Саммервуд. Город потерянного лета

      Старый «Понтиак», утомленный тяжелой дорогой сквозь дождь, наконец затормозил перед цветочными клумбами, перекрывшими проезд к усадьбе, и Деррен осторожно погладил спящую Юджин по плечу, радуясь, что нашелся повод прикоснуться к ней.       Не открывая глаз, Юджин зевнула, сморщила нос и напомнила Деррену взъерошенного зверька, которого разбудили посреди спячки. Не хватало только листвы, тоненьких веточек и травинок в спутанных волосах. Как в то утро — их утро в лесу.       Боль булавкой кольнула в груди, Деррен грустно улыбнулся, но не отвел взгляда. Ему хотелось запомнить Юджин — повзрослевшей, сегодняшней — зная, что придется отпустить.       — Просыпайся, Дарлинг, ты дома.       Юджин потерла глаза, посмотрела на усадьбу через залитое водой стекло и, задумавшись, покачала головой:       — Это не мой дом. Не мой город. — И, не взглянув на Деррена, со смешком добавила: — И не твой, раз забыл, что подъезжать нужно с другой стороны.       — Не забыл: там теперь шлагбаум. И этих клумб тоже раньше не было.       — А еще у парка воткнули поминальный камень.       — И свечную фабрику снесли.       Юджин неопределенно кивнула, потеребила, задумавшись, край влажной блузки и после паузы выдохнула, тихо и обреченно:       — Наверное, не зря говорят: когда кто-то уезжает, он не возвращается никогда. Как думаешь, такие, как мы… неприкаянные, могут быть счастливы?       Деррен не ответил: другой город давно уже стал для него домом. Не всегда приветливым, но готовым дать второй шанс — Деррену было куда возвращаться. И он от всей души пожелал, чтобы Юджин нашла свое счастье — это согрело бы и его самого.       — Спасибо, что затормозил. — Юджин с потерянным видом приподняла уголки губ — первая улыбка, на которую она расщедрилась сегодня. Но Деррен отчего-то не смог улыбнуться в ответ, лишь как можно мягче сказал:       — Всегда пожалуйста, Дарлинг.       — И насчет видео. Я тебе верю.       Деррен на мгновение замер. Затем с облегчением выдохнул и, радуясь внезапному потеплению, осторожно накрыл своей ладонью израненные пальцы Юджин. Но она напряглась и решительно отняла руку:       — Не надо. Я пойду.       Чтобы скрыть разочарование, Деррен кивнул и потянулся назад, вглубь салона, за ее пальто. Но Юджин покачала головой:       — Его всё равно уже не спасти. Я верю в «Ноль отходов», но знаешь… просто выбрось. (1) И эту свою ужасную куртку тоже. Пожалуйста, не ходи как оборвыш. Где та клевая летная куртка, которую ты раньше таскал?       — Я потерял ее.       — Жаль.       Юджин нахмурилась, и Деррен знал — они вспоминают сейчас об одном. Затем вздернула подбородок и решительно потянула дверную ручку:       — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, Дарлинг.       Деррен не сумел справиться с болью и закрыл глаза, лишь бы не видеть, как Юджин уходит. Лишь бы не вспоминать ее обнаженную, расцвеченную лунным светом и всполохами костра. На плечах старая летная куртка, на коленях — голова Деррена. Юджин перебирала его волосы и рассказывала о городах, в которых мечтала побывать. А он жмурился от счастья, сильного, яркого, которого прежде не знал, и мысленно отмечал точки на карте — в ту ночь всё загаданное под звездным небом казалось сбыточным и простым.       «Просто выбери город, Юджин, и мы уедем». Когда-нибудь… Никогда.       Он уехал один. Без Юджин. Даже без куртки, которая прежде была его талисманом.       Куртка досталась ему от деда, служившего в морской авиации, и Деррен не расставался с ней с тех пор, как дорос. Поношенная, но добротная, со множеством нашивок и благородным блеском промасленной кожи — один в один как та, что носил в «Лучшем стрелке» Том Круз.        «Я просто обязана знать, где ты ее достал», — допытывалась Юджин в тот летний вечер, когда они впервые столкнулись в Эшпорте.       Случайная встреча в привокзальном кафе — Деррен помнил ее в деталях. Помнил, как предзакатное солнце золотило щеки Юджин, и те сияли, осыпанные блестками. Помнил, как она улыбалась, как, задумавшись, трогала кончиком языка сколотый клык. Как заливисто смеялась, запрокинув голову, и ее тонкая белая шея в жестком вороте изумрудного пиджака отчего-то казалось такой беззащитной, что хотелось укутать шарфом, будто на дворе январь, а не август.       Помнил их долгий разговор о винтажных военных куртках и коллекционных футболках, о переписке Ремарка и Дитрих, о калориях в кофейных напитках, о сердцах и магии. Они говорили, не успевая перевести дух, и не могли насытиться, а время пролетало незаметно, час за часом, пока не оказалось, что они опоздали на последний поезд в Саммервуд.       Первая встреча в череде многих — в соседнем торговом и студенческом городке, вдали от проклятого Саммервуда. Наконец-то они могли жить без оглядки, дышать в полную силу и быть собой, просто Дерреном и Юджин: в Эшпорте никому не было дела до их фамилий и их семей.       Город-укрытие. Город-союзник.       Но Деррен знал: преграды, которые воздвиг Саммервуд, не дадут им не единого шанса. Сколько ни убегай, Юджин оставалась дочерью мэра, Деррен — парией, она была помолвлена, он тоже не был свободен.       