Don't give up, Donnie!

      Сегодня первый день, когда Донни не будет ставить Лео укол. Совсем. Он уже неделю постепенно уменьшал дозировку, чтобы сегодня лечение антипсихотическим препаратом плавно сошло на нет.       На самом деле, Лео ещё понадобятся другие лекарства и немало времени, чтобы прийти в себя окончательно, в лучшем случае, будет немного тормозить от двух до четырех месяцев. В худшем же, все полгода.       Но как бы там ни было, он должен очнуться от спасительного транквилизаторного сна.       За завтраком Лео, как обычно, без аппетита проглатывает несколько кусочков омлета, но его лицо мало-помалу приобретает страдальческое выражение, еще бы…       Гений с волнением ждет, когда Лео что-нибудь скажет или сделает, но решает не теребить брата, бедняга и так офигеет, когда его отпустит сильнее.

***

      Никогда еще Лео не чувствовал себя более странно. В емкое слово странно он умещал многое.       Каждый новый день стирает собой старый, будто его память превратилась в пластиковую треснутую флэшку с минимальным объемом памяти. А он не более чем видеорегистратор, стирает и пишет, слой на слой. Не осмысливая, не цепляясь. Пусть хоть весь город рухнет им на головы, уснуть, проснуться, не проснуться, что угодно.       Такова первая мысль, что отделилась от потока времени и событий.       Он уже не проваливается так внезапно в темноту и, когда выныривает из нее, помнит, о чём думал.       Младенческое состояние. Потребность в присутствии того, кто заботится и защищает.       Открыв глаза, объятый липкой дремой, Леонардо осмотрелся вокруг, странное дело, он заснул совсем не здесь.       Лаборатория в беспорядке. Ему всё равно и самую малость неуютно.       Донни нашелся тут же. Лео увидел брата сидящим в его компьютерном кресле на колёсиках. Вспомнилось, как лихо он перекатывался на нём от стола к столу, тормозил и входил в повороты, помогая себе пятками.       Сейчас глаза гения были закрыты, на голове здоровые наушники-лапухи, в них приглушенно играла музыка. Спит?       Присмотревшись внимательней, Лео увидел, что повязка вокруг глаз потемнела от влаги. Донни плачет? Почему? Это как-то связано с тем, что оба они находится в лаборатории? И почему он так тяжело все вспоминает, он что память себе отшиб?       Он никогда не имел понятия о том, как боль в душе Донни находит выход. Но сейчас, глядя на раздавленного горем брата, Лео на удивление спокойно себя чувствует.       Он под действием каких-то препаратов.       Вторая мысль. Безэмоциональная, безучастная.       — Донни, — позвал Лео слабым, совершенно не своим голосом, но брат его не услышал.       Он хотел было предпринять еще одну попытку, но в его состоянии это показалось бессмысленным сверх усилием.       Будет лучше, если Дон не узнает о том, что Лео видел его таким.       Леонардо закрыл глаза и лежал, слушая тихие всхлипы, пока не уснул.

***

      Осознание больше не грозится убить его контрольным в голову. Он знал и помнил, но всё это терпеливо покашливало за спиной в сторонке, тактично дожидаясь, пока он обернётся. Он помнил все, что случилось с Рафом и что произошло с ним, пока Донни не остановил это безумие. Но мысли его больше не были намертво прикованы к бесконечному ужасу.       Боль ощущалась уже не такой острой, как в начале, с ней, кажется, даже можно было жить. Стиснув зубы, с этой тупой болью можно было жить дальше, пусть и не для себя, а для тех, кому потерять его будет невыносимо. Правда говорить расхотелось совсем.       Донни внимательно наблюдал за ним, отмечал для себя признаки мыслительной активности и беспокоился из-за того, что Лео по-прежнему молчал и оставался безучастен ко всему происходящему, но терпеливо продолжал ждать перемен, выполняя свои ежедневные обязанности по уходу.       Вот сейчас голова Лео покоится на коленях Донателло, он смотрит в потолок, а прохладная ладонь брата гладит его лоб.       Неужели так теперь и будет? Пусто и никак.       Лео вспомнил случайно увиденные им слезы Дона. Видимо, сам Лео свое уже выплакал и выкричал. Наверное, он просто умер. Не физически, разумеется. Жалко Донни, он так старается и наверняка ночами не спит, только все зря.       — Все будет хорошо, — словно подслушав мысли Лео, говорит Дон, — Я вытащу тебя, брат.       Рука еще долго гладит и гладит. На автомате.

***

      — Донателло! — не обращается, а скорее уж взывает к нему мастер, и Донни послушно отрывает тяжелую голову от сложенных на стол локтей, он пытается выглядеть преувеличенно бодро, даже изображает на лице подобие улыбки.       Только кто, чёрт возьми, может выглядеть нормально, в одиночестве хлебая остывший кофе поздней ночью на кухне.       Мастер Сплинтер не то хмыкнул, не то промычал что-то себе в усы, и Донни сделал логичный вывод: его попытка храбриться не прокатила.       — Вы что-то хотели, отец? — интересуется умник, прекрасно зная, о чем пойдет речь, и Сплинтер не удивляет его, спросив:       — Как дела у Леонардо? …а в голосе столько надежды на хорошие новости.       — Не могу сказать, что он в порядке, — уклончиво отвечает Дон, — но ему немного лучше.       Он получает в ответ, ставшее уже таким привычным, многозначительное: «Хммммм».       Это, конечно, не тот ответ, которого так ждёт от него отец, отчего умник чувствует вину.       Дон не врал, он действительно считал, что Лео чувствует себя уже не так плохо. Только вот брат все еще молчал, и никаких гарантий от рецидива не было. В общем, Дон беспокоился, хоть и не мог назвать ни одной конкретной причины своего беспокойства ни себе, ни мастеру. Он просто не спешил с выводами.       — Я думаю, ты отлично о нём заботишься, сын мой, — неожиданно тепло улыбается сенсей, и Донни чувствует себя ещё паршивей, словно он обманывает мастера и Майки.       Они думают, что лидер в надежных руках, а он в руках у напуганной, беспомощной и растерянной черепахи.       — Но все же я вижу, как ты печалишься о чем-то.       — Вы правы, сенсей, — вздыхает Донателло, — я не уверен в своих силах и боюсь навредить Лео.       — Навредить? — переспрашивает сенсей и вид у него при этом удивленный и обеспокоенный, — Донателло, чтобы помочь Леонардо, ты каждый день выходил за рамки собственных возможностей, как брат и как учёный. Не сдавайся своим страхам так просто.       Слегка ошарашенный реакцией Сплинтера, Донни крепко задумался.       Он весь свой ум, силы и терпение направил на то, чтобы Лео поправился. Так почему же?..       Мастер Сплинтер, тем временем, не стал дожидаться, пока его умный сын докопается в своих чувствах до истины и, положив руку ему на плечо, сказал:       — Но все же прости меня, я взвалил на тебя слишком тяжелую ношу и сейчас чувствую, как мое сердце полнится тревогой.       — Тревогой за меня? — уточнил Донни.       Он не верил тому, что только что услышал, мастер хочет сказать, он не справляется с задачей? Нет, он же только что хвалил его, значит…       — Я думаю, это действует на тебя слишком разрушающе, сдается мне, если ты продолжишь заботиться о Леонардо в одиночку, это навредит не ему, а тебе.       Донателло до боли закусил нижнюю губу, соблазн разделить ответственность с семьей был велик: уже завтра он имел бы возможность хоть изредка отвлекаться, и, может, общество сенсея пойдет Лео на пользу, а Майки чуть позже забьет ему голову? Но…       — Нет, отец, я настаиваю на том, чтобы забота о Леонардо, по-прежнему, оставалась моей обязанностью.       Он предчувствовал скорые перемены. И не видел нужды влиять на сложный процесс дополнительными факторами. Что-то важное ускользало от него: источник его беспокойства, страхов и желания никого не подпускать близко столько, сколько будет возможно — он должен разобраться.       — Ты уверен, Донателло? Я вовсе не посчитаю тебя слабым, если тебе нужна помощь.       — Уверен, сенсей, — кивнул умник и прибавил, немного подумав, — я обещаю честно вам обо всем рассказать, если со мной будет что-то не так.       Мастер внимательно смотрит на него, обдумывая, взвешивая слова и в итоге соглашается:       — Пусть будет по-твоему, я вижу, как жаждешь ты помочь проясниться помутившемуся рассудку брата, но не забывай о и своей голове, когда слепо следуешь велениям сердца.       Мастер удалился, оставив Дона с кучей вопросов. Ну вот что за ерунда. Все эти абстрактные штучки были более чем понятны, когда советы в такой форме адресовались другим, сейчас же Донателло не удавалось сообразить, что конкретно мастер хотел до него донести? Что он зарвавшийся упрямец?       Сплинтер хитер, умен и он очень-очень проницателен, Дону слабо верилось в возможность что-то скрыть от сенсея. Конечно, с возрастом мастер поуменьшил свой контроль, и, отнюдь, не потому, что его острый ум затупился. Но он, вполне вероятно, мог умудриться понять сейчас то, что сам Донателло в себе не смог разобрать.       Захотелось кинуться следом и выпытать, что же это такое увидел в нем Сплинтер, как это называется и что с этим делать.       Но Дон, разумеется, остался сидеть на месте.

