Принцесса

      На следующий день после той полуночной беседы мы отправились домой. Кьёраку-сан выделил нам несколько шинигами в сопровождение, чтобы мы смогли без приключений выйти из Дангая. Невольно вспомнилось, как в прошлый раз меня между Обществом Душ и Генсеем поймал Улькиорра-кун. От этой мимолётной мысли стало грустно.       Нас провожали Куросаки-кун и Кучики-сан. Когда мы подошли к Сенкаймону, они уже ждали нас. С ещё большей горечью я заметила, что одеты они были по форме: Куросаки-кун в капитанском хаори, а Кучики-сан с шевроном на правом плече. Мы не ссорились, нет, но я почувствовала, как между нами в один миг выросла Китайская стена. Эти два предмета навсегда отдалили нас друг от друга. Уверена, если бы я сказала эти мысли вслух, ребята начали бы меня ругать за такие слова. Наверняка они и в этот момент думали, что в наших отношениях всё останется, как прежде.       Куросаки-кун потребовал с Исиды-куна и Садо-куна обещание, что с Каракурой в его отсутствие ничего не случится, а меня попросил следить за ними обоими. Улыбка далась мне на удивление легко, а слова слетели с губ как на духу. Оказалось так просто ответить ему, заверить его, что мы не пропадём... без него. Когда двери Сенкаймона закрылись за нами, мне на мгновение показалось, что я стала Пустой: в груди, на месте сердца, словно выбили дыру. Мир потерял цвета.       А жизнь вокруг пошла своим чередом.       Я как-то училась, как-то работала, как-то тренировалась с Тацки-тян. Это был последний год обучения, все усиленно готовились к выпускным экзаменам. Даже я. Я просто этого не замечала. Бывало, что учителя меня спрашивали на уроках и я, не раздумывая, отвечала, только потом понимая, что всё сказала правильно. Но я не удивлялась: было всё равно. Иногда я ловила на себе грустные взгляды Исиды-куна, Садо-куна и Тацки-тян. Они видели, что со мной что-то не то, однако как помочь не знали. Я ничего им не рассказывала, не желая взваливать свои проблемы на их плечи. Хотела оградить их от себя, как когда-то хотела спасти всех, уйдя в Лас Ночес. Я вовсе не желала, чтобы моя апатия передалась кому-то ещё.       Однако со мной рядом постоянно кто-то был, чаще всего Тацки-тян, Исида-кун и Садо-кун. Они провожали меня до дома, звали с собой куда-нибудь погулять. Я просто кивала, когда уже не находила предлога улизнуть домой. Мой невольный провожатый, как правило, что-то говорил, а я просто шагала рядом. Больше не было удовольствия в прогулках. Я видела Пустых, видела Афро-сана, однако ничего не приносило мне былой радости. Я больше никак не реагировала на пришельцев из соседних миров: просто шла рядом с другом по улице и бессмысленно смотрела на мир вокруг. Листья ещё не опали, но в моей душе уже царствовала осень, лили дожди и порывисто дули ветра.       На третьей неделе учёбы я начала подозревать, что ребята сговорились, решив оставлять меня одну как можно меньше. Мне стало досадно от этой мысли, однако было неловко их прогонять. Я терпела и улыбалась, когда хотелось закрыться от всего мира и зарыдать в голос. В конце концов они пытались мне помочь, хотя и безуспешно, но, наверное, делали даже хуже: смотря на них, я чувствовала себя виноватой. Они не могли мою внутреннюю осень превратить в лето, как бы ни старались.       В ноябре ребята собрались на выходные в Токио. Меня позвали тоже, а отказаться, как сказала Чизуру-тян, я не имела права. В принципе, у меня не было причины не ехать. Я понимала, что нельзя всю жизнь мучиться мыслью о мёртвом человеке, нельзя жить взаперти, поэтому согласилась. Наскоро собрав чемодан, я вскоре вместе с друзьями сидела в автобусе на пути в столицу.       