Проект

      Нужно, наверное, объяснить, что же это за Проект, из-за которого Мунаката поднял столько шума. Особой тайны тут нет: это не какой-нибудь «Манхеттен», это всего лишь многопользовательская онлайн-игра. История создания Проекта известна мало кому, но я один из числа посвящённых, хотя не так уж это и почётно. Проект создавался двумя людьми: Мунакатой Рейши и Микото Суо, которого я пока не имел счастья лицезреть лично. Что примечательно, эти двое давным-давно знакомы, но на дух друг друга не переносят, так что я очень удивлён их способностью создать что-то вместе. Их детище оказалось удачным и пришлось по вкусу многим, так что эти ребята купаются в лучах славы и по сей день. Не сказал бы, что Мунаката от этого в восторге, но от самого Проекта его и за уши не оттащишь, это уж точно.       На Проект я попал где-то года полтора назад. Зашёл чисто из любопытства, дабы подтвердить своё звание задрота, да так там и остался. Разобраться в Проекте совсем не сложно — создатели явно не сидели ночами, придумывая мощный сюжет с кучей разветвлений. Игра разбита на два лагеря: красный и синий, во главе каждого восседает один из создателей. Мунаката с Суо поделили сферы влияния, чтобы свести взаимодействие к минимуму, и прибрали к рукам по лагерю. Рейши заграбастал синий — Скипетр, Суо достался красный — Хомра, игрокам же давалось право выбирать. После вступления перейти в другой лагерь практически невозможно, зато это даёт некоторые бонусы: у каждого игрока, в зависимости от лагеря, появляются определённые навыки. Основной есть у всех — огонь, красный или синий, тут без вариантов. Далее возможности варьируются, но силы лагерей примерно равны, так что вопрос вступления лично для меня видится всего лишь цветовым предпочтением. Говорят, правда, что атмосфера в лагерях отличается; это я смог выяснить, когда попробовал и то и другое.       Но не стоит забегать вперёд. Только зарегистрировавшись, я послал оба лагеря куда подальше и остался бесцветным. Да, так можно тоже, но мало кто блуждает по карте, не имея цветовой метки: это опасно и не очень-то перспективно. Я наплевал — работа в команде меня не прельщала — и принялся изучать Проект извне, не подверженный влиянию какого-либо лагеря. Это было чревато регулярными нападениями и невозможностью собрать народ для квестов, но с этим я кое-как справлялся. Чаша весов пока не перевешивала ни в одну, ни в другую сторону, и я продолжал быть изгоем на добровольной основе.       В один прекрасный день я познакомился с Мунакатой, и не сказать, что причина этому была приятной. Будучи бесцветным, я лишался большинства классных привилегий, и когда это меня вконец доконало, я решил схитрить. Вспомнив основы программирования, я влез в сам Проект — с шумом, естественно, но не без результата. Оставив за собой кучу следов и небольшие разрушения, я всё же смог прокачать своего персонажа до уровня, достаточного для счастья, и на этом успокоился. Зато переполошились местные админы и донесли на меня верхам. Я до сих пор удивляюсь, почему Мунаката лично решил разобраться с нарушителем, но факт, вот он: миссия «найти и уничтожить» досталась ему. Найти, конечно, нашёл, но вот со второй частью не справился. Мы немного пообщались в чате, меня отчитали по первое число, но на этом ужасы закончились. Я честно хамил и нарывался, но моё убойное обаяние, видимо, сразило его наповал: Рейши отпустил меня с миром и даже не пригрозил выкинуть из Проекта. Я такую щедрость воспринял с подозрением — в каждой бочке мёда, как говорится, какая-нибудь гадость да есть. Подлянка произошла чуть позже, когда слухи о моём подвиге разошлись по лагерям и один безбашенный герой попытался его повторить. Того парня выдворили без разговоров, ну а меня — как логическое начало безобразия — Мунаката взял под личный контроль, который выражался в болтовне по скайпу в самый неподходящий момент и регулярных маленьких поручениях. Эта сволочь действовала хитро: поняв, что я не полный нуб в программировании, он прощупал почву, и когда я доказал свою полезность, сам того не осознав, Мунаката сделал ход, пригласив меня встретиться в реальности.       