Gutters

https://www.fanfiction.net/s/6122026/5/Gutters Хотя Дания продолжает излучать оптимизм, на то, чтобы добраться до торговой точки, у них уходит больше недели. В те дни, что предшествуют отыскиванию рынка, они по-прежнему идут с тем же размеренным ритмом, ритмом, который часто прерывается из-за того, что каждые несколько километров Питеру приходится останавливаться и давать отдых ногам. Так продолжается до тех пор, пока его слабые ноги к пятому дню наконец не начинают приобретать выносливость, после того как мальчику приходится пробираться по иззубренным остаткам разрушенного моста. Дания оказывает помощь при каждом удобном случае, помогая ему удерживать равновесие или взобраться наверх, он даже несколько раз предлагает взять Питера себе на спину. И хотя мальчик ценит поддержку датчанина, когда они пересекают жуткие пустые перекрестки или участки с упавшими зданиями, он всё время отказывается от предложений его понести. – Я не маленький ребенок! – каждый раз рассержено отвечает Питер, и каждый раз Дания на это улыбается сквозь бандану и соглашается. В первые несколько дней путешествия беседа между ними течет ровным потоком, поддерживаемым вопросами Силенда о том, где побывал Дания и что он увидел там – среди остатков изломанных земель. Большинство его вопросов про природу и города, он не желает знать о населяющих их людях или о том, что с ними стало. Однако вскоре любопытство берет над ним верх и Питер спрашивает мужчину об Испании и Италии и их поисках выживших людей, оставшихся под завалами. Дания отвечает ему прямо и честно, и когда мальчик спрашивает, что стало с Романо, мужчина не делает паузы. – Сами вспышки он пережил, – говорит ему Дания, дергая заднюю дверь перевернутого минифургона. – Проблема в том, что всё продолжало гореть, а он слишком пострадал, чтобы успеть выбраться из Козенцы вовремя. Вот, подай мне лом из моей сумки, сможешь? – Что случилось с Козенцей? – Силенд передает ему лом и становится позади, наблюдая, как мужчина с усилием вскрывает двери и залезает внутрь. – Сгорела. Когда я туда добрался, она все ещё была в огне, но там уже мало чего осталось, – он вытаскивает пластмассовый ящик, полный маленьких коробочек и начинает их разрывать – рот кривится в жесткой гримасе, когда грузовик наполняет запах гнилых овощей. – Испания пытался его разыскать, но с этой его ногой он был недостаточно быстр. По счастливой случайности ему удалось найти Феличиано, но к тому времени, когда Испания добрался до Романо, там уже даже гореть было нечему, – он вздыхает и бросает через плечо последнюю коробку. - Ничего полезного тут нет. Грубые ответы датчанина сначала беспокоят Питера. Швеция рассказывал ему разные истории об их прошлом, когда он, Дания и Норвегия жили вместе, и описывал при этом датчанина довольно-таки бессердечным. Это прилагательное кажется подходящим, когда лицо мужчины нисколько не меняется во время его рассказа об обугленных телах в Венеции и сделанных из костей воротах на границе Швейцарии. Даже когда Дания говорит о других - как похудел Италия, и как Испания использует тяжелый металлический брус, чтобы ходить - его голос остается ровным и отстраненным. Это возмущает Питера и в конце концов он просто спрашивает - почему. – Ты выглядишь не особо расстроенным, – говорит он Дании, когда они останавливаются на отдых возле русла высохшей речки. Мальчик сидит рядом с датчанином и играет с пеплом у своих ног длинной палкой, не испытывая при этом особого желания смотреть на мужчину, пока тот вытаскивает карту, чтобы отметить их продвижение. – Как ты можешь быть таким? – Чё ты имеешь в виду? – То, что ты выглядишь, будто тебе всё равно. Дания вздыхает и прислоняется к стволу дерева за их спинами. – Послушай, Питер, это