Погода не сказать чтобы радовала нас. Было пасмурно, иногда моросило. Ветер, к счастью, был не очень сильным, иначе наша вылазка грозила бы обернуться провалом. Кейго-кун, сидя где-то в задней части автобуса, громко молил всех богов не портить нам выходные, пока кто-то из взрослых впереди не сделал ему замечание.       Мы остановились в недорогом отеле и заплатили только за ночлег. Исида-кун сказал, что разумнее есть в городе, так как возвращаться только ради обеда слишком затратно. Я согласилась с ним. Токио немаленький, кафе и бары в любом районе найдутся, не говоря уже о фастфудах. Невольно вспомнилось желание наесться до отвала в самых лучших заведениях Японии. Это было ещё в прошлой жизни.       В распоряжении у нас было целых два дня. Тацки-тян предлагала сходить в музей Эдо, Чизуру-тян звала всех пройтись по магазинам. Кейго-кун умолял погулять в парке аттракционов и познакомиться с интересными жителями Токио (после этого Тацки-тян больно ударила его по голове и сказала что-то про расшалившиеся гормоны). В итоге все согласились с предложением Исиды-куна и Мизуиро-куна пойти во всемирно известный Сад восьми пейзажей. Мальчики уверяли, что это место - одна из лучших достопримечательностей столицы, не посетить которую было бы огромной глупостью. Мне было всё равно, хотя я и пыталась убедить всех в обратном.       Когда мы вышли из метро, все стали так, что я и Садо-кун оказались в конце нашей группы. Мне не было обидно, ничуть; я, наоборот, не горела желанием включаться в общий разговор. Я чувствовала себя чужой среди них со своими проблемами и своей глупой неразделённой любовью; Садо-кун просто был слишком молчалив, чтобы участвовать в общей беседе. Он иногда посматривал на меня, намереваясь начать разговор, однако не решался. Видимо, вид у меня был слишком кислый.       Моё уединение вскоре оказалось немилосердно нарушено незаметно обежавшей меня и обнявшей со спины Чизуру-тян. Она больно схватила меня, крепко обхватив руками под рёбрами, что я непроизвольно пискнула. Слишком сильно! Тацки-тян пришла на выручку, но пару секунд спустя мне стало искренне жаль Чизуру-тян. Я поправила одежду и оглянулась. Как неловко! Так ушла в себя, что упустила нить разговора. Мне стало не по себе. Словно села в лужу перед незнакомцами. Все увидели, что сейчас случилось. Я нервно приподняла уголки губ.       Вскоре мы пришли. Мальчики оказались правы: это было действительно прекрасное место. Сад восьми пейзажей словно рай среди шумных улиц Токио. Мы прошли двадцать метров от входа и будто попали в другой мир, тихий и спокойный. Здесь не было европейской строгости – природа сама создала свои картины. Только редкие строения говорили о том, что человек приложил здесь руку.       Вокруг летали птицы, пожелтевшими листьями играл ветер. Лужи, как ртуть, серебрились на брусчатке. Я слышала восторженные перешёптывания Кейго-куна и Мизуиро-куна, видела, какими горящими глазами смотрят на пейзажи Тацки-тян и Чизуру-тян, заметила, как довольно поправил очки Исида-кун. А я... Мне... Мне было как-то всё равно. Я с грустью заметила, что меня не тронула красота токийского чуда. Сады Кучики не хуже этого, если не лучше. И печальнее стало от мысли, как я отдалилась от своих друзей.       Наверное, мне не стоит отягощать их своим присутствием. Как только вернёмся в Каракуру, я перестану отвечать на их звонки и ударюсь в учёбу и работу. Так будет лучше для них.       Пока мы гуляли в саду, я чувствовала на себе взгляд Исиды-куна, но не оборачивалась.       