Венок из одуванчиков

      Медсестра Чепел, проверив приборы над кроватью энсина, по собственной глупости получившего серьезную травму во время одной из последних высадок, ободряюще улыбнулась парнишке и заметила:       — Вы идете на поправку, мистер Мартинес.       Тот улыбнулся в ответ, не сводя глаз с хорошенькой медсестры:       — Спасибо, мисс Чепел. Вы такая заботливая.       — Это входит в мои обязанности. Знаете, как в старые времена на Земле называли медсестер?       — Как?       — «Сестры милосердия». Мне кажется, это было очень верное… и очень мудрое название.       Мартинес посерьезнел. Его юное лицо вдруг показалось более взрослым, и Чепел на секунду задержала на нем взгляд, удивившись этой перемене.       — Вам оно очень подходит, — тихо отозвался юноша. — Вы действительно очень добрая.       — Ой, перестаньте, — весело отмахнулась Кристина. Она еще раз проверила, все ли в порядке, пожелала парнишке доброй ночи и вышла. Едва она оказалась в коридоре, улыбка медленно сползла с ее лица. Перед тем, как закончить смену, она зашла в палату Кирка, и с тех пор его лицо преследовало ее, словно в кошмаре. Он был спокоен, старался держаться бодро, шутил даже. Но глаза у него были… она не могла подобрать подходящего определения. Они были… как будто неживые. Ей отчаянно хотелось чем-нибудь помочь, но она понимала, что абсолютно бессильна. Это был как раз тот случай, когда все, что оставалось в ее арсенале — это доброта. И она улыбалась и подыгрывала его шуткам. Болтала о каких-то пустяках. Беззаботно смеялась. Но сейчас, выйдя из лазарета и, наконец, расслабившись, она больше не могла улыбаться.       Когда она заглянула в кабинет МакКоя, он все еще был у себя, хотя смена уже закончилась. Впрочем, ее это не удивило — для него это было нормой. Правда, сегодня его поведение было несколько необычным — он перекладывал падды, шарил по ящикам и вообще всячески пытался навести подобие порядка.       — Уходите, Кристина? — рассеянно бросил он, не поднимая головы. Затем мельком взглянул на хронометр: — давно пора. Ваша смена закончилась двадцать минут назад.       — Как и ваша, доктор, — парировала она, снова нацепив на лицо улыбку.       — Никогда не спорьте с начальством, Кристина, — устало вздохнул МакКой, и даже привычный сарказм в его голосе прозвучал как-то тускло, словно через силу. — Кроме того, я сейчас не в настроении спорить. Раз я остаюсь на рабочем месте после смены, значит, у меня еще есть незаконченные дела.       Девушка бросила на него короткий, полный сочувствия взгляд, и тут же отвела глаза. Док ненавидел жалость. Она молча положила ему на стол падд с рабочими записями, вежливо попрощалась и вышла из кабинета. МакКой, снова оставшись в одиночестве, уселся за стол и, подперев кулаком подбородок, уставился в противоположную стену. Никаких особых дел у него не было. Просто не хотелось возвращаться в каюту. Здесь, в лазарете, он хотя бы чувствовал себя нужным.       После того, как ушла Кристина, не прошло и десяти минут, как МакКоя снова потревожили. В кабинет заглянул Скотти.       — Доктор?       Леонард уже успел забыть, что предлагал инженеру выпить после смены по рюмочке. Он обернулся и хлопнул себя по лбу.       — Представляете, Скотти, из головы вылетело. Здесь такой кавардак был днем. Но вы проходите. Я уже все закончил. У меня есть бренди и бурбон. На ваш выбор.       Инженер вошел, однако не спешил с ответом. Вид у него был несколько озадаченный. Боунз слегка приподнял бровь.       — Вы в порядке? Что вас так удивило? Ромуланский эль не предлагаю — увы, он закончился, а вы знаете, как его нынче сложно достать.       Скотти покачал головой, очевидно, пытаясь этим сказать, что сложности с приобретением ромуланского эля его сейчас нисколько не занимают. Затем он весьма энергично потер подбородок, словно подбирая слова.       — Э-э-э… Все в порядке, доктор. То есть, в смысле… не надо ромуланского.       Он потоптался на месте, не зная, как продолжить.       — Да в чем дело, Скотти? — не выдержал МакКой. — Что вы мнетесь, как девственница на первом свидании?       — Я только что видел мистера Спока, — немного нервно сказал Скотт, глядя на доктора так, словно эта короткая фраза все объясняла. МакКой чуть нахмурился.       — Ну, видели Спока, и? Что дальше? Вообще-то, он исполняющий обязанности капитана на этом корабле, так что я не вижу в этом факте ничего особо удивительного.       — Дело в том… что он… решил перепрограммировать один из репликаторов. Он посоветовался со мной относительно некоторых тонкостей, и…       — И? — поторопил Леонард, впившись в инженера цепким взглядом. — Ему что, срочно понадобилась порция пломикового супа?       Скотти снова покачал головой.       — Н-нет. Он сказал, что ему нужно… реплицировать одуванчики.       МакКой подумал, что ослышался.       — Что?       — Одуванчики. Он сказал, что это очень важно, и что они нужны ему срочно.       Секунду доктор молча смотрел на Скотта, а затем тяжело опустился в кресло. Вулканец, которому нужно срочно реплицировать одуванчики. МакКой всегда знал, что космос полон неприятных сюрпризов, но такое ему и в самом абсурдном сне не приснилось бы.       — Похоже, у нас появилась еще одна проблема, — едва слышно пробормотал он. — Только этого нам не хватало.