На практике это не такое уж большое дело. Полно случаев, когда игроки с одного лагеря, подружившиеся в игре, становились друзьями и в жизни, но ко мне это не относилось: я гнушался заводить близкие знакомства в интернете; да и в жизни, в принципе, тоже. За время пребывания на Проекте я нарушил это правило дважды, и Рейши был первым исключением. Встретиться с Создателем — когда ещё выпадет такая возможность? Я пришёл, ожидая увидеть кого-то внушительного, а увидел всего лишь Мунакату — вот оно, огромное разочарование всей моей жизни.       Если быть непредвзятым, то здесь нужна поправка: он лишь выглядел таковым. Обычным скучным парнем немногим старше меня — свой возраст, кстати, он так и не сказал, — смахивающим на первосортного ботана из спецшколы. На деле он был просто серьёзным, занудным, абсолютно повёрнутым на всём, что касалось науки и техники, но в голове у него крутились такие шестерёнки, что мне и не снилось. Не представляю, как вообще можно жить с головой, загруженной таким объёмом информации, но Рейши справлялся. Я, успевший за мои двадцать с небольшим поставить на место немало людей, считающих себя умнее других, рядом с Мунакатой выглядел первоклашкой, грызущим карандашик и считающим яблоки. Смущало ли меня это? Нет. Задевало? Нет. Я всегда готов признать ум там, где он есть, и, что самое классное — Мунаката руководствовался тем же.       Как оказалось, до меня ещё никому не удавалось устроить подобную кутерьму на Проекте. Были слабые попытки, были весьма активные налёты, не увенчавшиеся успехом, и был я, взявший своё после непродолжительной и шумной возни. Это грандиозное свершение так запало Мунакате в душу, что он руку не смог поднять на такого баловня судьбы. Мне приятно думать, что он не сумел пройти мимо такого замечательного экземпляра с недюжинным айкью, но на деле всё куда прозаичнее — он просто хотел взглянуть в мои наглые глаза и запрячь работой на всю оставшуюся жизнь, чтоб и в мыслях не было снова что-то портить в его детище.       Я, не будь дураком, отказался, и не один раз. Предпоследний был с натяжкой — я познакомился со сногсшибательной Авашимой, и возможность работать с ней почти заманила меня в коварные сети Мунакаты. Он, видать, на это и рассчитывал, но я не сдался, и разум таки пересилил плотские позывы, хотя попыток соблазнить Сери без участия в их офисной жизни я не оставляю и по сей день.       Не то чтобы мне не было интересно работать с ними, просто лень брала своё. Деньги, которыми Мунаката надеялся меня завлечь, мне были по боку, а работа за интерес не для меня уж точно. Мне нравился Рейши — болтать с ним всегда весело, особенно если немного расслабиться и забыть о его статусе — но копаться в подноготной Проекта я не желал. Меня устраивала сама игра, а лезть в её внутренности — всё равно, что расчленять любимую собаку. Короче, я дал заднюю, а Мунакате пришлось смириться и подкидывать мне простенькие задания, которые я делал по дружбе. Взамен мне дозволялось болтаться в его кабинете, флиртовать с Авашимой и доставать Мунакату любыми способами; он морщился и ругался, но на самом деле веселился от души, так что наш обмен был взаимовыгодным. Ему достался отличный надоедливый друг, а мне один зануда, одна красотка и почти полная вседозволенность в рамках Проекта.       