Выживай

Когда у человека не всё в порядке с головой, его обычно посылают мотаться по психиатрам и психотерапевтам за бешеные деньги. Заставляют вновь и вновь вдыхать эту атмосферу сочувствия и жалости, абсолютной серьёзности и тоски по своей голове. Но это не всегда необходимо. В большинстве своём кабинеты врачей одинаковы: обязательно на столе из дорогого дерева должны стоять фотографии родни, по шкафчикам рядками располагаются всякие научные книги, которыми вряд ли кто-нибудь пользовался, а также какая-нибудь космическая штуковина типа вращающихся в металлическом круге планет стоит на видном месте, чтобы каждый пациент заметил, что ПСИХИАТР может позволить себе такую штуку, а ты, несчастный смертный – нет. В кабинете Престона была похожая. Довольно интересная, с крутящимися по осям блестящими шариками. И весь этот интерьер со всякими панелями из красного дерева, дорогой обивкой, мега тонкими экранами и авторскими ручками в подставках так красиво выглядит, что невольно заглядываешься... Только вот не было никакого резона заходить в этот омерзительный, насквозь пропахший этой профессией и каким-то антисептиком кабинет. Психиатр ты или нет, ты НЕ ДОЛЖЕН равнодушно относиться к страдающим. Они пришли за твоей, может быть, экстренной помощью. Дверная табличка с твоей фамилией, инициалами и якобы почётным званием психиатра не даёт тебе права судить о пациентах так, будто это идиоты, которые не могут отличить сон от галлюцинации. Не все, кому нужна помощь, приходят поплакаться. И не все, перешагивая порог твоего злосчастного кабинета, будут сидеть в жёстком кресле и рвать бесконечные кипы бумаг, пустым обречённым взглядом уставившись в твой новый, чуть ли не блестящий пиджак от Canali. У каждого пациента индивидуальная проблема, особенно если это псих на всю голову. Опытный врач должен в этом разбираться. Именно разбираться и делать своё дело, а не советуя затолкать в себя побольше успокоительного и лечь спать. Видимо, при этом очень важно сделать доброе лицо, надеть одну из своих фирменных улыбок из разряда "на все случаи жизни" и миролюбиво помахать пациенту рукой. Как бы: "Держись, дружище! Верных средств нет, но ты только держись. Ешь, молись, люби, и всё такое. Здоровья, там, благополучия..." И вот ты идёшь по светлым коридорам с понурым выражением лица, пугая остальных приговорённых к такому же "индивидуальному" разговору, и думаешь: "Зачем?" Ты потратил четверть своей зарплаты ради того, чтобы десять минут просидеть в глубоком кожаном кресле. Причём львиную долю времени ты пытался донести до эксперта суть своей проблемы. Остальные считанные минуты ушли на выслушивание дежурных фраз и сочувствующие кивки головой. Только вот мысли этого самого эксперта в это время находились далеко за пределами твоего душещипательного рассказа. Вероятно, на заветной границе непростительно глубокого декольте и желанного пышного бюста одной из сотрудниц этого начищенного от пола до потолка здания. Омерзительно. Омерзительно, думает Джереми, в задумчивости почёсывая заботливо прилепленный к щеке слой пластырей. Престон, может, и не такой, но ведь может быть, что и у него не всё в порядке с работой. Он просто не понял, с чем столкнулся. Это вам не шизофрения и не острый психоз на фоне эмоционального расстройства, усмехается Джереми сам себе, потихоньку отковыривая уголок верхней липучки. Это нечто настолько невыносимое, что хочется вылезти из собственной головы и попрощаться с телом, душой отправившись в путешествие. Желательно в Майами. Да. Туда. Чай в высокой кружке успел остыть, сделавшись противно-тёплым, но Джереми упорно сидел