***
Когда заиграло видео, на котором его любимая говорила о своих чувствах к другому, Киген ощутил такую сильную резь в груди, что едва устоял на ногах. Каждое слово Юджин, сказанное нежным, влюбленным голосом, било без прицела, а попадало без промаха — прямо в его сердце. Так бьет копытом конь, превращая в пыль землю, оставляя мертвые прогалины там, где недавно росла трава. «Я здесь. И та ночь — не ошибка. Потому что с тобой всё — магия». Хватит! Киген не мог больше слушать, не мог смотреть. Едва сдерживая слезы, он вылетел из ресторана и кинулся домой. Раненый зверь — в свою нору. После он не помнил, как отыскал на стоянке машину, как ехал через город — от пароходной пристани до Диких прудов — как отпирал входную дверь. Но помнил, как, не закрыв ее, взлетел по лестнице, как вбежал в спальню, в которой они с Юджин столько раз ночевали вместе, рухнул на кровать — и разрыдался. Он плакал так лишь однажды: когда очнулся в больнице и узнал о смерти родителей. А теперь боль вернулась, беспощадная, почти такая же сильная, как в день проклятой аварии, — только на этот раз умер он сам. Киген рыдал долго, взахлеб. И не мог справиться с собой. Не мог поверить, что их история с Юджин закончилась и что закончилась так… Юджин не только разорвала помолвку, вернула кольцо, перечеркнула всю его жизнь — она успела провести две ночи с другим. Стоило представить, и тошнота подступала к горлу. Ведь они загадывали быть друг у друга первыми и единственными. Они мечтали, строили планы, прорастали друг в друга, и Киген верил, упрямо, не зная сомнений, что они с Юджин проживут долгую счастливую жизнь и, как в сказке, умрут в один день. Ему ведь нужно было во что-то верить! Ему нужно было ради чего-то жить… Киген плакал, глуша рыдания подушкой, до тех пор, пока не выплакал все слезы, и лишь тогда боль немного утихла и позволила забыться тяжелым неисцеляющим сном. Несколько часов спустя, когда ночь разорвал телефонный звонок, Киген долго не мог привыкнуть к темноте и понять, где находится. Но стоило услышать, что Юджин напилась, а затем исчезла из ночного клуба и ее не могут найти, как прояснились и память, и взгляд. Киген испугался: Юджин, пьяная и такая эмоциональная, после показанного чуть ли не всему городу видео могла запросто наломать дров. И, забыв о собственной боли, кинулся на поиски бывшей невесты. Он не знал, куда она могла податься: кладбище, старая свечная фабрика, заброшенное депо — у Юджин был целый список убежищ. Но чаще всего она пряталась от мира в охотничьем домике Грей Вашингтонов, и поэтому Киген решил начать с него. Напрямик — через лес, по знакомым лосиным тропам — дорога была короче, но у Кигена не хватило бы сил, чтобы добраться туда пешком, и он повел свой пикап на север по старому раздолбанному шоссе. Ночь выдалась безлунной, фонари на заброшенной дороге давным-давно обесточили, поэтому, свернув на грунтовую просеку, Киген издалека заметил мерцавшие меж стволов огоньки, и с облегчением выдохнул. Он не знал, как смотреть на Юджин после того, как она изменила и бросила его. Не знал, выдержит ли сердце, если она попробует объясниться или — того хуже — скажет, как уже сказала на видео, что ни о чем не жалеет. Но он должен был убедиться, что Юджин в порядке. А дальше как-нибудь разберется. Припарковавшись возле расколотой надвое сосны, Киген захлопнул дверцу грузовика, спустился с пригорка и немедля направился к деревянному домику, что стоял на берегу темной притихшей реки. Дверь была не заперта. В единственной комнате горел камин, и, стоило переступить порог, как нагретый воздух накатил на Кигена удушливой, липкой волной. Разило чем-то звериным: ссаниной, по́том и кровью — так воняет туша дикого кабана. Киген поморщился и аккуратно ступил вперед. Вокруг царил беспорядок: мебель стояла без чехлов и не на своих местах, на столе — пустые бутылки, на полу — окурки, использованный шприц и разорванные пакеты из-под снеков. Должно быть, забрался кто-то из блэкторновских беспризорников, такое уже