Проект

      Чего я не делал уже очень давно, так это не просыпался от голода. Позывы желудка перебили даже действие снотворного — я разлепил веки, сморщившись от головной боли, и прислушался к урчанию в животе. Признаться, я надеялся, что найду в себе силы проигнорировать его и спать дальше, но под ложечкой сосало просто нестерпимо. Вспомнив, что последний раз ел утром, а днём ещё и пил без закуски, я решил исправить ситуацию. Кое-как приняв вертикальное положение, я уселся на краю кровати. Голова закружилась, и я с тоской подумал, что не стоило всё же напиваться посреди бела дня. С другой стороны, я наконец-то выспался: часы показывали половину первого ночи, что означало минимум десять часов отдыха. Как ни странно, этого мне показалось мало; я решил, что после небольшого перекуса продолжу спальный марафон, и заставил себя встать. На негнущихся ногах потихоньку дошёл до кухни, открыл холодильник и с запоздалым ужасом понял: всё приготовленное вчера было съедено мной и Мисаки.       Этот факт чуть было не заставил меня вернуться в постель. Но представив себе такое же голодное утро, я решил пожертвовать своим комфортом сейчас. Наскоро умывшись и пригладив волосы, я натянул куртку, сунул ноги в кроссовки и захлопнул за собой дверь, громыхнув на весь подъезд.       В лицо ударил ночной воздух. Я глубоко вздохнул, окончательно проснувшись, потёр заслезившиеся глаза. Круглосуточный магазинчик был в паре кварталов от дома, и я медленно побрёл в его сторону по пустынным улицам. Я жил в тихом районе, и по ночам проблематично было встретить кого-то, кроме романтично настроенных парочек да небольших подростковых компаний. Те, впрочем, предпочитали устраиваться с пивом в дальних уголках парка, поэтому я шагал один в полнейшей тишине, нарушаемой только шелестом листвы, что казалась почти чёрной на фоне неба. Изредка мимо проезжали машины, мигающие мне фарами, пробегали дворовые тощие собаки. Одна из них увязалась за мной до самого магазина: она неторопливо трусила сзади, не приближаясь, но стоило мне остановиться, как она тоже замирала. У дворняги были большие печальные глаза, которыми она выжидающе смотрела на меня, и забавные длинные уши, мотающиеся при ходьбе. Мне хотелось её погладить, но я вовремя заметил на боку огромное пятно лишая, сливающееся с грязно-белой шерстью. — Прости, собака, — сказал я ей. — Может, я куплю тебе чего-нибудь на ужин. Или это уже завтрак?       Она согласно тявкнула и замахала хвостом. Я оставил её у входа и зашёл в магазин, где дремлющий парнишка-кассир встрепенулся от звука колокольчика над дверью. Я на секунду завис у полки с молочными продуктами, разрываясь между йогуртом и кефиром, но в итоге сказал себе, что такой выбор не стоит потраченного времени. Взяв и то и другое, я завернул за сэндвичем, схватил немного колбасы и пошёл оплачивать.       Собака ждала снаружи. При виде меня она подняла голову и быстро задышала, но так и не подошла достаточно близко. Даже когда я помахал колбасой, она лишь принюхалась, сделала пару шагов и остановилась. Я вздохнул. — Не доверяешь мне, значит? Правильно. Собаки куда умнее людей.       Она, естественно, на это ничего не ответила. Я снял с колбасы плёнку и кинул еду собаке; она подняла кусок с земли, благодарно вильнув хвостом, и потрусила обратно, свернув в подворотню. Может, решила съесть в одиночестве, может, понесла щенятам. Проводив её взглядом, я вскрыл йогурт, планируя выпить его по дороге, и пошагал к дому. Первый же глоток вызвал неожиданно сильные спазмы; я остановился, слегка наклонившись, и задержал дыхание, надеясь, что от этого станет легче. Конечно, лучше не стало, и я понял, что не стоит тянуть с приёмом пищи дольше необходимого. Ничто не мешало мне перекусить прямо сейчас — в конце концов, ночной воздух вызывает нешуточный аппетит, которого у меня и без того было в избытке. Когда живот перестало крутить, я распрямился и отважно глотнул ещё, опасливо зажмурившись — в этот раз всё прошло гладко. Рисковать, однако, я не собирался, поэтому свернул в первый попавшийся двор, надеясь приютиться на скамейке и утолить голод.       