Письма счастья

Билл молчал все время, что мы поднимались. И даже в доме был не шибко разговорчив. Поставил непринужденную музыку — баллады на английском — и выдал мне постельное белье, извинившись, что придется спать на диване, потому как здесь нечасто кто-то гостит, чтобы делать отдельную спальную. Я в растерянности проводил его взглядом. Что-то мне подсказывало, что слова утешения будут неуместны. Он привычным движением закрепил кресло у кровати и подтянулся, чтобы лечь. В этом доме всё было по максимуму подстроено для его удобств, чтобы обходиться без посторонней помощи. Мне было знакомо это желание — справляться в одиночку, никому не докучать... Но одиночество слишком пересиливало. Дверь он закрывать не стал, и я позволил себе войти и присесть на стоящее рядом с кроватью кресло. Билл тут же протянул мне руку, сжимая тонкими пальцами мою ладонь. Просто быть рядом... Такой поддержки оказалось более чем достаточно. — В свете последних событий мне тяжело вспоминать... Отец ведь попал в аварию, как и когда-то мы с Томом. Теперь это вполне можно назвать семейным проклятием. С тем только отличием, что нам повезло выжить. Томас только недавно получил водительское удостоверение — может за пару месяцев до случившегося. Но ездил он уже прилично, давно и вполне уверенно. Мы с Кейтлин собирались обручиться и хотели получить благословение ее семьи. Мы так торопились с этой помолвкой, словно чувствовали, что не успеем. Наверное, всем в этом возрасте не хватает времени. К слову, за этот брак больше переживала мама. Ей было непросто возразить — именно она нас познакомила и подтолкнула к этим отношениям... А я видел, как на нее смотрит Том. А потом выяснилось, что и Кейт рассказывала матери именно о нём, говоря, что без ума влюбилась. Я упросил Тома нас отвезти, полагая, что в дороге они смогут всё решить, да и Тому практика вождения была бы полезна, но судьба распорядилась иначе, а точнее — мама решила нас сопроводить. Никто не был в восторге, но это было ее право. А мои надежды на «освобождение» и счастливую жизнь двух дорогих мне людей потихоньку начинали таять, несмотря на то, что ехали мы в приподнятом расположении духа. Мы уехали недалеко, может, на двадцать миль от города. Была зима. Встречную фуру занесло на скользком участке и развернуло. Том пытался замедлиться, объехать, но тут же появилось еще одно препятствие — кто-то также не справился с управлением. Я отключился почти сразу, при столкновении. Чудо, что мы с ним остались в живых. Сидящим сзади не повезло... Я помню лишь отрывками, как меня вытаскивали из искореженной машины, слепящая боль снова возвращала меня в небытие. Мой врач позже сообщил, что меня вообще нельзя было передвигать — если бы не это, последствий могло быть меньше. Но был слишком велик риск, что машина взорвется. Не оставалось других вариантов. Помню и свою панику, когда понял, что воздух и пища стали безвкусными. Запахи никогда не были основополагающими в моей жизни, но я смутно представлял, как можно жить без них. Но самым страшным было не это. Мне не сообщали об аварии: выжил ли кто-то или погиб? Только на вторые сутки ко мне пустили брата. Живой, с едва заметной царапиной на левой щеке и потирающий руку — ушиб. Легко отделался, никто даже не поверил, что он был среди пострадавших в той аварии. Он молчал. Вот примерно как ты сейчас. Сидел, глядя на меня неверящими глазами, а потом признался, проглатывая ком в горле, что любил Кейт всем сердцем и безумно сожалеет об этом обмане и о том, как всё обернулось. Ему было так больно, что он не мог даже плакать. Я едва коснулся его, а он тотчас отнял руку, будто обжегшись. Бормоча извинения, Том сбежал. Как оказалось, не только из больницы, но и из города — его вины в случившемся не было, хоть он и вбил себе это в голову. Судиться было не с кем... Да никто и не собирался. Боли и так было слишком, чтобы не только теребить еще не зажившие раны, но и делать больно другим людям... Я видел убитых горем родителей Кейт, их сочувственные взгляды, и понимал, что теперь всю жизнь буду прикован к постели. На тот момент я едва шевелил пальцами рук. Хорошо хоть шок не позволял мне впасть в панику. Отец делал все, чтобы поставить меня на ноги. Почти перестал работать, нанял лучших докторов и сам занимался мной. Но медицина была бессильна. Не было никакой вероятности, что я еще когда-нибудь смогу ходить. И я сдался. Я убедил отца разыскать Тома и заставить учиться. Он ведь всегда мечтал проектировать здания. Еще в старшей школе у него уже были прекрасные задумки. Я хотел, чтобы он вернулся, занялся собой — у него была такая возможность в отличие от меня. И я мечтал, что он проживет полноценную жизнь за нас обоих. Но он решил по-своему. Первый год мы вообще ничего о нём не слышали. Уже тогда я начал ему писать — отец находил мне адрес каждый раз, как письма начинали приходить обратно. Я не уверен, что Том читал хотя бы одно из них, но просто не мог перестать писать. Том повинен лишь в одном: в том, что ушёл. Он забрал с собой частичку меня самого. Мы же близнецы, ты заметил? Труднее всего было пережить именно его уход — его поддержка была мне как воздух необходима. Но я держусь, как видишь. Мне не приходилось даже задавать вопросов — Билл сам раскрывал все карты. Оставалось лишь восполнить один пробел. — Он уверен, что ты ненавидишь его. Да, на этот шаг я пошел осознанно. Я знал, как сильно это может ранить, но Билл имел право знать. Я рассказал ему о нашем последнем разговоре, потому что видел в этих письмах, насколько Билл нуждается в брате. Потому что слова Тома слишком удивили и ранили меня самого. Его нежелание верить в то, что он нужен, полоснули ножом по сердцу. — Его страх разлучил нас на столько лет... Если бы я только знал... Полагаю, ехать он не захотел? — Я не уверен, что он в курсе произошедшего. Он ушел. Я пытался его найти. Насколько мне известно, он держал путь в Кёльн. Билл вздрогнул и заставил себя улыбнуться. — Кажется, на сегодня достаточно откровений. Отключи, пожалуйста, музыку, и ложись. Я кивнул, укрыл его пледом и провел ладонью по волосам, отмечая, как он инстинктивно потянулся к этой невинной ласке. А после вспомнил о фотографии, что всегда носил с собой с недавних пор. Фотографию его кексов, которые стали милейшими монстрами, с небольшой подписью сзади. Я вытащил ее из кармана куртки и вернулся к Биллу, старательно делающему вид, что уже задремал. Разжав его пальцы, я вложил в них фото, и, уходя, заметил, как он перевернул снимок, читая: «Всё еще можно изменить».