случалось. (2) Киген хотел было развернуться и уйти, чтобы продолжить поиски, когда услышал тихий, но свирепый стон. В дальнем углу задрожали тени. Киген замер, прислушиваясь, затем осторожно прошел вглубь комнаты, обогнул диван и вновь замер: на полу, истекающий кровью, лежал его старший брат. — Джейкоб?.. Они давно не общались и ненавидели друг друга, но несмотря ни на что первым порывом Кигена было прийти на помощь. Стараясь не задеть кровавую лужу, он присел возле брата на колени и осторожно осмотрел рану. — Тебе нужно в больницу. — Будто я сам не знаю. Чип и Дейл, блин! — Джейкоб застонал, поднял на Кигена покрасневшие глаза и чему-то усмехнулся: — Только тебя тут и не хватало, братишка. Ох, как же тебя не хватало! Но Киген не слушал ни его смех, ни бессмысленное бормотание. Думал лишь о том, что должен помочь, вызвать скорую, отвезти в больницу… Помочь! — Нужно прижать рану. Я принесу полотенца. — Киген поднялся, сделал пару шагов в сторону ванной — и сердце оборвалось. На пороге лежало черное платье с тонкой серебряной вышивкой на рукаве. Киген подарил его Юджин на прошлое Рождество, в этом платье она была сегодня на празднике. Под ребрами что-то хрустнуло и обдало жаром. Киген наклонился, поднял платье, липкое, смятое, порванное по шву, и, с трудом распрямившись, обернулся к брату: — Где она? Где Юджин? — Эта бешеная сука? — Джейкоб будто только того и ждал, зло рассмеялся, оскалил зубы: — Сбежала, падла! Бросила меня тут подыхать. — Что ты с ней сделал? — голос дрожал, на глаза навернулись слезы — Киген уже знал ответ, он знал, на что способен его брат. — Поимел я ее, вот что. Жестко и с большим удовольствием. — На лбу Джейкоба выступила испарина, рубашка промокла от крови, но он всё равно ухмылялся как ни в чем не бывало и смотрел младшему брату в глаза с таким самоуверенным видом, будто гордился собой. Кигена затошнило. Задыхаясь, он в ужасе зажмурился и прижал к груди платье, словно мог так утешить и защитить Юджин. Но он не мог. — Я знаю, что ты подонок, знаю, для тебя нет ничего святого, но как ты мог?! Как ты мог так с ней поступить?! Ты же знаешь, как я ее люблю! — Да что там любить? Эта шлюха тебе изменила, променяла на кусок дерьма. Очнись, она даже такого лоха, как ты, не стоит! И, чтоб ты знал, она не очень-то сопротивлялась. Бьюсь об заклад, ей даже понравилось. А если не понравилось, считай, я отомстил за тебя, братишка. От жестоких злых слов, от осознания, что пришлось пережить его любимой девушке, к тому же по вине его брата, в груди защемило и внутренности налились свинцом. Киген хотел одного — свернуть негодяю шею, но не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. А Джейкоб всё ухмылялся и ухмылялся. Гнев и боль били через край, Киген не выдержался и закричал: — Ты подлый ублюдок, Джейкоб! Ты надругался над девушкой, которую я люблю! Ты убил наших родителей! Почему ты не погиб тогда в аварии? Зачем ты вообще родился на свет? Киген верил, воспоминания о родителях станут для Джейкобом ударом и сотрут с его мерзкой рожи улыбку, но брат лишь злобно захохотал в ответ. И Киген заметил, какими пустыми и безжизненными были его глаза, как пугающе расширились зрачки: Джейкоб был под кайфом. Впрочем, не в первый раз. — Ой, да ладно, папочка номер два! Заладил мне тоже. Заткнись уже и подгони машину, мне нужно к врачу. И откуда у этой подлюки только силы взялись? На ней же живого места не осталось. Двинула мне какой-то херней железной, сука. Я думал, сдохну сразу же. Но нет, меня так просто не возьмешь! Ну что ты стоишь, придурок? Верно отец говорил, ты туго соображаешь. Киген сжал кулаки и произнес по слогам, а хотелось придушить брата голыми руками: — Я не буду тебе помогать. — Что? Охерел? — Джейкоб взвился, приподнял голову и с недоверием уставился на брата. — Предлагаешь мне самому отсюда выбираться? — Я бы на это посмотрел. Но ты потерял слишком много крови, ты и до порога не доползешь, — голос звучал спокойно и ровно, но Киген ощущал такую тяжелую пустоту внутри, что