Gutters

https://www.fanfiction.net/s/6122026/7/Gutters Мало что пугает Питера больше, чем вид крови. Пауки стоят в его списке достаточно высоко, так же, как и готовка Артура, и «сидение в коробке» Бервальда в тех случаях, когда это значит, что он сделал что-то не так и у него проблемы. Он не придает особого значения тому, что его ругают – слова это всего лишь слова и толку с них мало. Если уж на то пошло, способов наказания у приемных родителей Питера на самом деле совсем немного. По большому счету, у него нет причин жаловаться. У Латвии, например, дела обстоят гораздо хуже, если его тремор можно назвать каким-либо показателем, а ещё Силенд знает, что Вай за плохое поведение приходится потом часами стоять в углу. Так что, на самом деле в его списке только и есть, что пауки и кровь. Кровь его не просто пугает. Учитывая то, где он рос и взрослел, от одного лишь вида крови у Силенда всегда теснится в груди, а его мускулы напрягаются, пока её не смоют, либо его не оттащат достаточно далеко, чтобы он не мог ни видеть её, ни слышать запах или ощущать как-то иначе. Он ненавидит оттенок её цвета. И насыщенный медью аромат тоже. Даже маленький порез от бумаги нарушает его душевное равновесие, стоит только выступить мельчайшим капелькам, поэтому он всегда предусмотрительно носит с собой пластыри на случай подобных происшествий во время игр или когда он пробирается на собрания. Она ему просто не нравится – для него это яркое напоминание о войне, и хотя, по-правде сказать, Питер никогда не был на передовой, от этого перед его внутренним взором появляется призрак Англии в отутюженной форме, измученный и избитый, пытающийся скрыть свои раны. Он не любит кровь, потому что она напоминает ему, насколько они на самом деле уязвимы. И сейчас всё происходит точно так же. Первый приступ кашля такой сильный, что Силенд даже не замечает, как кровь брызгает, образуя небольшую пунктирную линию у его ноги. Он осознает лишь то, что это создает неожиданный и нежеланный контраст со всем прочим окружением. Это злая полоса крикливого мокрого красного в их сером пыльном мирке, и она резко тормозит Питера перед Данией. С широко открытыми глазами, сжимая куртку на груди, мальчик смотрит, как тот почти теряет равновесие в ещё одном жестоком приступе. Питер хочет шевельнуться. Он хочет переступить через линию красного и прикоснуться к Дании, но его ноги вросли в землю, и он просто смотрит, как Дания зажимает рот рукой, по-прежнему стоя на локтях и коленях и пытаясь восстановить дыхание, но лишь кашляя сильнее, пока красное пачкает его ладонь и сочится между пальцев. Кровь идеальными маленькими сферами капает на асфальт, и необъяснимым образом это зрелище даже красиво по сравнению с яростным началом, но угнетает оно не меньше. Питер с трудом сглатывает и безуспешно пытается шагнуть вперед. Глаза Дании зажмурены, но он продолжает пытаться что-то сказать – слова сразу же теряются в гулком мокром рокоте его груди, и Питер абсолютно уверен, что мужчина пытается отмахнуться, но у него это не получается. Вероятно, он хочет сказать ему не обращать на это никакого внимания. Слишком глупый, чтобы попросить о помощи. Он прикусывает изнутри щёку и наконец заставляет себя перешагнуть брызги крови как раз к тому моменту, когда Дания начинает приходить в себя. Он остается в положении на коленях, опуская голову к земле, и роняет руку, зажимавшую рот, на асфальт, оставляя ещё одну полосу, когда отводит её назад, чтобы нетвердо оттолкнуться. Мужчина сплевывает в пепел. Ещё больше красного на сером. – Нам надо продолжать двигаться, – скрежещет он. Его ботинки скребут по асфальту, когда датчанин поднимается на дрожащие ноги. – Будем продолжать двигаться. Питер хватает его за пыльный рукав шинели и серьезно смотрит на мужчину. – Что это было? – спрашивает он тихо, стараясь не