — Я нашёл её в поле, где стоял твой домик на дереве. Надо было сразу отдать её тебе, но я почему-то никак не решался. Теперь вот решился. Пожалел тебя. Ибо играть в войнушку со взрослыми без отличительной эмблемы должно быть ужасно скучно. Альфред с удивлением посмотрел на канадца. — Мэттью… — Уходи, — махнул на него рукой юноша. — Борись за независимость. Докажи Англии, что ты уже взрослый. Погибни за свободу, раз больше ничего тебя в этом мире не держит. — Мэттью! — Уйди, иначе я закричу, и в таком случае тебя либо затопит лавина, либо рано или поздно арестуют англичане. Не думаю, что хоть один из этих вариантов придётся тебе по вкусу. Но несмотря на угрозы Альфред всё равно сделал шаг навстречу. Непонятно, что он хотел сделать: обнять Мэттью, поцеловать его или задушить в приступе ярости за всё сказанное в лицо? Что вообще скрывалось в этой светлой голове? Но как только Мэттью увидел перед собой его руку, он раскрыл рот и вобрал в себя как можно больше воздуха. Его демонстрация сработала — Альфред тут же отвернулся от него и в спешке скрылся за стеной снегопада. Как только его силуэт растворился в снежной белизне, Мэттью упал на снег и заплакал снова.