***

*Katatonia — The Racing Heart*       — Давай, Бесстрашный, пошли мыться, — Донни тянет на себя такого всё ещё непривычно лёгкого брата и ведёт в ванную, намереваясь оставить там одного.       Лео совершенно точно соображает, теперь ему действительно неловко будет позволять купать себя, как маленького.       Дон набрал тёплую воду, оставил поблизости свежее полотенце, положил на край ванной благоухающий цветами кусок мыла и, убедившись, что старший без приключений уже забрался в воду, вышел. Правда, спустя какое-то время начал подозревать, что поспешил оставлять Лео одного, потому что из ванной не доносилось ни звука.       Предварительно постучавшись, Донни открыл дверь и увидел то же, что и десятью минутами ранее перед тем, как покинул помещение: Лео сидел не шелохнувшись. Этакая печальная статуя.       — В чем дело? — поинтересовался умник, подойдя к ванной, возле которой присел, сложив руки и голову на бортик.       Ответа не было.       — Лео, вода давно остыла, — как бы между прочим сказал Дон, макнув в нее палец.       И снова тишина. Донни не смог сдержать тяжелый вздох.       Майки скоро завершит тренировку, и они уже должны были закончить полоскаться, но лично Дон теперь не успеет помочить даже пятки.       В голову приходит кое-какая не то чтобы хорошая идея.       Лео уже держится на ногах, Дон может искупать его под душем, так заодно удастся помыться и самому. У них ведь, кажется, нет особого выбора. Да и Лео, очевидно, ещё не настолько пришел в себя, чтобы его подобное заботило.       Без лишних размышлений, Донни вынимает затычку из слива, устанавливает душ и, сняв протекторы, ремни и повязку, забирается в ванную, поднимая следом за собой брата, который кажется самую малость удивленным.       Умнику уже нет дела до возможной неловкости. Он одичал до первозданной невинности. Он давно устал от стыда, отвращения и прочих вещей, что сопровождают взросление. А последний месяц убил их полностью. Если чувство неловкости и вернётся к нему когда-нибудь, то уж точно не перед лидером.       Лео успел замерзнуть в остывшей воде, Дон подкрутил кран и сделал её чуть горячее. Затем взял жесткую мочалку и стал намыливать как следует сначала брата, а затем и себя самого. Им достаточно тесно, из-за того что Дону приходится практически удерживать Лео на себе. Они худо-бедно умещаются в маленьком пространстве. Закинув руки брата себе на плечи, Дон усердно трет панцирь, шею, плечи и предплечья до локтей, трет по бокам и, на сколько может дотянуться, бедра. Потом перекладывает его руки на полку с немногочисленными пузыречками, чтобы Лео держался за нее, а сам, опустившись на колени, принялся намыливать ему ноги от пяток до паха.       Лео переминается с ноги на ногу и Дон понимает, все-таки эти манипуляции больше не кажутся само собой разумеющимися, можно предположить, что брату неудобно. Умник заканчивает с ногами поскорее и снова принимает вертикальное положение, наскоро трет свои плечи и пластрон, параллельно подталкивает Лео, заставляя развернуться к себе спиной.       Когда Лео отворачивается и опирается на Дона, умник продолжает мытьё. Быстро водит пенной губкой по пластрону брата, но что-то в их позе, особенно в том, как откинулась ему на плечо голова Лео, и в том, как порой кончики пальцев свободно болтающихся рук лидера легонько касаются бедер Дона, щекочет нервы.       В тумане пара, трезвость взгляда немного смазывается. Всё, что он делает нормально. Всё, что он делает естественно и самое главное необходимо. А разум хочет заманить его в старую ловушку. И пока голова на его плече была не живее камня, Дон был в безопасности. Сейчас же это не срабатывает. Мысли приходят и атакуют.       Несколько раз Донни слышал, как старшие братья шли мыться вместе. Чем ещё они занимались, помимо соблюдения личной гигиены, он понимал, но запрещал себе думать об этом под любым предлогом.       Запрет ломается, когда он стоит в ванной вместе с Лео, который теперь всё осознаёт.       Мысли о том, как это могло происходить, вот прямо здесь, в этой самой ванной, осаждают и лезут в голову. Он не хочет представлять так живо, но перед глазами всё равно встают Лео и Раф.       Первозданная невинность, едва родившись, умирает во второй раз. Движения сковывает. Прикосновения наполняются электричеством. Чёрт!       Это. Не его. Собачье. Дело.       Дон старается очистить голову. Грудь сдавливает, ему нужно вздохнуть. Если он и дальше будет рассматривать ситуацию под этим идиотским ракурсом, не сможет помогать Лео в такой элементарной вещи, как купание.       А еще он чувствует, как старший брат напрягся в его руках, и ему становится отчаянно стыдно за себя. Как можно было думать о братьях, касаясь Лео, пусть и по необходимости? Дону даже кажется, что лидер каким-то образом сумел подсмотреть эти грязные мысли и поэтому так прореагировал.       Скорее смывая с них мыльную пену, Дон старается убедить себя в том, что Лео не экстрасенс. Вакуум в груди перестает стягивать легкие. Он ведет себя, как и прежде непринужденно, когда вытирает брата полотенцем.       Лео молчит и смотрит куда угодно, только не на умника, но взгляд у него вполне осмысленный.       Как ни крути, купаться вместе — плохая идея.