паниковать. – Что с тобой? Дания вытирает рот тыльной стороной ладони. – Ничего. Со мной всё в порядке. А теперь пойдем, через несколько часов стемнеет, а мы без нашей сумки. Нам надо идти. Он пытается взять Питера за руку. Это действие по неясной причине вызывает у мальчика злость, которая раз в десять сильнее его тревоги, и он отдергивает свою руку. – Нет! – кричит он. – Только после того, как ты расскажешь, что с тобой! – он сжимает в кулаке шинель Дании, дергает того, спотыкаясь, к открытой двери машины и там толчком усаживает мужчину, удивляясь про себя, насколько это оказалось легко. Питер берется за плечи Дании и отводит их от себя, чтобы суметь заглянуть тому в лицо, преднамеренно безэмоциональное, и прикусывает губу. – Ты болен, так ведь? Дания молчит. – У тебя то же самое, что у того старика. Снова тишина. Питер сжимает кулаки и отступает на шаг. – Отвечай мне! – орёт он. – Скажи, что с тобой?! – Питер, – говорит Дания ровным голосом и снова тянется, чтобы взять мальчика за руку. – Не кричи. Те люди могут ещё искать нас, – датчанин цепляется за его пальцы и притягивает Силенда обратно к себе, внимательно смотря на него. – И я в порядке. Я всё ещё хожу, верно? – он пытается улыбнуться, но выдавливает лишь слабую усмешку. – Тебе не надо беспокоиться. Некоторое время разозленный Питер просто смотрит на него, открыв рот, после чего отдергивает руку. – Прекращай уже! Прекращай притворяться, что всё в порядке! – он сует свою ладонь под нос Дании. Все пальцы его перчатки испачканы в крови. – Ты не можешь вот так просто игнорировать то, что с тобой что-то не так! Дания лишь смотрит долгим взглядом на вытянутую руку мальчика. Во время размышления над ответом у него всё такое же преднамеренно безэмоциональное выражение лица, и, несколько ударов сердца спустя, он наконец вздыхает и кладет винтовку себе на колени. – Я не знаю в чём дело, – говорит он. – Просто находит временами. – Как – находит? – Тяжело дышать. Тяжело ходить. Силенд сглатывает. – Такое часто случается? – Проблемы с дыханием? – Нет. – О, – Дания переворачивает ладонь и смотрит на красные пятна на перчатке. – Это, – он вытирает руку об штаны. – Иногда. – Как часто? – Питер… – Скажи мне! Датчанин шумно выдыхает. – Я не знаю. Иногда. Когда я слишком много бегаю, – он проводит рукой по волосам и смотрит на Силенда. – Но я уже говорил: тебе не надо обо мне беспокоиться. Я справляюсь, и всё со мной будет в порядке. Силенд хмурится. – До тех пор, пока ты не ослепнешь, не перестанешь ходить и не умрешь. – Я не умру. – Ты этого не знаешь. – Нет, знаю. – Откуда? – Я должен позаботиться о тебе, – он выдавливает кривую улыбку. – Я не могу умереть, пока не уверюсь, что ты в безопасности. – И как ты собираешься это осуществить, если не можешь дышать? Дания не отвечает. Питер садится на корточки, сердито переворачивает рюкзак к себе и начинает в нём копаться. – Папа Бервальд и дядя Норвегия были правы. Ты такой глупый, – он вытаскивает грязную наволочку и поднимается на ноги, после чего подходит и становится перед Данией, чтобы вытащить оттуда нечто черное и нацепить это мужчине на лицо прежде, чем тот успевает запротестовать. – Надень-ка это. Дания на эти действия недоуменно моргает и проводит пальцами по гладкому темному пластику маски, надетой поверх своего носа и рта. Его брови сходятся вместе и, даже не видя лицо мужчины полностью, Питер понимает, что тот хмурится. – У тебя всё это время был респиратор? – спрашивает датчанин, маска приглушает злость в его голосе. – Почему ты его не носил? – Маска мне досталась от мальчика-поляка, который был в бункере вместе со мной, – Питер скрещивает руки и вызывающе смотрит на Данию. – И я не носил её, потому что берег на черный день. – Ты глупый маленький… тебе надо немедленно её надеть! – датчанин начинает снимать респиратор. – Знай