С освещением в этом дворе было туговато. Я прислушался, но никаких пьяных голосов до меня не донеслось, так что я направился вглубь, к освещённому фонарями зелёному насаждению. Нынче в каждом дворе старались сделать какую-нибудь площадку, ограждённую деревьями, и конкретно это мне нравилось: внешний вид каменных джунглей становился в разы уютнее. Под широкими ветвями клёнов я разглядел типичный круг скамеек, необычно чистый и абсолютно свободный. Сев лицом к фонарю, я глотнул йогурта, отставил его в сторону и принялся возиться с упаковкой сэндвича. Она оказалась на удивление плотной и никак не хотела поддаваться. Вдобавок этот дурацкий целлофан шуршал, что в ночной тишине казалось жутко громким и неуместным. Я чертыхнулся, кое-как стащил упаковку и бросил её в мусорку, промахнувшись. Это меня раздосадовало ещё сильнее; я решил, что приберусь перед уходом, и с наслаждением вонзил зубы в сэндвич.       В этот момент сзади послышался чей-то кашель. С перепуга я вздрогнул и немного подавился, из-за чего тоже принялся кашлять. Позади воцарилась тишина, и это было жутковато. Я всё ещё пытался справиться со злосчастным куском хлеба, застрявшим в горле, и не мог повернуться. В голове у меня пробежали тысячи вариантов того, в каком виде меня найдут этим утром бедные жильцы соседних домов, когда чей-то голос участливо осведомился: — Тебе помочь?       Я схватил йогурт, чтобы запить. Голос казался подозрительно знакомым; ладно, на самом деле я мог даже не смотреть, чтобы подтвердить свою догадку. Но моего ответа ждали, поэтому я удостоверился, что опасность задохнуться прошла мимо, и повернулся к говорящему: — Я уже справился. Но спасибо. — Да не за что, — хмыкнул Мисаки. Он сидел на противоположном краю круга, закинув ноги на скамейку. Скорее всего, он лежал там, когда я пришёл, поэтому мы друг друга сразу не заметили. — Я и не знал, что тут кто-то есть, пока не услышал это противное шуршание. Ну и напугал же ты меня, — произнёс он с лёгкой улыбкой. — Кто кого напугал ещё, — в том же тоне ответил я. Никто из нас не двинулся с места, чтобы сесть рядом; мне было неуютно, поскольку Мисаки прятался в тени, и у меня не было возможности разглядеть его лицо. Я же был как на ладони под этим грешным фонарём, и это напоминало мне сцены допросов из детективных фильмов об американских копах. — Как работа? — спросил я, чтобы хоть как-то разбавить молчание. Мисаки неопределённо пожал плечами, не особо-то горя желанием обсуждать эту тему. — Как всегда. Скучно и тоскливо. Сегодня помогал разгружать ящики с продуктами в круглосуточном. — В том, что за перекрёстком? — удивился я. — А я там только что был. Купил немного еды на ужин. Или на завтрак. В общем, решил перекусить...       Я окончательно запутался в словах и замолчал. Мисаки такое совпадение не впечатлило и он никак не прокомментировал мои слова. Мы снова умолкли. Я откусил от сэндвича, вспомнив, что собирался поесть, и тут же спохватился: — Не хочешь? Могу отломить половину. Или вот, у меня есть кефир и йогурт...       Мисаки покачал головой. Я снова ощутил себя загнанным в угол. Диалог не клеился. Я принялся набивать рот, чтобы не сидеть камнем, а Мисаки так и остался по ту сторону круга, спрятавшись от меня в темноте. Мне хотелось встать и уйти под каким-нибудь предлогом, лишь бы избежать этой напряжённой атмосферы. Я помнил, что обещал Мунакате наладить отношения с Мисаки, но как это сделать — не представлял вообще. И я был не готов к подобному уже этой ночью. Короче, события застали меня врасплох, и теперь я отчаянно выискивал выход, который позволил бы мне испариться, сохранив лицо и не испортив всё окончательно.       