не так. Ты даже представить себе не можешь, насколько это не так. – Так… что тогда? – Я старый. По-настоящему старый. Я видел множество ужасных вещей и событий, и таким способом я научился справляться со всем этим. Мне надо быть абсолютно честным, потому что, если я попробую подсластить пилюлю и выдать подобные вещи за то, чем они не являются, то потом, когда ты столкнешься лицом к лицу с правдой, всё станет ещё хуже, – он сворачивает карту и подает Силенду почти пустую бутылку воды. – Понял? – Вроде бы. Дания смотрит на него вопросительно. – Вроде бы? – Просто от этого всё звучит довольно безнадежно, – он вертит бутылку в руках и пялится на черную грязь. – Это не слишком мотивирует. Дания протягивает руку и хлопает его по плечу, после чего поворачивает Питера лицом к себе. – Есть разница между отстраненностью и безнадежностью, – говорит он серьезно. – Если на то пошло, то вся эта фигня с пребыванием на ветру без какой-либо защиты должна быть лучшей мотивацией, чтобы найти причину продолжать держаться. Мы всё ещё здесь, и пока мы дышим - мы надеемся, выражается ли это в откапывании людей из завалов или путешествием бог знает куда в поисках нашей семьи. Как только ты отступишься от своей причины жить, вот тогда это и станет безнадежным, – он указывает на воду. – А теперь допивай. Ты сегодня ничего не пил. – И ты тоже. – Нет, я пил. – Когда? – До того, как ты проснулся. – Врешь. – Просто пей, хорошо? Силенд вздыхает и откручивает крышку. – Я выпью половину. А ты остальное, – он подносит бутылку к губам, оставляя её зависнуть, и в упор смотрит на Данию. – Договорились? – Хорошо, хорошо, – он дожидается, пока Питер выпивает свою часть, а потом поднимается на ноги и берет бутылку обратно. – Ты выиграл. Когда они снова отправляются в путь, Силенд старается не замечать, что Дания кладет воду назад в сумку. Нетронутой.

***

К пятому дню они меняются ролями, и теперь получается, что Питер отвечает на вопросы Дании. Тот многого не может вспомнить о Бедствии и, пока они идут среди развалин старого аэродрома, начинает вслух задаваться вопросами. – Как думаешь, чё случилось с самолетами, которые были в воздухе? – Некоторые упали, – говорит ему Питер. – Один рухнул недалеко от дома Англии. – Он не развалился на части? – Вроде того. У него по-прежнему были крылья и прочее, но всё сплавилось вместе. – Проклятье. Думаю, спрашивать, выбрался ли кто, смысла нет? – Сомневаюсь. Тишина. – Ты был снаружи, когда это случилось? – Нет, – Силенд вздыхает и начинает внимательно наблюдать за своими шагами вдоль поднятых перегородок по краям взлетной полосы – твердая пластмасса покорежена, но всё такая же ослепительно-оранжевая под толстым слоем пепла. – Я всё время был дома у Англии. Когда произошла первая вспышка, Франция не мог даже стоять, и нам пришлось затащить его под стол, чтобы падающие с полок вещи не попадали по нему. Когда случилась вторая вспышка – крыша осела. – Да это вообще удивительно, что она продержалась так долго. Питер кивает. – Мы все были под столом вместе с Франсисом, но я не очень хорошо помню, что в это время происходило. Я помню, что было просто очень, очень жарко и пахло очень плохо, – он делает паузу. – Англия много говорил. У него было радио и он продолжал пытаться позвать на помощь, но и со мной он тоже много разговаривал. Продолжал меня будить, – Силенд сопит и перешагивает через застрявшие в асфальте расплавленные лопасти вертолета, осторожно обходя вокруг осевшего летательного аппарата. – Это раздражало. Дания смеется и тоже перешагивает через лопасти. – Могло быть хуже… ты мог бы застрять с Альфредом. У тебя бы уши отвалились. – Ага, – Питер хмурится и, чуть помедлив, оборачивается, чтобы взглянуть на