***

      Тоскливый вечер у телевизора. Лео, которого действительно мало что волновало, больше не чувствует этой спасительной опоры. Мысли сонные, ленивые движутся немного быстрее к выводам совершенно не утешительным. Лео чувствует себя жалким.       Досада растет внутри, он тяжело выдыхает её испарения. Руки чуть дрожат от слабости, ноги, при малейшем напряжении, тоже.       Он ничего не может без помощи Донни. И благодарит милосердные небеса за то, что не помнит худших проявлений своей позорной слабости.       Стыд давит на грудь, плавит голову жаром.       Все то время, которое он провел в беспамятстве, именно Дон ухаживал за ним. Тело, которое подвело, его нужно было лечить, кормить, купать, перемещать в пространстве.       Лео тонет в реальности. Она слишком мрачна и ужасна, чтобы это можно было вынести.       Лео цепляется за мысли о мести, но соскальзывает с них, как с мокрых камней.       Вечер вибрирует странными чувствами.       Он возвращается к тому, что у него есть. К слабости. К стыду. К попыткам сосредоточиться.       Телек монотонно тараторил голосом ведущего новостей, и Лео даже всерьез подумал о том, что умереть от скуки реальней некуда. Донни маялся не меньше, он несколько раз безуспешно перещелкивал все доступные каналы и убеждался, что там не транслируют абсолютно ничего интересного.       У Донателло просто нечеловеческое терпение.       Лео чувствует запах цветочной отдушки на своей коже и непередаваемый, никакими словами невыразимый тактильный голод.       Дон больше не укладывает его головой к себе на колени, не гладит по голове. Щадит его гордость. А Лео и рад избавить брата от тяжелых и таких унизительных для него самого обязанностей. Но.       Унизительная потребность приглушать боль чужим теплом не согласна.       Сегодня ему правда приходит мысль о том, что он не сможет быть один. Наедине со своим страхом, тоской и немощью. Ему противно от себя, а вот Дону, кажется, нет. Дону настолько нормально, что у Лео остаются моральные силы подумать не только об этом.       — Эй, Лео? Я могу доверить тебе один секрет? — воровато озираясь, вдруг спрашивает Донни.       Леонардо смотрит на него с недоумением, «Какой такой у тебя может быть секрет?» — написано на его лице.       Донни по-доброму усмехается и запускает руку под диван, надо полагать, пытаясь нашарить там этот самый свой секрет.       Когда-то давно Майки притащил в их логово невесть откуда взятую акустическую гитару. Но играть, когда у тебя всего лишь три пальца практически невозможно, и младший довольно скоро забросил инструмент, а вот Донни всё-таки попытался выжать из своих ограниченных возможностей максимум.       Он пытался подбирать хотя бы более-менее похожее звучание мелодий, которые ему нравились. Иногда не выходило, или выходило из рук вон плохо. Но иногда получалось действительно похоже. Только вот он слишком смущался, чтобы демонстрировать свои успехи на этом поприще.       — Помнишь, как мы смотрели «Хоббита»?       Леонардо кивает, уставившись на пыльную гитару в руках брата.       — А песню? Ты помнишь, тебе понравилась песня, нам всем понравилась?       Снова кивок.       — Я попытался научиться играть её, хочешь послушать?       Леонардо как-то неопределенно пожимает плечом, и хотя по природе своей Донателло довольно робкий, он неожиданно легко сейчас, впервые в своей жизни, играет не в своей звукоизолированной лаборатории, где его точно никто не услышит, а на глазах у Лео. *Ed Sheeran — I See Fire*       Он играет нелепо, под невероятными углами изгибая пальцы, тем не менее, в целом, выходит действительно та самая, пусть и очень упрощенная мелодия.       Лео вдруг кажется, что он впервые в жизни видит Донателло, так необычна вся эта ситуация, и пока он справляется с состоянием жамевю*, умник поражает его ещё больше, начинает тихонечко подпевать. «Если всему этому суждено погибнуть в огне, тогда мы все сгорим вместе, Глядя, как поднимаются в ночную высь языки пламени. Услышь зов, отец, о, будь настороже, и мы Увидим ало-бурые языки пламени, полыхающие на горном склоне».       Собственный голос никогда не казался Донни подходящим для пения: тихий и — по его, Дона, мнению — не самого приятного тембра, да к тому же с маленьким диапазоном. Но у него присутствовал музыкальный слух, что было важнее. И конкретно для этой песни его голос подходил вполне себе не плохо. Возможно, все дело было в некотором сходстве голосов с исполнителем. По крайней мере, Дону подходил ее медленный размеренный темп и отсутствие вокальной акробатики.       Донни любил фантастические миры, все они любили, там были герои, которым они подражали, там они многому учились, туда можно было на время сбежать от проблем и там же можно было найти подсказки. Эта песня неспроста понравилась братьям, они все увидели в ней самих себя, точнее свой идеал — только вместе и в жизни, и в смерти. «Если нам суждено умереть этой ночью, тогда мы все умрём вместе. Поднимем бокал вина в последний раз! Услышь зов, отец, о, будь готов, когда мы Взглянем на ало-бурые языки пламени, полыхающие на горном склоне. Небо обращается в пустыню».       Лео больше не смотрел на обнимающего гитару Дона, он глубоко погрузился в себя, слушал голос и хорошо знакомые слова и думал о том, что их судьба решена. Ему нужно только поскорее окрепнуть. Хотя жаль, конечно, если случится так, что этому голосу больше не петь для него, он и не знал о том, как умиротворяющее тот может звучать. «О, если мой народ встретит свой закат в битве, тогда я, без сомнений, последую за ним. Заточённые в горных чертогах, мы оказались слишком близки к огню. Услышь зов, отец, о, стойко держись, и мы Увидим ало-бурые языки пламени, полыхающие на горном склоне. Небо обращается в пустыню. И вот я вижу пламя в сердце горы, Я вижу пламя, пожирающее деревья, Я вижу пламя, опустошающее души, Я вижу пламя, кровь ветра. И я надеюсь, что ты будешь помнить меня».       Есть только один правильный путь, Лео не знал пока, долог он будет или нет, что именно ждет их на этом пути, но ясно было одно — они его пройдут. «И если ночь заполыхает, я закрою глаза, Ведь если тьма вернётся, мои братья погибнут. Небо, падая, обрушилось на этот одинокий город, И под этой тенью, укрывшей землю, я слышу крик моего народа. И вот я вижу пламя в сердце горы, Я вижу пламя, пожирающее деревья, Я вижу пламя, опустошающее души, Я вижу пламя, кровь ветра. Я вижу пламя. О, ты знаешь, я видел горящий город. Я вижу пламя. Я чувствую жар на коже. Я вижу пламя. Я вижу ало-бурое пламя, полыхающее на горном склоне».       Музыка смолкла, голос тоже, оба понимали, что думают об одном и том же, любые пояснения стали бы просто излишни…

***

      Работать оказалось решительно невозможно, мысли не желали направляться в нужное русло, то и дело перетекали к Леонардо.       Донни уже в сотый раз отрывает глаза от кодов на мониторе и смотрит на него, все как прежде: мученическое лицо и никакого интереса к фильму. И еще ни слова за все время. Ни одного. Донни понял, что совершенно зря не продумал тысячу способов включить Лео в реальность, ибо тот не хотел в нее включаться.       Признаться, Дон хранил в душе робкую надежду, что Лео сделает это ради них, а уж вариант с поиском ответов на вопросы о пропаже Рафаэля и вовсе не подвергался сомнению. Не уж-то Дон всерьез погорячился, посчитав, что ради истины или мести Лео способен не то что побороть болезнь, но и воскреснуть из мертвых, если потребуется?       От этой мысли гения посетило чувство похожее на разочарование.       Ну вот, Лео снова сморщил лицо, будто сейчас разревется, как маленький.       — Что случилось? Хочешь пить? — в ответ Лео мотает головой из стороны в сторону, — Болит что-то? — снова отрицательное покачивание, — Что тогда? Есть? Спать? Переключить фильм? — Лео безостановочно качает головой, а Донни понимает, что начинает закипать от этих игр в угадайку, — Почему ты просто не можешь сказать, чего ты хочешь? Ты же не проглотил язык, так раскрой рот и скажи мне, что не так! — последнюю фразу он высказал Лео прямо в лицо, подскочив к нему словно фурия, и даже удивление и некий испуг в глазах лидера не остановили от того, чтобы встряхнуть его за плечи.       Брат раздосадовано отворачивает голову. Серьезно? Обиделся за то, что Дон вышел из себя?       — Пока ты не станешь прежним, Лео, я не отступлю, так и знай, — отчеканил Дон, еще сильнее приблизившись, почти касаясь губами его скулы. Он уже ничего не теряет.       Он возвращается к своим делам, не смотря на то, что внутри скопилось столько всего ищущего выход, Дон мог бы много чего ещё сказать и много в чем обвинить, но не станет, ясно же, лидер чувствует вину и без него.       До ужина Лео нем как могила, даже не шевелится лишний раз, сидит погруженный в свои мысли, пока все еще немного злой Дон не выводит его из задумчивости, бесцеремонно вытолкав с дивана.       Ну а на кухне Лео удивил его, неожиданно самостоятельно взявшись за ложку. Упрямо борясь с рвотными рефлексами, он съел целую тарелку молочной каши. За что Дон, на радостях, позволил ему выпить немного некрепкого зеленого чая, в качестве поощрения. Все-таки кофеин мог негативно отразиться на нервной системе.       — Ты молодец, Лео! — Дон не может скрыть того, как он доволен, впервые за столь долгое время лидер сам — сам! — съел больше, чем до этого удавалось скормить ему за целый день.       Уж конечно Донни понимал — виною тому вовсе не голод, едва ли брат его чувствовал, этот поступок результат принятого решения. Значит, Лео уцепился за протянутую руку, а хватка у него — что надо!       — Если продолжишь в том же духе, начнешь поправляться, приятель! — всё дневное раздражение испарилось, как и не было.       Дон готов расточать похвалы, но брат выглядит так, словно совершил над собой нечеловеческое волевое усилие и начинает казаться, что его просто-напросто тошнит, тогда умник мысленно, как мантру стал повторять ни к кому конкретно не обращенную просьбу о том, чтобы пища усвоилась.       Вдруг Лео произносит совсем тихо:       — Если ты не против, я не хотел бы спать сегодня один.       Чайная ложечка, которую Донателло крутил в руках, с громким металлическим звоном падает на стол. Дон знает в моменты, как этот, нельзя показывать сильных эмоций, нужно вести себя как ни в чем ни бывало. Слишком бурная радость может только навредить, поэтому он не очень правдоподобно делает вид, что ложка интересует его больше, чем просьба, сначала берет ее в руки, а только потом спрашивает:       — Хочешь, чтобы я побыл с тобой?       — Да, если можно.       — Конечно можно, Лео. Я побуду с тобой сегодня, а если захочешь, ещё и завтра, и послезавтра побуду, — пообещал Дон и отвесил себе мысленный подзатыльник, все-таки с радостью трудно не перебарщивать.       Леонардо кивнул в знак благодарности и, опираясь на стол, попробовал встать самостоятельно, но Дон тут же пришел на помощь со словами:       — Не все сразу, братишка, ты еще не достаточно окреп.