И мне казалось, что Мисаки чувствует то же. Мне думалось, что там, вне света фонаря, ему так же тяжело и некомфортно, страшно и холодно. Но когда он снова заговорил, его голос звучал легко и свободно, словно он знал что-то, чего не знал я: — Эй, Сару. Как насчёт сигареты? — Что? — непонимающе переспросил я, щурясь в темноту. Мисаки приподнял руку, и я действительно заметил маленький мерцающий уголёк меж его пальцев. — С каких пор ты куришь? — Я не курю. Вернее, сегодня первый раз попробовал. — И как оно? — скептически поинтересовался я. — Убивать лёгкие лучше, чем гробить печень? — Это ты мне скажи, — съехидничал он. — А вообще-то я пока не понял. Может, на меня не действует? — Это же не наркота, милый. Чему тебя мама учила? Капля никотина убивает лошадь, кстати говоря. — Хочешь проверить?       Наверное, я смотрелся довольно глупо со своей бутылочкой йогурта в одной руке и с сэндвичем — в другой. Мисаки пытался взять меня на слабо, но без особого энтузиазма; скорее это было неловкое приглашение. Что оно должно было означать? В голове промелькнула ассоциация с трубкой мира, но вряд ли он руководствовался именно этой параллелью. Я немного поколебался, но в итоге решил, что моему проспиртованному организму ничего не будет от небольшой дозы никотина. Мисаки приглашающе похлопал рукой по скамейке, и я послушно скользнул к нему, в уютную прохладную темноту.       Глаза медленно привыкали к тьме. Силуэт Мисаки всё ещё был немного нечётким, когда он осторожно передал мне сигарету. На секунду наши пальцы соприкоснулись, и у меня внутри всё сжалось. Я отдёрнул руку, уловив лёгкую растерянность со стороны Яты, и поскорее затянулся, совершенно не умея этого делать.       Как ни странно, получилось неплохо. Дым заполнил лёгкие и медленно выплыл наружу, оставив по рту горький привкус. В воздухе закружилось и растаяло бесформенное облачко, почти незаметное среди ночного пейзажа. Я передал сигарету Мисаки, держа её за самый кончик, и откинулся на спинку скамейки, силясь почувствовать растекающийся в крови яд. — Ну как? — чуть хрипло спросил он погодя, выпустив такое же облако дыма. Я пожал плечами, в точности как он, и сказал: — Не знаю. На вкус как вековая пыль, если ты об этом. — Ещё хочешь? — Давай.       Мы меланхолично затягивались, передавая сигарету из рук в руки. В голове промелькнула смутная мысль о том, что стоило бы просто взять вторую, но как-то быстро испарилась за ненадобностью. Наши руки больше не соприкасались. Я попытался сделать кольца, но непослушный дым превратился во что-то совсем другое. Мисаки хихикнул и попытался сделать то же самое, но вместо этого закашлялся и уронил сигарету. Я похлопал его по спине, помогая отдышаться, и он благодарно улыбнулся в ответ.       Потом мы прикончили вторую сигарету, за ней и третью. К этому моменту меня немного мутило, но останавливаться не хотелось. Откинувшись на спинку скамейки, я немного сполз вниз, устраивая голову поудобнее, и принялся смотреть в тёмное небо. За клубами оно казалось нереальным и далёким; редкие звёздочки плавали в океане дыма, как в тумане, и это было довольно печальное зрелище. — Похоже на Млечный Путь, — мечтательно сказал Мисаки, принимая то же положение. Я покосился на мерцающий огонёк в его руках, и потянулся было за ним, но Ята сам протянул мне руку. — Невероятно красиво. — И невероятно грустно, — против воли добавил я. На сигарете ещё остался вкус губ Мисаки, и я на миг ощутил его, прежде чем впустить в себя яд. От этой незначительной детали я ещё сильнее проникся хрупкостью момента и вспомнил безнадёжный круг, по которому мы оба бежали в попытках найти друг друга. Скорее всего, каждый из нас смотрел другому в спину, выкрикивая обидные слова и не слыша чужих. Это была типичная ошибка многих, но я никогда не думал, что сам попадусь в эту замкнутую ловушку.       