Время от времени Мунаката звал меня в синий лагерь, но я всякий раз отказывал, по-прежнему оставаясь бесцветным. Трудно сказать, что меня удерживало: в Скипетре я бы точно был в верхах благодаря Рейши, и проблем бы не испытывал вовсе. Подобный блат я презрел, и остался на равнине в одиночестве, периодически нарываясь то на синих, то на красных. В Хомру меня тоже не тянуло — за знакомство с Королём синих там по головке не погладят. Афишировать это я не собирался, но всё же считал этот факт своей официальной причиной игнорирования территории красных. Так я болтался по карте почти три месяца, пока не встретил Мисаки.       Вообще-то сперва я не знал, что его так зовут. Он играл за персонажа под ником «Ята», имел уровень на десяток ниже моего, таскал какой-то несуразный набор кинжалов, которыми разве что новичка можно убить, и тоже был бесцветным. Он охотился за тем же сокровищем, что и я; вот возле того злополучного сундука мы и встретились. Ята немного поразвлекал меня своими тщетными, но азартными попытками вонзить мне в горло кинжал, я сделал вид, что ему это почти удалось, а потом отправил в нокаут одним пинком, красочно расписав в чате, почему не надо нападать на людей с таким позорным оружием. Тут-то мне бы и уйти, но хотелось дождаться ответа: я предвкушал интереснейшую дискуссию, и парень меня не разочаровал — его длиннющие сообщения я буквально глотал. Писательского таланта у Яты не наблюдалось, словарный запас тоже был никакой, зато энтузиазма хоть отбавляй: вылив на меня ушат дерьма, он небрежно поинтересовался, а не соизволю ли я провести консультацию на тему выживания на Проекте. Я, поражённый такой непосредственностью, не смог отказать и мгновенно стал кем-то вроде гуру. Впрочем, об этом поспешном решении я ни разу не пожалел: Ята быстро схватывал, и вскоре мы уже рассекали по карте вместе, раздавая пинки всем желающим и проходя квесты, которые одиночкам не открывались. Такая тёплая ламповая компания была мне в новинку, но ощущения нравились; Мунаката, которому я поведал об этом захватывающем опыте, загадочно усмехался и не комментировал, то ли завидуя, то ли вообще особо не вслушиваясь. Мне было параллельно — я лишь хотел поделиться открытием — так что мои излияния, вполне возможно, уходили в никуда. В общении с Ятой всё было наоборот: в нашей переписке и болтовне по скайпу мне отводилось место слушателя, а он был рассказчиком, главным действующим лицом, ведущим и лидером. Что странно: при всей моей любви к актерской игре, привлечению внимания и простому обыденному выпендрёжу, с Ятой я резко останавливался и становился кем-то другим. Кем-то незнакомым мне самому: тихим, рассудительным и спокойно-участливым, совершенно другой личностью; в то же время, я был уверен, что ни разу не сфальшивил и не попытался вести двойную игру с этим невразумительным парнишкой, чей айкью явно на пару десятков не доставал до моего. Я плыл по течению — не в первый раз в жизни, но впервые во время общения, — и позволил себе быть ведомым, получая от этого неописуемое удовольствие и даже не стараясь его имитировать.       Всё это великолепие ожидаемо вылилось в невозможность удовольствоваться Ятой виртуально: я, поправ все свои выдуманные правила, завлёк его в реальную жизнь робкими обещаниями неплохого времяпровождения в интеллигентной компании. Смею думать, что он согласился не из-за этого — попытки завысить и без того стремящуюся в бесконечность самооценку — но, какова бы ни была причина, Ята светился энтузиазмом и искренней заинтересованностью. В итоге мы договорились на какой-то день, когда синоптики обещали солнечную погоду, и я ненадолго вышел из онлайна, задумчиво размышляя о необходимой модели поведения. Выбрав свою обычную своеобразную личину нахального умника — к которой тот же Мунаката относился весьма двойственно, — я с чистой совестью прекратил планировать, уверенный в том, что буду авторитетным и во всех отношениях шикарным интеллектуалом. Вообще я не имею привычки сомневаться в том, что что-то пойдёт не по-моему: не потому что такой самоуверенный, а потому что умею повернуть ситуацию в свою пользу.       