Данию. – Думаешь, он в порядке? – Кто, Артур? – Да. – Несомненно, – датчанин решительно кивает. – Если кто и смог бы выбраться из этого дерьма – это Англия, – он ухмыляется и легонько пихает мальчика. – Старик крепче, чем выглядит. Франция тоже. Я готов поспорить, что вы, ребята, все были на одном судне, и их просто высадили в другом убежище. Мы, может быть, в итоге наткнемся на них, если их тоже привезли в Германию. Здесь повсюду бункеры, встреча с ними – это просто вопрос случая. Силенд надолго затихает. Во время их продвижения он держится за руку Дании, сосредоточившись на земле и стараясь подавить тяжелое ощущение в животе. Где-то на границе разума он может припомнить тот самый запах, и после нескольких минут он громко вздыхает и сжимает руку Дании. – Я думаю, Франция мертв. – Почему? – За всё время, что мы провели под столом, он не произнес ни слова. – Это не значит, что он мертв, Питер. – После нескольких дней появился запах… – Это, может, просто сера была. – Нет, не сера. – Откуда ты знаешь? – Я родился во Вторую мировую, помнишь? – А. Верно. Между ними вновь повисает тишина, и лишь после того, как они покидают аэродром, Дания осторожно продолжает. – Тебе было страшно? К удивлению Питера, ему приходится задуматься над ответом. – Я не помню. Пауза. – Тебе страшно сейчас? – А тебе? – Я первый спросил. – Да. А тебе? Дания крепче сжимает его руку и смотрит вверх на хмурое небо. – Больше, чем когда-либо в моей жизни.

***

После восьми дней пешего хода с перерывами на привалы они наконец находят её. Они стоят на большом холме, у подножия которого расстилается долина со своим широким простором голубого брезента и светлого пластика, подвешенных на оранжевых шнурах в неком подобии палаточного городка, расположившегося вдоль грязных труб старого перерабатывающего завода. Вначале до них доносится запах, а уже после они видят лагерь: воздух заполнен едким химическим смрадом, который, должно быть, идет от тлеющих шин в центре рынка, облитых горючей смесью и зажженных буквально перед их приходом. Весь лагерь находится в глубокой рукотворной впадине и окружен опаленными холмами, разваливающимися заводами и шинами, достаточно хорошо заметными в окружающей обстановке. Даже с их места на вершине холма Питеру видно много, много людей. Дания приседает и довольно долго смотрит в бинокль прежде, чем дать добро на спуск и взять руку Питера – выражение лица мужчины серьезно, когда он говорит Силенду не отпускать его, что бы ни случилось. – Подобные места опасны, – рассказывает он, пока они начинают спуск вниз во впадину. – Люди здесь чтобы торговать, да, но они и воруют, если представляется такая возможность. И людей тоже, – он опускает взгляд на мальчика. – Здесь множество плохого народа, который поджидает глупых путешественников. Не снижай бдительности. С широко распахнутыми глазами Питер кивает и идет близко к Дании, и, когда они приближаются к рынку, обращает особое внимание на то, чтобы оставаться по правую сторону от него. Путешественников тут же встречают толпы орущих людей, которые не уделяют им много внимания – только бросают голодные взгляды. Запах горящих шин становится ещё хуже после того, как они заходят под брезент. Он смешивается с другими запахами. Плесень и немытые массы людей – два самых сильных аромата, сильнее даже, чем вонючая слякоть, которая хлюпает у них под ногами: мокрая, и вязкая, и серая от пепла, разящая канализацией и прилипающая к их штанинам. Как только они входят, Питер прижимает бандану ближе к лицу. От запаха спасает мало, но это лучше чем ничего. Люди всех возрастов обустроили на рынке прилавки. Некоторые расстелили одеяла и полотенца, чтобы на них сидеть – сырые коробки громоздятся перед ними некрасивыми