боялся дать слабину и потерять сознание. — Я вижу, Юджин хорошо тебе двинула — у нее сильный удар. Это я его ставил, когда учил играть в бильярд и бейсбол. Юджин была капитаном женской команды, и могу поспорить, ты уже не жилец. — Ну ты и козел, братишка! Да вы с ней два сапога — пара. Хрен вам! Я не собираюсь подыхать! Твоя шлюшка меня ранила, я вырубился ненадолго, и она сбежала. Но я оклемаюсь — я всегда встаю на ноги, — выпалил Джейкоб, брызжа слюной. Затем перевел дух и попытался подняться, цепляясь окровавленными пальцами за диван, но, несмотря на яростную речь, сил у него не осталось. Он держался лишь на адреналине и наркотиках. Потерпев поражение, Джейкоб застонал, скривился от боли и опустился на пол: — Твою мать, братишка, спасибо за помощь. Не волнуйся, я справлюсь. — Давай, попробуй! — И знаешь, что я сделаю первым, когда залижу раны? Я трахну эту суку Юджин прямо у тебя на глазах! Джейкоб вновь попытался подняться, но Киген с силой двинул его ногой в грудь, прямо над развороченной раной, и опрокинул обратно на окровавленный пол. Джейкоб взвыл, протяжно и громко, как воет ночами койот, и, извиваясь, забился затылком о деревянные доски. — Ты ответишь за то, что сделал с Юджин. Ты отсюда живым не выйдешь! Киген принял решение. Отвернулся об брата, обвел внимательным взглядом комнату и наконец зашел в ванную. Стоило щелкнуть выключателем, и на раковине вспыхнул кровавый след. Но Киген запретил себе думать, что это, возможно, кровь Юджин — он должен был уничтожить улики. И не мешкая протер полотенцем раковину, краны и дверные ручки. Быстро и решительно, но тщательно и аккуратно. Джейкоб всегда посмеивался над этой аккуратностью, но сегодня она должна была сыграть против него. Вернувшись в комнату, Киген отыскал сотовый брата, бросил вместе с платьем и окровавленным полотенцем в камин, затем подложил несколько сухих поленьев и под брань, которой щедро осыпал его Джейкоб, направился к входной двери. — Что ты, придурок, задумал? Киген проигнорировал вопрос, вытер чистым полотенцем дверные ручки и замер на пороге, вслушиваясь в рокот ночного неспокойного леса. Снаружи в дом струилась осенняя прохлада, помогая собраться с мыслями и не отступить. Впрочем, Киген был не из тех, кто меняет свои решения. Оставив дверь приоткрытой (домик стоял в стороне от кемпингов и туристических троп, в безлунную ночь сюда не забрели бы даже охотники. А он подумал на оборванцев Блэкторна, дурак…), Киген подошел к бару, взял обернутой полотенцем рукой большую бутылку виски и вылил на деревянный пол, рядом с камином — туда, где уже валялись потухшие угольки. Затем опустошил еще одну бутылку и еще. — Какого черта? Ты что творишь?! — Джейкоб попытался поменять позу, чтобы видеть, что происходит, но не сумел. Весь перепачканный кровью, он елозил по полу, будто раздавленный червяк, и корчился от боли, но Кигену было его не жаль. — Сначала я хотел оставить тебя истекать кровью, но сам всех улик уничтожить я не смогу… До Джейкоба начало доходить: — Ты не посмеешь… И теперь настала очередь Кигена ухмыляться: — Да неужели? После всего, что ты сделал в своей поганой жизни, ты не заслужил прощения. Я не позволю тебе жить дальше и безнаказанно творить зло. Хватит того, что ты не ответил за смерть наших родителей, и я ничего не смог с этим поделать. Я знаю, ты специально направил машину на встречку под тот грузовик. Я помню, как ты сказал: «Если из-за одной ошибки мы больше не семья, лучше всем сдохнуть». Тебе всё сошло с рук — это нечестно! — Злопамятный сучонок! Ты лучше вспомни, как твой папаша отрывался на мне, когда узнал, что я — не его сын, как он меня гнобил и лишил наследства. Словно я виноват, словно я должен был отвечать за блядство нашей мамочки. — Не смей! Мама не заслужила таких слов! — Еще как заслужила! Никто не заставлял ее шляться, наставлять мужу рога и приживать от другого мужика ребенка. И уж точно не я за это в ответе — я не выбирал себе такую судьбу! — Но и не тебе было решать, жить нам или умирать. А