***

      Спок закончил настройку репликатора довольно быстро. Уже через час на его рабочем столе лежало то, что ему требовалось — охапка пушистых ярко-желтых цветов. Он разглядывал их со странной смесью научного любопытства и какой-то непонятной надежды. Старпом старался глубоко не задумываться над тем, что он делает — вулканский разум твердил, что его затея изначально абсурдна. Но что-то совершенно необъяснимое толкало его вперед, заставляло действовать, даже если его действия временами противоречили здравому смыслу. Впрочем… Нет, упрямо повторял он сам себе, словно пытаясь переубедить настойчивого оппонента. «Я опираюсь на медицинские данные. Я много читал о подобных случаях в сети и собрал статистику. Да, она не слишком обнадеживает, но даже если есть всего лишь один шанс из ста, я должен попытаться. Это мой долг первого офицера… и друга».       В одном из их недавних разговоров МакКой обронил фразу о том, что эмоциональное потрясение иногда может послужить толчком к возвращению памяти. Спок, разумеется, и раньше слышал о чем-то подобном, а после неудачи с мелдингом какая-то часть его разума зацепилась за эту фразу, как утопающий хватается за соломинку. Однако, в рекордно короткие сроки перелопатив кучу специализированной литературы, вулканец пришел к выводу, что случаи полного возвращения памяти в результате сильной эмоциональной встряски отмечаются довольно редко; кроме того, Спок явно не мог считать себя специалистом в области человеческих эмоций. Что может считаться достаточным по силе эмоциональным воздействием для конкретного человеческого индивидуума? Каков должен быть характер этого воздействия? Ответов на эти вопросы у вулканца не было. В результате проведенных изысканий и тщательного анализа полученной информации рациональная часть его сознания решительно отбросила эту идею, как нежизнеспособную; однако временами он возвращался к размышлениям на эту тему, словно пытаясь нащупать некий изъян в собственных умозаключениях.       Изъяна он не нашел. Все изменилось неожиданно, в тот самый момент болезненного прозрения, когда он смотрел на готовый к отправке рапорт, написанный его собственной рукой, рапорт, который напрочь перечеркивал все его призрачные надежды несколькими сухими канцелярскими фразами. Эмоции, нахлынувшие мощным, неконтролируемым потоком, что-то обрушили в совершенном здании его логики. Мысль, которая в этом почти лихорадочном состоянии пришла ему в голову, с вулканской точки зрения выглядела почти безумной, но он отчаянно ухватился за нее. В тот момент, когда он выключил терминал и покинул каюту, решение было уже принято, хотя ему почти не на что было опереться; если бы кто-то сказал вулканцу, что он впервые в жизни позволил себе прислушаться к интуиции, он бы не поверил.       И вот теперь на его столе лежали земные растения вида Taraxacum officinale — тридцать стеблей одинаковой длины, увенчанных желтыми соцветиями-корзинками около дюйма в диаметре. Яркое пятно идеального — стебелек к стебельку — букета странно контрастировало с аскетичной строгостью окружающей обстановки. Спок осторожно взял в руки один цветок, поднес к носу, внимательно рассмотрел некрупное соцветие и снова перевел взгляд на стол. Он приблизительно подсчитал, сколько цветов нужно для реализации его замысла, но, поскольку подобный опыт был совершенно нов для него, он не был уверен, что не ошибся в расчетах. Впрочем, это должно было выясниться в процессе. Взяв со стола падд и пролистав несколько закладок, он быстро нашел нужную. С присущей ему обстоятельностью вулканец счел необходимым предварительно ознакомиться с некоторыми теоретическими вопросами и предусмотрительно отыскал в сети лаконичную обзорную статью. «Венок в древних традициях различных земных культур — его значение, символический смысл входящих в него растений и техники плетения». Быстро пробежав глазами интересующую его часть текста, вулканец вытащил из пушистого букета еще несколько цветов и приступил к работе.       