Через несколько часов ребята решили наконец-то вернуться в отель. Добираться до него было долго, да и темнело уже. Поставил точку в этом вопросе разразившийся ливень. Зонтиков никто из нас не взял, потому что никто не верил, что начнётся дождь. Мы сломя голову рванули к метро, чтобы поскорее укрыться. Мне стало ещё грустнее от погоды, а Тацки-тян, Чизуру-тян, Кейго-кун и Мизуиро-кун смеялись – видимо, для них это происшествие лишь очередное приключение. Я вспомнила, как мы с Куросаки-куном, Исида-куном, Садо-куном и Йоруичи-сан отправились спасать Кучики-сан. Я тогда отнеслась к предстоящему как к ответственному, но занимательному действу, потому что была рада разделить то воспоминание с Куросаки-куном. Я вернулась в генсей, полная впечатлений. А сейчас этот дождь, который так раззадорил ребят, гнал на меня только тоску.       К девяти вечера мы вернулись в отель. Ужин заканчивался в ресторане, но Исиде-куну удалось договориться за отдельную плату, чтобы нам разнесли еду по номерам. Я делила комнату с Тацки-тян и Чизуру-тян. Пока они ели, я принимала душ. Сквозь воду я слышала, как они переговаривались, смотря телевизор, и обсуждали последние новости. Иногда Чизуру-тян говорила что-то не то, и Тацки-тян покрикивала на неё. Это было так по-старому, что я невольно улыбнулась. Горячие слёзы смешались с прохладной водой. Я просто стояла под душем, не замечая, что кожа от холода побледнела, а губы подрагивали. Принятое решение больно давило где-то внутри, и я, не выдержав, села на пол и заплакала. Как же горько! Так противно от самой себя мне ещё не было. Я спрятала лицо в ладонях, будто пыталась закрыться от всего мира, и больше не сдерживала себя. Я рыдала навзрыд, с высокой башни наплевав на то, что душ мочит волосы и их надо будет потом долго и муторно сушить, на то, что не могла просто взять и разорвать все связи. Какая же я эгоистка! Как могу тянуть всех за собой вниз?..       В дверь постучались. Тацки-тян обеспокоенно спросила, в порядке ли я. Внутри похолодело. Дрожащими пальцами выключила душ и крикнула, что да, со мной всё хорошо. Подруга что-то ещё сказала, но я как-то пропустила это мимо ушей. Только сейчас до меня дошло, что же я наделала. Волосы, насквозь мокрые, липли к спине, и было видно, что их сушка займёт не меньше часа. Какая же дура!       На трясущихся ногах я поднялась и вышла из душевой кабинки. Мне стало холодно. Хвала богам, большое махровое полотенце лежало на виду, и искать его не пришлось. Я быстро обмотала тело; другим, чуть поменьше, начала сушить волосы.       В ванную снова постучались. Я, не глядя, толкнула дверь, и ко мне в халате зашла Тацки-тян. Под её неодобрительным взглядом мне снова стало стыдно. Она меня отругала, потрепала по голове, как маленького ребёнка, говорила, что помыть голову могла и дома. Я кивала, соглашаясь со всем, однако не особо вслушивалась. Тацки-тян зашла в кабинку, а я, опустив крышку унитаза, села на неё и стала феном сушить волосы. Звуки воды и фена помогли ненадолго отвлечься.       В районе половины одиннадцатого мы спустились в холл. Кейго-кун и Мизуиро-кун звали провести ночь в Минато. Там находилась знаменитая телебашня, одна из самых высоких башен в мире. Мизуиро-кун уверял подняться на самую её вершину и посмотреть на Токио сверху. Мол, как так, приехать в столицу и не увидеть её полностью? Раз нет возможности объездить весь город, почему бы не увидеть его с высоты птичьего полёта? Даже Садо-кун высказался за эту идею. Я удивилась, ведь ни разу за выходные я не видела, чтобы он что-то говорил.       