Gutters

https://www.fanfiction.net/s/6122026/4/Gutters Он позволяет Дании нести себя чуть больше километра, пока бункер не исчезает из виду, после чего Питер выворачивается и настаивает на том, чтобы идти рядом. Гордость не позволяет ему продолжать и дальше ехать на руках, но мальчик по-прежнему слишком нервничает, чтобы совсем отпустить Данию – он крепко сжимает пальцы мужчины, когда они начинают медленный путь по неровной местности. Когда Дания говорил ему, что всё сгорело, Питер с лёгкостью в это поверил. Исходя из его воспоминаний о жаре при вспышках, он ни капли не сомневался, что окружающее будет обуглено и испепелено. Однако сейчас представшее перед ним зрелище заставляет сердце мальчика болеть так, как оно никогда не делало прежде. Это не просто плоский пустырь, как он ожидал. Он думал, что все горы сровняются, а леса будут выкорчеваны, и что всё просто исчезнет, поглотится Бедствием и его яростными температурами, останется в состоянии пустого ничто, окруженного черной водой. Он не ожидал увидеть что-либо. Но всё вполне на месте и даже очень. Деревья по-прежнему стоят, тонкие и черные, как использованные зубочистки, торчащие из ухабистой почвы. Чахлыми кривыми они тянутся в серое небо, задушенное тяжелыми темными тучами, из которых беспрестанно сыплются зола и пепел, кружащие вокруг путников во время их движения. Падающая зола приглушает немногие имеющиеся звуки, напоминая Питеру зиму, когда от снега мир обычно затихает. Вскоре он понимает, что на самом деле тучи – это дым, а вовсе не облака, а пепел падает потому, что всё до сих пор горит, и если он попристальнее вглядится вдаль, то сможет едва-едва разглядеть оранжевое сияние чего-то в отдалении, замершее в своём непрекращающемся тлении. – Парковка, наверное, – говорит ему Дания, когда мальчик об этом спрашивает. Машины тоже по-прежнему здесь. Они стоят вдоль шоссе, большинство из них искорежены, погнуты и перевернуты на крышу или бок, и покрыты слоем пыли и пепла так плотно, что Силенд не может разглядеть краску. Все окна в них разбиты, и изломанный тротуар под ногами путников усеян осколками стекла и остатками мягких отделок салонов. Когда они проходят мимо машины, Дания каждый раз перетаскивает Питера, чтобы мальчик оказался прямо перед ним – обе руки мужчины лежат на плечах Силенда всё время, пока они пробираются через искривленные остатки на автомобильном кладбище. – Никогда не проходи рядом с машинами, если есть такая возможность, – указывает датчанин на треснувшее лобовое стекло перевернутого грузовика доставки. – Их все уже обыскали на предмет полезных вещей, но иногда в больших могут прятаться люди, – он смотрит вниз, когда Питер нервно придвигается ближе, и Дания сжимает его плечо. – Нам надо пройти ещё немного и тогда мы сможем сойти с главной дороги. Не волнуйся. Но Питер волнуется. В этом монохромном мире настолько тихо, что каждый раз, когда их ботинки хрустят по стеклу, или приклад винтовки стучит о сумку Дании, сердце мальчика замирает в ожидании, что кто-то сейчас выскочит из темных внутренностей мертвых машин. Людей он видел только в бункере и никто из них никогда не выглядел особо хорошо, поэтому тот образ, который его мозг выдает при мысли о рейдерах и тех людях, которые жили всё время снаружи – наводит ужас, не меньше. Он представляет их с запавшими глазами и грязной обвисшей кожей, с обломками костей и обрезками волос, повязанных вокруг пояса и на одежде, как трофеи; может быть, с мутировавшими лицами и частями тела, как у персонажей в видеоиграх, в которые ему никогда не разрешал играть Швеция… – Эй, – голос Дании выдергивает его из тревожных мыслей, и Питер поднимает взгляд на мужчину, пока тот заворачивает их обоих с оплавленного тротуара на пыльную землю рядом с боковой дорогой. – Теперь мы пойдем в ту сторону. Это местная дорога, так что машин будет немного. Силенд кивает и смотрит, как его ноги тонут в пепле при каждом совершаемом им шаге, поднимая маленькие серые облачка. – Куда мы идем? – Я бы хотел попытаться добраться до окраин города, если получится. Может быть, до района Лоххаузен, – он приставляет к глазам ладонь козырьком и смотрит вверх в открытое небо. – Мы вышли достаточно рано, так что, если поторопимся, должны успеть добраться