Спустя шесть с половиной минут венок был готов. Вероятно, это было самое аккуратное украшение из цветов за всю историю флористики. Реплицированные одуванчики были похожи друг на друга, как братья-близнецы; все соцветия были одного размера, а стебли — одной длины. Ярко-желтые корзинки были расположены равномерно, с математической точностью, и в результате образовывали почти идеальную окружность. Спок позволил себе несколько секунд полюбоваться делом рук своих, после чего встал, спрятал венок в небольшую коробку, в которой до этого хранился набор инструментов, и осторожно, словно собираясь совершить что-то противозаконное, выглянул в коридор. В коридоре никого не было; это придало ему решимости. Он вернулся в комнату, взял коробку, осторожно снял со стены традиционный вулканский инструмент — изящную ка’атиру, сделал длинный вдох, словно перед погружением на глубину, а затем быстро выскользнул из каюты и направился в сторону медотсека.       Кирк был в палате один. Когда раздался сигнал компьютера, сообщающий о посетителе, он поднял голову и слегка поморщился. Сейчас ему не очень хотелось поддерживать светскую беседу. За последние несколько дней он слишком устал делать вид, что у него все хорошо.       — Вы не заняты, капитан? Это Спок. Я могу войти?       Кирк невольно улыбнулся. Несмотря на все его доводы и возражения, Спок упрямо продолжал называть его капитаном. Теплое чувство, которое почти всегда посещало Джима, стоило вулканцу появиться в его палате, приятно согрело его и теперь; он уселся, одернул задравшуюся футболку и негромко скомандовал: — Компьютер, открыть дверь.       Дверные створки почти бесшумно разошлись в стороны, и на пороге появился вулканец. Внимание Кирка сразу привлек незнакомый ему струнный музыкальный инструмент, который Спок бережно прижимал к себе. Небольшую плоскую коробку, зажатую в другой руке старпома, Джим даже не заметил.       — Ого! Не знал, что вы еще и музыкант, мистер Спок.       — Добрый вечер, капитан. Полагаю, мои скромные навыки не заслуживают столь громкого звания, но, тем не менее, я осмелюсь предложить вам послушать несколько мелодий в моем исполнении.       Кирк потер щеку ладонью.       — Хотите сыграть мне на прощание? Это… очень мило с вашей стороны. Что ж… Я с удовольствием послушаю.       Спок как-то скованно кивнул и расположился на стуле рядом с кроватью. Он положил ка’атиру на колени и тихо заговорил:       — Капитан… Прежде чем начать… я хотел бы сказать вам кое-что. Точнее… показать.       Кирк заинтересованно наклонил голову набок.       — Показать что?       — Небольшой… подарок, который я взял на себя смелость вам принести. Надеюсь, вы не откажетесь.       — Подарок?       — Да… это… что-то вроде украшения.       Кирк приподнял брови в недоумении, но Спок не дал ему времени, чтобы вставить слово.       — Сейчас вы поймете, о чем речь. Я надену его, с вашего позволения, и вы сможете посмотреть…       Старпом поспешно открыл коробку; пальцы его подрагивали. Вытащив из пластиковых недр ярко-желтый венок, он неловко умостил его у себя на голове и, шумно выдохнув, на секунду встретился глазами с капитаном. Джим вздрогнул, чуть прищурился, но не издал ни звука; вулканец нервно сглотнул и безо всякого предисловия коснулся руками струн. Первые несколько аккордов вышли смазанными, словно Спок пробовал инструмент или просто слишком нервничал, а затем из-под пальцев вулканца полилась тихая, нежная, удивительно напевная мелодия. Это была мелодия Земли — слишком волнующая, слишком эмоциональная. Кирк меньше всего ожидал услышать в исполнении Спока что-то подобное, хотя старпом с самого начала своего визита вел себя странно; Джим приоткрыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и просто молча слушал, глядя на старпома слегка ошарашенным взглядом. Он знал эту мелодию; он слышал ее раньше множество раз. Он не мог вспомнить названия, но…       Яркий солнечный день. Эта планета невероятно похожа на Землю. Надо отметить это в рапорте… Где-то там, за деревьями, красивый, сильный женский голос поет старую земную песню. Великолепно. И аккомпанемент не менее великолепен… Отличная увольнительная, наверное, лучшая за весь последний год…       «Откуда эти мысли? — вдруг спохватился Кирк. — Они как будто… не мои. Или… может, как раз мои?» Вулканец продолжал играть, и Джим смотрел на него, не отрываясь, а в голове его один за другим всплывали нечеткие образы, заставляя делать мучительные попытки ухватиться за один из них.       