***

      Дон понимает, почему Лео попросил его быть рядом и понимает, почему он согласился.       Что-то вроде крепнущей взаимозависимости.       Для Лео без спасительных лекарств одиночество станет невыносимой пыткой.       Дон думает, что это сильно изменит их отношения. Сблизит донельзя.       Он и сам ухватился за спасение Лео, погрузившись в это с полной самоотдачей, чтобы только не потерять смысл, не потерять еще одного. И сейчас он в этом стремлении готов пойти до конца. Сделать все, что только потребуется и даже больше. Потому что в определенном смысле он спасает и себя тоже. За всем этим грузом заботы и ответственности, у него нет времени тонуть в своём и в их общем горе.       Эта потеря могла бесконечно отдалить их друг от друга, если бы Лео не вынудил его быть сильным, пока сам он не мог.       Лео устроился удобней, и добросовестно пытался уснуть. Дон комфортно расположился с книгой в кресле напротив его кровати. Просто почитать художественную книгу для него роскошь уже долгое время, поэтому он рад выдавшейся возможности, но Лео, похоже, решил лишить его и этого шанса, так как примерно через полчаса гений слышит слабый бесцветный голос:       — Донни, ложись спать, ты всегда так мало спишь.       — Я привык к такому графику, — улыбается Дон, ему приятно, что брат, только-только приходя в себя, стал сразу же проявлять заботу, как в прежние времена.       Леонардо отворачивается к стене, но по его дыханию Дон понимает: он не спит и теперь. Читать становится невозможным, потому что он то и дело вслушивается в тишину, пытаясь понять, как там Лео.       В сотый раз поймав себя на том, что не врубается о чём только что прочел, Дон решает все-таки лечь спать пораньше. Заложил закладку, выключил ночник. И двинулся вперед на ощупь.       Подойдя к кровати, нерешительно потоптался на месте: лечь с Лео в одну постель вдруг оказалось не так-то просто.       Когда Дон согласился на это, он особенно не задумывался. А теперь вот стоял и уговаривал себя, что всё нормально. Ерунда какая-то, подумаешь, поспать рядом, раньше они частенько ночевали как все вместе, так и друг у друга.       — Иди уже сюда, — еле-еле слышно, Дон готов поверить, что это ему послышалось, но в комнате абсолютная тишина, в такой не может показаться.       Вместо ответа, он забирается под любезно откинутое одеяло.       Возможно, «иди уже сюда» были вовсе не теми словами, что стоит говорить, приглашая кого-либо спать вместе, а может слова были вполне подходящими, только произнести их следовало громче и непринуждённее. Едва уловимый шепот звучал более чем двусмысленно.       Лечь так, чтобы было относительно удобно и не касаться при этом Леонардо, решительно невозможно. Донни старается не возиться, но Лео не дурак и все прекрасно понимает.       — Все нормально, Донни, — говорит он, — устраивайся, как тебе удобно, не стесняйся.       — Я вовсе не стесняюсь, — Дон совершенно не умеет врать, а поза, в которой он застыл, как назло, самая неудобная на свете. Но исправлять что-либо уже слишком поздно, Донни только надеется, что сможет продержаться в положении, при котором половина его тела находится на весу, достаточно долго.       Лео недоверчиво хмыкает и поворачивается на бок лицом к нему, освобождая таким образом немного свободного места и совсем скоро засыпает.       Вот об этом Дон и говорил сам себе. Эти чудовищные перемены задают жизни немыслимые ранее правила. Они сближают. Искусственно, разумеется. Это не обоюдное желание или тяга свели их в одной постели. Они оба вынуждены цепляться друг за друга.       Донни слышит глубокое ровное дыхание и предпринимает осторожную попытку пододвинуться ближе. Когда его тело полностью обретает опору, он испытывает смешанные чувства: с одной стороны это облегчение, потому что в физическом плане ему, наконец, удобно, но с другой стороны, ровно настолько же неудобно он чувствует себя морально.       Лео находится критически близко, воздух, который он выдыхает через слегка приоткрытый рот, оседает у Дона на плече теплом и мурашками.       Такой родной запах его кожи, в контексте сложившейся ситуации, только подливал масла в огонь неудобства, и, конечно, Донателло не мог не думать о том, что лежит сейчас на том самом месте, где Раф провел, по меньшей мере, сотню ночей. Комната Дона через стену — он знает, о чем говорит.       Ему хочется обнять брата, избыть с этим жестом собственные чувства, что заключаются в желании жалеть и оберегать. Но он не знает, где пролегли новые границы. Будет ли это нормально для Леонардо?       Он не помнит, сколько времени ему понадобилось, чтобы перестать думать о неловкости, но помнит как, изрядно намучавшись, с мыслью «а пошло все к черту» сладко-сладко уснул, закинув на Лео руку.       Утром Донни проснулся первым. Всё дело было в нещадно затекшем плече.       Во сне Лео точно лучше, чем в реальности. Проснётся — разочаруется. Тот, к кому он так льнет, окажется совсем другим.       У Дона вот иная проблема. Он уговаривает себя не сходить с ума от страха потери теперь, когда всё, кажется, пошло на лад. Уговаривает себя разжать руки.       Во сне они сплелись в тесных объятиях, нет, правда, словно кто-то подшутил над ними ночью, переплел их ноги-руки и устроил голову Лео у Дона на плече.       Когда Лео просыпается, они, конечно, сразу распутываются, и Дон даже пытается шутить, чтобы сгладить неловкость. Но, попытавшись разобраться в этом получше, он понял, что Майки может спокойно обнять и сейчас, а в отношении Лео в его голове прочно засели предрассудки.