Ну а потом я увидел Яту — и пропал.       На самом деле эта фраза, которую влюблённые девчушки применяют к любому объекту обожания, здесь не является преувеличением. Со мной и правда произошло то, что произошло, хоть и не сразу, не внезапно. Не было никаких молний, разверзшихся небес, звёздочек в глазах — я просто увидел Яту, небрежно прислонившегося к ограждению, и во мне вспыхнула тихая радость встречи, словно это был момент воссоединения с другом, которого я не видел много лет.       Когда я подошёл поближе, он обратил на меня внимание, вскинул глаза и заулыбался — это был ещё один шаг к моему медленному, но верному скатыванию вниз, — и я улыбнулся ему в ответ.       Тот день был не длиннее прочих, но я со всей ответственностью заявляю: мне он показался вечностью, что пролетела в один миг — такие вот поэтические перлы выдаёт моё сознание в ответ на воспоминания о встрече с Ятой. Помнится, именно тогда я всерьёз задумался о причинах, побудивших меня когда-то уйти в затворничество и виртуальность — кто в здравом уме будет избегать жизни, когда в ней существует кто-то вроде него? Другое дело, что только мне повезло этого «кто-то» встретить; а уж тем, кому судьба не улыбнулась, искренне сочувствую.       Его настоящее имя было Ятагарасу Мисаки — и я очень долго и заливисто смеялся, когда это услышал. Он хмурился и явно прикидывал, не зарядить ли новому знакомому в нос, но я вовремя остановился: отдышался, перевёл дух, и сказал, что отныне и вовек буду звать его именно так. Почему? Потому что это мило, и классно, и вообще... пусть это будет только моя привилегия. Его девчачье имя перекатывалось на языке и оставляло после себя улыбку; в тот день я сотню раз обратился к нему по имени, и, в конце концов, он принял это, как должное. — Тогда я буду звать тебя Сару, — тоном, не терпящим возражений, заклеймил меня он. — Раз уж ты фамильярничаешь, мне тоже можно...       Я не возражал. Никто и никогда не звал меня Сару — даже Мунаката, который, в общем-то, претендовал на звание моего лучшего друга. После этого маленького разбора полётов мы будто сроднились, и далее всё потекло гладко и легко, как по прописанному сценарию, который мы отыграли уже множество раз. Что самое прекрасное — это чувство, похоже, возникло не у меня одного.       Мисаки был маленьким, забавным, совершенно несерьёзным мечтателем. Он носил несуразные вещи на размер больше, ездил на скейте с опасной виртуозностью профессионала и неплохо обращался с битой: «я ходил в бейсбольный клуб в школе». У него была шикарная рыжая шевелюра, которую он постоянно прятал под дурацкой чёрной шапкой — так волосы не мешаются, — абсолютное отсутствие манер и убойное обаяние, до которого мне было как до Луны пешком. Он с детской наивностью верил в идеальный мир: что-то вроде утопии, где добро всегда побеждает зло; обожал книжки жанра «фэнтези» и был абсолютно помешан на онлайн-играх — ну, может, чуть меньше, чем на своём скейте. Мисаки был непосредственным, милым, и совсем на меня не похожим: насколько я был циничным и колким, со своим вечным чёрным юмором и мрачноватым взглядом на жизнь, настолько и он был открытым, располагающим и притягательным. Меня тянуло к нему магнитом: дурацкая теория о противоположностях сработала на сто процентов, и я влип по уши во что-то, балансирующее на грани дружбы и слепого обожания.       