Я хотела остаться в отеле, но ребята меня буквально выволокли на улицу. Капризничать было бы глупо, и пришлось согласиться. Тацки-тян натянула на меня мой плащ и, как на буксире, вывела ко всем. Ребята ждали только нас. Когда Тацки-тян меня отпустила, я вяло поправила на себе одежду и оглянулась. Кейго-кун бежал впереди и громко обещал незабываемый вечер. Мизуиро-кун и Исида-кун посмеивались и изредка вставляли свои комментарии. И Садо-кун иногда включался в разговор. Чизуру-тян шла рядом, взяв меня за локоть, и что-то щебетала мне на ухо, однако я не слушала её.       Небо успокоилось. Видимо, днём дождь вывалил на город все запасы и решил оставить Токио в покое, хотя бы на эту ночь. Иногда тучи расходились, и луна, пробиваясь, смотрела на меня своим бледным глазом. Звёзд не было. Ветер время от времени трепал ветви деревьев, срывая с них пожелтевшие листья, трогал волосы, лохматя причёски. По трассам неслись машины, в кафе и ресторанах сидели люди – одним словом, вокруг кипела жизнь. Но я ничего не слышала, и всё казалось мне чужим.       К полуночи мы приехали в Минато. Телебашню отыскали почти сразу – это была самая главная достопримечательность района, ради которой сюда и приходили, поэтому местные жители, не успели мы что-то спросить, сразу указали верный маршрут. Ребята взбодрились. Кейго-кун снова вырвался вперёд, размахивая руками и крича, как здорово, что все мы решили провести вечер не в душных номерах, а на одной из вершин Токио. Мизуиро-кун что-то ему ответил, а я хмуро подумала, что деньги на ночлег мы потратили зря. Чизуру-тян сильнее обняла меня, случайно задев лямку моего бюстгальтера; я поправила её, ловко замаскировав зевок, когда слушала извинения одноклассницы. Иногда казалось неслучайным, что неловко я себя чувствовала только с Чизуру-тян.       Подходя к башне, я без интереса оглядела её. Высокая, наверняка на вершине очень холодно. Я поёжилась, уже чувствуя озноб. Как же хотелось сейчас оказаться в тёплой кроватке! Но я не осмелилась испортить настроение друзьям. Они выглядели такими беззаботными и радостными, что мне стало стыдно своих мыслей. Я потерплю. Пусть эта ночь не омрачится моими жалобами. Ребята должны получить удовольствие.       Они уже бежали к башне. Тацки-тян оглянулась и окликнула меня. Я, вздрогнув, обернулась: все уже были у кассы и покупали входные билеты. Я запахнулась получше и побежала следом. Змея странного предчувствия прошлась по моему позвоночнику, но я не поняла какого, хорошего или плохого.       Билет я купила последней. Тацки-тян нетерпеливо дёргала меня за рукав, боясь отстать и увидеть всё последними. Мы едва успели проскочить в лифт. Дверцы чуть не зажали прядь моих волос. Я ощутила, как адреналин, охвативший меня, когда лифт начал закрываться, постепенно отходит, и мне стало легче. Кейго-кун попытался протиснуться вперёд, так как его зажали сзади, однако Чизуру-тян и Мизуиро-кун его не пустили. Кейго-кун разочарованно простонал. Исида-кун проговорил что-то ободряющее, и Садо-кун поддержал его. На короткий миг мне показалось, что ничего не менялось, что всё сейчас так, как было раньше, до войны с квинси. За спиной я слышала голоса друзей, но одного, самого родного, среди них не было. Я снова приуныла.       Наконец дверцы лифта распахнулись. Бояться Тацки-тян оказалось нечего – мы вышли из лифта первыми и первыми ощутили бодрящий ветер, гулявший на высоте птичьего полёта. Ребята, выбежавшие после меня, ломанулись к перилам смотреть на Токио. Они восхищённо бормотали, показывали на что-то пальцем. Я видела, как они были рады. Ощущение прошлого, которое так некстати возникло в лифте, снова затрепетало птицей в груди.       