Апрель 2015
Находиться в пустующем доме было невыносимо. Я все чаще ездил в офис, чтобы только отвлечься от пугающих меня самого мыслей. Чтобы не сходить с ума от воспоминаний, преследующих меня в каждой комнате. Каждый уголок дома был ими пропитан. И оставаться в одиночестве казалось пыткой. Я соглашался на любые предложения выбраться в кино или в клубы, на которые полгода отвечал отрицательно — слишком мне было хорошо с Нойманном наедине. Друзья было непременно рады моему возвращению в строй, но и они не были слепы — мое состояние было вполне очевидно. Кажется, я переобщался с Томом и стал таким же скрытным, как он. Факт оставался фактом — мне не хотелось делиться своими переживаниями с кем бы то ни было. Почти месяц прошел, когда я, наконец, взял себя в руки. В почтовом ящике меня ожидала кипа буклетов, несколько счетов, уже явно просроченных (за это время я привык, что за этим следит Том), и два сиротливых письма от Билла. Я сгреб их в охапку и поспешил в кабинет. Теперь не было смысла запирать его. Том даже не звонил, а я не навязывался. Уже почти забытый аромат вмиг прочистил мне голову. Все-таки, он уехал не навсегда. Через полгода он снова будет дымить на моей кухне, приносить пиццу по четвергам и сверкать голой задницей в гостиной. Эти письма на удивление благотворно на меня влияли. Надо будет однажды сказать Биллу спасибо, кем бы он ни был. Работать было лень, планов на день у меня не было, и я снова засел за корреспонденцию Нойманна.«Здравствуй, Том. Совсем вылетело из головы. Поздравляю с переездом. Я был удивлен, увидев твой новый адрес на обороте вернувшегося письма. Тогда у меня промелькнула надежда, что ты все же их читаешь и хочешь получать их и дальше, но я заметил, что почерк не твой. Не знаю, кто это написал, но спасибо этому человеку. Я долгое время пытался вспомнить, где я видел имя твоего… Человека, с которым ты живешь. Только недавно мне попала в руки газета с его статьей про семейное счастье. Да, читаю я их очень нерегулярно... Я очень рад за тебя и твои отношения, хоть и был бы рад узнать о них от тебя лично. Боже, Том, я жажду подробностей! Или я начну додумывать их себе сам».
Я невольно улыбнулся с последних строк. Представлять действительно было что. С Томом не соскучишься, и я отчего-то был уверен, что Билл прекрасно это знает... Сколько же ему было, когда они разошлись? Он упоминал, что письма приходят уже шесть лет... Девятнадцать. Первая любовь? Когда-нибудь я все выясню. Сварив себе кофе, я вернулся в кабинет. Времени было полно, а мне все больше хотелось докопаться до истины. Одним чтением, я понимал, мне ничего не добиться. Но это было началом. А я не любил бросать дела на полпути. Даже если путь был долог и с перерывами, я все равно достигал поставленных целей. И в этом случае тоже сдаваться не собирался.«Эмма учила меня печь маффины. Помнишь, я писал о моей ученице? Так вот, ученик из меня откровенно хреновый. Ты сам поймешь, на которой фотографии мои кулинарные изыски».