Честно, я не помню, чем мы занимались почти шесть часов кряду. Кажется, мы болтались по городу, просто идя по знакомым и незнакомым улицам, не имея никакой цели и не зная, куда придём; мы много говорили о чём-то неважном и отвлечённом, смеялись над какими-то глупыми шутками, корчили рожи людям в витринах кафе, а потом убегали, хохоча во всё горло. Он старался научить меня кататься на скейте в парке: я неуклюже отталкивался ногой и спотыкался, он смеялся до слёз и пытался помочь, но в итоге сам падал. Моим рекордом были и остаются два с половиной метра, что я проехал ровно до забора, где благополучно заработал синяк и зарёкся вновь вставать на этот адский вид транспорта. Мы пили газировку на скамейке, восстанавливая дыхание, и обсуждали, чем можно заняться на следующих выходных. Я помню порванный напульсник на правом запястье Мисаки, помню свои собственные ободранные коленки, помню лёгкую грусть, возникшую при прощании на перекрёстке. И ещё я помню ощущение тёплой маленькой ладони, которую я пожал, прежде чем уйти.       В тот день я влюбился в Мисаки — правда, я ещё об этом не знал.       После было много похожих дней, наполненных радостным спокойствием, умиротворением и бьющей через край правильностью. Нам никогда не бывало скучно вместе: мы строили песчаные замки на пляже за городом, грабили автоматы с напитками, убегали от привязавшихся хулиганов, и порой проводили целые ночи в попытках найти дорогу домой, заблудившись во время очередного марш-броска. Я в кои-то веки был беспечен и не размышлял о сложных вещах вроде будущего и своей странноватой, не вписывающейся в рамки обычного жизни. Я словно нашёл место, где мне были всегда рады, и возвращался туда вновь и вновь, не заботясь о том, что буду делать, если это счастье вдруг закончится — Мисаки будто был рядом на протяжении многих лет, и мне не представлялось, что он когда-либо покинет меня. Он был со мной, когда мы провели всю ночь в кинотеатре, наслаждаясь марафоном «Планеты обезьян»; Мисаки уснул у меня на плече на середине второго фильма. Он был со мной, когда в нашем городе открыли квест-румы; мы вдвоём отгадывали тайны радиационной лаборатории, и Мисаки выдавал абсолютно бредовые идеи, чуть ли не прыгая от адреналина. Он был со мной, когда мы решили отправиться на каток, не умея при этом сделать и шага по скользкому льду; он судорожно хватался за мою руку и толкал меня к бортику, грозя падением нам обоим. Я и думать забыл о том, что когда-то тратил своё время на компьютерные игры и заигрывания с Авашимой: каждый день крутился вокруг Мисаки, каждая мысль касалась Мисаки, всё, что я делал — всё это было для Мисаки.       Кажется, в те дни я немного растерял своё «я»; отломил кусок души, отдав его первому встречному, пробравшемуся в моё сердце. Я стал непозволительно мягким, зависимым, до отвращения счастливым — это-то меня и убило, когда Мисаки напомнил мне о существовании окружающего мира.       Признаться, я подзабыл о Проекте, захваченный невероятными событиями, навалившимися с приходом Мисаки в мою жизнь. Изредка я заходил на сайт, смотрел последние новости и, не найдя ничего интересного, отключался. Мой персонаж, как и персонаж Мисаки, по-прежнему оставался бесцветным, игнорируя все положенные системой устройства, лагеря так же враждовали между собой, Мунаката безрезультатно зазывал меня в свою компанию. В общем, изменений не предвиделось ровно до тех пор, пока Мисаки, захлёбываясь словами, не позвал меня в Хомру.       До сих пор не понимаю, как и почему это произошло. Он наткнулся на ребят из красного лагеря, и те, видать, промыли ему мозги — Мисаки вдруг воспылал любовью к Хомровцам и их Королю так яро, что и слушать меня не хотел. Он не ставил ультиматумы, нет: он подлизывался, уговаривал, ластился, и я, падкий на такие проявления симпатии с его стороны, сдался, не усмотрев в этом ничего криминального. Как я говорил ранее, мне было до лампочки, где зарабатывать опыт, так что я пошёл вслед за Ятой, не возлагая особых надежд на красных. Мунаката, узнав о моём поспешном решении, долго выговаривал своё недовольство, приведя множество причин, долженствующих подвигнуть меня на перебежку; я пресёк это шутливым заявлением о шпионаже в рядах Хомры, которое Рейши, кажется, воспринял всерьёз. Как бы то ни было, мой персонаж загорелся красным огнём, а будущее сгорело синим пламенем; так вот по-дурацки я пошёл на поводу у Мисаки, считая, что обязан поддерживать его решения — в принципе, не очень-то и много мне было нужно для счастья.       