Февраль 2015
Не успел я обрадоваться окончанию периода, в котором мне приходилось торчать на работе, как тут же нашлась очередная неприятная новость. Это был четверг — вечер пиццы, пива и просмотра телевизора. Развалившись на диване, мы беззаботно смеялись над подборкой самых неудачных и забавных спортивных моментов. А потом Том как-то помрачнел, вызывая у меня недоуменный вопрос, в чем дело. — Я нашел место для практики, — выдал он, весь сжавшись и крепко стискивая пустую бутылку в руке. — Это же здорово? — со своей работой я совсем замотался и забыл, что тоже договаривался на этот счет. Но инициатива всегда приветствуется. Джонас не обидится, да и хлопот ему будет меньше без стажера. — В Мюнхене. — Давно? — Две недели назад подписали договор, начну с апреля... — Ну спасибо, что сказал, — поджал я губы, поднимаясь. — Просто к слову пришлось? Если не сегодня, я бы узнал об этом в день твоего отъезда? Я вспылил. Сильно, черт возьми. За это время я слишком сильно к нему привязался, и понимание, что теперь мы целых полгода будем видеться черти как, меня бесило. Пять часов в одну сторону — просто одуреть, как я был рад. — Не тебя меня попрекать. Сколько лет прошло, прежде чем я узнал о твоей жене? Можно было много о чем сказать, попытаться оправдаться, но я знал, что все сказанное будет пустым звуком. Только нервы друг другу мотать. И пока все не зашло слишком далеко, я поднялся в свой кабинет — единственное место, где меня точно не тронут. Я прислонился спиной к закрытой двери, прикрывая глаза. Хотелось вцепиться в волосы, чтобы отвлечься этой болью. Приятный полумрак комнаты обволакивал и успокаивал меня. Но вскоре я почуял тонкий кофейный аромат... Странно, что за столько времени он не выветрился. Письма так и остались лежать на полу, постепенно покрываясь слоем пыли. Давненько я сюда не заглядывал... Вся рабочая информация была в ноутбуке, а выходить отсюда у меня не было никакого желания. Да и работать, собственно, тоже. А настроение было как раз подходящим, чтобы покопаться в чужом грязном белье. Билл писал удивительно красиво. И нет, мне это не приснилось, — он в самом деле выводил строки кистью на белоснежных листах. Получалось размашисто, потому всего несколько фраз могли занимать даже целый лист, ан пойди-попробуй написать так же. Я бы даже пытаться не стал. Ни единой помарки — я все диву давался, сколько усидчивости требуется для подобного? И как надо любить, чтобы так стараться для того, кто даже не взглянет? Эта мысль заставила меня всего сжаться, столь неправильной она была. Для меня неправильной. Но я все еще ни в чем толком не разобрался. И я вскрыл следующий конверт.«Здравствуй, Том. Это еще одно письмо в мою копилку неудач. Я точно знаю, что ты их даже не открываешь, так зачем все это? Ты не поверишь, сколько раз я спрашивал себя об этом. И каждый раз не находил ответа. Мне не помогали ни разговоры, ни алкоголь. И тогда я начал рисовать. Помнишь, ты смеялся над моими каракулями? Теперь я не дам тебе повода. Вот так художник-самоучка и выбрался со дна своей депрессии. Представляешь, сегодня ко мне пришла девушка, живет тут неподалеку. Просила взять в ученики. Я был так удивлен, что просто кивнул, а она пообещала зайти завтра. Наверное, у меня на лице было написано, что я сам не понял, на что только что подписался. Посмотрим, как у меня получится. Мне слабо верится, что я способен кого-то обучать, но вдруг? Обязательно расскажу, как все прошло. Надеюсь оправдать ожидания».
Мой интерес вновь разыгрался. Отчего же, все-таки, Том перестал их читать? И читал ли вообще? Может быть, они плохо разошлись, и Билл крепко держится за прошлое? Одно предположение краше другого. Надо бы поспрашивать про Каулитца, что-нибудь явно должно быть... Только не у Тома. Разругаться с ним в пух и прах не входило в мои ближайшие планы на будущее. Хватит и сегодняшнего неудавшегося разговора. Обещанных в прошлом письме фотографий я так и не увидел. Кажется, они были именно в том, которое Нойманн порвал тогда на клочки. А к этому Билл не приложил ничего. Но я не расстроился, склонившись над бумагой и с упоением вдыхая аромат. Похоже, мы пьем одинаковый кофе... Время перевалило за полночь, когда я опомнился. В доме стояла гробовая тишина, и мои шаги раздавались гулким эхом по коридору. Тома я нашел в гостиной, уснувшим на диване. Я все еще злился, но сеанс письмотерапии остудил мой пыл. Ночью здесь всегда было прохладно, и я притащил одеяло и обогреватель. Пускай у нас обоих скверные характеры, пусть он уперся и решил ночевать здесь, заболеть ему из-за собственной дурости я не позволю. Я долго не мог заснуть в пустой постели. Вот еще одна причина, по которой я не хотел отпускать его. Но знал, что решение окончательное, мне не удастся уговорить его остаться. Всю ночь меня мучил беспокойный сон, никак не позволяя выспаться, а под утро Том ушел, оставив для меня завтрак и легонько коснувшись губами моей щеки. Не стал будить, наверное, еще не отойдя от вчерашнего. Но я знал, что все будет хорошо. Даже когда он уедет, все будет хорошо. А если честно, я до дрожи боялся этого дня.***
Весь месяц Том напоминал мне грозовую тучу, и я боялся лишний раз его трогать, чтобы не дай бог не разразился громом. По-прежнему приходившие письма приходилось старательно прятать. Что-то мне подсказывало, что один их вид только ухудшит положение. Время тянулось чудовищно медленно. Мне становилось откровенно тяжело находиться рядом с Томом. Я не мог писать, находясь с ним в одной комнате, всякий раз ощущая кожей его состояние. Чем бы он ни был занят, даже по нашим четвергам что-то было не так. А на прямые вопросы уворачивался от ответа, не позволяя ничем помочь. Когда он уезжал в институт, я вздыхал с облегчением. Счастливые часы одиночества и спокойствия в доме. И как бы я ни хотел это исправить, невольно думалось, что его стажировка в другом городе это не такая уж и плохая идея.