Длинные пальцы на струнах… Как красиво. Все-таки он отлично играет, и хорошо знаком с земной музыкой. А у нее великолепный голос…       Великолепный голос… У кого? Она — кто? Джим сделал усилие, пытаясь восстановить еще какие-то детали, увидеть лица…       Красивая темнокожая женщина. В ней есть что-то смутно знакомое, но… все слишком расплывчато, как во сне. В руках у нее букет полевых цветов. Вот что-то, похожее на ромашки, эти красные напоминают маки, а вот это — настоящие одуванчики… Каждый — словно крохотное солнце. Надо же, почти как на Земле. Женщина плетет венок, не переставая петь. Похоже, одно другому абсолютно не мешает. Потом, смеясь, она шутливым жестом надевает венок на голову аккомпаниатора, случайно задев пальцем кончик изящно заостренного уха.       Кирк вздрогнул. Эмоции, которые это воспоминание пробуждало в нем, были… неожиданными. Даже не так — они были оглушительными. Секунду он колебался, крепко зажмурившись, а когда открыл глаза, он уже точно знал, он был уверен — тогда, глядя на остроухого аккомпаниатора, темноволосую голову которого украшал венок из одуванчиков, он хотел… он хотел его поцеловать. Эти нежные желтые цветы, удивительно контрастируя со всем его суровым обликом, придавали ему что-то по-детски трогательное и даже… беззащитное. И это был Спок. Теперь Кирк уже не сомневался, он был абсолютно уверен в том, что видел… и что чувствовал. Он мог в подробностях рассмотреть лицо вулканца, каждую мельчайшую черточку, и в своих воспоминаниях, и здесь, сейчас.       Он откинулся на подушку, и воспоминания хлынули потоком, словно проломив некий невидимый барьер. Женщина, которая пела — лейтенант Ухура. Она заходила к нему сегодня утром. Ее имя — Нийота, она офицер связи, и он слышал ее пение много… очень много раз. Офицер, который стоял неподалеку и подтрунивал над Споком — доктор МакКой, Боунз. Старый друг, отличный собутыльник. Ворчун, зануда и великолепный хирург. Чуть поодаль — рулевой Сулу, с ним рядом — юный навигатор Чехов…       Онемевшими руками Кирк потер лицо и надавил на глазные яблоки, пытаясь вернуть ощущение реальности. Он был потрясен, дезориентирован; слишком много всего… он просто не успевал это осмыслить. Он шумно выдохнул и беспомощным жестом попросил Спока остановиться. Мелодия прервалась; вулканец, напряженный, как струна, замер, не сводя внимательного взгляда с лица капитана.       — Спок… довольно. Я понял, чего вы хотели добиться, и это… черт возьми, это сработало. Но теперь мне нужно… мне нужно несколько минут. Я должен… как-то это переварить.       На самом деле он хотел сказать что-то еще, точнее, задать вопрос, но не решался. Восхитительно яркое воспоминание о перебирающем струны вулканце, голову которого нелепо и одновременно трогательно украшал венок из одуванчиков, обжигающими вспышками пульсировало в его сознании. И с каждой секундой картина становилась все отчетливее; теперь он был абсолютно уверен, что Спок, продолжая аккомпанировать Ухуре, тоже смотрел на него, и в его взгляде было что-то… Кирк не мог дать этому определения. У него появилось ощущение, что в тот момент между ними что-то произошло… протянулась какая-то невидимая нить, о которой знали лишь они двое. Взгляд вулканца притягивал. Завораживал. Кирк отчетливо вспомнил, как бешено у него колотилось сердце.       Что произошло потом, когда Ухура закончила петь? И произошло ли что-то, или это лишь его домыслы? Вспомнить дальнейшее не получалось, как он ни старался, и неопределенность мучила. «Кем мы были друг для друга, Спок? До того, как я потерял память? Почему именно ты пришел ко мне сейчас, чтобы сделать эту последнюю, отчаянную попытку, почему решил сыграть именно эту мелодию?» Этот вопрос вертелся у Джима на языке, но так и не был озвучен. Он решил, что сам найдет ответ, пусть не сейчас, а через время. Он готов был подождать. Ему предстояло найти еще много, очень много ответов. И теперь он был уверен, что справится.