И потому Деррен боролся с собой до последнего, он не хотел влюбляться — тем более влюбляться в Юджин. Чужая невеста, падчерица Летиции, сводная сестра Эслинн — не девушка, а бессчетные круги ада.       Боролся, чтобы признать поражение: чувства к Юджин заполнили всё его сердце, всё его существо. Светлые чувства, чистые. И он до сих пор, пять лет спустя, не мог понять злую иронию, по которой их история закончилась так грязно.       Он любил — она не говорила о своих чувствах прямо, но напевала тихо и ласково, пряча лицо у него на груди:       Just one chance       Just one breath       Just in case there’s just one left       Cause you know, you know, you know (2)       И лишь «я люблю тебя» Юджин мурлыкала неразличимо, но Деррен так сильно хотел верить ее чарующему голосу, ее поцелуям, что старался не замечать маленькой досадной детали. Он ведь тоже не договаривал…       А потом день рождения Эслинн, проклятое видео и резкие слова Юджин, которые, растерявшись, Деррен не сразу принял на свой счет: «У всех случаются досадные ошибки, даже принцессы иногда целуют лягушек».       И всё-таки Деррен верил, упрямо, до остервенения, что они с Юджин объяснятся и всё наладится. Может быть, только потому он и выжил в ту ночь…       Но Юджин уехала, он потерял ее след, и выбора не осталось — Деррен смирился. Но тогда почему сейчас так тяжело смотреть, как она уходит, размытая дождем? Почему так отчаянно хочется догнать, зарыться лицом в ее волосы и увести Юджин подальше от этого мрачного, стылого города, который ни одному из них давно уже не был домом?       Деррен смотрел вслед Юджин и не мог отвести глаз. Стойкий оловянный солдатик с идеально прямой спиной, она шла сквозь дождь с таким видом, будто возвращалась с войны — возвращалась со щитом. Деррен же под ее холодными взглядами чувствовал себя на щите, с раскуроченными ребрами, распоротым от паха до грудины.       Но эти взгляды он мог пережить, он многое мог пережить — вот только отпустить Юджин не мог.       Не борясь с собой, Деррен распахнул дверь машины и бросился к усадьбе, не замечая ни холодного дождя, ни хлесткого ветра.       — Юджин! Юджин, я не могу так! — Он поймал ее за руку, повернул к себе и, не давая опомниться, заговорил громко, захлебываясь эмоциями и словами: — Ты на кладбище верно сказала: я лжец, Юджин. Я врал тебе и многое скрывал — надеялся, что это не будет иметь значения, что мы уедем, как мечтали, и пропади оно пропадом. Но я хочу всё исправить! Дай мне шанс, Юджин: я всё тебе объясню, мы всё выясним и со всем справимся. Слышишь? Я всё исправлю.       Деррен мягко потянул Юджин к себе, но она не поддалась. Подняла голову, и в свете фонарей он увидел, каким бледным было ее лицо, как дрожали губы, но главное — как ужас, невыразимый, животный ужас чернел в ее глазах.       — Там нечего исправлять, Деррен, — выдохнула она еле слышно. — То, что случилось между нами, было моей ошибкой. Мне не стоило водить с тобой дружбу.       Юджин попыталась освободиться, но Деррен не отпустил и лишь крепче сжал ее пальцы в своих. Ему хотелось утешить ее, успокоить, как успокаивают испуганного жеребенка, но он не находил слов. Ему и самому было страшно.       Вода текла по их лицам, по их телам, по ладоням, что касались друг друга, и Деррен готов был стоять так вечность, если это единственное «вместе», которое им дано.       — Мы провели две ночи, любя друг друга — дважды так не ошибаются. То, что было между нами, было особенным.       — О да! — Юджин горько усмехнулась. — Это было магией, ну конечно! Но чары развеялись. И, кстати, ты не заметил? Прошло пять лет.       — Дай мне шанс — мы наверстаем упущенное.       Деррен нервно улыбнулся и, не теряя надежды, шагнул ближе. Юджин не сводила с него глаз, хмурилась, кусала губы, а он думал только о том, как сильно хочет ее обнять, поцеловать, согреть… Но стоило наклониться, как Юджин вздрогнула и отшатнулась, будто он ударил ее.       — Попробуй только поцеловать меня под этим дурацким дождем и пеняй на себя!       Ярость Юджин волной ударила его в грудь. Деррен разжал пальцы, выпустил тонкую девичью руку и непроизвольно усмехнулся, наполовину растерянно, наполовину дерзко:       — Тебя только дождь смущает, Дарлинг? Ты сама говорила, в каждой истории должен быть свой поцелуй под дождем.       — У нас уже был один такой поцелуй. Красивый, волшебный… Но сейчас это была бы подделка. Всё, что у нас есть сейчас, Деррен, — подделка! Даже мы сами. — В голосе, гневном и безысходном, сквозило столько желчи, что слова сбивали с ног. — Мне жаль тебя, если ты всё еще живешь дурацкими книжными идеалами и веришь в наивные сказки. Пора взрослеть!       — Просто я всё еще… чувствую, — выдохнул Деррен потерянно.       Юджин права: каждый из них казался теперь подделкой — так много они потеряли, так мало осталось от них прежних. Всё могло быть, всё должно было быть иначе!..       Эмоции захлестнули с головой, заставляя повысить голос:       — Черт, да, я слабак и не смог тебя забыть, но жалеть меня не надо!       