ты пытался убить всех нас разом. — Да, пытался! И жалею, что ты, придурок, не сдох вместе с ними! Выговорился, Святоша? Кончай комедию ломать и отвези меня наконец к врачу, а то меня уже тошнит от твоей праведной физиономии. — Я же сказал, ты отсюда живым не выйдешь. Киген наклонился и взял в руки тяжелую кочергу. Джейкоб испуганно подался в сторону, его неправдоподобно большие глаза округлились еще сильнее, но ухмылка не покинула пересохших губ: — По следам своей потаскушки собрался, что ли? — Если я тебя огрею, следы останутся. А мне нужно, чтоб никто не догадался, что тут произошло. — Да твоя сучка, небось, уже настучала на меня. — Я знаю Юджин: она скорее умрет, чем станет в глазах города жертвой. Так что ни меня, ни ее здесь сегодня не было, — с безжизненным спокойствием произнес Киген, сунул кочергу в камин и высыпал горсть мерцающих, оранжево-красных углей в лужу разлитого по полу виски. Та тут же вспыхнула и заиграла синеватым пламенем, задевая кресло и пушистый ковер. — Тебе лечиться надо! Какого черта?! — Я не позволю, чтобы тебе и сейчас всё сошло с рук. Ты ответишь за то зло, что причинил Юджин. Я не смог защитить ее от тебя — я ее от тебя избавлю! — Мать твою! Да ты такой же псих с комплексом бога, как и твой папаша. Киген, я твой брат! Наполовину, но брат! А она — дешевая давалка, которая на глазах у всех с лохом Колдером кувыркалась. Ах да, ты же сбежал раньше, чем показали самое интересное. Кишка тонка оказалась смотреть, как твоя любимая невестушка перед другим ноги раздвигает. Получив удар, Киген сжался, но промолчал. Подошел к бару и в сердцах швырнул на пол бутылку с текилой, та разбилась вдребезги, и пламя разгорелось с новой силой, пожирая ковер и облизывая забавный кособокий пуф — пеструю накидку для него когда-то связала Юджин. — Ублюдок! — В нашей семье только один ублюдок, Джейкоб, и ты знаешь, кто. — Значит так, да? Отворачиваешься от меня ради шлюхи? Ну конечно, судьба у меня, видать, такая: мать — шлюха, и сынок ее любимый до шлюх слабый. Что, думаешь, спалишь меня тут, и всё останется шито-крыто? — Огонь, конечно, заметят: тут до города рукой подать. Но дом деревянный, старый, весь рассохшийся; пожарные расчеты дежурят по выходным на юге, на Выселках, так что от тебя ничего не останется к тому времени, когда огонь удастся потушить. Никто, наверное, даже понять не сможет, что ты был ранен. Спишут на несчастный случай: напился, наглотался наркоты и сгорел. Ты заслужил худшей смерти! Но так, по крайней мере, ты будешь еще при жизни гореть в аду. Пламя разгоралось сильнее, перекинулось с пуфа на пыльные скомканные чехлы, и тут же — на диван, возле которого лежал раненый, обессилевший Джейкоб. Тот верещал, как побитая собачонка, пытался отползти, кашлял, сыпал бранью, молил о помощи, но Кигену было плевать — он ничего не чувствовал. Ничего, кроме боли. Оглядевшись напоследок и убедившись, что не оставил улик, способных уцелеть при пожаре, Киген решительным шагом направился прочь. Вышел за порог, по-прежнему держа полотенце, захлопнул тяжелую дверь — и окаменел. Напротив в луче лунного света стояла Первая Леди. И ее пристальный, острый, как веретено, взгляд красноречиво говорил без слов: она всё видела.***
Идеальный план рухнул — у его преступления был свидетель. Киген обреченно вздохнул, признавая поражение, но не опустил голову. Ночной ветер дул ему в лицо, шумел в кронах, гнул ветви — и уносил прочь дым, слабый еще запах гари и сучий скулеж, который не могла заглушить закрытая дверь. Голос же Первой Леди, тихий и бесплотный, звучал эхом и тут же таял: — Вот ты, значит, какой на самом деле, Святоша Киген. Он ненавидел это прозвище, но оно, благодаря Джейкобу, прицепилось к нему намертво еще с младшей школы. Благодаря Джейкобу, который в панике давился теперь воем и кашлем, запертый в горящем доме, дверь которого охранял его младший брат. Киген ни о чем не жалел. И даже взгляд Первой Леди, неотрывный, змеиный, не мог бы заставить его отступить. Судьба Джейкоба решена, его