***

*Hypnogaja — Here сomes the rain again*       После завтрака парни направляются в лабораторию Дона, где проводят свои положенные несколько часов.       Лео теперь не воспринимает это как нечто само собой разумеющееся, а так же он не очень понимает, зачем все это надо и почему его словно изолировали от остальных членов семьи. Спрашивать напрямую он не хочет, наверное, потому что боится услышать причины, к которым пока не готов. Без всякого оптимизма он уверен, они определенно ему не понравятся.       Вдруг все винят его в случившемся и видеть больше не хотят? Фантазия Лео была достаточно развитой для того, чтобы представить себе угрюмые лица сенсея и Майки в момент, когда он покажется им на глаза. И только Донни, по бог весть каким причинам, продолжает терпеть его в логове.       Лео сделал медленный вдох и так же медленно выдохнул до конца.       Надо успокоиться, это паранойя. Они не могут его ненавидеть, это он ненавидит сам себя.       Украдкой он взглянул на умника, тот сидел, погрузившись в работу, его лицо находилось буквально в нескольких сантиметрах от монитора.       «А потом у него зрение портится», — испытывая знакомое беспокойство, подумал Лео.       Донни молчалив и задумчив, Лео уверен — это связанно с сегодняшней ночью, да ему и самому было что обмозговать на этот счет, например, где набраться наглости, чтобы повторить свою вчерашнюю просьбу.       Рядом с Доном Лео спокойней.       С тех пор, как он снова стал осознавать себя и свое положение, он ни разу не оставался один. Дон был рядом каждую секунду. Логичное приближение момента, где будет только Лео, его боль и одиночество внушало страх. Пусть это всего лишь несколько часов в ночное время. Нет, он не готов. А что еще хуже, даже представить себе не может, когда будет.       Дону неловко его касаться. Теперь Лео знает это абсолютно точно. Знает он и причины тому. Но он слишком опустошен, чтобы что-то с этим делать.       Донни слишком много думает. И когда-нибудь Лео обязательно отмоется от всей той моральной грязи, что заставляет брата опасаться спать вместе под одним одеялом.       А может Донни, который, без сомнения, тщательно анализирует ситуацию, уже нашел для себя соответствующее объяснение и оправдываться поздно? Ну там например, исчезновение и вероятная смерть Рафаэля повлияла на Лео не так однозначно, как показалось по началу. Почему всего этого не было раньше и возможно ли такое? После стольких лет, прожитых бок о бок, испытать влечение ко второму брату подряд. Может Лео просто больной на всю голову ублюдок? Да, скорее всего, так оно и есть.       Пытаясь развлечь себя выдумыванием возможного объяснения в голове Донателло, Лео только больше убеждался в том, что его разум повредился.       Нет же. Нет.       Дон не имел обыкновения приписывать другим надуманные чувства и мотивы. Он, может, и не самый откровенный собеседник, но важные вопросы предпочитает обсуждать.       Лео обнял себя за плечи. Это всегда немного помогало.       Дон жалеет его, радуется каждой крохе отвоеванной прежней нормальности. Он из кожи вон лезет ради него.       Дело даже не в какой-то моральной готовности пойти на всё. Но Лео знает, Дон пойдёт.       Лео прикрыл глаза. Это их общая черта.       Он сам был готов на все. Раф на меньшее не рассчитывал.       Лео попытался поразмышлять объективно, представил себя неким посторонним всему этому существом, которое как лягушку препарировало его самого, его чувства и жизнь.       Всё началось с тех пор, как они с братьями стали покорять поверхность. Новизна увлекла и закружила всех. А затем он встретил Караи.       Между ними не было отношений или даже слов об этом. Была какая-то особая, многообещающая атмосфера, в которую он мог бы с головой погрузиться, но Лео быстро и со всей ясностью осознал то, что его одновременно и потрясло, и напугало. Караи была чужой. Нет, не потому, что принадлежала к враждебному клану, это, при должном усилии, можно было изменить. Просто она была чужим человеком, что не мог стать ему родным. Помимо взаимной тяги их не свяжет больше ничего и никогда. Это его остановило.       Она могла нравиться ему, могла быть сколь угодно красивой или искусной в бою, но главного было не изменить — их пути всё равно разойдутся в разные стороны, под воздействием обстоятельств или же в тот момент, когда кто-нибудь из них изменится. Ничто ведь не стоит на месте, все течет и все меняется, кроме одного. Кровь и семья это судьба для таких, как Леонардо. Мир пяти мутантов отличался от того, в котором жили люди, даже такие, как Караи.       Сиюминутные чувства. Лео не мог опираться на столь слабую гарантию на «вместе и навсегда». Для него эти слова были главной и единственной ценностью, на иное он бы просто не согласился.       И вот тогда-то он решил всё окончательно. Сердце его сжималось, крепясь.       Караи должна остаться в прошлом, а он должен и дальше посвящать себя тем, с кем ему суждено быть до самого конца. К тому же, Лео не мог не заметить: Раф, кажется, по-настоящему страдал от мысли, что теряет брата. При этом условии, отдавать хотя бы часть внимания чужим — недопустимо. Он старался не воспринимать этот шаг как жертву. Со временем все пройдет, и он будет рад тому, что поступил так мудро.       Лео оказался прав. Время прошло, и все стало в точности, как он предполагал. Чувства к Караи развеялись по ветру, а сам он не сожалел о потере ни мгновения.       У Донни с этим было посложнее, гений долго страдал по О’нил. Быть может, он не чувствовал такой близости с семьей, а может, действительно нашел ту единственную, ради которой хоть на край света… Ответа теперь уже не найти. Чувства Донни в любом случае были не взаимны, поэтому умнику пришлось смириться.       На правах старшего и умудренного каким-никаким опытом Лео говорил с ним на эту тему, рассказывал о том, что помогло лично ему. Донни поблагодарил брата за науку, но едва ли ему полегчало именно от тех разговоров. Или не полегчало?.. Возможно, Эйприл до сих пор ему нравится.       Если говорить откровенно, Лео не искал утешения в Рафаэле. Раф совершенно ему не нравился. Никому не нравился. Хотя стоп, Майки, до поры до времени, считал старшего брата просто эталоном крутости. В детстве так вообще ластился к темпераменту, словно того медом намазали. Итого — одно исключение из правила. Да, у Рафа имеются свои положительные черты, но, в целом, он был жутким типом: с ним не возможно нормально разговаривать, у него почти полностью отсутствуют манеры и это еще не самое худшее, худшее заключалось в его неподдающемся контролю гневе, в том, что он говорил и делал под его влиянием. Отвратительные вещи. Но Лео любил его, любил так сильно, что умом двинулся. И остальные любили темперамента как сына, брата и друга, так же, не смотря на то, что ему, казалось, плевать, кто и как к нему относится. И да, ему не было плевать.       Лео закрыл глаза, заставляя себя вернуться к холодному анализу. Так вот, почему все произошло именно так? Может, они обрекли себя, сознательно отказавшись впускать в свой мир что-либо из вне и слишком сильно сконцентрировавшись друг на друге?       Как он и говорил, их мир был отличен от людского. Молодые люди всю жизнь живут со своей семьей, но они всегда имеют возможность смотреть куда-то за её пределы. Их желания, потребности и прочее с каждым годом все больше выходят за пределы круга родственников и это нормально. Была ли такая возможность у четырёх мутантов?       Дон, высунув кончик языка, трудился над блокнотом.       Лео всегда было интересно, о чем таком размышляет его гениальный ум, особенно в моменты, когда лицо Донателло становилось нечитаемым. Иногда он мог днями просиживать без толку, а порой Дона накрывало, и он уходил в работу, забывал про все на свете. Интересно, что его вдохновляло? Ничего из этого Лео не знал. Донни это тайна, а тайна всегда манит собой.       Дон, бывало, шутил, что давно женат на своей науке. Плюс ему рано пришлось задуматься о работе. Он не оставлял себе времени на пустые сожаления. Иногда Лео раздражала его отстраненность и замкнутость, но в остальном Дон был практически идеален.       Ему были присущи все те качества, что Лео ценил и уважал. Он терпеливый, бесхитростный и благоразумный, он вдумчивый, трудолюбивый и со всеми вежлив, иногда благодаря нечеловеческой выдержке. Он очень деликатен и дипломатичен, а ещё хорошо дисциплинирован. Он добродушный и добросовестный. Он гуманист и всегда был очень миролюбивым.       Лео судил по себе, Лео судил по Рафаэлю, но Лео никогда не задумывался, до какой степени двое других братьев разделяют их отношение к перспективе никогда не разделяться.       Если бы Дон нашел свой личный смысл за пределами семьи. Что тогда?       Лео пытается убедить себя, что стиснув зубы, он принял бы такие перемены раньше. Но совершенно не может представить, что подобное случится теперь. Ему кажется, Дон думает так же. Скрученная из их нервов и боли, раскаленная жаждой мести нить сшила их намертво.       Задумавшись, он не сразу замечает подошедшего брата. Дон зачем-то ощупывает его лоб. Эти прикосновения не заставляют леденеть или сгорать, или делать и то и другое разом. Но они и не лишены чего-то такого, что делает их особенными.

***

      Лео снова попросил не оставлять его ночью. Дон, разумеется, в этой просьбе не отказал.       Только вот сон так и не пришел к нему. Он долго теснился на узкой кровати, разглядывал спящего брата, перемножал в уме дробные числа, но, в конце концов, решил отлучиться на кухню, чтобы подумать о своём и согреть руки чашкой горячего шоколада.       Донателло не знал, как ему поступить.       Прежде, попадая в затруднительное положение, братья часто обращались за советом к сенсею. Но вот тут-то и была загвоздка, Дон не мог спросить у Сплинтера совета о том, стоит ли ему быть в курсе дел относительно Лео или же оставаться в неведении еще какое-то время.       Да, Лео пришел в себя, но гений не спешил сообщать об этом отцу и Майки. Что-то удерживало его. Просило дать еще немного времени. Если он расскажет им, возможно — упустит нечто важное.       Он снова и снова вспоминал о том, как Сплинтер переживает за любимого сына и по-прежнему думал, что отстранять от них Майки, возможно, не самая удачная идея.       Еще он пытался представить себе чувства Лео, который безропотно принимал положение вещей и ни о чем не спрашивал.       В эти минуты он испытывал сильнейшие угрызения совести, потому как она просто раздирала его. Донни отчаянно хотелось побиться головой о стену.       «Я скажу, если они сами спросят меня».

***

*massive attack — saturday come slow*       Донни мог быть очень терпелив в чем угодно, в интеллектуальных же вопросах он не умел проявлять никакого терпения. На ответы к мучившим его вопросам Донателло менял все: свободное время, сон, покой, силы и порой даже собственную безопасность.       Стрелки часов, если бы таковые были в лаборатории, давно уже перевалили б за двенадцать. А Донни без устали трудился над пробирками. Глухо и как-то по своему уютно булькало, убаюкивая, густое вещество в колбе, закрепленной на высоком штативе. Потрескивали маленькие огоньки спиртовок. Мерно пикал неизвестный Лео прибор.       Гений, которому уже давно не удавалось продуктивно поработать, получив такую возможность, ушел в процесс с головой. Поэтому весь сегодняшний день Лео, как и всегда, находился рядом, но был предоставлен сам себе.       Он пытался занимать себя чтением, но быстро утомлялся и несколько раз погружался в дрёму. Раньше сон был обычной потребностью его тела, что нуждалось в отдыхе и восстановлении. Сейчас сон это большая часть его дней и ночей. Время, когда он застрахован от мыслей и воспоминаний.       Лео думает, что прямо сейчас он преспокойно может отправиться отдыхать. Он находился в том невероятно приятном состоянии между сном и бодрствованием рассудка, когда стоит просто закрыть глаза и позволить себе расслабиться, чтобы моментально отключиться. В таком состоянии любая поверхность и поза кажутся удобными, а все звуки свидетельствующие, что рядом кто-то находится, не мешают, наоборот, успокаивают и вселяют чувство защищенности. Но он точно знал, как только окажется в своей комнате один, вся сонливость улетучится, и он не сомкнет больше глаз. Поэтому Лео оставался в лаборатории, расположившись на стареньком диванчике.       Здесь и сейчас ему на удивление уютно. В этом кармане подземных тоннелей.       Лаборатория — закрытая территория, она безраздельно принадлежит Донателло. Массивная стальная дверь отрезает их от логова. Единственный островок света — лампа на рабочем столе Дона. Лео легко представить себя где-то в темной пещере, далеко от Нью-Йорка.       Когда мир рушится и прочие спецэффекты так и валятся на голову, разум, запертый в темноте черепной коробки, малодушно спасается если не мыслями, то фантазиями о побеге.       Лео не винит себя за эту слабость. Они с Доном где-то на краю мира. Вдвоём.