Юджин в ответ закатила глаза, громко рассмеялась, и в ее внезапном смехе Деррену почудились родные, теплые нотки. Недоумевая, он нахмурился и не сразу почувствовал, как Юджин легонько стукнула его кулаком по плечу:       — А вот этого точно не надо! Не прибедняйся, Деррен, тебе не идет. Никакой ты не слабак — в слабака я бы не влюбилась.       Ее неожиданные слова разожгли угасшую было надежду. Но Деррен покачал головой, неготовый поверить, и внимательно всматривался в карие глаза напротив. Мутные и мокрые от слез, но всё же ее глаза.       На мгновение он узнал этот взгляд — взгляд из прошлого, который согревал, который заставлял что-то необъяснимое плавиться и томиться в груди. Никто не действовал на него так, как Юджин. Та Юджин, которую он полюбил пять лет назад и которая стояла перед ним сейчас с грустной улыбкой на бледных губах. А затем начала истончаться и таять, вновь превращаясь в чужую, незнакомую девушку. Но Деррен готов был рискнуть и узнать ее: новую или заново, неважно.       — Дай мне шанс. Клянусь, ты не пожалеешь. Я больше никогда тебя не подведу. — Обещания легко слетели с губ, как взлетают в небо выпущенные на волю голуби. Деррен мягко улыбнулся, взял лицо Юджин в ладони и нежно поцеловал.       Юджин вздрогнула, но не оттолкнула. И он почувствовал, какими холодными были ее губы, как напряглось ее тело, и осторожно обнял, надеясь согреть. Чтобы она оттаяла, чтобы вернулась его Юджин, та чудесная близкая Юджин, которую он любил.       

***

      Деррен целовал ее, и Юджин через силу заставила себя ответить.       Ей хотелось, ей отчаянно хотелось поверить, что он говорит правду, что у него есть объяснения и ответы, которые смогли бы оправдать в ее глазах. Поверить, что она не ошиблась в нем.       Но что толку, если поцелуи Деррена заставляли ее сжаться и замереть? Если рядом с ним, когда-то близким, ее сковывал тот же страх, что и с едва знакомыми мужчинами, с которыми она порой отваживалась ходить на свидания, а после запиралась в ванной, чтобы жесткой мочалкой и горячей водой смыть воспоминания об их взглядах.       И теперь Деррен обнимал ее, прижимал к себе, точь-в-точь как в прошлом, когда она не знала еще ни сомнений, ни страхов, а Юджин чувствовала только озноб и застарелую боль. Ей было холодно и неприятно.       Лишь на мгновение где-то глубоко внутри робко вспыхнул едва различимый сладостный импульс, но такой слабый, беспомощный и безнадежный, что тут же погас и сменился мучительной тревогой.       Ничего общего с тем, как пылало ее тело от прикосновений Кигена, от его поцелуев, когда она пришла к нему сегодня и сама кинулась на шею, охваченная позабытым за пять лет желанием и готовая отдаться там же, на террасе.       Киген был ее первым мужчиной, ему она доверяла слепо и без остатка. С Дерреном же хотелось сжаться в комочек, раствориться, исчезнуть — не знать его вовсе!       Как красиво, должно быть, смотрелись они со стороны: под дождем, в свете фар, на фоне высоких колонн и парадной лестницы. И какой затравленной и жалкой Юджин чувствовала себя внутри. Деррен был аккуратен и нежен, но с каждым его прикосновением она дрожала сильнее, точно побитый зверек, который ждет нового удара и знает, что не сумеет увернуться.       Худший поцелуй в ее жизни. Поцелуй, который рвал душу и отравлял воспоминаниями: другие губы, боль, страх... другая ночь…       Рыдания подкатили к горлу, тело онемело. Борясь из последних сил, Юджин сжала разбитые ладони в кулаки и отстранилась от Деррена, в панике сделав слишком глубокий вдох. Тот отозвался болью под ребрами, но Юджин не подала виду.       Она скорее бы умерла, чем позволила Деррену заподозрить, что с нею произошло. Ее спасала одна только вера, отчаянная вера, что она выиграла свою войну. Даже если всё в ней сейчас кричало, захлебываясь гноем и кровью: «Ты проиграла».       — Ты такая холодная… Юджин, это же я. Да что с тобой случилось?       Деррен нахмурился и с грустным недоумевающим видом заглянул в ее лицо, будто не узнавал. И Юджин почувствовала, как в ней закипает ярость. Зачем он вернулся в ее жизнь? Зачем бередит ее раны? Пусть катится к черту!       — Со мной случилась жизнь — вот что со мной случилось!       Деррен в ответ скорбно поджал губы, затем отошел в сторону и, приложив к груди стиснутый кулак, отвернулся, чтобы глухо спросить:       — Почему ты не была на моих похоронах? В этом городе у меня было лишь два близких человека: ты и Летиция — и ни одна из вас не пришла на мои похороны.       Сквозь грозу слова прозвучали едва различимо, но попали в цель и заставили Юджин сжаться от боли.       — Не заставляй меня говорить об этом, Деррен. Да и какая теперь разница? Это ведь и не твои похороны вовсе, иначе ты бы тут не стоял.       — Тогда думали, что мои. Комиссар сказал, мне устроили милые похороны, но я знаю, меня закопали как собаку. Все так торопились поскорей от меня избавиться и поделить наследство, что даже анализ ДНК сделать поленились и мою медицинскую карту чудесным образом потеряли. Мать меня якобы опознала… Да она не смогла бы вспомнить ни одной особой приметы. Не факт, что она в лицо бы меня узнала: по крайней мере, не после того как пару раз пыталась забрать из школы Эйдена. Мы жили по соседству, и он ей примелькался. Ладно… признали мертвым — и черт с ним. Но ты…       Деррен обернулся, подошел к Юджин и, взяв за локоть, рывком притянул к себе. Так резко, что она не успела дать отпор и, поскользнувшись на мокром асфальте, повисла на руке Деррена, как тряпица.       — Когда я узнал, что ты не пришла на мои похороны, я убедил себя, что у тебя никогда не было ко мне настоящих чувств, что я всё придумал. Я должен знать! Я не отпущу тебя, пока не ответишь: почему ты не пришла на мои похороны?       — Да пошел ты на хрен! Хочешь услышать?! На, подавись! Я не смогла Деррен. Я просто не смогла. Я злилась: из-за видео, из-за Эслинн, из-за всего, что случилось той ночью. А потом мне сказали, что ты погиб… Ублюдок! Ты хотя бы понимаешь, что натворил?! После смерти мамы я даже представить не могла, что буду снова о ком-то так горевать. Мне казалось, я не смогу уже подняться с постели… Если бы я приехала, если бы мне хватило сил… я бы легла на твой гроб и не позволила им тебя закопать. Я бы просто лежала там и рыдала.       — Я не знал… — Деррен ослабил хватку, хотел было опустить голову, но пересилил себя, и Юджин увидела, как дернулись его губы, как напряглось горло, когда после долгой паузы он тихо спросил: — Ты правда была влюблена в меня? Ты никогда не говорила, что чувствуешь. Я говорил, а ты — нет.       — Да я понятия не имею, что чувствовала! Ты мне нравился, но всё произошло слишком быстро, мои чувства не успели окрепнуть, поэтому я ничего не говорила, не хотела забегать вперед. Потом, узнав о твоей смерти, да, я думала, что любила. Но когда оказалось, что полиция ошиблась, что ты жив, я ничего не почувствовала. Ни радости, ни облегчения — ничего, понимаешь? Черт подери, я так долго ничего не чувствовала, что сама почти умерла!       — Я жив, Юджин. Я здесь, я хочу быть с тобой. — Не дав опомниться, Деррен аккуратно прижал ее к себе и поцеловал в мокрую макушку. Его голос звучал так уверенно, а ее голова кружилась так сильно, что Юджин против воли всхлипнула и ткнулась лбом в его грудь.       — Поздно. Я тебя оплакала, я тебя похоронила. И ты… ты такой чужой.       — Я всё тот же, мои чувства всё те же.       — Это ничего не меняет.       — Это меняет всё.       Он вновь попытался ее поцеловать, но Юджин рванулась из его рук. И тут же пошла в атаку, толкнув в грудь с такой силой, что от неожиданности Деррен шагнул назад.       — Тебе придется убить свои чувства ко мне!       — Ни за что!       Юджин едва не завыла в голос. Она понятия не имела, что Деррен такой упрямый, она никогда не знала его с этой стороны. Да что она вообще о нем знала?       — Деррен, не делай этого, не сбивай меня с толку! — взмолилась Юджин и в отчаянии сжала виски. Дождь хлестал ее по щекам, от холода и усталости каменели мышцы, и единственное, чего хотелось, — перечеркнуть этот день, стереть.       Проклятье! Юджин вернулась в Саммервуд, потому что искала место, где можно преклонить голову и наконец изжить свою боль. Вернулась туда, где всё начиналось и теперь должно закончиться.       — У меня голова кругом от этого разговора. Неважно, что было, потому что всё уже прошло! И я — не какая-то там писаная красавица, которую невозможно забыть, я — самая обычная девчонка и хочу жить обычной жизнью без всех этих шекспировских страстей. Давай не будем выяснять, что было, давай просто перевернем страницу?       — Нет!       — Да как ты не поймешь?! Люди расстаются, вот и у нас всё кончено. Это жизнь —не надо драматизировать.       Деррен в ответ по-детски нахмурился, упрямо сжал губы и покачал головой. Юджин оставалось только вздохнуть и, чувствуя, как ее покидают последние силы, провести костяшками пальцев по пульсирующему лбу в напрасной надежде унять боль.       — Черт, ты — не Овен, Деррен, ты — упертый баран. Не перегибай палку, нужно уметь вовремя останавливаться. Я смертельно устала, я хочу вернуться в усадьбу, собрать вещи и вызвать такси. Всё! Это мой предел на сегодня.       — Ты опять уезжаешь?       — То, ради чего я приехала… я тоже обманулась, этого тоже больше нет. Неважно… Будем считать, сегодня хороший день, чтобы разом перевернуть все страницы и закончить книгу, — будет больно, но от этого не умирают.       — Я не могу так, Юджин. Так не должно быть!       — Посмотри на себя, Деррен. Говорят, можно исправить всё, кроме смерти, но даже здесь ты оказался не таким, как другие. Тебя закопали, отпели, а ты жив-живехонек. Но не для меня. Я тебя похоронила, я выплакала по тебе всё свои слезы, теперь ты призрак. Уходи… Сгинь!       — Юджин, да что с тобой такое? — Деррен в отчаянии взял ее за плечи и легонько встряхнул, но ей было уже всё равно. — Я признаюсь тебе в своих чувствах, а ты меня в могилу пихаешь?! Послушай меня… Мы оба вернулись в город, мы снова встретились, и не говори, будто не веришь, что это знак.       — Да ты здесь вообще ни при чем! Я приехала, потому что хотела вернуть Кигена, вернуть ту идеальную жизнь, что у меня была. До тебя.       Деррен с силой сжал ее плечи, вновь встряхнул, но Юджин тоже была упрямой, она не собиралась сдаваться.       — Я тебе не верю! Не было у тебя никакой идеальной жизни, иначе ты бы не порвала с ним ради меня.       — Я ошиблась.       