Мисаки закурил четвёртую сигарету. Я помотал головой, когда он предложил мне продолжить, и уставился на него. Ята не выглядел круто или, напротив, нелепо; курение ничего ему не прибавляло и не отбирало. Мне даже нравилось смотреть, как его губы сжимают фильтр, как приоткрываются, выпуская дым, и как он прикрывает глаза, задерживая дыхание. Мисаки, отравляющий себя, убивающий себя таким изящным способом выглядел невероятно привлекательно, и я не постеснялся сказать ему об этом. Он усмехнулся, стряхивая пепел, и ответил, что не это было его целью. — Мне никогда не нравились курильщики. И любопытно не было, даже в подростковом возрасте. — Чего ж тогда сейчас начал? — меланхолично спросил я, наблюдая за витками дыма, что поднимались к кронам деревьев. Мисаки сделал странный волнообразный жест, который, полагаю, заменил слова «просто так». — Ну, сейчас мне вдруг это понадобилось. Тебе вот иногда нужно выпить, а мне — выкурить пару сигарет. — О, это я могу понять, — оживился я. — Сегодня днём я выпил почти целую бутылку, и тогда это казалось правильным. Хотя сейчас у меня голова раскалывается, так что я уже не уверен.       Мисаки покосился на меня, но не стал упрекать. Да и это было бы не к месту, учитывая то, что он сам делал. Вместо обсуждения моего поведения он затянулся, с наслаждением выдохнул и продолжил: — Я решил, что нужно уничтожить себя. — Это метафора? — уточнил я. — Даже если так, от тебя она звучит неправдоподобно.       Он не обиделся. Повертел в руках догорающую сигарету, потом выбросил её в мусорку, не промахнувшись, в отличие от меня. Новую брать не стал. Пачка, когда он передал её мне, была почти полной. — «Курение убивает», — прочитал я на упаковке и поднял глаза на Мисаки. — Ты это имеешь в виду?       Он кивнул. Я хмыкнул, возвращая ему сигареты, и немного приподнялся — шея затекла. — Ты выбрал самую медленную смерть на свете. Достаточно малодушно. Хотя мой алкоголизм не лучше. — Я не пытаюсь покончить с собой, — терпеливо объяснил он. — Я лишь хочу измениться. — Для этого люди обычно ходят на психологические тренинги или... — Да можешь ты помолчать? — не выдержал Мисаки. — Я для кого распинаюсь?       Я покорно закрыл рот. Он тоже помолчал немного, подбирая слова, и вскоре снова заговорил: — Я весь день думал о том, что произошло утром. Мы часто ругаемся, но сегодня.... То есть, я выплеснул много лишнего. Того, чего не нужно было. И это, наверное, ранило тебя сильнее, чем мне бы хотелось.       Он вопросительно посмотрел в мою сторону, но я не стал подтверждать или отрицать его слова. Стоило бы сказать, что я тоже поступил не очень-то красиво, но мне было страшно интересно, к чему он ведёт. А ещё было неудобно; я был готов сбежать при первых же признаках виноватого лица Мисаки. Но, вопреки моим опасениям, он выглядел уверенно, хоть и избегал смотреть мне в глаза. — Ты был прав, — просто сказал он, ковыряя носком ботинка слегка влажную землю. — Я не мог признать, что и у меня есть проблемы. Не мог... или не хотел. Своим извинением я пытался лишь избавиться от чувства вины, и ты был прав, когда его не принял. Я старался только для себя, Сару. Не для нас. — Это нормально, слышишь? — тихо сказал я, тоже глядя вниз. — И вообще, в ссоре всегда виноваты оба.       