и раздумывал о психозах, уставившись в пространство. Брови были нахмурены. Пластырь не хотел поддаваться. Из-под него всё-таки виднелись очертания красного и местами бугристого отпечатка шмидтовой руки. Боль почти прошла, осталось только дождаться полного заживления. Внезапно Джереми осенило бегущей строкой мыслей: Майк тоже врач. Пусть и с любительской точки зрения, пусть это почти не касается психиатрии, тем более профессиональной, он – ВРАЧ. Взгляд переметнулся на Шмидта, всё это время спокойно читающего утреннюю газету. После прошлой ночи он был сам не свой. Даже в отпуске не удавалось нормально поспать, и Джереми корил себя за неудобства, причинённые Майку за все эти дни. У обоих под глазами намечались синюшные мешки, пальцы время от времени одолевал тремор... Иногда хотелось заснуть где-нибудь, лишь бы наутро проснуться с ощущением хоть какой-нибудь толики бодрости. Джереми начал подозревать, что от него скрывают идентичную проблему, иначе Майк выглядел бы хоть чуточку лучше него. Но подозрения на секунду отмелись, когда он встретился с вопрошающим взглядом карих глаз. – Ну? – Что? – Фитцджеральд вдруг вспомнил про чай и схватил кружку, отпивая немного. – Ты уже составил гениальный план по захвату...? А, не важно. Ты как? Сидишь, как сомнамбула, пялишься на моё плечо... – Майк уткнулся обратно в газету, давая Джереми шанс разглядывать его. – Я не знаю. Вчера мне зарядили мощную такую пощёчину, но сейчас я чувствую себя каким-то... овощем... – Ага, редиской. Тебя лихорадило. Я помог. В итоге, – над поднятой газетой возвысился упрекающий взгляд Майка, – ты пытаешься всё испортить и продолжаешь ковырять. Я же сказал, не трогай пластырь! Джереми быстро отнял подрагивающие пальцы от лица и опустил руки вниз, хмурясь сильнее. Отпечаток ужасно чесался, и если бы не замечания Майка, Джер точно расчесал бы щеку до крови. А сейчас ему приходится сидеть и ждать не пойми чего, ведь Шмидт приказал никуда не ходить в одиночку в целях сохранения рассудка. Вездесущий Голден мог настигнуть парня врасплох в любой момент. Сидеть за кухонной стойкой (неизменная Икея, которая начала неумолимо фильтроваться у Джереми в крови) было невыносимо скучно, особенно когда Майк молчал и не хотел рассказывать ничего интересного. – Ну, давай хотя бы потренируемся! – парень отставил кружку в сторону и умоляюще воззрился на него. – А то мы так скорее сдохнем от скуки, чем научимся чему-нибудь полезному. В смысле, я хотел сказать, что ты мог бы и нау... Газета зашуршала, и испещрённые мозолями пальцы сложили её пополам. Майк поднялся со своего места, доставая мобильник. – Нет. Этим можно заняться позже. А сейчас я бы хотел договориться о встрече с твоей тётей. – голос Шмидта звучал необычайно спокойно и твёрдо. – Если ты не забыл, она просила навестить её и забрать вещи. – А! Да, точно. – Джереми сорвался со своего места, чуть не опрокинув высокий икеевский стул и ещё половину мебели вслед за собой. – Но почему всегда звонишь ты? У меня, между прочим, тоже телефон есть! Не в каменном веке живу! Майк скептически глянул на него и устало потёр переносицу, прикладывая трубку к уху. Джер смотрел на него, ожидая услышать что-то саркастичное в ответ, но он молчал, оперевшись рукой о холодильник. Наверное, не стоит его сердить, пронеслось в голове студента, разглядывающего сосредоточенный профиль Майка. Он тоже слегка хмурился, отчего на лбу пролегла складка, делающее его лицо слишком взрослым и серьёзным. Майк не часто смеялся, а если такая редкость и случалась, то Джереми не упускал шанс полюбоваться на ямочки, выступающие на щеках, и на расслабленно