***

      Не сдержавшись, Деррен в сердцах схватил Юджин за подбородок и громко потребовал:       — Посмотри на меня!       Она не поддалась, и Деррен почувствовал, как закипает сильнее.       — Ну же! Посмотри на меня, Юджин! Ты можешь говорить что угодно, я не верю твоим словам, если ты не можешь посмотреть мне в глаза.       — Я не могу посмотреть тебе в глаза, потому что мне больно! М-да, Деррен, ты всегда был не от мира сего, но я не представляла, что настолько, — выдохнула Юджин со злым смешком и заговорила быстро и четко, так что каждое слово хлестало наотмашь: — Чего ты ко мне привязался? Что ты хочешь вернуть? И что ты хочешь исправить? У нас и было всего-то две ночи вместе — это ничто! Но это «ничто» обошлось слишком дорогой ценой. Я увлеклась тобой, поверила во всю эту чушь, как мы с тобой уедем и начнем новую жизнь, бросила ради тебя Кигена. Я даже не понимала, какую боль ему причиняю. А ты сам? Ты встречался с Эслинн и пудрил мозги мне. Все знали, она тебя любит, но ты не очень-то щадил ее чувства. Так что мы с тобою похожи: мы просто два долбаных эгоиста!       Юджин задохнулась на полуслове, и ее голос потерял силу, сорвался на шепот:       — Что ты исправишь, Деррен? Эслинн покончила с собой — ты это исправишь? И дело не в том, что я чувствую вину. Я не виновата, что она оказалась чокнутой истеричкой — это ее проблема, и я не в ответе за чужую слабость. Но она была моей сводной сестрой, мы выросли вместе. А теперь она мертва, и этого не исправить — вот что я хотела сказать.       — Дьявол! — Деррен зарычал и в отчаянии сжал голову, опасаясь, что та сейчас взорвется. — Ты думаешь, Эслинн меня любила? А тебе неинтересно, что чувствовал я? Я ее ненавидел!       Юджин в ответ рассмеялась, громко, истерически, без труда заглушая грозу. Затем разметала по плечам мокрые волосы и запрокинула голову, подставляя бледное, искаженное лицо темным потокам воды. Пугающе чужая и жестокая, Юджин была похожа сейчас на злое потустороннее существо, которому нет названия. Но Деррен всё еще не оставлял надежды достучаться до нее. Вот только он и так сказал больше, чем следовало.       — Мы с Эслинн… это сложно объяснить… — произнес он с тихой печалью и до хруста сжал кулаки. — Иногда правды может быть слишком много.       Юджин вновь рассмеялась:       — У мертвых свои секреты, да, Деррен? Или так: мертвые не будут молчать? Забыла, как там у Клайва Баркера?       — У мертвых свои магистрали. (3)       — Вот и поезжай, Деррен.       Нет! Ни за что он не будет первым, кто развернется и уйдет.       — Я живой, Юджин! Хватит пихать меня в могилу!       Его громкие слова как будто ее отрезвили, Юджин перестала лихорадочно улыбаться и посмотрела на Деррена серьезным внимательным взглядом:       — Ты хоть в зеркало себя видел? Погано выглядишь и действительно похож на покойника. Небритый, неухоженный, потрепанный весь какой-то.       — Когда я узнал о смерти Летиции, я сел в машину и гнал почти без остановок: проехал две тысячи миль за два дня. Я клялся себе не возвращаться в этот поганый городишко, но у меня не было выбора: я должен был успеть на похороны, я не мог не попрощаться.       — Зачем она тебе сдалась, Деррен? Все знают, Летиция отреклась от тебя.       — Ее право. Но я — это я.       Деррен опустил голову и только сейчас почувствовал, что продрог под холодным дождем и от усталости едва стоит на ногах. Но сдаться не мог: боялся, что Юджин уедет, и он потеряет ее навсегда. И потому сказал единственное, что еще оставалось невысказанным:       — Я не отрекаюсь от тех, кого люблю.       — Покойников легко любить — тяжело любить живых, — прошептала Юджин грустно и отстраненно. Но внезапно ее голос изменился, и тонкий пальчик со свирепой силой ткнул Деррена в грудь: — Хватит сводить меня с ума! Запомни, смирись — эта часть моей жизни окончена! Ты для меня мертв!       — Хватит! Не говори так больше! Никогда.       Он перехватил ее руку и со жгучей обидой сжал пальцы. Быть может, чуть сильнее, чем следовало, — лицо Юджин исказили ужас и боль, из глаз брызнули слезы. Деррен различил их даже сквозь дождь, но уже ничего не мог бы исправить.       — Держись от меня подальше, ты, чертов покойник!       Юджин вырвалась и стремглав бросилась к парадной лестнице. Деррен не успел извиниться, не успел остановить, да и не считал себя вправе.       С тяжелым сердцем он смотрел, как закрывается за Юджин высокая резная дверь. Затем отер мокрое лицо, которое тут же вновь залило водой, и пошел прочь.       Юджин права: всё кончено. Она отвернулась от него, похоронила заживо, и у нее были на то причины.       Раздираемый болью, Деррен подошел к машине, стоявшей поодаль с включенными фарами и распахнутой дверью, и на эмоциях изо всех сил треснул кулаком по крыше.       Эти секунды решили всё. Краем глаза Деррен заметил какую-то тень — и тут же резкая боль расколола его затылок. Перед глазами вспыхнуло и почернело. Секунда — и еще один удар обрушился со спины. Ноги подкосились, Деррен застонал и кулем свалился на мокрый асфальт.       Сильные удары посыпались без перерыва, один за другим. А затем всё исчезло.       

