Pour yourself into me, our time approaches so near, that I sigh. What danger in such an adorer? We dance and the music dies. We carry them all away, as we glide through their lost eyes. You lift me above myself, with the ghostly lake of your mind. Arise from your slumber in my arms. Your beauty took the strength from me. In the meadows of heaven, we run through the stars. Romantic in our tastes. We are without excuse. We burn in our lust. We die in our eyes and drown in our arms. My dying bride — Sear me MCMXCIII
Впервые с Колсельмо происходило подобное. Он всегда интересовался исследованиями больше, чем женщинами. Не понимал учёный, как можно прекратить дело, которым живёшь, ради сомнительных отношений. Зачастую они прекращались, а дело, которому было раньше посвящено всё, разваливалось в прах. Сейчас Колсельмо поймал себя на том, что часами может смотреть на эту женщину, ловя редкий взгляд в свою сторону. Как ему хотелось поговорить с ней! Альтмер несколько раз порывался это сделать. — Чем я могу быть вам полезна? — спрашивала Фалин. А он не знал, что ей ответить. Она смотрела, не отводя взгляд от лица учёного, снизу вверх. Такая маленькая по сравнению с его ростом. — Я… Пожалуй, я пойду! — невнятно бормотал Колсельмо, после едва ли не бегом удалялся, чувствуя, как полыхают щёки. Фалин хихикала, дивясь чудаковатости учёного, который каждый раз умудрялся споткнуться о какую-нибудь шероховатость на каменном полу дворца. А Колсельмо в это время ругал себя за поведение, как у не знавшего жизни и не искушённого любовью и плотскими утехами юнца. Кажется, Айкантар догадывался о чувствах дяди. Часто Колсельмо ловил на себе взгляд племянника. Молодой альтмер не задавал ему вопросов, не упрекал, а просто как-то сочувственно смотрел. Это наводило Колсельмо на мысль, что Айкантар уже испытывал нечто подобное. До сих пор неизвестны были мотивы юноши, которые заставили его покинуть родину и приехать на этот недружелюбный край света. Если бы племянник поделился с дядей тем, что на душе творится, то Колсельмо понял бы, как быть. Но Айкантар молчал. «Мара, за что ты подарила мне эти однобокие чувства? Прошу тебя, дай мне шанс или забери их от меня. Не могу я так больше!» — мысленно умолял богиню любви Колсельмо. Мара помочь не спешила. Это наводило на мысль, что боги любят издеваться. — Осторожнее! — прикрикнул Ондолемар на Фалин, когда та наступила ему на ногу. Случайность это, или Фалин таким образом выражала свою неприязнь к Талмору, Ондолемара не интересовало. Он заметил Колсельмо, который во все глаза наблюдал за этой перепалкой. — Прошу прощения, — тихо сказала Фалин. — Такого больше не повторится! — Ладно, хоть я и сомневаюсь, что это не случится вновь. Вы, люди, совершенно невнимательны. Что за тяга портить обувь другим? — отчитывал её Ондолемар, разглядывая свой сапог. Ондолемару не нравилась неуклюжая женщина, которая не смотрела под ноги. С сапогом ничего не случилось, но это маленькое происшествие испортило настроение обоим. Но Колсельмо он в какой-то мере понимал. Фалин пошла дальше. Сейчас она была совсем близко от Колсельмо. Альтмер чувствовал, как его сердце стало биться чаще, и он решился предпринять ещё одну попытку. — Фалин! — позвал он редгардку. Та остановилась. — Я… — Колсельмо вновь замялся. — Я хотел… Он чувствовал, что краснеет. — Говори быстрее, Колсельмо. У меня нет времени! — Фалин явно злилась на представителей данной расы, но под горячий редгардский нрав попал именно Колсельмо. — Я хотел попросить прощения за поведение своего сородича, — начал учёный. — Я всё видел и понимаю, что это случайность. Ондолемару не следовало… — Какая ирония! Одному высокомерному хлыщу я едва не испортила обувь, а второй сейчас пытается вылизать мои сапоги! — Фалин разобрал истерический смех. — Интересно, чем же я прогневила богов, что каждый раз натыкаюсь на вас! Кто вообще дал вам право унижать других? Колсельмо стало не по себе. Он хотел как лучше. «Прекрасная погода сегодня, чтобы пройтись по Маркарту, беседуя на отвлечённые темы. Хоть нрав у тебя горячий, но ты отходчива, Фалин. Уверен, что ты будешь совсем скоро хохотать над шуткой Ингвара Певца, своего друга. Прости, но я шутить не умею. Красивые слова, которыми он задаривает женщин, тоже говорить не получается. Но одно я могу сказать наверняка — ты стала смыслом моей жизни. Я наблюдаю за тобой, я знаю, что ты любишь и чего не терпишь. Несмотря на крутой нрав, ты добра и нежна. Хоть на тебе стальные доспехи, но ты красивее любой женщины в роскошном платье!» — думал Колсельмо. Не раз он хотел произнести это вслух, но не мог. Фалин уже вышла из Подкаменной крепости, а Колсельмо продолжал стоять и смотреть на дверь.***