я, что у тебя есть подобное, я бы не таскал тебя по пеплу в грёбанной бандане. Питер бросается вперед и отдергивает руки Дании от ремешков маски. – Нет! Я отдаю её тебе, – он отводит руки мужчины к его коленям и с силой вкладывает сумку с запасными фильтрами тому в ладони. – Это ты блюешь кровью, а не я. – Питер, ходить с одной тряпкой поверх рта небезопасно. Если же ты будешь носить респиратор, он защитит тебя, пока мы не доберемся куда-нибудь в безопасное место, – Дания снова начинает тянуться к ремешкам. На этот раз Силенд хватает датчанина за запястья и просто держит их в воздухе – на лице мальчика проступает боль, когда он смотрит вниз на Данию. – Без тебя я не смогу найти безопасное место, бестолочь, – он замолкает и отпускает руки датчанина, чтобы обхватить его за шею и крепко обнять. – Я не хочу, чтобы ты умер… – шепчет он. – Я больше не хочу быть один. Я не смогу сделать этого сам. Я… я… – он шмыгает и прижимается лицом к испачканному в пепле изгибу шеи мужчины. – Пожалуйста, не умирай, дядя Дания. Питер чувствует, как руки датчанина смыкаются у него за спиной, а сам Дания тяжело вздыхает у него над головой. – Я уже тебе говорил – я не собираюсь умирать, – он опирается подбородком о макушку Силенда и позволяет своим векам сомкнуться. – Если я соглашусь её надеть, то ты успокоишься и продолжишь путь? Питер шмыгает и отстраняется, энергично кивая. Взгляд Дании смягчается, и он снова нетвердо встает на ноги, опуская руку, чтобы взъерошить мальчику волосы. – Ладно, хорошо. Но если мы будем идти через действительно плохие районы, я хочу, чтобы её носил ты, понял? Мы будем делиться. Питер снова кивает. – Но ты же будешь её часто носить, да? Даже во время сна? – Да, да, – он вздыхает и тянется к затылку, поправляя эластичные ремешки, пока маска не примыкает как следует к нижней половине лица, не пропуская внутрь воздух. – Фух, ты не лучше Финляндии. – Это неправда, и ты это знаешь. – Да ты сегодня в ударе, да? – Ну кому-то же из нас надо быть, – Питер снова натягивает капюшон, возвращает очки назад на горящие огнём глаза и наблюдает за Данией, который делает то же самое. – Что нам теперь делать? – Хороший вопрос. Что у тебя в карманах? Питер опустошает карманы куртки и достает лишь компас и скомканную бандану. В шинели Дании оказывается немногим больше, но, к счастью, карта всё ещё у него. – Что ещё есть у тебя в рюкзаке? – спрашивает он. – Несколько пайковых батончиков, тот альбом и носки, что ты мне выменял, журнал и одеяло с моей койки в бункере. – Твою ж мать. Ладно, перетерпим пока на этом, – он поднимает голову к небу и беспокойно кхмыкает. – Темнеет слишком быстро. Сегодня мы уже далеко не уйдем, да я и не думаю, что до завтрашнего дня у нас получится найти что-нибудь пригодное к использованию, включая место для сна, – он протягивает Питеру руку, чтобы тот за неё взялся, и они начинают идти – Дания морщится при каждом шаге. – Мы пока что будем держаться главной дороги и постараемся уйти от них на максимально возможное расстояние. Понимаю, что план так себе, но как только стемнеет, мы заберемся в багажник одной из машин и пробудем там до утра. Глаза Силенда распахиваются. – Разве это не опасно? – Опасно. – Что если они нас найдут? – Я убью их. Он сжимает руку Дании крепче. – Что если не сможешь? – Не надо быть таким пессимистом, лады, да? – бросает Дания, резко оборачиваясь, чтобы глянуть вниз, на мальчика. – Пока мы сохраняем осторожность, всё будет хорошо. Дороги здесь слишком отстойные, чтобы они смогли взять свой грузовик – значит, им надо искать нас пешком. А поступи они так, не считаешь, что мы бы их уже услышали? – он строго кивает и вновь сосредотачивается на петлянии между машинами. – Нам просто пока что надо быть особо осторожными. – Как долго? Дания пожимает плечами. – Скорее всего – всегда.