***

      Захлопнув входную дверь, Юджин быстрыми, рваными движениями расшнуровала мокрые ботинки, вымещая на них свою злость, разулась и отставила в сторону, хорошенько пнув напоследок. Затем, не сдержавшись, выглянула в окно — и через секунду вылетела из дома.       Она бежала, не чувствуя ни холодной воды, ни мелкого сора под босыми ногами. А вокруг надрывалась гроза, и ужас сиреной вопил в груди, но единственное, что видела Юджин, единственное, что имело значение, — тело Деррена на мокром асфальте. Неподвижное, неживое…       Мгновение — и Юджин налетела на нападавшего, повисла на его руке и по инерции потянула за собой.       — Оставь его! Оставь, я сказала!       Деррен лежал у ее ног, лицом вниз, вода пенилась вокруг, черная, как деготь. Юджин в ужасе застонала, рухнула на колени в глубокую грязную лужу и, обхватив Деррена, с трудом приподняв, закрыла его собой.       Высокий черный силуэт возвышался и устрашающе покачивался над ними, будто вырезанный из бумаги. Молнии коротко выхватывали из темноты лицо, искажали черты, гасли и вспыхивали вновь.       Пылали содранные ладони. Сквозь пальцы, по запястьям к локтям струилась чужая горячая кровь и смешивалась с водой.       «Не умирай, Деррен, не умирай!» — стучало в висках, и дикий, звериный вой, нарастая, драл горло. Но Юджин стиснула зубы и решительно затолкала его вглубь, пряча у сердца, под ребрами. Выть, кричать, оплакивать она будет потом, не сейчас.       В неверном свете грозы Юджин различила то ли палку, то ли биту, которую занесли для удара. Оскалилась, вздернула подбородок и решительно заслонила Деррена, не спуская с нападавшего глаз. За себя она не боялась, она знала, ее ударить он не посмеет.       — Убирайся! — прорычала Юджин сквозь зубы, и ответом ей стал приглушенный грозою смешок.       Юджин изо всех сил вцепилась пальцами в футболку Деррена, позволяя физической боли унять страх, и по слогам повторила:       — Убирайся.       Еще один смешок. Нападавший развернулся и наконец пошел прочь. Он удалялся не спеша, постепенно растворяясь в потоках воды, а та шумела сильнее, била Юджин по спине и плечам и, едкая, соленая, заливала глаза.       Лишь когда темная фигура исчезла вдали, Юджин посмела пошевелиться и посмотреть на Деррена. Его голова лежала на ее коленях, заливая их кровью. И Юджин казалось, он уже не дышит — она сама накликала на него беду.       — Деррен, черт тебя дери, не смей умирать! Пожалуйста… Не смей!       