приподнятые брови. В такие редкие моменты у Майка было по-детски беззаботное лицо, не обременённое ни сложностью работы, ни постоянно валящимися на него проблемами. Джереми было очень жалко наблюдать за тем, как его любимая улыбка тает в каком-нибудь приступе мрака, когда Шмидту звонит кто-то из знакомых и сообщает весьма не радостные вещи. Ещё тяжелее смотреть на то, как Майк стоит на веранде и курит, в хмурой задумчивости провожая взглядом заходящее солнце. Прокрадываясь к краю деревянной стены, Джереми украдкой наблюдает, как он позволяет себе расслабиться и, уперевшись локтями о толстую деревянную балку, свешивает голову вниз. Обычно после своих немых рассуждений Майк тушит сигарету о мутное стекло пепельницы и потягивается, разминая затёкшие плечи. У Джереми перехватывает дыхание от вида перекатывающихся рельефных мышц под тонкой тканью его безрукавки. И после всего этого самому на душе становится как-то тоскливо, появляется чувство вины. Иногда Джереми думает, что было бы с Майком, если его никогда не приняли в охранники. Его, такого потрёпанного судьбой, бросила невеста. От него отвернулись многие друзья, которых сейчас он не мог назвать даже знакомыми. Фитцджеральд – не Фитцджеральд, Джереми всё равно не имеет никакого представления о его семье, о том, что ему довелось увидеть в жизни, и каким он раньше был. Возможно, некоторым посчастливилось видеть ту потрясающую улыбку гораздо чаще. И какой-то укол ревности почувствовал Джер, однажды подумав об этом. Не то, чтобы ему хотелось спрашивать и ворошить прошлое Майка... Просто иногда хотелось подойти и, не говоря ни слова, обнять этого покалеченного морально человека, дать надежду на то, что он не один в мире. Что никакие психологи им не нужны, да и вообще, они могли бы дружно собраться и вместе улететь в Майами в поисках новой судьбы и, может быть, новых переживаний. Из ума выживать Майк точно не собирается, не то, что я, думает и улыбается Джереми, глядя на подрагивающие пальцы, сжимающие телефон. Он уверен, что настанет момент, когда Майку придётся рассказать обо всём, что с ним произошло. Иначе какие они после этого друзья, если не изольют друг другу душу, напиваясь поздним вечером при просмотре очередного фильма. Плевать на Голдена и его планы. Мыслями можно управлять. Мыслями должны управлять. Джереми думает, что Майк сосредоточен как перед боем. Или он тоже чего-то боится. На лице студента застывает нежная полуулыбка. Наверное, от осознания, что он не один такой псих в этом королевстве Икеи и нелепых галлюцинаций. Вот Элеонора берёт трубку, и Майк начинает говорить, передвигая магниты по поверхности холодильника. Время будто замедляется, когда Джер замечает проблеск отвлечённости в его жестах. Лицо такое, будто недавно ему позвонили из крупной корпорации, чтобы заключить сделку, а он в это время играется пластиковыми динозавриками, гоняя их по холодильнику. Джереми замирает, не успев в который раз почесать пластыри. Всё внимание сосредотачивается на Майке и его эмоциях. Вот Элеонора пошутила, и на его лице появляется та самая замечательная улыбка, эти прелестные ямочки и слегка обнажившаяся полоска зубов . Майк смеётся, пусть наигранно и неохотно, но смеётся. Джереми готов падать ниц перед своей тётей, упрашивая ещё раз сморозить какую-нибудь старческую шутку, чтобы видеть это лицо снова и снова, и снова, и снова... Майк говорит чётко и бодро, проговаривая каждое слово, ведь Элеонора плохо слышит. Его губы двигаются как-то... Джереми при всём желании не смог бы подобрать нужного слова. Та ситуация в подвале, во время тренировки... Я хочу её