туда до темноты. Питер опускает взгляд на правую ногу Дании, внимательно наблюдая за его слегка прихрамывающими шагами. Датчанин идет с довольно хорошей скоростью, но это не совсем то, что Силенд назвал бы "поторопиться". Хотя он и сам идет ненамного быстрее. Его легкие по-прежнему болезненно пульсируют, и ему приходится останавливаться каждые несколько минут, чтобы прийти в себя и с трудом отдышаться - его рука сжимает ткань куртки на груди, пока мальчик старается поспевать за целеустремленными шагами Дании. При этом датчанин совсем не позволяет Питеру идти позади и всё время держит на нем руку: переплетены ли их пальцы, или его ладонь лежит на плече Силенда - Дания сохраняет его в зоне досягаемости и терпеливо останавливается каждый раз, когда Питеру требуется перерыв, чтобы восстановить дыхание или дать отдых ногам. После столь долгого времени, проведенного в малоподвижности в убежище, его ноги горят огнем. Из-за слоя пепла на земле дорога выглядит мягкой, но каждый шаг хорошо чувствуется через рваную обувь, и к тому времени, когда они останавливаются на обед, Питер уверен, что не сможет больше ступить ни шагу. Дания усаживает его на старую шину и жестом показывает поднять ногу. – Нам придется подыскать тебе другую обувь, - бормочет он, осматривая подошвы старых кроссовок. – Если ты наступишь на гвоздь или ещё что, оно воткнётся тебе прямо в ногу, – он отпускает ступню Питера и даёт своей сумке сползти с плеч на землю рядом с собой. Дания откидывает верх и вытаскивает из переднего кармана полупустую бутылку воды вместе с зерновым батончиком, который он ломает пополам и протягивает ему. – Вот. Силенд берет батончик и немного стягивает бандану, чтобы суметь от него откусить, наблюдая в это время за тем, как Дания снова разворачивает карту и ведет пальцем вдоль дороги, на которой они сейчас стоят. Мужчина оставляет свою половину батончика балансировать у себя на колене, после чего разматывает ткань на голове и тоже начинает есть, присаживаясь рядом с Питером и перетаскивая карту так, чтобы она лежала на коленях обоих. – Ты знаешь, как читать карту? Питер кивает. – Артур мне показывал давным-давно, – он указывает на Польшу. – Мы двигаемся на северо-восток, верно? – Верно, – Дания улыбается поверх зажатого между зубами батончика. – А ты знаешь, как определить, где север без компаса? – Да. Финляндия научил меня, как для этого использовать палку и солнце, но по часам я тоже умею, – он сминает обертку и запихивает её в карман. – Но часов у меня нет. А солнце когда-нибудь вообще показывается достаточно, чтобы создать тень? – Неа, – Дания дожевывает остатки батончика и складывает карту обратно. Он засовывает руку в карман и вытаскивает маленький пластмассовый компас, после чего кладет его мальчику в руки. – Он не всегда точен, но это лучше, чем ничего, – он улыбается. – Почему бы тебе его не понести? Питер неуверенно берет компас и опускает на него взгляд. Поверхность покрыта трещинами и измазана в пепле, но красная стрелка по-прежнему цела и указывает в верном направлении. – Вдруг я его потеряю? Дания похлопывает его по колену и встает. – Не потеряешь, – он начинает снова заматывать простынку поверх рта, прерываясь, чтобы одним уголком протереть очки. Сразу после того, как датчанин подворачивает её концы, он наклоняется и снова подбирает свою сумку, беря заодно и рюкзак Питера прежде, чем тот успевает возразить. – У тебя ноги болят, верно? Я могу его понести. Силенд фыркает и соскакивает со сдувшейся шины. – В порядке мои ноги, – ворчит он. – Я сам могу нести свой собственный рюкзак, – он протягивает руку, чтобы взять его, но Дания качает головой и просто берет руку мальчика в свою, после чего начинает вести его обратно к дороге. – Ты пробыл снаружи всего лишь день. Тебе стоит сначала ко всему привыкнуть, а уже потом будешь пересиливать себя. Если ты перенапряжешься слишком рано, то навредишь себе, – он дружески пихает его локтем. – Первое правило конца света: напрягайся только когда это необходимо. Не стоит лезть из кожи вон ради чего-то незначительного, ведь наступит время, когда тебе понадобятся все твои силы. Силенд осторожно перешагивает через бордюр разбитого тротуара. – А как мне узнать, когда это время наступит? – Ты узнаешь.