Вокруг неоновыми огнями горел город, и я, медленно крутя головой, смотрела на него. Вдалеке сверкала ярко-жёлтая вывеска Макдональдса и какого-то казино. На огромном экране показывали фрагмент из незнакомого мне фильма. Мимо площадки пролетел вертолёт. Я ощутила, с какой силой лопасти разрезают воздух. В небоскрёбах вокруг горели окна – это совы ещё чем-то занимались: или готовились к работе или учёбе, или просто приятно проводили время. Мне вспомнилось, как я в двенадцать-тринадцать лет приглашала Тацки-тян к себе на ночёвку смотреть кино. Мы просмотрели все фильмы про Джеймса Бонда! Первые три части Терминатора! Тацки-тян потом шутила, что я хочу стать похожей на Арнольда Шварцнегера, так мне понравился его герой. В горле заклокотало, и я рукавом вытерла ещё не выступившие слёзы. Нет! Это всё в прошлом!       Я медленно подошла к перилам и посмотрела вниз. Было высоко, но я видела, как внизу гуляла компания друзей – совсем как мы когда-то. Мельком взглянула на ребят. А чем сейчас наша команда хуже? Ребята же не виноваты, что Куросаки-куну пришлось остаться в Обществе Душ! А я будто всё усложняю...       Я подошла к ним и посмотрела, куда смотрели они. Чизуру-тян шептала что-то про Фудзи, что лучше подняться наверх, на вторую площадку и посмотреть на священную гору оттуда. Я напряжённо вглядывалась в сторону, где должен стоять Фудзияма. Отчего-то мне жутко хотелось посмотреть на него, словно я хотела убедиться, что чудеса и красота есть ещё и в нашем мире.       На лифте мы поднялись на вторую смотровую площадку. В отличие от нижней, эта была застеклена: слишком высоко, чтобы рисковать.       Нам вновь открылся вид на ночной Токио. Только теперь небоскрёбы стояли под, а не наравне с нами. Город играл разноцветными огнями, шумел, жил. Жизнь кипела в нём, как кипит вода в чайнике. Моё сердце забилось чаще. Взгляд упал на прекрасную священную гору.       Её вершины не было видно, но подножие по инерции освещалось огнями. Она была такой большой, что один из самых больших мегаполисов мира казался рядом с ней игрушечным городком. За Фудзи виднелось ночное небо. Млечный путь был виден на удивление хорошо. Ему не мешали лампы города, и так я видела, как прекрасны оба мира: мир людей и мир звёзд, соседствующие друг с другом.       Я подошла к стеклу и, уперев ладони, смотрела на город. Мысли хаотично метались в голове, сердце болело, словно долго-долго в нём сидел и сильно нагноился шип, который сейчас болезненно вытаскивали. Я чувствовала, что во мне что-то изменилось. Будто я стала другой.       Куросаки-кун, Кучики-сан... Будьте счастливы и не думайте ни о чём. А я... я буду здесь. Я буду счастлива, обещаю! В этом мире есть много вещей, которые ещё могут заставить меня улыбнуться. Я... я отпускаю вас. Но... никогда не забуду.       И только сейчас я поняла, что, произнося про себя имя Куросаки-куна, я не чувствовала боли в груди.       Мир, потерявший для меня все цвета после смерти Куросаки-куна, вновь обрёл их. Я снова стала улыбаться, не вымученно, а искренно, смеяться, гулять с ребятами, не тяготясь их обществом. Погода ухудшалась, температура падала, а во мне заиграло всеми красками лето. Один раз я про себя пошутила, подумав, что в меня засунули новый заряд батареи, как в робота в видеоигре.       Друзья, казалось, обрадовались произошедшим во мне переменам. Чизуру-тян во время моей первой с одноклассницами прогулки обняла меня сзади и громко закричала:       - Моя Химэ вернула-ась!       Тацки-тян одобрительно смотрела на меня, и чувство огромного счастья наполняло тело. Словно я долго-долго тяжело болела и вдруг пошла на поправку, радуя друзей и родных.       