Он горько усмехнулся, соглашаясь. Прежде я никогда не видел Мисаки таким: собранным, цельным, решительным, но, в то же время — невообразимо открытым. Казалось, проведи по его коже пальцем — и пойдёт кровь. Я знал, что сейчас он так старается ради меня, и от этого под ложечкой сосало от страха и напряжения. — Ты всегда был таким добрым ко мне, Сару. Даже когда я вёл себя как придурок. Поэтому я решил: стоит попытаться изменить что-то в себе. Но у меня не вышло! — он непроизвольно сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони. — И я настолько отчаялся, что купил эти сигареты, надеясь, что они помогут уничтожить ту часть меня, что боится меняться... — И что же, сработало? — Не знаю, — обречённо ответил он, поворачиваясь ко мне. — Пока что я чувствую лишь тошноту.       Я хотел сказать, что это этот поступок — самый нелепый из всех, что он мог бы совершить, но осёкся, перехватив его взгляд. Мисаки выглядел загнанным, застигнутым врасплох зверем, который ждал, пока его добьют, и сделать это должен был я. Кажется, он не был уверен, как я могу отреагировать на подобное откровение, и готовился к чему угодно; я же не знал, что именно нужно сказать или сделать в ответ на этот акт саморазрушения. Мне подумалось, что я понятия не имел о том, что творится в его душе. Мисаки был один в этом тёмном ночном городе, в этом пустом дворе, в своих мыслях, разрушая самого себя ради того, чего он хотел достичь. Странно было осознавать: его конечной целью были не изменения, а я.       Мне по-прежнему хотелось уйти и не видеть его таким. Таким жалким, разбитым, ждущим от меня прощения или одобрения в ответ на его попытку стать другим. Всего этого я дать ему не мог, поэтому сделал единственное, что было в моих силах — обнял его, окутанного запахом дыма, молча признавая своё поражение. — Что ты делаешь? — неуверенно спросил Мисаки, обнимая меня в ответ. Я немного подумал и честно сказал: — Ничего.       Я обнимал его не от любви и не ради прощения. Разве я был влюблён? Разве он извинялся? Я просто хотел обнять его и этим показать, что тоже готов меняться. Не знаю, дошёл ли до Мисаки мой молчаливый посыл, но он положил голову мне на плечо, доверчиво позволяя обнимать себя, и это служило лучшим показателем из всех.       Выдыхаемый нами воздух больше не был дымчатым и густым. Никто бы не смог уличить нас, но я-то помнил: глубоко внутри мы отравлены. Правда, нельзя с точностью сказать, был ли этим ядом никотин или что похуже.       Потом мы выбросили в мусорку выпавшие из пачки сигареты. Я поднял упаковку от сэндвича, Мисаки стряхнул со скамейки пепел. Мы скрылись от света фонаря, нырнув в темноту переулка, и выплыли на поверхность, оказавшись на главной улице. Мисаки шёл рядом, не задавая вопросов и не собираясь протестовать, хотя шаг его был неуверенным и медленным. Хотелось ободряюще сжать его руку и сказать, что всё в порядке, но мне самому было немного неловко. Впервые от этого чувства не хотелось сбежать или спрятаться; моё сердце мучительно ныло, но это казалось скорее нужным, чем болезненным. За много дней, проведённых с Мисаки бок о бок, я только тогда мог с уверенностью сказать, что действительно понимаю хотя бы малую часть его самого.       Когда мы почти дошли до моего дома, Мисаки слегка замедлился и схватил меня за запястье. Я хотел было спросить, что не так, но он быстро взглянул мне в лицо и напряжённо прошептал: — Следят. — Кто следит... — начал я и осёкся. Стоило ему это сказать, как я почувствовал чей-то холодный изучающий взгляд, направленный прямо мне в спину. Если я и не заметил этого раньше, так только из-за поглотивших меня размышлений, но теперь, внезапно отрезвев от сильных пальцев на руке, понял, насколько сильно потерял бдительность. — Давно? — спросил я, стараясь не оглядываться. Мы встали у чужого подъезда и сделали вид, что обсуждаем какое-то весёлое происшествие. Улыбка Мисаки вкупе с его тревожными глазами казалась натянутой и неуместной. — Минут десять. Возможно, я просто не заметил раньше, — он легонько толкнул меня в бок и рассмеялся. Я спохватился и сделал то же самое, надеясь, что со стороны это выглядит естественно. — Интересно, следят за тобой или за мной? — Может, за обоими сразу? — предположил я. — Хотя скорее за тобой. Я был дома весь день. — И что им мешало просто дождаться, пока ты выйдешь? — Мисаки постучал пальцем по виску. Я нахмурился, безо всяких усилий притворяясь обиженным. Он виновато развёл руками, и я немного оттаял. — Впрочем, какая разница. Что будем делать?       