***

Как и предсказывал датчанин, к моменту, когда солнце начинает погружаться в пепел, они проходят не особо большое расстояние. Они двигаются слишком медленно: у мужчины болят суставы и он хромает по дороге рядом с Питером, решительно, но тяжело и с трудом дыша. Ритм ходьбы иногда сбивается – теперь уже Дания вынужден стараться поспевать за мальчиком. Маска вроде бы помогает. Питер замечает, что хотя датчанину приходится дышать часто, но каждый вдох при этом тише и размеренней, и почти не прерывается кашлем. Хоть это и не намного лучше, но всё же лучше. Однако их продвижение всё ещё слишком медленное, и меньше, чем через пять километров, когда дневного света уже практически не осталось, Дания наконец сдается, и они начинают искать подходящую для ночёвки машину. – Ищи такую, чтобы выглядела потрепанной и уже обысканной, – наставляет его Дания. – Но из моделей поновее. Чтобы в багажнике была ручка для отпирания изнутри. Они шагают вдоль рядов разбитых машин, стоящих вдоль шоссе, пока не останавливают выбор на черном БМВ, который практически вплавлен в асфальт. Передние шины и капот машины сплавлены друг с другом как восковая скульптура и прилеплены к дороге так, что это напоминает Питеру ползущую по ветке улитку. Дания тянется через разбитое лобовое стекло отпереть багажник – тот со стоном немного приоткрывается, Питеру как раз хватает, чтобы суметь поднять крышку. – Нам надо удостовериться, что всё работает, – говорит Дания и отходит к задней части машины. – Хочешь опробовать, или лучше мне? – Справлюсь, – мужчина придерживает крышку багажника, оставляя её открытой, а Питер в это время забирается внутрь. После того, как мальчик оказывается заперт, он тянет за маленький рычаг и багажник с хлопком приоткрывается – со скрипучих петель дождем срывается пепел, заставляя Силенда чихнуть. – Работает, – Питер садится и открывает крышку полностью, пока Дания вновь отходит к водительскому месту и откручивает ручную задвижку, приводя её в негодность, после чего торопливо возвращается и выуживает из кармана маленькую отвертку. Он садится на корточки и втыкает головку инструмента вдоль по крышке в нескольких неприметных местах, пробивая дырки, а потом тоже залезает внутрь – щелчок закрывающегося багажника раздается одновременно с тем, как исчезает последний дневной свет. Пространство очень ограничено и улечься удобно – задача непростая. В конце концов Питер пристраивается у Дании на груди, и к тому моменту, когда они оба прекращают ёрзать, мальчик абсолютно уверен, что достаточно побился головой, чтобы обзавестись постоянной черепно-мозговой травмой. Приглушенный смех Дании сопровождает все охи Питера, и тот даёт старшему щелбан в лоб. – Это не смешно, – ворчит он. – Это отстойно. – Ты думаешь, вот это отстойно? Попробуй представить подобную ситуацию в Фольксвагене со Швецией. – Что? – Ага. Было дело лет десять назад. Финляндия и Норвегия настолько задрались слушать нашу с ним перебранку за ужином, что они нас напоили и заперли на ночь в багажнике взятой напрокат машины Исландии. Не хотели выпускать нас, пока мы не извинимся друг перед другом и не пообещаем вести себя хорошо. Силенд усмехается. – И что ты сделал? – Провёл всю ночь с прижатой к лицу задницей Швеции. – Почему ты попросту не извинился? – Что? Ни в жизнь, это тупо. К тому же, он первый начал. – Сомневаюсь. – Заткнись, ты необъективен, – Дания тяжело вздыхает и опускает голову на ворсистый коврик. – Хотя я, вроде как, жалею, что не извинился тогда. – Из-за чего вы поругались? – Я даже не помню. Наверное, из-за какой-нибудь ерунды. – Определенно так и было – ты грубиян. – Что я только что говорил про заткнуться? Питер подкладывает руки под подбородок и облокачивается на них. – Так что случилось потом? Как вы выбрались? – Исландия вернул нас вместе с машиной в фирму проката, и там услышали наши стуки. Какой-то парень по имени Свен нас выпустил, и нам пришлось добираться домой на попутках, – он смеется. – Но никто не хотел нас подбирать. Мы были потные и вообще ужасно выглядели после целой-то ночи взаперти в том дурацком багажнике. Уверен, пожилая леди, которая нас в итоге подвезла, приняла нас за серийных убийц или типа того. – Ну, тебя – так вполне может статься. А Швеция не выглядит как серийный убийца. Дания поднимает руки и начинает сжимать лицо Питера между ладонями. – Ладно, теперь я понимаю, что ты пытаешься быть необъективным. Силенд выворачивается из захвата и с фырканьем пристраивается заново. Помолчав немного, он наклоняется, чтобы сквозь темноту взглянуть на Данию. – Ты же не думаешь, что Швеция убил бы кого-нибудь, да? – Что? Бервальд? Не, ни в коем разе. Только если он будет вынужден пойти на это, – датчанин зевает. – В нынешнее время Швеция довольно сдержан. Он прикончил