***

      Деррена били долго, со вкусом, так что не в силах сдержаться он кричал и выл от боли. Пару раз он терял сознание, но его окунали головой в холодную воду и держали, пока не начинал захлебываться, — и тогда его били вновь.       Измученный, он стоял на коленях со скованными за спиной руками, плотная повязка закрывала глаза, и не мог предугадать, с какой стороны ждать нового удара.       Деррен не знал, где находится, не знал, кто на него напал, но, когда почувствовал аромат сладких духов с нотками персика и пачули, без труда догадался, кто за всем стоит.       Эслинн. Конечно, Эслинн.       Никто другой не мог быть таким жестоким. Никто другой не мог бы так упиваться властью над ним.       Деррен с горечью усмехнулся и через секунду почувствовал, как Эслинн схватила его за волосы и попыталась окунуть лицом в емкость с водой, в которой его топили. Но сил у маленькой поганки оказалось недостаточно: Деррен задергался, стирая колени о мелкий щебень, попробовал встать, и тут же чья-то тяжелая ладонь легла на его голову вместо слабых девичьих рук.       — Вот так, Деррен. Не дергайся. Я же говорила, ты — моя ручная зверюшка. Ты принадлежишь мне, я могу делать с тобой всё, что захочу, — ласковый щебечущий голосок прозвучал у самого уха.       Деррен зарычал, и Эслинн, смеясь, наклонилась ближе. Он чувствовал ее дыхание на своей шее, чувствовал запах пота и приторный аромат ненавистных духов и, борясь с тошнотой, жалел, что ему не сломали нос. Пока не сломали…       Деррен даже не знал, сколько их, его мучителей — по ощущениям, его били двое или трое.       — Ты мой. — Влажный язык Эслинн игриво коснулся саднящей скулы, скользнул по щеке, остановился в уголке разбитых губ, и от ее близости, от нарочито нежных прикосновений Деррена затошнило сильнее.       Он попытался увернуться, но держали его крепко. Незнакомые пальцы пахли марихуаной и табачным дымом. Пальцы же Эслинн — тонкие, с вечно обгрызенными ногтями — любовно перебирали волосы Деррена, слипшиеся от крови, и она играла с ним, будто со щенком, гладила по затылку, по шее, целовала там, где болело от ударов. И всё это время Деррен чувствовал, как рядом возвышается кто-то еще, жестокий, опасный и сильный.       Шумел лес, вдали рокотала река, но пространство вокруг было пустым и гулким: каждый звук отражался эхом то ли от стен, то ли от потолка.       Деррен выдохнул, позволяя Эслинн упиваться моментом, и попытался представить петли, которые река делала вокруг Саммервуда: с юга на север и, извиваясь, обратно на юг — от Скалы самоубийц до Поминального холма — затем через равнину, отсекая город от ферм и пастбищ, и оттуда на северо-восток за Черную гору, к Разливам.       Эслинн дурой не была, на юг бы она не сунулась, там река слишком близко подбиралась к домам. У Разливов река затихала, сменив рокот на сонный плеск, да тихо шуршали редкие сосны. Так что Деррен был готов биться об заклад, его увезли на северо-запад, к старой границе города, где хватало недостроенных зданий, старых колодцев и заброшенных шахт, которые давно уже стали частью леса. Хороший выбор: здесь никто не услышит криков, а если услышит, обойдет стороной.       — Страшно тебе? Понимаю: такой беспомощный, черт знает где, ни позвать на помощь, ни сбежать, — Эслинн вновь зашептала, касаясь губами уха. Ее пальцы, будто паучьи лапки, задвигались быстрее, то поглаживая, то надавливая на раны. — Я могу прекратить твои мучения, Деррен, я могу тебя спасти.       Она улыбалась — Деррен не видел, но ее улыбка пульсировала в его крови.       — Послушай меня, ты ведь не хочешь, чтобы тебя измордовали до неузнаваемости и бросили здесь умирать? И я не хочу. Зачем мне это? Просто скажи, что любишь меня, и всё закончится. Я увезу тебя отсюда, я обработаю твои раны и буду заботиться о тебе — просто скажи. Скажи, что мы будем вместе, что эта идиотка Юджин ничего для тебя не значит, что это был просто случайный секс. Не упрямься, Деррен. Тебе никуда от меня не деться, тебе не сбежать, я слишком крепко держу тебя в кулаке — и ты бы знал, как мне это нравится! Запомни, ты избавишься от меня, только если умрешь.       — Иди к черту!       Его тут же пнули ногой в бок. Деррен стиснул зубы, но громкий стон успел разорвать его горло — на радость Эслинн.       — Деррен, любимый, неужели ты совсем не понимаешь, о чем я толкую? Ты правда такой глупый и отчаянный? Тебе настолько недорога собственная шкура? А что насчет других? Я показала ваше с Юджин видео на своем дне рождения, испортила такой чудесный праздник. Дьявол тебя дери, я так рыдала от ревности и обиды, когда его смотрела, но я рискнула. Чтобы ты понимал, насколько решительной и серьезной я могу быть. Кстати, я залила это видео на YouPorn: должно быть, его уже растащили по всему интернету.       Деррен в отчаянии рванул вперед, и Эслинн, веселясь, громко цокнула языком:       — Погоди, это всего лишь пробный камень. Есть еще одно горячее видео с твоим участием, любовь моя, — помнится, там у тебя компания куда пикантнее.       