***

Несмотря на оптимизм Дании, они проходят меньше, чем надеялись, и когда начинает темнеть, он сообщает Питеру, что пора закругляться. После этого они осторожно карабкаются по ненадежным обломкам бетона, чтобы разбить лагерь под тем, что осталось от магистральной эстакады. В промежутках между частыми остановками для отдыха и обхода основных дорог, они покрыли не такое уж большое расстояние; но между ними и бункером образовалась достаточная дистанция, так что Питер обретает определенное чувство завершенности каждый раз, когда оглядывается назад и видит за их спинами только сумрачную серость. Он не очень уверен, хорошее это чувство или нет, но от него у мальчика болит в животе при мысли, насколько больше им ещё надо пройти. Теперь, когда начинает темнеть, становится гораздо холоднее, и пока он наблюдает за Данией, устраивающим им постель внутри частично огороженных развалин, напоминающих коробку, он не может сдержать пробегающие у него по ногам и рукам мурашки. Он притягивает ноги к груди и пытается как бы невзначай сжаться сильнее, но этот жест не остается незамеченным датчанином, и как только мужчина раскладывает несколько имеющихся у них одеял, то снимает свою длинную шинель и накидывает её на плечи Питеру. – Нам стоит попытаться найти завтра торговую точку, – он плюхается рядом с Питером, скрещивает ноги и перетаскивает свою сумку себе на колени, роясь в ней и внимательно осматривая несколько извлеченных оттуда предметов. – Мы должны суметь сторговать что-то из этого на пальто и пару ботинок для тебя. – Торговая точка? – Мм. Они есть во многих больших городах. Не все ещё потеряли разум и иногда можно суметь найти людей со всевозможной раздобытой фигней, которую они хотят обменять, – он вытаскивает пару биноклей и вертит их в руке, прежде чем покачать головой и положить обратно. – Можно сказать, это что-то наподобие блошиных рынков. По большей части это просто кучка людей с кучкой сырых коробок, забитых тем, что они разыскали в старых супермаркетах. – А почему бы нам просто не найти супермаркет? – он зевает и придвигается к Дании ближе. – Не будет ли это безопасней? – Да, но на данный момент, вряд ли мы там что-то найдем. В Мюнхене большое население, так что, скорее всего, люди разграбили магазины до основания. Когда мы отойдем подальше, то будем останавливаться обыскать бакалейные магазины и прочие подходящие места, что нам попадутся, но здесь это явно бесполезно. Глаза Силенда слипаются и он начинает заваливаться на Данию. – Ох. Мужчина обнимает его одной рукой за плечи, а второй подхватывает снизу, аккуратно переступая по неровной поверхности в сторону разложенных им одеял. Датчанин укладывает Питера и накрывает его грудой тонких покрывал, накидывая сверху большую шинель так, чтобы та точно прикрывала ноги мальчика, а затем отворачивается, чтобы принести сумки и повесить их сверху на пронизывающий стену провод, выступающий на поверхность. – Ты можешь взять шинель назад… – бормочет Питер, когда Дания ложится рядом с ним. – Мне не настолько холодно. Тихий смех мужчины согревает сзади его шею. – Нет, холодно. Ты по-прежнему дрожишь. – Неправда. – Правда. Силенд глубоко вздыхает, признавая поражение в споре, и перекатывается, чтобы лечь лицом к Дании. Когда глаза мальчика привыкают к темноте, он вопросительно приподнимает брови: поверх носа и рта датчанина повязана полоска ткани. – Ты собираешься спать прямо так? – он немного смещается. – Мы же не в пепле. – Привычка. – А мне надо?.. – Это неплохая мысль, – мужчина тянется в карман штанов и выуживает оттуда другую бандану, не измазанную в саже от дневного перехода. Он заводит руки за голову Питера и аккуратно завязывает ткань у него над ушами. – Если спать так будет неудобно, ты можешь просто натянуть одеяло на голову. Так тоже будет хорошо. – А ты почему так не делаешь? Дания пожимает плечами. – Я слишком высокий. Но у тебя получится. Питер подносит руку к затылку, чтобы немного затянуть узел, и кивает. – Всё в порядке, – он делает паузу, пока Дания переворачивается на спину, в живот к Питеру заползает чувство вины, когда он чувствует сквозь кучу покрывал, как дрожит мужчина. Немного помедлив, Силенд сердито вздыхает и подползает ближе к нему, накрывая шинелью их обоих. – Ты нарушаешь собственное правило, идиот, – бормочет он. – Прекрати глупить. Ему даже не надо смотреть, чтобы понять, что Дания улыбается, когда тот переворачивается и сгребает Питера за пояс, притягивая его в удушающее объятие. – Ты говоришь, как Норвегия, – на мгновение он замолкает, явно потерявшись в мыслях. – На самом деле, ты говоришь, как все они, – тихо смеется он. – Я имею в виду обзывание меня глупым. Питер хмурится. – Ты сам виноват, что даешь им для этого так много поводов. – Знаю. На некоторое время между ними повисает долгая неловкая тишина, после чего рука Дании вокруг пояса мальчика сжимается немножко крепче, и он наклоняет голову, чтобы одеяла смогли мазнуть поверх его ушей. – Мы найдем их, – говорит он упрямо. – Мы их точно найдем. – Ага… – Силенд прикусывает губу и сжимает дрожащую руку Дании. – Я знаю.