бы кого-то, только если это абсолютно необходимо. А что? – Не знаю. Ну, просто я тут подумал. – О чём? – Ну… – Питер снова скрещивает руки, чтобы суметь подобраться повыше. – Ты говорил, люди посходили с ума и начали убивать друг друга, так что я подумал… Не знаю. – Не, я понял, – мужчина пожимает плечами. – И я бы не стал отвергать эту мысль. Учитывая то, насколько мы все сейчас слабы, я не думаю, что среди нас найдется хоть один с большей сопротивляемостью сумасшествию, чем у обычных людей. Но даже тогда, я не думаю, что тебе надо беспокоиться… – он ухмыляется и ерошит волосы Питера. – Мы, северные дикари, потеряли наш разум давным-давно. Мальчик медленно кивает. – А все ослабли или умерли, потому что земля мертва, верно? – Это огромный фактор, я в этом уверен. Хотя население тоже влияет, – из-под маски раздается странный хмык. – Мы ничто без наших людей. – Но я… – голос Питера затихает, и мальчик поворачивается лицом вниз. – Ага. Дания наклоняет голову. – Что ты хотел сказать? – спрашивает он с любопытством. – О чём ты думаешь? – Ну, я просто… если мы для выживания нуждаемся в нашем народе и землях, то я должен быть мертв, верно? Я почувствовал момент, когда форт развалился, и я знаю, что княжеская семья погибла, но я всё ещё в порядке, – он замолкает на несколько долгих мгновений, прежде чем тихо продолжить. – Видимо, это означает, что я никогда и не был страной, да? – Что? – Всё, чем я был, уничтожено, но я по-прежнему жив. Так что, значит, я изначально никогда и не был таким по-настоящему, – он скребет щеку. – У меня так и не получилось создать настоящее правительство и всё прочее, так что я никогда и не становился настоящей страной. – Эй, – Дания роняет руку ему на спину. – Обладание большим правительственным аппаратом и обширными землями нифига не значит. Быть тем, что мы есть – суть этого заключается в людях, о которых мы заботимся. – Но весь мой народ умер. – Нет, не умер, – Дания тяжело вздыхает и отползает назад, пока у него не получается немного сесть. – Твоя главная семья, да, но не вся твоя семья. Будь они все мертвы, ты был бы в чертовски более печальном состоянии. – Но князь Рой и его семья были моими единственными людьми, и… – Нет, не были. У тебя гораздо больше народа, чем ты думаешь, мелкий. – Что? У меня? Дания кивает. – Конечно. У тебя огромное дворянское сословие. Такое случается, когда присваиваешь титулы по интернету. – Но это просто… – Способ ввести людей в свою семью. У тебя, пожалуй, больше лордов и леди, чем ты сам знаешь, куда деть, а значит, быть такого не может, что все они умерли. – А что, если всё-таки да? – Нет, это не так. – Откуда ты знаешь? – Поверь мне, знаю. – Откуда? Дания ухмыляется. – Оттуда, дурачок. Я официальный лорд Силенда. И я точняк живой. Питер роняет челюсть. – Что? Ты? – Да, чёрт побери, я. А ещё Норвегия и Исландия. И Швеция с Финляндией, конечно, тоже. – Но ведь вы уже… почему? – Эй, тридцать евро за титул – это весьма недурно. И у меня была свободная рамочка, – мужчина поднимает голову. – Сертификат висел на стене у меня дома в гостиной… Ты ни разу не обратил на него внимания? – Нет, не обратил… – Питер замолкает. – Так, раз все вы это сделали, значит, вы считаете меня настоящим? – Конечно. Как я тебе уже говорил, земли к этому никакого отношения не имеют. Суть в усилиях, которые ты вкладываешь, и они вознаграждаются сторицей. – Тогда почему же вы, ребята, так и не признали меня официально, перед всеми? Дания пожимает плечами. – Наше мнение отличается от мнения наших людей. Хотя Швеция над этим работал. Финляндия тоже. Думаю, они были уже довольно близко. – Закон подлости, – ворчит Питер. – Только в меня хоть кто-то поверил, так наступил этот дурацкий конец света. Дания смеется и сползает обратно на пол. – Что ж, как насчет такого, – он прочищает горло. – Властью, данной мне физическим статусом страны, Королевство Дания засим признает Княжество Силенд как независимое суверенное государство, – он неловко изгибает руку и протягивает её Питеру для рукопожатия. – Добро пожаловать в невыносимое сообщество Объединенных Наций, мистер Кёркленд. Не ешьте яичный салат в кафетерии. А то придется вам побегать. Питер ошарашено моргает и тупо трясет рукой в рукопожатии. – Что… вправду? – Если мы сможем выбраться, я оформлю тебе это на бумаге, – он улыбается. – На этот раз меня некому останавливать. Бервальд с остальными её тоже подпишут, – датчанин запрокидывает голову. – И, – шепчет он, – когда мы найдем Артура, ты сможешь бросить её ему в бровастое лицо. Какое-то время Питер не издаёт ни звука, после чего обхватывает руками шею Дании, настолько это у него получается, и растворяется в приглушенном перезвоне смеха. Мальчик не может припомнить, когда в последний раз он засыпал таким счастливым.