Деррен глухо застонал, Эслинн рассмеялась, наклонилась ближе и с жаром зашептала, чтобы слышали лишь они двое:       — Помнишь, как разложил мою мамочку на диване в ее кабинете? Вы так торопились, что она даже платье не сняла. Так и вижу, как ее ноги обвиваются вокруг тебя, юбка стелется до самого пола, и ты трахаешь нашу прекрасную Первую Леди прямо под ее огромной свадебной фотографией с мэром. Бедный-бедный дядя Алистер, а он ведь на той фотографии — вылитый Колин Ферт. — Эслинн рассмеялась и звонко поцеловала Деррена в макушку, наверняка измазавшись в его крови. — Хм… Интересно, кем нужно быть, чтобы изменить мистеру Дарси? (4) Тем более с каким-то сопляком. Напомни, сколько лет тебе было? И не вздумай заливать про возраст согласия! Может быть, в этом штате ваша связь и законна, но я ведь могу предложить мамочке переехать в Айдахо.       — Лучше сама куда-нибудь свали, я скучать не стану.       — Не рискуй, Деррен, а то ведь, будешь плохим мальчиком, и я с удовольствием покажу это видео всем.       — Сука!       Его вновь ударили, но Деррену было уже всё равно. Он готов был сдохнуть, лишь бы всё закончилось, лишь бы Эслинн перестала иметь над ним власть — власть над теми, кого он любил.       Деррен помнил, как Юджин смотрела на него в ресторане, ее тяжелый взгляд, ее застывшее маской лицо. Она назвала их отношения, которыми он так дорожил, досадной ошибкой — и была права. Деррен не знал, как теперь объясниться, как доказать: он понятия не имел, что их снимали, он узнал про видео, только когда открыл дверь ресторана и сделал первый шаг.       Он и пришел-то на праздник только затем, чтобы забрать Юджин: им нужно было поговорить, им нужно было уехать. Деррен не знал, но чувствовал — счет пошел на часы.       Он опоздал, и по его вине Юджин опозорили, выставили напоказ, высмеяли. И она до сих пор оставалась в опасности — Эслинн так просто не сдавалась.       Более того, теперь Деррен не сомневался: маленькая сучка готова пожертвовать и собственной матерью. Эслинн загнала его в ловушку: он не мог предать Летицию, не мог позволить, чтобы об их прошлом стало известно. Деррен не сумел защитить Юджин, которую любил, — он должен хотя бы защитить женщину, которая была ему не менее дорога.       Даже если он навсегда останется здесь, в этом лесу, он не позволит Эслинн отыграться на матери.       — Я сделаю всё, что ты хочешь, — сдаваясь, прорычал Деррен, и его чуть не вырвало от грубого поцелуя, с которым Эслинн впилась в его губы.       — Ну и чего выделывался? Сразу бы так! Теперь скажи то, что я хочу услышать.       Деррен с трудом сглотнул вязкий ком из слюны и крови и, не слушая сердца, произнес, стараясь, чтобы голос хоть немного выражал чувства, которых нет:       — Я люблю тебя, Эслинн. Юджин ничего для меня не значит, это был просто секс.       — Скажи, что тебе на нее плевать.       — Мне на нее плевать. Я больше к ней не подойду, я буду с тобой.       — Пока смерть не разлучит нас?       — Да, пока смерть не разлучит нас.       «Да чтоб ты сдохла, сука!»       — Хорошо, Деррен. Я тебе верю, я тебя прощаю.       Он хотел ее убить, но сейчас она была той, кто убивал его.       — Ты молодец, быстро учишься, — похвалила Эслинн и с издевкой напела One September Day, песню, под которую Деррен накануне танцевал с Юджин. И тут же нанесла еще один удар:       — Поцелуй меня.       Эслинн произнесла те самые слова, которые говорила Юджин, с той же самой интонацией. И новая пытка оказалась даже изощреннее той, когда Эслинн заставила его вслух отречься от любимой девушки. Деррену хотелось умереть.       Эслинн целовала его, слизывала кровь с разбитых губ, и он механически отвечал, но в голове его пульсировала одна лишь мысль: «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»       Запоздало он подумал о том, что Эслинн наверняка записала его слова, не на видео в этот раз, нет, но на диктофон — обязательно. Теперь ей будет, чем причинить Юджин новую боль. Эти слова не оставят им ни единого шанса на примирение.       Деррен не смог сдержаться, дернулся, подался назад из цепких девичьих рук, похожих на удавку, и Эслинн рассмеялась громко и издевательски:       — Ты умный мальчик, да, Деррен? Всё-то ты понял. Конечно, я тебя не простила. И эту сучку тоже. Я уничтожу вас обоих, вы захлебнетесь в собственной крови!       — Ты подлая тварь! Я сверну тебе шею!       — Попробуй, любимый, и твоя драгоценная Юджин не доживет до утра. Поверь, я еще не закончила. Ты даже не представляешь, что может с ней приключиться сию же минуту, стоит мне лишь пальцами щелкнуть.       В желчном голосе звучала такая громкая, оглушающая угроза, что Деррен поверил каждому слову. Ему ничего не оставалось, кроме как уронить голову на грудь и крепко сжать зубы. Он чувствовал, как слезы текут из глаз и впитываются в повязку, но ему было плевать на себя, пусть бы дальше с ним делали что хотели.       — Вот таким кротким ты нравишься мне больше. Как там говорила моя мамочка? Хороший, славный мальчик? Будь для меня таким, Деррен, и, возможно, никто не пострадает. Впредь я буду ласковой с тобой, обещаю, но сегодня ты должен усвоить урок.       «Не сомневайся, я усвоил. Дай мне один шанс, и я убью тебя, сука!»       ____       (1) «Ноль мусора» (от анг. zero waste) — концепция, основанная на безотходном производстве и повторном использовании ресурсов для защиты окружающей среды.       (2) Nickelback — песня «Far Away».       (3) «Мертвые не будут молчать», «У мертвых свои магистрали» — цитаты из серии хоррор-рассказов английского писателя Клайва Баркера «Книга крови».       (4) Отсылка к британскому телесериалу «Гордость и предубеждение», снятому по мотивам одноименного романа Джейн Остин.