Я призадумался. Внезапное преследование не входило в мои планы ни при каком раскладе. Да и зачем следить за кем-то вроде меня или Мисаки? Мы не знали ничего, что могло бы быть кому-то интересным. Мы не могли найти даже чёртового хакера, если посудить...       Стоило подумать об этом, как в мозгу что-то щёлкнуло. Я еле удержался от взгляда в сторону, и зашептал Яте: — Это они, я уверен. Та парочка из магазина. — С чего бы? — удивился Мисаки, подаваясь мне навстречу. Я автоматически обнял его за плечи, притягивая к себе: так мы могли быть уверены, что нас не услышат, а заодно и продолжить нашу маленькую сцену ссоры и примирения. — С того. Широ ищем не мы одни. Они тоже хотят знать, где он, поэтому и следят за нами — на случай, если мы всё-таки сумеем его найти.       Волосы Мисаки щекотали мне лицо. Я мотнул головой, случайно повернув голову чуть дальше, чем нужно, и с лёгкостью заметил: свет от фонаря, простиравшийся до самых кустов, выхватывал из тени маленькую прядь светлых волос. — Неко точно там, — сдавленным шёпотом объяснил я. — А вот насчёт Куро не знаю. Думаю, нам незачем их опасаться, по крайней мере, пока...       Мисаки притих. Я отстранённо подумал, что ради разыгрывания спектакля не обязательно было обниматься, но не смог определить, чья же это была инициатива. — Тогда пойдём уже домой, Сару, — ответил Ята, приподнимая голову. — Это ведь ничего, если они узнают твой адрес? — Ничего, если только они не придут, чтобы убить меня во сне, — согласился я. — А то вдруг на самом деле они с Широ подельники. — Ты это сейчас серьёзно? — Вот и Мунаката меня вечно о том же спрашивает, — вздохнул я. — Нет, всего лишь очередная догадка из серии «может быть». — Тогда ладно. Пойдём, пусть следят себе, сколько влезет. Мне спать охота, — он широко зевнул, отстраняясь. Я осторожно глянул назад, но больше ничего не увидел и решил пока не заморачиваться насчёт этого. Мы пошли дальше, всё так же ощущая чужое присутствие; впрочем, это ощущение ушло, как только за нами закрылась дверь подъезда.

***

      Эта неделя била все рекорды по телефонным звонкам: никогда в жизни меня не хотели услышать столько людей. Тем утром я проснулся от трезвонящего телефона, мысленно перебирая тех, кто мог бы жаждать моего общества. Не открывая глаз, я протянул руку, прикидывая, что с вероятностью процентов в восемьдесят это будет Мунаката, цапнул лежащий рядом телефон и прижал его к уху. Через пару секунд до меня дошло, что трубка молчит и не подаёт признаков жизни, поэтому я разлепил глаза и поглядел на экран, где не было даже пропущенных вызовов.       Я озадаченно нахмурился: что-то ведь точно звонило, если, конечно, у меня не было глюков. Подобное было возможно, потому что голова нещадно болела; я осторожно потрогал ноющий затылок, рисуя мрачную перспективу похода к врачу, и с недоумением нащупал огромную шишку. Трогать её не стоило: от нажатия голова тут же взорвалась болью, и я тихонько взвыл, перекатываясь на бок.       На мои стоны из-за косяка высунулся Мисаки. Я почему-то не помнил, что он делает в моей квартире, но спросить не удалось: Мисаки вполголоса разговаривал по мобильному, что, в общем-то, разрешало первый вопрос. На мой озадаченный взгляд он только махнул рукой, пробурчал что-то в телефон и снова скрылся за углом.       