скособоченными грудами; другие же просто сидят с пустыми лицами прямо в грязи и, торгуя своими мелочами из разысканного добра, с подозрением присматриваются ко всем вокруг. Питер изучает нескольких таких продавцов, пока они с Данией проходят мимо. Из всех людей, кого он может разглядеть, нет ни одного, у кого не было бы каких-либо повреждений: у кого-то хуже, у кого-то лучше, но абсолютно все истощены и болезненны, у многих не достает частей тела или видны раны с заживающей рубцующейся тканью, всё ещё красной и с корочкой по краям. Если кто-то замечал интерес мальчика, то они не пытались как-то остановить его, и от встречи с ним взглядом их безэмоциональные лица не менялись. Хотя одна женщина, сидящая за кучей старых журналов и плюшевых животных, огрызается на него – её влажные, покрытые волдырями губы поднимаются над черными зубами, когда она ловит его взгляд. Этого достаточно, чтобы заставить мальчика подпрыгнуть, и он сильнее хватается за руку Дании, заставляя того поторопиться пройти мимо её прилавка. После такого Силенд прекращает наблюдать за людьми и предпочитает вместо этого рассматривать коробки. Большая часть содержимого – мусор. Отсыревшие газеты и сломанные игрушки, судя по всему, преобладают среди выставленных предметов, и это немного напоминает Питеру какой-то нездоровый вариант гаражной распродажи. Дания останавливается перед стариком, сидящим на полосатом пляжном полотенце, и наклоняется покопаться в одной из его коробок, в итоге вытаскивая из-под груды старых Библий заношенную зимнюю куртку. Он некоторое время её осматривает, а затем прикладывает к Питеру. Она немного велика, но он всё равно одобрительно кивает и оборачивается к старику. – Эй, дедуля, чё хочешь за это? Тот медленно моргает, и спустя мгновенье Питер понимает, что оба глаза у него такие же молочно-белые, как и левый у Дании. – Что там? – спрашивает старик. Его голос резкий и хриплый, с одышкой, несмотря на неподвижность тела. Он наклоняется вперед – его рука тянется, чтобы дотронуться до куртки. Дания подносит её ближе к слепому, давая ощупать. – Куртка. Хочешь поторговаться за неё? Старик мычит и возвращается на место. – Ты говоришь как крупный парень. Не думаю, что она тебе подойдет. – Это не для меня, – он подпихивает локтем Питера и кивает на продавца. – Эм… Она нужна мне, – мальчик неловко переминается и старается не пялиться в пустые глаза. – Думаю, она нормально подойдет. – А, с тобой тут мальчик. Сынишка? Взгляд Дании перескакивает на Питера. – Да. – Везунчик ты, правда? Вы оба выбрались, – он неожиданно отворачивается и заходится в приступе кашля, его грудь тяжело вздымается и шипит, как сломанный фен; он даже не пытается скрыть неприятный пустой звук в ней – его худое белое тело застывает от сокрушающего воздействия дыхания. После паузы старик сплевывает в грязь красным и вытирает рот тыльной стороной ладони. – Можешь просто взять, – хрипит он. – Пусть приносит пользу. Дания хмурится и протягивает куртку Силенду, дернув своим плечом, чтобы снять сумку. – Я не собираюсь брать её просто так. Это не слишком-то честно. – Мой умер. Лучше пусть достанется хорошему ребенку, – он наклоняется и движется на ощупь вдоль своих коробок, пока не достаёт до пластмассового молочного ящика. – Большинство просто берет без вопросов. Вы много ходите? – Да. Мы идем из Мюнхена. – Вы оттуда? – Нет, – он колеблется. – Из Дании. – Тогда это объясняет акцент, – он продолжает рыться в ящике. – Сам я с Англии. Застрял тут в Германии теперь уже с концами. Прибыл на одном из судов. – Мы тоже, – говорит Силенд. – Примерно год назад. – Получается, где-то в то же время, что и я. До дома пытаетесь добраться? – Ага. Он фыркает. – Я тоже собирался. Пошло не шибко хорошо, однако. Питер