***

      Донни долго и пристально смотрел на спящего Лео. Нет, не так, он просто самым наглым и откровенным образом пялился на него, пока тот спал.       Гений ушел в работу настолько, что позабыл о том, кто он, что он и прочие, не важные в такой момент вещи. А вот когда пришел в себя, обнаружил, что позабыл и о Леонардо. Бедняга так и уснул на тесном диванчике, да ещё наверняка замерз, ничем не укрывшись.       Гений сходил в гостиную за пледом, а после так и остался стоять рядом, укрыв Лео.       С точки зрения людей, все они были ужасными уродами, в которых найти хоть что-то красивое было сложно.       Болезнь изменила Лео, Дон хочет как можно скорее видеть его прежним. Потому что ему без разницы, как оценивают их люди. Для Дона братья прекрасны.       Лео не отказывается от еды. Его организм скоро окрепнет и тогда, Дон не сомневался, Лео быстро вернёт форму.       Его мускулы в меру развиты упорными тренировками. Дон и сейчас видит сочленение дельтовидной и двуглавой мышц под кожей. Их тонус постепенно нормализуется.       Дон цепляется взглядом за шрамы. Они говорят, что их обладатель знает о настоящих боях не понаслышке и сам при этом является искусным воином. Странно такое признавать, но все они ему очень идут. Донни знал каждый шрам на теле брата: все они когда-то были ранами (серьезными и не очень), которые Донни лечил лично. Тогда он конечно ни о какой красоте не задумывался. Но он до сих пор помнит, как мелко дрожали его руки с иглой наготове. К кому еще могли обратиться братья?       Дон перевел взгляд на умиротворённое лицо Лео. Разве его можно было посчитать безобразным? Лео красиво улыбался, пусть с возрастом это и случалось всё реже. Еще у него были по-настоящему выразительные красивые глаза, они могли быть добрыми или очень холодными. Цвет глаз Лео темнее, чем у Майки, у того ясные, как весеннее небо, вечно восторженные очи, глаза Лео без дна, они, как и сам Лео — океан.       Лео — эстет, его тело перемещалось в пространстве очень красиво не только в додзе. Он даже самые обычные действия выполняет так, что им невольно можно залюбоваться.       Донателло потряс головой. Но мысль, которую он предчувствовал и пытался отогнать, все равно влезла.       Почему, при их жизни, ему и в голову не приходило рассматривать Лео как-то иначе, почему сам Лео смотрел как-то иначе на Рафаэля, а не, скажем, на него. Разве им хуже вместе?       Ну вот, чисто гипотетически, займись они сексом, каково это было бы?       Донни призадумался, а затем решительно шлепнул себя по щеке, запрещая думать такое, подобные мысли даже с отговорками сулят неприятности.       Вместо этого сосредоточился на решении насущной проблемы. Надо бы решить, как доставить Лео в его комнату, а это значит разбудить и заставить топать через все жилище или тащить туда на себе. Будить отчаянно не хотелось, тащить тоже, хотя бы потому, что Лео все равно проснется. Да и его работа… процессы автоматизированы, но не мешало бы присмотреть, а для этого надо быть здесь.       В конце концов, Дон решает ничего не менять. Их совместные ночевки длятся уже неделю. Пусть Лео и дальше будет рядом.       Он присел на пол, опираясь панцирем о диван и откинул на него голову. Поза не самая удобная для сна, а значит, он сможет только задремать, но никак не отрубиться. Как раз то, что надо.

***

      Лео проснулся ближе к утру, в лаборатории было по-прежнему темно, но скудного света от не выключенных мониторов хватало, чтобы разглядеть все.       В первые секунды Лео подумал, он остался здесь один, стал с тревогой озираться вокруг в поисках Дона.       Какого же было удивление, когда Донни нашелся спящим у его ног, а точнее Дон спал, сидя на холодном полу и опирался на диван там, где были ноги Лео.       «Просто одержим работой», — думает про себя Леонардо.       Он никогда не понимал этого отсутствия меры, но поучать не лез.       Вместо этого Лео сел и, дотянувшись до гения, потащил его к себе на диван. Донни, как зомби, полез туда, куда тянул его брат, даже не проснувшись толком. Послушно лег и, причмокивая во сне, что-то забормотал про «осталось совсем немного, реакция скоро завершится».       Лео усмехнулся и слегка погладил брата по щеке, да уж…       Интересно, ему бывает одиноко в стенах его этой цитадели науки?       Донни типичный интроверт и сова, он сам говорил Лео о том, что вполне счастлив быть тем, кем он является: изолированной от мира черепахой мутантом, черепахой, у которой мозги начинали связно мыслить после захода солнца. Пока длился их пятнадцатилетний домашний арест, это не радовало гения, он вечно мучился бессонницей и никак не мог привыкнуть к режиму сенсея. Зато теперь, когда бодрствовать приходилось преимущественно в ночное время суток, умник чувствует себя лучше всех.       Лео хмыкнул, все остальные братья — жаворонки, словно судьба распорядилась так, подарив гению время для работы в тишине и покое.       Лео отнюдь не думал, что Донни совсем никто не был нужен, но он действительно не мучился в одиночестве. Лео так не мог. Он мог заставить себя стоически воспринимать тот факт, что у братьев в жизни есть что-то помимо семьи, но не испытывать от этого ни капли грусти, тут уж увольте. И да, он был рад, что их происхождение вынудит их быть вместе до конца жизни.

***

      Первое, что он увидел — это лицо Лео. Он спал у него на плече, выдыхая через приоткрытый рот. Нет, никакого храпа или потекшей слюны не было, брат премило так спал и просыпаться не собирался. Донни попытался пошевелить оккупированным плечом — рука уже порядком затекла, но всё же решил подождать еще, до тех пор, пока совсем не сможет терпеть или пока Лео откроет глаза, ну или хотя бы поменяет положение во сне.       За стеной он различил едва слышный шум. Кто-то уже начал свой день.       Дон попытался вспомнить, как оказался на диване. Не смог. Он помнил, что должен был проследить за ходом эксперимента и всё-таки уснул. Выходит, это Лео уложил его к себе.       Лео вдруг завозился во сне и, прижимаясь теснее, ласково потерся щекой о его пластрон.       От этих прикосновений Дон на секунду оцепенел, а после почувствовал, как млеет всё его тело. Захотелось ответить на случайную ласку. Но мозг, едва проснувшись, ринулся протестовать. Лео спит, и то, что он делает во сне, его, Дона, никак не касается, ибо тот, кто снится Лео не Дон, и даже если ему никто не снится, он все равно не должен ничего делать.       Будь он глупее, смелее и немного уверенней в себе, он бы посчитал, что Лео на самом деле тянется к нему и не клеймил бы все эти проявления случайностями или чем-то вроде того.       «Ну, даже если и не случайность, то что тогда?» — думал Дон, издеваясь сам над собой. Лео сейчас сам не свой, может много чего сделать или сказать неадекватного.       Куда там Лео, Дон и своих-то чувств понять не мог, он знал только, что если его, в самом деле, переклинило на старшем брате, то это очень и очень плохо.       Дон навскидку смоделировал несколько путей развития ситуации, но так и не смог понять: по которому из них они идут реально.       Первый путь, в котором Лео так и не сможет выкарабкаться, а Донни будет вынужден остаток своих дней провести рядом, повинуясь гипертрофированному чувству долга, казался просто кошмарным.       Второй, если подумать как следует, тоже был крайне печальным. Донни побаивался обнаружить, что Лео нуждается в нём больше, чем он готов ему дать. Но чтобы не травмировать брата, который очень к нему привязался, он будет переступать через себя, повинуясь все тому же чувству долга.       Наконец, третий путь мог привести к тому, что Дон, заигравшись в спасателя, подойдет слишком близко и разобьёт своё сердце о чувства братьев, которые, разумеется, никуда не денутся.       Донни порой слишком много думает, настолько много, что начинает путать границы между своими мыслями-догадками и настоящим.       Конечно, пока не случилось ничего фатального, он всегда может пытаться избежать того, к чему они скатываются. И начать следовало с малого, прямо сейчас сбросить с себя кажущуюся приятной тяжесть тела Леонардо. Встать и уйти с этого дивана. Но Донни все лежит и тянет.       Свободной рукой он достаёт мобильный и морщится от того, что видит. Отлаженный график пошел псу под хвост, а завтрак они благополучно проспали.       Причина, по которой он оттягивает встречу Лео с остальными, становится теперь практически кристально ясной.       Он смотрит в потолок и его мысли дрейфуют как маленькая лодка в огромном океане, ей не к чему прибиться и, в целом, он думает обо всем и ни о чем конкретно, до тех пор, пока в тишине лаборатории не раздается сонное:       — Доброе утро, Донни.