Я осторожно откинулся на подушку. Вставать пока не хотелось: было подозрение, что такая попытка приведёт к головокружению. Я пролежал пару минут, глядя в потолок, как вдруг кое-что ворвалось в моё сознание, и это что-то заставило меня сесть и глубоко вдохнуть.       Это была не моя квартира. Как я мог не заметить подобное сразу, осталось загадкой — скорее всего, потому что существовали более насущные вопросы, — но обстановка была мне незнакома. Кровать, где я сидел, была меньше и жёстче, постельное бельё вместо демократичного белого цвета щеголяло пошловатым морковным оттенком. К счастью, это было единственное яркое пятно: что стены, что мебель были вполне приличных бежевых оттенков. Я сразу приметил, что все дверцы плотно закрыты, немногочисленные книги аккуратно расставлены, дурацкие фарфоровые статуэтки, абсолютно не вписывающиеся в интерьер, протёрты и убраны на верхние полки. Большой стол, посреди которого возвышался компьютер, казался пустым: ни одной оставленной чашки или завалящей бумажки. Лишь письменные принадлежности, аккуратно поставленные в стаканчик, сияющая чистотой поверхность да несколько уложенных в стопочку дисков. На стене висели постеры с музыкальной и игровой тематикой да календарь на текущий год. И нигде даже маленькой фоторамки или чудаковатой копилки, или ветерков возле форточки. Абсолютно стерильная, но всё же уютная комната, принадлежащая вовсе не мне.       Я спустил ноги на ковёр неопределённого серого цвета. Если бы я не знал Мисаки раньше, то эта комната сказала бы мне совершенно иное, противоположное тому, что я знаю о нём сейчас. Глядя на эти нейтральные обои и практичную мебель, можно было представить самого педантичного и занудного человека на свете, но фокус был в том, что хозяином этого царства чистоты был Мисаки — да-да, тот самый, носящий вещи на размер больше и не умеющий стирать носки. Ята возвышался здесь как некоронованный властелин, выделяясь больше, чем любой другой — даже я сам вписывался в атмосферу лучше. Я думал так, отстранённо разглядывая плакат напротив, но когда Мисаки вошёл, пряча телефон в карман, мне показалось, что нет зрелища гармоничней. — Ну как ты? — спросил он вместо приветствия, присаживаясь рядом и озабоченно наклоняя мою голову вниз. — Да уж, меньше не стала. Может, сделать ещё один компресс? — Что я делаю в твоей квартире? — спросил я, глядя в пол. Мисаки хмыкнул и отпустил мою макушку: — Это единственное, что тебя волнует? — На данный момент — да, — признался я. — Потому что я вообще не помню, как сюда попал. — Немудрено, что не помнишь, — спокойно отозвался он. — Погоди минутку, я принесу воду.       Я хотел пойти за ним, но голова действительно начала кружиться, так что я сел от греха подальше. Мисаки быстро вернулся, неся плошку с водой в одной руке и полотенце — в другой. Вымочив его, он осторожно положил компресс мне на затылок, и я вздрогнул от холода и облегчения. Боль притупилась. — В общем, я принёс тебя сюда вчера вечером. — Мисаки довольно ухмыльнулся, глядя на моё растерянное лицо, и продолжил. — Тебя тошнило почти полчаса, и ты заблевал всю ванную, отмывать которую пришлось мне! Ты же выпил таблетку и завалился спать, отобрав у меня всю кровать, из-за чего я был вынужден ютиться на кухне. Надеюсь, сейчас ты хорошо себя чувствуешь, потому что я не намерен ещё и постельное бельё стирать. Не тошнит ведь? — Почти нет. Это всё правда? — Если не веришь, взгляни на мою ванную, — возмутился он. — Больно надо выдумывать! Да и зачем бы я стал приводить тебя сюда просто так?       Этот аргумент показался мне правдоподобным. Мисаки можно было верить, но я совершенно не помнил всего того, что он рассказал, и это, если честно, пугало. Ята уже понял, что в голове моей совсем не прояснилось, потому что участливо попросил: — Давай, напрягись и скажи последнее, что ты помнишь.       