Das Werk

Надо заметить, поначалу Романьези вообще почти не разговаривал с Аиром. За исключением каких-то кратких распоряжений. Впоследствии он стал смягчаться и иногда между ними случались диалоги, которые можно было даже назвать великосветскими. По крайней мере, желчи в них было не меньше, а философии даже больше. Как-то раз Романьези, смеясь, сказал Аиру, в очередной раз потерпевшему неудачу, в глазах которого читалось отчаяние и смертельная тоска. - Дитя мое, прожив столько, сколько я прожил, и повидав столько, сколько довелось увидеть мне, я могу с твердой уверенностью сказать, что ты отнюдь не уникален. Многие льстят себе подобными мыслями, иногда даже всю жизнь. Однако червям абсолютно безразлично, чьим мозгом они отобедают, пусть я не исключаю возможности, что гении и посредственности чем-то отличаются по своим вкусовым качествам, я не пробовал, но поверь, все твои притязания – ничто, когда ты мертв. И единственный способ добиться чего-то – это признать свою ничтожность. Не апатично и меланхолично, склонив голову, как делают это мелкие фаталисты, подставляя ее под удары судьбы, а пытаясь это исправить. Воображая себя избранником провидения ты просидишь на одном месте, ожидая, когда на тебя снизойдет озарение и не осознавая даже, как ты смешон. Свет истины не озаряет темный разум, запомни это. Освети свой его знанием и к тебе придет озарение. - Разве я не пытаюсь? - Ты тщеславен. Мелкие неудачи ослабляют тебя. - Потому, что я ни разу не слышал от Вас ни слова одобрения! Я никогда не слышал его ни от кого! - А вот ты уже жалеешь себя. А это последнее дело. Ты не должен ждать от кого-то одобрения, хотя бы потому, что никто тебе этого не даст. И никто не должен. Неужели ты так плохо знаешь людей? Если тебе станет легче, я никому не выказываю одобрения. И поддержки тоже. Я не твоя нянька. Если тебе нужна такая – то ты обратился не по адресу. - Я не тщеславен. - Тщеславен. Мы все тщеславны. Кроме святых, но я таких давно не встречал. Аир вспомнил профессора, когда Романьези легонько хлопнул его по плечу. - Я знаю о чем ты думаешь, но чтобы доказать что-то кому-то нужно быть живым. - Я и не думал о смерти. Я никогда не доставлю им такого удовольствия, и не убью себя, как бы они этого не добивались. Романьези рассмеялся, на этот раз его смех звучал чисто и искренне. - Если не думал, то почему тебе так быстро пришло это в голову? Может, я имел в виду что-то совсем другое? Аир был сконфужен. Были моменты, когда он ненавидел Романьези, и причем было за что, но сейчас он чувствовал что словно рассыпается на части, в нем не осталось больше ни колкостей ни язвительных фраз, только тоска и противная жалость к себе. - Вы ошибаетесь, - пробормотал он, потупив взор. Это прозвучало как-то вяло и невнятно, как у провинившегося гимназиста, - я уверяю Вас. - Похвальное упрямство. Тогда каковы твои цели? Чего ты хочешь, чтобы тебе дала моя наука? Только не говори, что тебе просто интересно. Аир не поднимал глаз. - Я хочу узнать тайну жизни. Снова смешок. - Все хотят ее знать. Хочешь жить вечно? - А зачем жить вечно? – перебил его Аир. Витторио замешкался – он сам как раз собирался это спросить. - Вероятно, потому, что умирать это страшно. - Почему? Вы же ученый. Вы верите в ад? – они незаметно поменялись ролями и Аир забрасывал его вопросами. - Я верю в высшую справедливость. - Тогда чего Вы боитесь? - За каждым есть свои грешки. Не отклоняйся от темы. О себе я знаю достаточно. Если мне не изменяет память, я спросил тебя. Для чего тебе вечность? – Он буравил Аира взглядом. Этот его особенный взгляд невозможно было вынести, он буквально пронизывал каждую клетку тела, казалось, что он видит насквозь. – Ты хочешь вернуть кого-то? – Романьези взял его за подбородок, и, заглядывая ему в лицо не позволил отвести глаз. – Может, ее? - Откуда Вы…? - Я знаю больше, чем ты думаешь, - хмыкнул Романьези, отпуская его. – Фанатизм светится в твоих глазах. Несложные логические размышления – и вот, - он развернул перед носом Аира сжатую в кулак руку, - истина как на ладони. - А если и так? – глаза Аира стали потемнели и стали похожи на спелые вишни. - У тебя ничего не выйдет, – скептически изрек Витторио. – Даже не пытайся. Это область фантастики. Мы все же не боги. Если даже пресловутая вечная юность возможна хотя бы в теории, то задуманное тобой – чистейшей воды абсурд. - Разве не Вы учили меня всегда доказывать свою правоту, пусть для этого придется воплотить в жизнь то, что большая часть считает абсурдом. Вопреки. - Ты немного неправильно меня понял. Именно поэтому я не берусь никого обучать. Всегда есть опасность, что твои слова неправильно истолкуют, а кто потом будет отвечать? Нет уж, благодарю покорно. Если ты не внемлешь моим словам, то послушайся голоса разума. Трансмутация – это взаимодействие веществ, то есть научное явление. Продление юности и увеличение срока жизни – тоже. Это возможно хотя бы путем замедления некоторых процессов в организме, даже создание живого существа не такая уж магия. Допустим, даже человека. Опуская все детали и представляя, что эксперимент удался, я хочу обратить твое внимание на один немаловажный факт… Мы не властны над душами. Да какая-то ерунда, которую замечаешь, только когда она начинает ныть. Тоскливая маленькая дрянь, расположенная непонятно где, то ли в груди, то ли в животе, смотря какой народ во что верит. Но она существует. Пусть наукой это и не подтверждено. А мы лишь жалкие смертные муравьи, которые гниют, воняют и разлагаются, если мы не властны даже над плотью, чтобы врачевать недуги, то что говорить о духе? Ты можешь создать сосуд, но ты не наполнишь его. – Витторио посмотрел в глаза своего ученика. На этот раз на его лице не было и тени усмешки. – Я знаю, о чем ты думаешь. Тогда ты наполнишь сосуд мутной водой, создав чудовище, но не вернешь того, кого желаешь. И новое разочарование будет от этого еще более горьким. - Откуда Вам знать? - Я знаю многое из того, о чем ты даже и не догадываешься. Я говорю это не из хвастовства, просто констатирую факт. - Я в этом не сомневаюсь, - процедил сквозь зубы Аир. - Убеждать тебя бесполезно. Ты все равно не откажешься от того, что задумал, пока не убедишься сам. С этими словами Романьези вышел вон. Разговор с упрямцем утомил его, если не сказать разозлил. Он ясно видел по лицу и поведению своего нерадивого ученика, что перебудить его не в силах даже гром небесный. В конце концов, какое ему дело до этого? Ему, который видел и не такое. И все же на душе остался неприятный осадок, какое-то нехорошее, гнетущее чувство.