повторить, думает Фитцджеральд, неосознанно приближаясь к Майку. Тот ничего не замечает, слишком увлечённый разговором со старушкой. Майк добрый и отзывчивый, он понимает, что у неё мало знакомых, с которыми она смогла так же искренне посмеяться над несмешными анекдотами. Именно поэтому Джер позволяет себе в упор смотреть на движения его языка и губ, на ямочки, делающие Майка похожим на подростка. Ведь это бесценно – когда ты смотришь на человека, который тебе нравится, на его улыбку, когда слышишь его смех и чувствуешь каждую его эмоцию как свою. Джереми не слышал разговора, не знал его сути, но зато открыл для себя, что ему необратимо запал в душу Майк Шмидт. *** На машине Майка они едут к Элеоноре. Кажется, ей Майк тоже очень понравился. Она радушно встретила их на пороге, заключив охранника, который был выше неё на полторы головы, в крепкие объятия. Она сказала, что очень рада, ведь теперь "Джереми будет в безопасности, Майк, ведь ты рядом, ты так искусно зашивал его руки, наверное, это судьба повелела, чтобы вы встретились." Да, думает Джереми, это судьба. Иначе он не стал бы так заботиться обо мне. Я, такой жалкий и ни на что не способный парень, которому просто было нечего делать, устроился охранять какую-то мясорубку. И он помог мне во всём. Мы тренируемся, тётя, ты знаешь... Джереми, охваченный чувствами, обнимает тётю. Они разговаривают, пьют чай с яблочным пирогом. В их компании царит необычайное спокойствие, слышится смех, повсюду улыбки. Это чувство радости и счастья переполняет сердце каждого, ведь когда они встретились, в Элеоноре мелькнула надежда на то, что она не одна такая в этом мире. Джереми собирает вещи. Майк помогает ему; улыбка не сходит с его лица, и в душе студента что-то горячо расцветает. Больше не хочется ковырять уголок пластыря. Нет никаких шрамов и не было, никто не находится под вечной угрозой и напряжением. Всё в порядке, все дома. И Джереми улыбается ему в ответ. Они едут обратной дорогой, пообещав Элеоноре звонить и иногда навещать её. Майк в хорошем расположении духа держит руль одной рукой. Из динамиков доносятся приглушённые звуки радио. Джереми счастлив. Он не отрываясь смотрит на Шмидта и его свободную руку, пока тот не поворачивает голову, улыбаясь и приподнимая бровь. – Что такое, Джер? – Н-ничего. Я просто подумал... – Джереми запинается, глядя в изучающие его карие глаза и слегка краснеет, ёрзая в кресле. – Можно взять тебя за руку? В машине на пару мгновений устанавливается неловкая тишина, которую вскоре нарушает Майк, криво усмехаясь и глядя на смущённого донельзя Джера. – Хаха... Думаю, можно. Фитцджеральд готов визжать от радости, легко касаясь расслабленной ладони. Майк в ответ захватывает холодные пальцы в тёплый плен, возвращая внимание к дороге. Нет предела совершенству. Пальцы почти переплетаются, и Джереми почти задыхается от охвативших его чувств. Теперь никто не находится под прицелом злобных тварей разума. Голден не в состоянии нарушить эти светлые счастливые моменты. Он просто не в праве. Машина подъезжает к гаражу. Руку приходится убрать, на что Джереми разочарованно вздыхает и неохотно открывает дверцу, ступая на подстриженный газон. Не успев пройти и двух шагов, парень натыкается на человека в золотистом одеянии и падает на траву. Ошарашенно подняв глаза вверх, он узнаёт в нём своего заклятого врага. Вся радость куда-то улетучивается, уступая место страху и холоду. Все шрамы вернулись, отпечаток на щеке будто загорелся. Всё настроение укатилось под землю. Джереми нервно сглатывает. Он псих, он страдал всю свою жизнь и будет страдать. – Ну, привет! Скучал?