***

      Конечно, иногда в их нынешнюю жизнь требовалось привносить хоть какое-то разнообразие. Например, сегодня вместо подвигов в лаборатории Донни, вооружившись щетками и шваброй, принялся за уборку.       Их жилище заросло грязью. И если Майки не смущала никакая грязь, а Дона хаос в вещах, то у Лео, при виде подобного бардака, нервно дергался глаз.       Дон подумал, что чистота, к которой привык Лео, должна быть восстановлена. Возможно, это благоприятно скажется на его состоянии, ну или, по крайней мере, избавит от лишнего расстройства.       Заполучив мотивацию, умник принялся за дело. Лео же ни в какую не соглашался просто ждать, пока все будет готово, он рвался помогать, и Дон, махнув рукой, разрешил ему присоединиться к наведению порядка.       Кухня сохранилась в относительной чистоте: Майки исправно мыл посуду и расставлял все на свои места, чего нельзя было сказать об остальном жилище.       Для начала парни собрали весь мусор в логове. Древние скомканные упаковки от чипсов, шоколадных батончиков и жевательных конфет притаившись, ждали своего часа под диваном, креслами, журнальным столиком и кое-где просто на полу. Они собрали пустые банки из-под газировки. Подмели пол от мелкого мусора, а затем протерли от пыли все горизонтальные поверхности. В завершение Донни принялся самостоятельно оттирать пол жесткой щеткой, ползая на коленях, как в свои лучшие дни это делал Леонардо.       Лео, впрочем, тоже не сидел на месте, он проковылял по всему логову и собрал грязные полотенца, пару пледов и прочие вещи, что нуждались в стирке. Когда он взобрался по лестнице наверх, для того чтобы забрать из комнат постельное бельё, Дон уже отмыл пол на кухне и теперь драил общую комнату.       Лео старался не поддаваться слабости, он вовсе не хотел делать себе поблажек. В ванной он рассортировал вещи, а после справился с загрузкой и установкой режима на стиральной машине, что Дон любезно притащил когда-то со свалки и починил. Когда он вышел из ванной, Дон уже направлялся с ведром свежей воды и шваброй на плече в свою лабораторию.       — Пока спущусь, Донни успеет отмыть и свою лабораторию и додзе, — ворчал он под нос, ненавидя свое тело за слабость, к которой не привык и не собирался привыкать.       Пока Дон заканчивал мыть пол в лаборатории, Лео позволил себе передышку в ожидании. Им оставалось только немного освежить додзе, и на сегодня их миссия выполнена.       Кейси забрал Майки и Сплинтера в Нортгемптон. Дон говорит примерно на неделю.       Лео по-прежнему не знал, почему с момента его прихода в себя, единственный член семьи, которого он видит — Донателло, но все же прекрасно понял, что это неспроста. Он покорно принимал эти правила и не искал встреч, вообще старался не предпринимать самостоятельных шагов, позволив Донни быть его проводником через все это. И Лео вовсе не думал, что болезнь и потеря брата оправдывает его перед Микеланджело. Он прекрасно помнил свое скотское поведение по отношению к самому младшему. Захотелось удавиться.       Сейчас нет никакой вероятности наткнуться на остальных, и Лео не спеша бредет в зал, где тренировался столько, сколько помнил себя. Он знает, там ничего не изменилось. За все годы не менялось. И все же ему отчаянно хочется скорее взглянуть.       Излюбленное место для медитаций прямо в центре зала, но Лео хромает дальше (может, он уже лишен права тут появляться?), доходит до дальнего угла и плюхается там на пол, обняв собственные колени, он просто смотрит перед собой и ждет, когда следом пожалует умник.       Донни не задержался, появился спустя пару минут все с тем же инвентарем. Им нужно было свернуть один большой ковер, сшитый из нескольких поменьше и служивший им чем-то вроде татами, чтобы смыть скопившуюся под ним пыль.       Дон бодро проследовал к углу, в котором притаилась компактная блютуз колонка. Обычно ей пользовались Майки или Раф.       — Надеюсь, ты не против музыки? — улыбается Донни, и хотя Лео совсем не хотелось никакого постороннего шума, он не посмел ответить отказом, не в его привычках было навязывать окружающим свое настроение без особой необходимости.       Донни подключился к колонке, затем еще какое-то время потратил на поиск подходящей радиостанции в телефоне, наконец, сделал свой выбор в пользу волны транслирующей какой-то ненавязчивый инди рок.       Да уж. Вполне в его вкусе. Музыка, передающая какие-то сложные чувства и никогда чистые и определенные эмоции. Радость имела сотню оттенков и привкусов, а в лабиринтах разнообразной грусти можно было попросту заблудиться. Если не вникать, то велик соблазн классифицировать для себя подобного рода музыку как нытье и сопли, но это все же не справедливо. Простые сопли не требуют умения чувствовать тонко. Донни не был примитивен ни в чем, даже в выборе музыки для фона.