Исида-кун однажды подошёл ко мне и сказал, что рад, что я «наконец-то пережила расставание с Куросаки».       - Я боялся, что ты не оправишься, Иноуэ-сан, - добавил в конце он и улыбнулся. Как мне нравилась его улыбка! Даже Куросаки-кун мне так никогда не улыбался. Исида-кун улыбался всегда не виновато, словно извиняясь за свою оплошность, а так, будто дарил часть своей души окружающим. Но, по-моему, он дарил эту улыбку только мне. На него он всегда смотрел с насмешкой.       Садо-кун тоже стал разговорчивее. Если бы я была чуть-чуть внимательнее, то заметила бы, что он, подобно мне, болел тоской по нему. Куросаки-кун был для него самым лучшим другом, самым близким. Они были близки так же, как я и Тацки-тян. Садо-кун «переболел» тоже в Токио, но на несколько часов раньше меня. Ками, как я рада, что всё так или иначе возвращается на круги своя!       Зимой на удивление было холодно. В декабре снег выпал целых три раза! Правда, он почти сразу растаял, но те недолгие часы, пока он лежал во дворе, мы все вместе потратили на игру в снежки. По случаю первого снега отменили даже последние уроки, чтобы мы смогли насладиться зимними забавами.       Новый год и Рождество я праздновала с Тацки-тян. Её родители были очень рады видеть меня, а я – их. Полноценной семьи у меня никогда не было, и тем приятнее было встречать праздники с семьёй Арисава. Конечно, иногда мне становилось немножко грустно оттого, что Сора умер, что наши родители не любили нас, но эти мысли быстро уходили на второй план, стоило оказаться в круге родных Тацки-тян.       После каникул мы вышли в школу учиться последний триместр. Он одновременно был и самым счастливым, и самым печальным для всех нас. Каждый понимал, что скоро настанет тот миг, когда мы все разлетимся по разным городам и даже странам, когда нас будут разделять сотни и тысячи километров, новые друзья и знакомые, которые появятся после поступления. Мы старались проводить как можно больше времени вместе, чтобы потом ни о чём не жалеть. Мы вместе гуляли, вместе делали домашнее задание и вместе готовились к выпускным экзаменам. Каждый раз собираясь, мы будто смеялись громче, чем раньше, шутили больше, чем шутили в прошлый раз. Атмосфера всегда была лёгкой, свободной, но вместе с тем горькой от предстоящего расставания. Мы старались не говорить о выпускном, об университетах, о всём, что было связано с разлукой.       Однако это не замедляло ход времени. Растаял белоснежный январь, растёкся лужами серый февраль. Запел птицами солнечный март. Солнце высушило все зимние воды, и сухой асфальт засверкал брильянтами на солнце. Почки на ветвях набухли, готовые вот-вот раскрыться и окрасить всю Японию в розовый, персиковый, красный...       Порой я стояла у окна в школьном коридоре и просто смотрела, как оживает Каракура. Чаще всего я улыбалась, сама не зная, чему. Мне было легко и печально на душе. Легко – потому что последние месяцы меня ничего не тянуло вниз; печально – потому что в моей жизни неотвратимо наступал новый период, в то время как расставаться со старым не было особого желания. Меня ждало поступление в колледж, новое окружение – новая жизнь.       В начале марта мы закончили школу. Выпускные экзамены позади, осталось лишь получить аттестат зрелости и... остался выпускной. Уже после всего, придя ради только организационных вопросов, мы собрались в столовой и стали обсуждать наши дальнейшие планы. Случайно с выпускного мы перешли на тему поступления.       - Вот я собираюсь поступать в Тодай! – заявила Чизуру-тян, гордо поправив очки.       - Кому ты врать будешь? – нарочито раздражённо спросила Тацки-тян. – Кто тебя туда возьмёт?       - А вот и возьмут, Арисава!       - Да, конечно...       - А ты куда собираешься поступать, Тацки-тян? – с любопытством спросила я.       Она проглотила глоток кофе, который только что отхлебнула из стаканчика, и свела брови на переносице.       - В Токийский Женский колледж физической культуры.       - Собираешься продолжить карьеру спортсменки, Арисава-сан? – с улыбкой поинтересовался Исида-кун.       - Что-то вроде того. – Тацки-тян допила кофе и метко кинула пустой стаканчик в урну. – А ты куда решил податься, Исида?       Мне показалось, или глаза Исиды-куна как-то по-хитрому сверкнули из-под очков? Мне тоже стало интересно.       - В Германию. В Берлине живут отцовские родственники, так что я поеду к ним. Попробую поступить в университет имени Гумбольдта. Там, говорят, очень хороший медицинский факультет. До поступления полгода, а за это время подтяну немецкий.       - Пойдёшь по стопам отца, Исида? – гнусаво пробасил Садо-кун где-то над моей головой.       Исида-кун кивнул.       - Как это здорово, Исида-кун, - улыбнулся Мизуиро-кун. – Я подаю на юриспруденцию в Тодай. Знаю, что мать уже заняла мне место в своей компании в США.       У Кейго-куна задрожали губы. У меня создалось ощущение, что он вот-вот расплачется от переполнявших его чувств.       - Ребя-ата-а-а, вы собираетесь уехать из Каракуры?       Исида-кун поправил очки.       - Меткое замечание, Кейго-кун.       - Мы же ещё встретимся, не расстраивайся. – Я погладила Кейго-куна по плечу, но он, кажется, этого не заметил.       - Вот Ичи-иго ушёл, а теперь все вы уходите! Как так?!       Я вздрогнула. Зачем?..       - А вы куда собираетесь поступать, Садо, Орихимэ? – неожиданно спросила Тацки-тян, видимо, заметив моё секундное замешательство. Думы о Куросаки-куне тут же исчезли. Я задумалась, будто до этого эта мысль ни разу не приходила в голову. Конечно же, приходила! Просто я не придавала этому такое же значение, как все остальные. Меня нельзя было назвать амбициозной карьеристкой, да и богатой, способной просто так потратить деньги на дорогой университет, я тоже не была.       - Я буду поступать в Национальный колледж Каракуры.       В чём дело? Почему все вдруг резко замолчали и так уставились на меня? Я неуютно поёрзала на стуле и попыталась улыбнуться. По-моему, вышло как-то жалко.       Наконец-то Исида-кун прервал тишину.       - Иноуэ-сан... Ты ведь можешь поступить и в Тодай... Думаю, тебе хватило бы знаний там учиться.       - Спасибо, Исида-кун, вот только, - я грустно пожала плечами, - у меня нет средств там учиться. Спасибо тёте за то, что она согласилась оплатить моё обучение в колледже, а об университете...       - Да отец бы согласился оплатить твоё обучение! – воскликнул он.       - И моя бы семья помогла! – подхватила Тацки-тян.       Я сжала губы. Все выжидающе уставились на меня. С одной стороны, было приятно, что мне готовы были помочь, а с другой... Учёба в университете не была для меня чем-то сверхнеобходимым. Я не хотела быть должной кому-то в таких мелочах, пусть даже и друзьям. Я помолчала несколько секунд, думая, что сказать, и наконец открыла рот:       - Спасибо, но я всё же поступлю туда, куда могу своими силами и средствами. – Я как можно беззаботнее улыбнулась. – Тодай никогда не был моей мечтой, Тацки-тян, Исида-кун... Нечего беспокоиться!       Ребята смерили меня недоверчивым взглядом, но ничего не ответили.       - А ты куда пойдёшь после школы, Садо-кун? – спросил, жуя сэндвич, Мизуиро-кун.       - Я думаю поступать в Колледж физической культуры Каракуры, профессионально заняться боксом, чтобы навыков не терять, - пробасил Садо-кун. – Это хобби, но мне хотелось бы связать с ним жизнь.       