с любопытством наблюдает, как старик начинает выкидывать из ящика куски покоробленной от воды бумаги. – Что вам помешало? Тот смеется, хрипло и коротко, и на момент прерывает свои розыски, чтобы хлопнуть себя по колену. – То же самое, что и всем прочим. Есть что-то в пепле, знаешь? Вдохнешь его лишку и он быстренько тебя подкосит, – старик постукивает себя по виску. – Начинает с глаз и ушей, потом принимается за ноги. Далеко ли заберешься, коли не видишь и не ходишь, а? – он громко кашляет. – А в самом конце он забирается тебе в грудь. Отнимает у тебя лёгкие, – он снова смеется и переворачивает себе на колени ящик вверх дном, рассыпая перед собой кучу пакетов. – Не знаю, что за напасть, но все тут от этого помирают. У Питера перехватывает дыхание, и он оборачивается к Дании. Мальчик открывает рот, чтобы заговорить, но старик прерывает его громким сухим кашлем. – Скажи, сколько тебе лет? Подняв взгляд на датчанина, Питер затем вновь смотрит вниз. – Двенадцать, – говорит он после паузы. – Столько же, сколько моему было, получается. А, вот оно. Посмотри, подойдут ли тебе, – он вытаскивает наружу влажный пластиковый пакет и держит его на весу, чтобы кто-нибудь из них взял. Силенд берет пакет и аккуратно развязывает, удивленно моргая после того, как вытаскивает оттуда пару пыльных, но в остальном, на вид, неношеных ботинок. Дания выглядит столь же шокированным и поворачивается к старику. – Ты же не можешь нам просто так их отдать, – говорит он. – Мне с них пользы нет, – слепой поворачивается в сторону Питера. – Ну, давай. Примерь, они подходят? Силенд ногами стягивает изгвазданные в грязи кроссовки и проскальзывает в один ботинок, отпуская на мгновенье руку Дании, чтобы зашнуроваться. – Да, – говорит он. Питер неуверенно смотрит на Данию, поскольку не знает стоит ли радоваться. – Они прекрасно подходят. – Хорошо, хорошо. Тогда берите их. Пока Питер надевает второй ботинок, Дания, порывшись в своей сумке, вытаскивает консервированные печеные бобы и испачканный в пепле вязанный шарф со множеством дыр. Датчанин наклоняется и заматывает шарф вокруг шеи старика, после чего вжимает консервную банку ему в руки. – Она с ключом, так что открывашка не понадобится, – говорит он тихо. – Я знаю, что это немного, но… Старик отмахивается от него. – Не надо мне тут твоей жалости. У меня всё хорошо, – он пытается пихнуть бобы обратно, но промахивается на пару футов и роняет банку в грязь. Услышав, как она падает на влажную землю, он ругается. Дания вздыхает и поднимает консервы, кладя банку слепому на колени. – Просто возьмите. Я не могу забрать всё задаром, – он делает паузу и мягко сжимает плечо старика. – Спасибо. Нам эти вещи были действительно нужны. – Не стоит благодарностей, – слепой ждет, слушая, как Дания помогает Питеру влезть в большую куртку, застегивая ему молнию и поправляя капюшон на голове. Засунув ветровку к себе в сумку и поправив собственную шинель, датчанин сразу берет руку Питера, и они снова начинают идти вдоль рядов прилавков. Старик им машет. – Береги своего мальчонка. Дания кивает. – Непременно. Больше они в лагере особо не задерживаются. Остановившись у пары других прилавков, Дания выменивает свой маленький садовый заступ на пару побитых молью шерстяных носков и отсыревший альбом для набросков – обе вещи кладутся в рюкзак Питеру. Они внимательно осматривают другие коробки – Силенд всё время молчит – но не находят больше ничего полезного и вскоре покидают рынок, оставляя позади вонючие навесы и направляясь на холм, обратно к дороге. Пока они начинают свой медленный подъем назад к улицам, Питеру приходится задействовать всю свою силу воли, чтобы игнорировать затуманенный глаз Дании и его тяжелую хромающую походку.