Помнил я немногое. В памяти всплыла дворняга, тёмный двор, дрожащий огонёк сигареты меж пальцев — моих или чужих? — а потом задымленные звёзды. Подумав ещё немного, я вспомнил, как шёл домой — один или с кем-то? — и, почему-то, падающий на кустарник свет от фонаря. После этого события наблюдался провал, о чём я и сообщил. Мисаки недоверчиво посмотрел мне в глаза и пытливо спросил: — А что было ночью, не помнишь? До того, как ты пошёл домой? — Частично, — неуверенно сказал я. — Помню, что купил перекусить, накормил собаку и пошёл домой, но свернул куда-то... и что-то связанное с сигаретами. Это я курил? — Ты курил. И я тоже, — Мисаки изобразил затяжку, но это ни о чём мне не напомнило. — Ещё мы довольно много разговаривали. Тоже нет?       Я помотал головой. Мисаки слегка поник и спросил: — Ладно, а дальше? — А дальше я дошёл до дома и обратил внимание на куст. Почему? — Куро и Неко следили за нами. Они прятались там. Вернее, ты так думал в тот вечер. — Неохотно пояснил Мисаки. Он явно хотел услышать от меня что-то ещё, поэтому я задумался, но память не выдала ничего, кроме этого чёртового куста и звука захлопывающейся двери. — А потом, наверное, я пошёл домой. Так ведь? По крайней мере, я ничего больше не помню, — я посмотрел на него, ожидая подтверждения, но Мисаки резко нагнул мне шею и снял компресс. Он отошёл к столу, встав ко мне спиной, и некоторое время молчал, вымачивая его. Когда он снова повернулся, лицо его было каким-то разочарованным, но я не рискнул спросить, отчего же. — Мисаки, — позвал я, когда он снова наложил компресс, — почему я всё это забыл? — Потому что тебя нехило приложили по голове битой, — пояснил он будничным тоном. — Видимо, та ночь частично выпала из твоей памяти, но, что хуже — вчерашний день совершенно стёрся. — Надеюсь, это не ты меня ударил? — опасливо спросил я, осознавая, что действительно понятия не имею, чем занимался вчера. Более того — я даже не был уверен, что это самое «вчера» существовало и происходило именно со мной. Мисаки закатил глаза в ответ на мой вопрос и тоном оскорблённой невинности заявил, что он тут не причём. — А кто тогда? Погоди, я только сейчас сообразил: целый день моей жизни ушёл в никуда? — ошарашено спросил я.       Мисаки вздохнул и подтверждающе мотнул своей рыжей шевелюрой: — Выходит, что так. Расскажу за завтраком, — он встал и помог мне подняться. Я как-то не вспоминал о еде, поглощённый навалившейся информацией, но его слова заставили мой живот заурчать. Мы доковыляли до кухни, где Ята усадил меня за такой же вылизанный, как и всё вокруг, стол, и принялся подогревать что-то в пластиковых контейнерах. Я с любопытством оглядел кухню, в которую Мисаки вписывался куда лучше, чем в комнату, и вспомнил, что кроме нас тут должны быть ещё люди. — А где твоя семья? — В отъезде, — отозвался он, ставя передо мной чашку, — тебе несказанно повезло, иначе я бросил бы тебя на улице. — Вот уж сомневаюсь, — улыбнулся я. Мисаки мрачно зыркнул в мою сторону, грохнул об столешницу тарелкой и сел напротив. При таком выражении лица даже палочки в его руках смахивали на орудие убийства, но бояться было некогда: передо мной стояло что-то невероятно вкусное, на что я набросился так, будто не ел уже сутки. Хотя, возможно, так оно и было.       Пока я уплетал так, что за ушами трещало, Ята меланхолично ковырялся в тарелке. Минут через пять ему это надоело, он оставил палочки в покое и уставился на меня. — Что такое? — спросил я в перерывах между жеванием. — Аппетита нет? — Пропал, — процедил он. — С другой стороны, пока ты наворачиваешь, я могу начать. Не против?       Я заверил его, что под рассказы завтракать куда как веселее, и Мисаки принялся говорить. Чем больше я слушал, тем сильнее жалел, что не помнил всего того, что произошло с нами вчера.