Завидев снимки, я в засмеялся в голос. Криворуким Билла не назвать, судя по его рисунку, да и самим письмам, но я был искренне удивлен, как можно было умудриться сделать из кексов вылезших из формочек монстров. Не хватало только клыков им подрисовать — и они бы стали идеальным оформлением для какой-нибудь комнаты страха. Едва ли я отдавал себе отчет, когда брал в руки черный маркер. Разрисованную фотографию я оставил на столе и улыбался каждый раз, как дурак, глядя на нее. У меня оставалось еще шесть писем — вместе с новыми, и я окончательно решил разобраться во всем сегодня.«Здравствуй, Том. Прости, я бессовестно пропустил праздники и не поздравил тебя вовремя. Совсем потерялся во времени. Мне предложили иллюстрировать книги, представляешь? Я выпал из жизни на несколько дней, читая одну, к которой уже получил заказ. Волшебные миры, эпоха средневековья... Я вложил копии пары рисунков, вдруг тебе понравится. Если все получится, я напишу тебе название, чтобы ты мог мной гордиться. Хоть немного. Я ведь не безнадежен? = ) Ты не поверишь! Мой небольшой клуб самоучек процветает! Даже отец признал талант Эми. Схватывает налету и так быстро, что я сам не успеваю за ней угнаться. Решила начать рисовать на холстах, уже даже прикупила парочку. Хотя, на мой взгляд, еще рановато. А мне все неловко. Она же меня на семь лет старше. Есть в этом что-то неправильное — учить того, кто старше тебя. Наверное, это мои личные тараканы. Отец тоже о тебе спрашивал. Впрочем, ладно... Счастливого Рождества, Том. Я очень по тебе скучаю».
Снова видеть упоминание о его чувствах к Тому оказалось не так-то просто. Я заметил, что от письма к письму мое настроение радикально меняется, и отчасти боязливо поглядывал на оставшиеся. Каким-то образом я был зависим от них и их содержания. Пожалуй, хватит пока. И вообще, наверное, стоит прекратить. Написать Каулитцу новый, а может даже несуществующий адрес, чтобы больше никогда их не получать. Сжечь письма, рассказать обо всем Тому — если он, наконец, соизволит поднять трубку... Но стоило мне поднять взгляд на испорченный маффин, как сразу эти желания показались такими глупыми. Да и смесь запахов от бумаги казалась просто божественной — как только ему удается их сохранить? И какой же умопомрачительный запах стоит у него в доме? Да он и сам, наверное, пахнет так же... Тонкий привкус акварели на пальцах — или это гуашь? совсем не разбираюсь, — крепость пережаренного кофе на губах... Интересно, как он выглядит? Я покачал головой, удивляясь собственным мыслям, вскрывая новый конверт.***
В тот момент, когда в коробке не оказалось писем, я искренне удивился. Билл настолько захватил меня своими историями, что мне было попросту обидно, когда они закончились. Он наталкивал меня на размышления, смущал словами о любви к Тому и вдохновлял. Уже вскоре я развесил присланные им рисунки и снимки на доске в кабинете, порой жалея, что у меня нет оригиналов. Странно, я никогда не замечал за собой особой любви к искусству. Но, будь у меня возможность, я бы разместил его картины на каждой стене в доме. Он был хорош. Когда-то я слышал, что то, что творится в душе человека, находит отражение в том, что он делает, хоть мне всегда и казалось, что люди искусства весьма лицемерны. И мне хотелось узнать его ближе, пускай письма и раскрывали искренность этих работ. Он писал о кошке, которую притащила с собой Эмма однажды, и как та по уши измазалась в краске, стоило только отвлечься на пару минут. Белоснежная персидская кошка битый час не поддавалась на мытье — кажется, ей пришелся по душе ее новый окрас, увиденный в зеркале. Вела она себя как истинная женщина после покупки новых шмоток. Он рассказывал о музыке, и я с удивлением признавал, что у нас схожие вкусы. Говорил о дурманящем запахе из пекарни, который доносился даже до его квартиры по утрам. Билл подмечал удивительные мелочи, на которые любой другой просто бы не обратил внимания, и не унывал. Мне хотелось верить, что не унывает. Этот мальчишка вызывал у меня желание защищать. Мальчишка... Я понятия не имел, сколько ему лет. Должно быть, ровесник Тома. По письмам я не мог определить, да и вообще никаких данных о нем не нашел. Оставалось только гадать. Или написать самому. Придя к такому выводу, я понял, что засиделся. И перегрелся, скорее всего. Да и вообще, месяц подходил к концу, от Нойманна по-прежнему не было вестей. Я твердо решил рвануть к нему сразу, как только разберусь с просрочкой по счетам...