Сначала всё было нормально. Мы ходили в общие рейды, устраивали какие-то невразумительные беседы в чатах, где я по большей части отмалчивался, да перемывали косточки Мунакате. Порой мы сталкивались с синим отрядом где-нибудь на пересечённой местности, и тут я просто отходил в сторонку, не желая иметь дела с общей дракой: синие мне лично ничем не насолили, а стадное чувство мне чуждо. Так что, пока Мисаки и его новые знакомые махали оружием в борьбе за очередной кусок золота, я переключал вкладки и сёрфил сайты в поисках новой новеллы, на которые подсел уже тогда.       В реальности же что-то неуловимо изменилось, но я понял это не сразу. Наши встречи с Мисаки стали проходить чуть реже — он ночами сидел на Проекте, а днём отсыпался, — и в итоге свелись к паре дней в неделю. Куда-то исчезла та лёгкость, что посещала меня в присутствии Мисаки; наверное, потому что темы, которые мы обсуждали, перестали быть необязывающими и отвлечёнными. Мисаки с энтузиазмом докучал мне своими восторгами по поводу Хомры: ему там нравилось абсолютно всё. Задания, болтовня, новые друзья в лице Камамото и Анны, и так далее, по списку. Венцом программы всегда оставался Красный Король, которого Ята почему-то боготворил и превозносил, хотя сам никогда его не видел и знал только понаслышке. С каждым упоминанием этого парня моё негодование становилось всё ощутимее, хоть я и не мог этого высказать вслух непосредственно Яте. Зато доставалось Рейши, которому мои излияния всегда были то ли до лампочки, то ли нет. Он разделял мою антипатию к Суо по своим причинам, но мне хватало и малости, так что мы вместе поливали его грязью: я — вслух, а он — молча.       Это происходило достаточно долго, чтобы внутри меня накопилось огромное количество непонимания, разочарования и страха. За много долгих и тяжёлых месяцев мы с Мисаки успели отдалиться: он почти забыл обо мне, постоянно собираясь с ребятами из Хомры и оттачивая навыки зубоскальства в чатах, а я бродил по карте в одиночестве, не испытывая желания к ним присоединяться. Мне было неприятно видеть как Мисаки, чьё внимание было единственным необходимым мне человеческим благом, распыляет себя на других, не нуждающихся в этом, не достойных этого. Самое мерзкое было то, что он это искренне не понимал; Мисаки почему-то не видел растущей пропасти, и считал, что всё в порядке; он поворачивался ко мне спиной, смотря куда-то вверх — туда, где, наверное, восседал на троне его обожаемый Король.       В конце концов, это была лишь игра, и я бы смирился с этим маленьким предательством, но реальность оказалась не лучше. Я вдруг остался один — состояние, привычное мне ранее, — и это внезапно ранило меня сильнее, чем я ожидал. Мисаки редко отзывался на мои отчаянные попытки вызвать его на реальный контакт, а если и удавалось устроить маленький сеанс тет-а-тет, то он быстро скатывался: Ята молол языком на свою любимую тему, и мне всё меньше хотелось продолжать разговор.       