— Ингвар, мне стыдно! — делилась с другом Фалин. Сам Ингвар Певец хохотал от её рассказа. — Как представлю себе рожу этого старого сухаря, так мне смешно! — сказал норд. Фалин было не смешно. От злости на талморца она сорвалась на ни в чём не повинного Колсельмо. — Прекрати, Ингвар! Я не знаю, как ему теперь в глаза смотреть, — продолжала Фалин. Смех Ингвара прекратился. — А зачем ему в глаза смотреть? Я бы не стал. Наоборот, я рад, что ты поставила на место одного из этих чванливых альтмеров. Мало талморцы из нас крови попили? — упрекнул он Фалин. Она лишь вздохнула и принялась теребить одну из своих косичек. — Колсельмо не талморец, — сказала Фалин. — Да, он альтмер, но он не похож на остальных. Рассеянный учёный, но не заносчивый. В словах путается и краснеет почему-то. А главное, никакого высокомерного тона в речи. Брось насмехаться над ним. Лучше подскажи, как можно извиниться за мою несдержанность. Ингвар не извинялся бы. Не любил он альтмеров. Так он и ответил Фалин, добавив: — Мужика тебе надо, тогда и вспыльчивость поубавится! Сколько времени он знал Фалин, а никогда не видел её в компании поклонников. Мужчин в её окружении было предостаточно, но с ними связывали либо деловые отношения, либо дружба. Фалин вздохнула. — Всегда одно и то же! — сказала она. — Поверь мне, у которого было немало женщин, — делился друг. — Снимешь доспехи, наденешь платье, и отбоя от поклонников не будет. Останется тебе лишь потрудиться, чтобы выбрать того, кто по душе придётся. И не только по душе, но и по телу! Ингвар Певец вновь захохотал от своей шутки. — А если догола разденусь, то заполучу какого-нибудь ярла. Или хускарла в худшем случае! — съязвила Фалин. — Дело не в том, как я выгляжу. К примеру, Колсельмо всё равно, что на мне надето! Ингвара Певца осенило. Фалин защищала этого старого альтмерского сухаря. Она чувствовала вину за свою грубость. Вдобавок, она знала его привычки. — Постой, ты что? Влюблена в него? — спросил норд. Фалин опустила глаза. Если она и покраснела, то на смуглой коже этого не было видно. — Брось, Фалин! — сказал Ингвар. — Запомни, альтмер никогда не свяжет свою жизнь с человеческой женщиной. Они слишком горды для этого, включая Колсельмо! Фалин понимала его правоту. Колсельмо производил впечатление застенчивого учёного, но он альтмер. Можно было рассчитывать на краткосрочные отношения, без которых не обошлась юность Фалин, но останется в очередной раз боль в душе, а ей не хотелось этого.***
Колсельмо не на шутку испугался, когда талморцы учинили ему едва ли не допрос. — Если даже и так, то я не понимаю, какое отношение мои чувства к Фалин имеют к вам? — огрызнулся он. — Самое прямое! — ответил Ондолемар. — Не стоит увиливать. Мы вовсе не за тем пришли, чтобы отчитывать тебя, как оступившегося мальчишку, Колсельмо! Его слова окончательно запутали мысли учёного. Ондолемар пояснил: — Нам нужно попасть в Нчуанд-Зел. Уверяю, твоим исследованиям это никак не повредит. Скорее, наоборот! Ведь мне известно, что экспедиции гибнут там. Ондолемар был прав. Талморцы — сильные бойцы. Они вполне могут преуспеть там, где остальные терпят поражение. Одно смущало учёного: что им понадобилось в Нчуанд-Зеле? Ондолемар уверял, что вмешиваться в его работу не будут, но до конца раскрывать свои планы не собирался. — Ты… Шантажируешь меня? — спросил Колсельмо. «Похоже, совсем спятил со своими двемерскими штучками!» — подумал Ондолемар. — Что ты? Вовсе нет! — ответил он. — Скорее, наоборот. Я готов волоком притащить к тебе Фалин, если тебе нужна не она сама, а кукла, похожая на неё. Слова талморца удивили Колсельмо. Ондолемар готов помочь, но не знает как. Ему нужна была живая вспыльчивая Фалин, а не её жалкое подобие. — Этот способ мне претит, а другого я не вижу, — тихо произнёс Колсельмо. — Всего лишь нужно подобрать слова, — сказала вдруг до этого молчавшая Лаэллия. Именно слова и давались Колсельмо тяжело, особенно в присутствии Фалин. — Я… Я не могу с ней нормально разговаривать, — пробормотал учёный. — Я… У меня получается бессвязная чушь. Вам легко говорить, а мне это тяжелее всего даётся. Что мне ей сказать? Колсельмо не знал, куда от стыда деваться. Сейчас он рассказывал, что творилось на сердце, рискуя в последующем услышать издёвки в свой адрес. Именно этого он и ожидал, даже сейчас готов был выслушать, включая то, что в возрасте Колсельмо не следует себя так вести. Но не дождался. — Это