Мы поболтали ещё немного и разошлись по домам. Работы сегодня не было, поэтому я могла себе позволить побродить по улицам подольше. Выходя из школы, я долго-долго смотрела на здание, где проучилась столько лет. У меня с ним было связано столько воспоминаний! По большей части хороших, конечно. Я пыталась запомнить школу на всю жизнь, чтобы в случае чего смогла воссоздать родные классы в голове. Поклонившись альма-матер, я побрела домой, выбрав маршрут длиннее, чем обычно.       Я шла по торговому кварталу. Вспомнилось, как Улькиорра-кун поставил мне ультиматум, а я после этого гуляла по этим же улицам, думая, что никогда их больше не увижу. Я проходила сквозь стены, меня никто не замечал. Тогда было так страшно и больно расставаться с родной Каракурой; сейчас как-то забавно вспоминать себя шестнадцатилетнюю. Какой же глупенькой я была! Хотелось бы верить, что сейчас я умнее...       Я прошла по району, где когда-то находилась Экзекуция. Сами собой всплыли воспоминания девятимесячной давности, и снова я ощутила ту лёгкую грусть по прошлому. Никак не получится назвать то время приятным периодом моей жизни, но пережить его снова я бы не отказалась. На Тсукишиму-сана я не злилась. Я знаю, что он мёртв, и мне искренне жаль его.       Пройтись по коттеджному району у меня не было желания, и я завернула к кварталу с таунхаусами. Несколько минут, и я уже окунаюсь в привычную тишину и мрак своего дома.       Двадцатого марта состоялся наш выпускной.       Несмотря на устоявшуюся традицию, мы не хотели заканчивать наш выпускной на одной лишь официальной части. Мы хотели провести этот вечер как-то по-особенному, так, чтобы это запомнилось на всю жизнь. Специально ради этого мы с Тацки-тян посмотрели, как отмечают выпускные в других странах. Французский обычай закидывать школу яйцами и мстить нелюбимым учителям нам точно не подходил. Надевать на себя смешную одежду, как в Норвегии, или мантию выпускника, как в США и Швеции, не получилось бы – не так поймут. Располагать фрегатом, как в России, мы тоже не могли – дорого, да и снова – не поймут (хотя с первым Мизуиро-кун точно поспорил бы). Мы решили ограничиться кафе.       Официальная часть, на которой нам вручали аттестаты и произносили поздравления, на мой взгляд, прошла как-то сухо. Я и не заметила, как всё закончилось. Мы разошлись по домам, чтобы подготовиться к встрече, оставить дома всё школьное и переодеться. Я с некой грустью повесила на вешалку школьную форму, понимая, что она мне больше не понадобится, и надела юбку и свитер. Через полчаса я уже сидела в кафе и ждала ребят.       Исида-кун пришёл вскоре после меня, Тацки-тян – следом за ним вместе с Чизуру-тян, чуть позже подтянулись остальные. Мы играли в монополию, пили чай, закусывая печеньем. Даже Пустых, на которых обычно отвлекались Исида-кун и Садо-кун, к счастью, не было. Мы даже не заметили, как наступила ночь.       Мы попрощались на месте, где когда-то расходились после школы по домам. Все разошлись в привычных направлениях, вот только... Куросаки-куна и Кучики-сан, громко шагавших в сторону коттеджей, не было. И почему-то именно сейчас, после стольких месяцев прощаний без них, мне стало их жутко не хватать. Все уже ушли, а я до сих пор стояла. Стихли голоса друзей, исчезли их силуэты. Из четырёх фонарей во мраке улицы горел только один. Я подняла глаза на него. Вот сейчас, как в мелодраме, он наверняка заморгает и погаснет. Но нет! Фонарь продолжал гореть. Я опустила голову и пошла домой.       Как никогда раньше квартира казалась пустой.