В итоге произошло то, что должно было произойти уже давно. Мунаката, который тоже устал слушать моё нытьё, в очередной раз предложил мне присоединиться. Я, по привычке, отмахнулся, но он настаивал, нажимая на больное: — Сам подумай, Фушими, — сказал он, когда я забежал к ним в офис на часок, чтобы выплакаться в жилетку. — Это вряд ли прекратится. Ята уже погряз в Хомре, и ты ему не нужен — до тех пор, пока она существует, так точно. Он не обратит на тебя внимания, пока ты не сделаешь что-то весомое. — И под весомым ты подразумеваешь побег? — уточнил я. — Не побег. Я бы назвал это сменой взглядов, — усмехнулся он. — Но Ята назовёт это изменой. Он же идеалист, верно? Добро и зло, всё такое.... Если ты перейдёшь на сторону злостного врага красных, угадай, заметит ли он это? — Звучит заманчиво. Но ты не думаешь, что он возненавидит меня за это? — Скорее всего. — Мунаката почти сочувственно похлопал меня по плечу, — Но это не самый плохой вариант. В конце концов, ненависть лучше, чем ничего. Да и ты сам уже терпеть не можешь Хомру...       В его словах был смысл. Конечно, Рейши преследовал свои цели, и моё душевное равновесие явно не входило в список, но я был благодарен даже за такую извращённую форму содействия. Немного поразмыслив и прислушавшись к совести, я решил: хватит так жить. Во мне давно клокотала злость на Мисаки, презрение к Хомре и абсолютно невыносимое желание что-то поменять; я решил, что побег станет наилучшим выходом. Я решил, что забуду Мисаки, как только мы оборвём все ниточки, которые и без того уже были тоньше некуда.       Для Мисаки моя перебежка оказалась ударом: этот наивный мальчик думал, что мы по-прежнему лучшие друзья. Он искренне недоумевал и по-детски злился, когда я объяснил ему свою неспособность находиться среди хомровцев и полное нежелание превозносить Микото Суо. Он чуть ли не рычал, когда я рассказал о нашей давней дружбе с Мунакатой; он был поражён, когда я сообщил о полной уверенности в своём решении; и он был растерян, когда я предложил ему уйти со мной.       Не знаю, зачем я это сказал; видимо, теплилась ещё надежда на возвращение всего на круги своя. Однако я был более чем уверен, что такое не пройдёт: Мисаки действительно идеализировал всех и вся, и его разочарование во мне было слишком сильно, чтобы так просто простить мой поступок. Он даже остался немного оскорблён — неужели ты думал, что я так просто предам своих? — и меня заклеймили прозвищем «предатель» и обдали холодным взглядом, запомнившимся надолго.       Короче говоря, всё закончилось. Я был принят в Скипетр и приобрёл чудный синий оттенок; Мисаки остался в Хомре, поклоняться своему Королю. Всё замерло: и внутри меня, и снаружи. Мы больше не пытались даже переписываться: Мисаки затаил на меня страшную обиду из-за этого предательского побега, а я не желал бередить раны и тратить себя на человека, променявшего меня на многих других. У меня остался невозмутимый и чуть холодный Мунаката, сексуально-равнодушная Авашима и целый полк таких же отстранённых ребят в Синем лагере. Ещё появилось какое-то тупое равнодушие ко всему, что я делал, будь то тот же Проект или же мелкая работёнка от Рейши, целый ворох убийственных шуточек на тему одиночества и мерзкая улыбочка, вызывающая дрожь у меня самого. Диагноз самый что ни на есть обыденный: разбитое сердце и не оправдавшиеся надежды. Победа экстраверсии и полная некомпетентность малой группы из двух человек в нашем чересчур повёрнутом на общении социуме; я принял это как должное и вскоре прекратил себя терзать.       После этого прошло какое-то время, и я привык. Привык не вспоминать о Мисаки чаще раза в неделю, привык отвлекаться любыми способами (благо их человечество немало придумало), и привык не думать о себе как о жертве. Я отпустил это — все счастливые и расслабленные дни с Мисаки, — и отвёл им место в воспоминаниях, к которым возвращаешься только в минуты сентиментальной ностальгии. И то ли я был чёрствым, то ли упёртым, но подсознание послушалось и закрыло мне самому доступ к этим нескольким файлам памяти, что я, наверное, предпочёл бы стереть.       Не знаю, поступил ли Мисаки так же — я более не имел шанса спросить его об этом.