рождается внезапно. Настигает во время мира и войны, гроз и снегопада. Я готов замёрзнуть насмерть, только бы увидеть тебя, даже если это будет последний миг моей жизни. Это чувство творит из уродства красоту, из серости — яркие краски, из невнятной речи — прекрасные слова, — произнёс вдруг Ондолемар. — Я не силён говорить, но по-другому не могу. Здесь не нужны слова. Больше всех опешил Вилмар. Он никогда не утруждал себя подобными фразами. Не задумывался, нужны ли они Лаэллии. Судя по тому, что она не выражала недовольства, то нет. Может, нужны? Ондолемару с удивительной точностью удалось воспроизвести то, что Вилмар не смог бы придумать. Поневоле он задумался, кому же эмиссар адресовал их либо хотел адресовать. Эмоции проявил лишь Колсельмо. Сейчас он отчаянно пытался запомнить эти слова. Осталось набраться смелости и пойти к Фалин. Мысли материальны. — Ой, прошу прощения! — сказала подошедшая Фалин. — Не буду вам мешать. Злость вновь накатила на женщину. Эти талморцы повсюду. Она хотела извиниться перед Колсельмо, но они здесь. Фалин не собиралась унижаться перед кучей альтмеров, а просто развернулась и пошла прочь. — Что же ты встал как вкопанный? — тихо упрекнул Ондолемар Колсельмо. — Догоняй, пока из твоей головы не вылетело то, что я сказал. А Колсельмо уже забыл эти слова, но побежал следом за Фалин. Редгардка удивилась, когда он остановил её. — Колсельмо, я хотела попросить прощения за несдержанность, — сказала Фалин. — Обещаю, что такого больше не повторится. Колсельмо было всё равно, даже если бы повторилось, если это помогло бы ему вспомнить то, что он хотел сказать. Не получилось, но альтмер всё же решился. — Я люблю тебя! — сказал он всего лишь три слова Фалин. — Боги, ну и бесстыдство! На виду у всех! — пробормотал Вилмар. Колсельмо уже было всё равно. Он сейчас целовал столь желанные губы. Фалин не отстраняла его, сейчас жалея, что в доспехах. Они мешали ей прижаться к тому, о ком она грезила в последнее время, а стальные сапоги мешали приподняться на носочки, чтобы хоть как-то быть вровень с альтмером. Талморцы уже ушли, а они остались. Прервал их вошедший Айкантар, которому вздумалось позвать дядю.***
Двадцать пять лет… Маданах нарисовал очередную чёрточку на стене, иначе не сумел бы сосчитать, сколько он уже здесь. Хотя он здесь уже так долго, всё равно не мог не знать, что творится снаружи. Треклятый Ульфрик Буревестник не угомонился, а развязал войну. «Либо Ульфрик кретин, либо осознанно пошёл на это. Не может ведь понять, кому именно от его деяний лучше!» — думал Король-в-лохмотьях. Кретином Ульфрика Буревестника считать было нельзя. Значит, у него свои, одному ему понятные, мотивы. И это обидное название — изгои. Разве можно так называть коренных жителей этих земель? Изгои на собственной земле. Не только так звали ричменов. Клятвопреступники, язычники, даэдропоклонники… Всё в корне неверно. Клятвопреступники, хотя никакую клятву не давали. Несомненно, неизвестное порождало слухи и домыслы, особенно то, чем ричмены не собирались делиться. Их традиции вызывали чувство брезгливости и ужаса у нордов, но ричмены не обязаны были жить так, как они. Презрительно отзывались и о примитивном образе жизни, и об одежде, состоявшей из сшитых кусков шкур, порой едва прикрывавших тело. Но всё это — традиции ричменов, и они имели такое же право на существование, как у других народов. Маданах вздохнул. Вновь придётся убрать с дороги Тонара одну женщину, покрыть очередным пятном крови коренных жителей Предела. Зато клан Серебряная Кровь останется чист в лицах других граждан. Все двадцать пять лет Маданах надеялся, что ему удастся найти выход. Несколько раз он порывался сбежать, обнаружив тайный ход в двемерские руины. Но он понимал, что одному этого сделать нельзя. От жалкой кучки его людей, заточённых в шахте Сидна, мало проку. Большинство из них увлеклись скумой, которая сил вовсе не прибавляла. Маданах понимал всё. Он сам порой употреблял эту дрянь, пытаясь забыться. Иногда ему казалось, что борьба — не его призвание, что Маданах зря так решил. Чем старше он становился, тем чаще одолевали такие мысли. Борьба завершилась, а Король-в-лохмотьях превратился в марионетку Тонара. Дошло до того, что ричмен стал считать, будто именно такая судьба ему уготована — до конца жизни быть марионеткой. Маданах вполне осознавал, что его жизнь оборвётся раньше времени, когда он перестанет быть нужен Тонару. Всё же следовало убрать ту женщину, которая мешала Тонару. Маданах вздохнул, сел за стол, макнул перо в чернила и начал писать письмо Непусу.