уже не спасти — ничто другое теперь не имело значения. Единственное, что было во власти Первой Леди — вызвать полицию и пожарных. Но она лишь смотрела на Кигена, чуть склонив голову набок, и тонкая сигарета мелко дрожала в ее пальцах, таких же белых и бескровных, как лунный серп, рассекший ночное небо. «В последний раз…» — мелькнула короткая мысль, и Киген невольно шагнул вперед, к краю поляны, что была устлана хвоей и смятой травой. В последний раз он видит небо таким: сквозь частокол сосновых стволов, сквозь высокие кроны, лесные тени, сквозь дым, что нарастал за спиной… Завтра его небо станет другим — зарешеченным и далеким. Пусть так. Киген готов был ответить за то, что совершил. Но оказался не готов к сбивающим с толку словам Первой Леди: — Знаешь, твой брат сейчас орет, прямо как мой второй муж, когда умирал. А я так хотела, чтобы он наконец заткнулся. Я любила Эдварда, но не могла больше слушать его вечные крики и стоны… — Летиция говорила вполголоса, растягивала слова, и легкая ностальгия слышалась в ее голосе. Затем та, кого называли Первой Леди, а Киген назвал бы разве что духом, улыбнулась жуткой, потусторонней улыбкой и, пожав плечами, добавила: — Ты мог бы придушить брата подушкой, чтобы он так не выл. Озноб прошиб Кигена, как пробивает пуля, — насквозь. Он с трудом сглотнул, но всё же нашел в себе силы, чтобы ответить спокойно и честно: — Я хочу, чтобы Джейкоб знал, что с ним происходит и почему. Я хочу, чтобы он всё чувствовал. — Ты пугаешь меня, Киген. — Но в темных глазах не было и тени испуга. Не отрывая от Кигена взгляда, Летиция повела плечом, ткнулась щекой в ворот плаща и медленно, едва касаясь земли, отступила от дома к сердцевине освещенной луною поляны. И клочья дыма, растерзанного ветром, потянулись за ней, как тянутся псы за хозяйской рукой. Киген накинул капюшон, крепче сжал полотенце и по-звериному, не рассуждая, подался вслед за ней, оставляя горящий дом за спиной. Он не чувствовал жара — от реки тянуло свежестью и прохладой. Трещал огонь, но до рева, с которым пожар пирует, войдя во вкус, было еще далеко. И всё же дым становился плотнее, крики Джейкоба — громче. Но их как будто никто не слышал. Киген не знал, что и думать: Летиция видела, как он подпалил дом, понимала, что он собирался заживо сжечь брата, но не пыталась вмешаться, лишь приминала мягкими шагами сосновые иглы и что-то нашептывала, задумчивая, погруженная в себя. Но внезапно Летиция сделала шаг навстречу, оказалась рядом — и Киген различил в ее теплом дыхании запах мяты и алкоголя. Свежий еще, терпкий, будто губы только что касались горлышка бутылки. «Вот оно что», — с облегчением выдохнул Киген. От понимания, что Летиция всего лишь пьяна, ему отчего-то стало спокойнее. Но не стало легче: в их городе, даже пьяная вдрызг, Первая Леди оставалась надежным свидетелем. Ну и черт с ней! Тюрьма — значит, тюрьма. — У тебя такой вид, словно тебе уже зачитали обвинительный приговор. Не торопись совать голову в петлю, Киген. И вновь он почувствовал озноб. От ее внимательного взгляда, который не отпускал. От тихих слов, что едва колыхали воздух. От нежной, материнской улыбки — так ему давно не улыбались… Некому было. — Я понимаю тебя, Киген. Порой близкие творят такое, что хочется их убить. Тебе еще повезло, а я даже не знаю, на кого выплеснуть гнев, ненависть, а главное — свою боль. Разве что на себя саму? — Первая Леди усмехнулась, сделала глубокую затяжку от позабытой было сигареты и, чуть помедлив, выдохнула сизый дым — кажется, лишь для того, чтобы спрятать повлажневшие глаза. Последняя затяжка: сигарета коротко вспыхнула, от нее остался лишь фильтр. Летиция сжала его в кулаке, и ее губы, дрогнув, вновь сложились в улыбку: — Знаешь, смотрю сейчас на эту дверь у тебя за спиной, и так хочется войти… Чтобы всё наконец закончилось! С тех пор как мой сын погиб в пожаре, один только взгляд на огонь сводит меня с ума. Да, я бы, пожалуй, вошла… Киген слушал ее ровный отсутствующий голос и понимал, Летиция говорила не с ним: она затерялась в иных мирах, и ее волновала лишь собственная боль. Недаром Юджин считала, что ее мачеха помешалась после гибели сына — сейчас Первая Леди действительно походила на человека, навсегда потерявшего связь с реальностью. Неправдоподобно спокойная, она сама была призраком. И перспектива оказаться за решеткой отчего-то совсем не пугала по сравнению с перспективой и дальше находиться в темном мрачном лесу наедине с этой странной женщиной. Летиция рассмеялась, и что-то невидимое толкнуло Кигена в грудь, заставляя податься назад. — Как здорово всё оборвать одним махом!.. Но твой сосед, наш милый комиссар, наверняка заинтересуется, какого черта я оказалась здесь, да еще в компании твоего брата, затеет расследование, и тогда чья-то песенка будет спета. — Ее взгляд вновь потяжелел, но Киген не отвел глаз, хотя ему было не по себе так сильно, как никогда прежде. — Не волнуйся, я не желаю тебе зла, Киген. Я обязана твоему деду: он спас моих детей, он вернулся, чтобы вытащить Эйдена, и сам пострадал в пожаре. Он парализован, потому что пытался, но не смог спасти моего сына. Там уже нечего было спасать… Голос надломился. Первая Леди вздохнула, достала из кармана пачку сигарет, но, не прикурив, так и застыла, всматриваясь в пустоту. И Кигену захотелось хотя бы частично объяснить ей свой поступок: — Деда хватил удар, когда он узнал, что родители погибли. Он так и не оправился, превратился в овощ. За рулем был Джейкоб, это его вина! — Значит, правда, что после похорон родителей вы с Джейкобом сцепились, и ты его чуть не придушил? Правда, что трое взрослых мужиков не могли тебя от него оторвать? Киген закашлялся, подавившись дымом, и молча кивнул. В тот год ему исполнилось шестнадцать. Он стоял в толпе горожан, плотным кольцом обступивших могилы, но был один: родители мертвы, дед в реанимации. И только Юджин держала его за руку. И только Юджин смогла оторвать его от Джейкоба, увести в сторону, утешить — так, как сам Киген за год до этого не мог утешить на похоронах ее матери. — Что ж, наверное, и на меня ты сейчас разозлишься. — Первая Леди запрокинула голову, дым пеленой накрыл ее лицо, но она не кашляла — кажется, она даже не дышала. — Это я была тем человеком, который приказал замять дело против твоего брата. Киген удивленно вскинул брови, но тут же нахмурился и невольно сжал кулаки. Летиция почувствовала перемену и вкрадчиво пояснила: — Я же говорю, что обязана твоему деду. Хотя Джейкоб и оказался ему неродным внуком, я посчитала, что должна вступиться. — Вам не следовало этого делать, — процедил Киген сквозь зубы. Скулы от напряжения заныли, гнев застил глаза, запульсировал в венах. — Джейкоб убил моих родителей! Но Летиция лишь усмехнулась и, сняв заколку, рассыпала по плечам темные волосы: — Может быть, и не следовало. Но тогда я бы пропустила Ночь костров сегодня. (3) Было бы обидно. Киген едва не ответил, что она сумасшедшая, но Летиция, предчувствуя, покачала головой и приложила палец к бледным губам. Затем подбадривающе улыбнулась: — Пойдем отсюда, Киген, не нужно тут стоять. Что сделано, то сделано. И направилась к припаркованным на пригорке машинам. Ее красный плащ развевался на ветру, иссиня-черные волосы волной струились по спине и рукам — в этот миг Первая Леди напоминала демона. И Киген поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас увидеть ее лицо. Пожалуй, если бы Летиция действительно вошла в горящий дом, там ей было бы самое место. Но она удалялась прочь, и с каждым ее шагом лунный свет терял силу и медленно гас, как гаснет освещение в театре. Киген, как под гипнозом, направился следом. Он даже не обернулся на мерцающий янтарным заревом дом, откуда доносились дикие вопли его брата. Доносились, а потом резко стихли. ____ (1) Отсылка к циклу романов «Сумерки», автор Стефани Майер. (2) Блэкторн — выдуманный разорившийся город по соседству с Саммервудом. (3) Ночь костров — ежегодный британский праздник, известный также как Ночь фейерверков и Ночь Гая Фокса.