***

      — Лео? — Дон хотел попросить брата сойти с ковра, который он скатывал в рулет, но когда тот перевел на него пустой, ничего не выражающий взгляд, осекся.       Лидер совсем скис, а Дон не известно на что надеялся. Он должен был помочь Леонардо. А что он делает вместо этого? Прячет его от остальных, как дракон принцессу, ну а та, как ей и полагается по законам жанра, день и ночь томится.       Нужно было срочно исправлять положение. Тормошить, не давать унынию брать верх над братом.       Сложная задача.       Лео не заморочить голову ерундой, на которую с большой охотой отвлекался Майки, а для тренировок он пока еще чересчур слаб, как и для вылазок на поверхность. Да и с нынешней его разговорчивостью, шансов завязать разговор практически нет.       Сердце Донни сжалось. Он привык видеть в Лео героя отважного и сильного. Само собой, у каждого из них были слабости, и у лидера в том числе, но он никогда не представал перед семьей совершенно беспомощным. Не физически, нет. Лео просто сам не желает искать смысл в новой жизни. Понятно, причина, по которой он решил не сдохнуть, напрямую связана с Рафаэлем, но дальше-то что, если, конечно, будет это самое «дальше»?       «Ведь есть же мы!» — Обиженно подумал Дон, — «Хоть бы зацепку дал».       Вместе с тем, внутри гения не унимались чувства, которые в семье им с Майки полагалось испытывать реже старших или вообще не полагалось. Донни, во что бы то ни стало, захотел защитить старшего брата от всего, от любой напасти, от всех тревог и страхов. Сделать так, чтобы лидер вновь стал прежним собой, помочь ему в этом, дать опереться на себя.       Дон всегда хотел быть достаточно сильным, для того чтобы, в случае необходимости, взвалить на себя все до единой беды родных, избавить их от проблем и страданий. Но едва ли справлялся даже со своими трудностями, вынуждал Лео быть моральной поддержкой, Рафа физической, а Майки эмоциональной. Все, что он давал взамен, это кое-какие удобства и игры в медсестру.       Как ему забрать хотя бы часть боли, что гнездится внутри Лео?       Донни уселся рядом с ним, в порыве, не предупреждая и не спрашивая, заключил в объятия, понимая, что делает это скорее для себя, и это в общем-то единственное, что он может сделать сейчас для брата.       Лео не возмущался и не отпихивался, он прекрасно понял, чего хотел Дон.       Они просидели так достаточно долго. По крайней мере, Донателло хватило времени, осознать, что его немного отпустило.       — Полегчало? — услышал он тихий голос Лео.       — Ага, — сознался Дон.       Лео привык заботиться о братьях. Сейчас он тоже переключился, потому что был очень нужен. Дон почувствовал, как ладонь Лео легонько поглаживает его по панцирю.       — Это я должен тебя поддерживать, — сказал он, досадуя на себя.       Лео хмыкнул ему в висок, а затем прижался сухими губами чуть пониже маски.       — Ты поддерживаешь. Мне лучше.       Дон отстранился, чтобы заглянуть ему в глаза. Не врет?       И хотя лично он предпочел бы продолжить просто обниматься, он чувствовал так же, что сейчас действительно можно попробовать расшевелить лидера.       Решение пришло само собой и было настолько по-детски простым и дурацким, что даже не верилось. Донни вдруг взял и просто щелкнул Лео по носу.       От неожиданности тот отпрянул от умника и уставился на него крайне удивленно.       — Что? Хочешь спросить, какого я только что сделал? Или, может, хочешь отплатить мне тем же? — Донни и не знал, что его голос может звучать так лукаво.       Лео тоже не знал. Ему даже стало почти смешно. И хотя настроения играться у Лео точно не было, Дон сделал ставку на то, что он не Майки, вся жизнь которого одни сплошные игры, от него не ждут подобного поведения. Такое в жизни бывает только раз.       Должно быть, Лео решил так же. Потому что на сколько мог резко, он вскинул руки и, схватив Дона за маску, повернул ее так, чтобы закрыть тому глаза. Признаться, Донателло не ожидал такой прыти.       — А как тебе такое? — хмыкает Лео и, судя по звукам, отползает на безопасное расстояние.       — Запрещенный прием! — отвечает возмущенный Дон и спешит вернуть маску на место, пока Лео не сделал с ним ослепленным что-нибудь еще.       Но Лео и не думал ничего делать, он обнаружился уже на ногах в паре метров от того места, где они сидели. Донни замирает на секунду, глядя на него, и мысленно обещает себе сделать все, чтобы вернуть брату хотя бы часть украденного счастья, а затем кидается на него, обрушивая целый град тычков, щипков и прочих «страшных атак».       Отбиться у Лео не получается, зато получается войти в азарт, плевать, что им уже слишком много лет для подобного, и если Лео не весело, то ему определенно удалось немного отвлечься.       — Ах так? — Дон поддается лидеру самую малость, чтоб тот смог отвесить ему шутливую оплеуху, а через секунду Лео взвизгивает от неожиданности, когда твердая почва уходит у него из-под ног, и мир в буквальном смысле переворачивается.       Дон завалил его на пол, аккуратно перекинув через себя. Конечно, брат тоже проявляет все свое боевое «коварство», ухватив умника за ноги, от чего тот, потеряв равновесие, с грохотом валится следом. В процессе шутливой возни, Донни решает окончательно повергнуть противника при помощи самого страшного оружия — щекотки.       Это был тот редкий случай, когда Лео и Донни вот так вот просто дурачились. И в конце Дону удалось — Лео засмеялся в голос, по-настоящему засмеялся, и Дон вместе с ним, терзая бока и подмышки пальцами.       — Ахахаха прекрати, — хохочет Лео, не в состоянии больше сопротивляться, — пожалуйста, Раф!       Этот крик наполненный прямо-таки щенячьим восторгом.       Вырвалось.       Как обухом по голове.       Все очень и очень не просто. Донни понял в тот момент, что равновесие хрупче, чем кажется и зависит вовсе не от его решений и стараний. А еще он понял, что вынужден будет бороться с пропавшим братом за место в сердце Лео, если не хочет жить рядом с пустой телесной оболочкой его прежнего. И борьба будет не равна.       — Донни… извини, я просто забылся, Раф он часто…       — Я знаю, — перебивает его Дон, — Это нормально.       Не обидно ли ему? Есть немного. Но выбор очевиден. Дон не в праве на это обижаться. И не будет. *Disrupt the Skies — Do It Like A Dude*       Лео противник любого постороннего шума в додзе. И всем кажется, это у него от Сплинтера. Даже, когда парни решают размяться по собственной инициативе, а не под руководством отца, он что называется, терпит музыку, которую так любит включать Майки.       Донни все равно, под что тренироваться, лучше, конечно, в тишине, ведь тогда точно не на что отвлекаться.       Рафу, как он выражается, по барабану, и это правда. Когда он, словно машина для убийств, молотит грушу, можно включить хоть старый добрый рок-н-ролл, хоть эпичные саундтреки к боевикам, а можно не включать ничего вообще, но братья всегда чуток залипали на него в такие моменты.       На самостоятельных тренировках музыка является необходимым условием только для Майки. И тогда всё их семейство слушает какой-нибудь жесткий хип-хоп или зубодробительный дабстеп.       Не понятно как, но с музыкой Майки становится хорош, почти как Раф, но по-своему, конечно.       — Майки, я не такой позёр, как ты, — смеется Раф, но в его движениях и смехе отчетливо прослеживаются игривые нотки, всем ясно, Рафаэль вовсе не против предложения размяться.       Микеланджело, пропустив мимо ушей подкол Рафа, с восторженным боевым кличем кидается на брата, а тот встречает его нападение со снисходительной ухмылкой. То, что происходит дальше, мало похоже на нормальные черепашьи тренировки. Раф не стремится сразу же и желательно как можно более обидным способом повергнуть противника. Они с Майки кружатся по додзе, атакуя друг друга по очереди, каждая атака отражается и переходит в новую. Донни внимательно наблюдает за братьями и находит их действия красивыми. Он даже испытывает желание присоединиться, но его никто не приглашал.       А вот Лео вдруг словно перемыкает. Дон не может понять, почему лидеру просто не позволить парням расслабиться. Но Леонардо стремительным шагом направляется к стереосистеме, собранной Доном для Микеланджело, и бесцеремонно прерывает их занятие, зло тыкнув на кнопку «стоп», как раз в тот момент, когда Раф сделал канибасами* и Майки неуклюже, со всего маха приземлился на задницу.       В воцарившейся тишине раздается голос лидера:       — Прекращайте страдать ерундой! — Лео смотрит на братьев с недовольством — Вы не тренируетесь, вы уже несколько минут просто … танцуете!       Лицо Майки выглядит по-детски обиженным, когда он, потирая ушибленную пятую точку, стонет так, словно его туда стрела ранила:       — Это не правда, Лео! Мы отлично тренировались, пока ты не влез.       Маленький пульт, который все это время находился у Майки и каким-то чудом не пострадал при падении, снова включает остановленный трек. Младший готов продолжать тренировку, но Раф помогает ему встать за тем лишь, чтобы оттеснить в сторону.       — Танцуем, значит? — обращается он к Леонардо.       Темперамент выходит в центр додзе, фирменная ухмылка, хруст шейных позвонков — всё при нём.       — Ну так иди сюда, любовь моя, — хохотнул он, поигрывая саями, — потанцуем!       Донни переводит заинтересованный взгляд с одного брата на другого и обратно, но в конце останавливает его на Леонардо.       Ну что за ересь снова несет Раф? Вот сейчас Лео ожидаемо закатит глаза и поставит его на место.       Но этого не происходит.       Лео выглядит так, словно из него весь воздух вышибли, того и гляди задохнется. Музыка немного все смягчает, в полной тишине подобная картина выглядела бы страннее некуда.       Донни переглядывается с Майки, тот тоже почувствовал себя не в своей тарелке, но Лео все-таки берет себя в руки и принимает вызов Рафаэля. Он решительно отбрасывает в сторону боккены*, с которыми до этого упражнялся и вынимает из ножен катаны, производя не менее устрашающее впечатление, чем Рафаэль.       Они сражаются вовсе не так, как до этого Раф с Майки. Музыка грохочет, но схватка настоящая, а мастерски выполненное Лео кубинагэ* быстро стирает ухмылку с лица темперамента. Мало кому захочется шутить, когда тебя со всей силы грохнули панцирем о пол.       Донни все ещё ни черта не понимает, и все же он усмехается: Раф любит поиграть в босса, как ни позлорадствовать, когда его игры так эпично обламываются о Лео.       Ещё узнать бы, почему Лео, обычно с охотой устраивающий с темпераментом кучу-малу, сейчас, кажется, желает его искромсать, не меньше.       — О чем задумался? — вопрос возвращает умника в реальность, Лео заглядывает Дону в глаза, и тот поспешно их отводит.       — По тренировкам скучаю, — врёт он на автомате.       В смысле это была не совсем ложь, он действительно скучал, но думал не о том. Просто картинка по частям складывалась из его воспоминаний, пусть тогда он не смог понять, что происходит между братьями, теперь он понимал гораздо больше.       — Я тоже скучаю, — со вздохом произносит Лео.       Они все так же сидели в додзе, привалившись друг к другу плечами.

***

      Донни раскрыл книгу в предвкушении. Он любил читать с самого детства. Сплинтер обучил его чтению года в четыре, а то и раньше, и Донателло, что называется, пропал. Феноменальная память, живое воображение и любознательность помогали ему не просто смотреть в текст и извлекать информацию, но с головой погружаться в написанное. Что бы он ни читал: сказку, энциклопедию, да хоть газету, все, о чем шла речь, возникало в его голове реальней настоящего.       Это было подобно трансу или медитациям, это захватывало его полностью, а еще это было до того увлекательно, что возвращаться в реальность очень часто попросту не хотелось, особенно, когда в «том мире» он находил гораздо больше интересного, чем в своем. Что ни говори, сидеть в канализации почти всю свою жизнь совсем не весело. Нужно было как-то насыщать эмоциональный голод.       К своим годам, он прожил уже множество жизней благодаря книгам. Эти жизни были самыми разными: совершенно фантастически невероятными и вполне себе обычными. Многое, из того о чем он читал, ему не суждено было увидеть никогда, и в детстве Донни мог подолгу из-за этого страдать. Но уж лучше так, чем не знать того, что он знал, вовсе.              Он давно уже не маленький, но когда ему плохо, он берет несколько художественных книг и принимается за чтение. Останавливается только тогда, когда проникается проблемами героев настолько, что свои собственные перестают казаться такими острыми.       Сегодня это не прокатило. Привычный мир не впускал его, выталкивал, а под конец и вовсе закрылся. Донни ощутил себя маглом на платформе девять и три четверти или взрослым, проламывающим заднюю стенку шкафа, при попытке ворваться в Нарнию.       Книга с глухим звуком захлопнулась.       — Господи, если ты существуешь, избавь меня от мигрени и дай мне интернет! — взмолился Донни, после получаса бестолкового вождения глазами по строкам.       Ведь как назло, именно сегодня всемирная паутина тоже оказалась недоступна. Утром Дон спросонья благополучно запутался в проводах и, чудом избежав падения подбородком о бетон, выдрал все штекера с мясом.       Черная полоса… его маленькая, личная, бытовая полоса невезения.       Надо успокоиться, Донни сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.       — Просто подумай, что тебя угнетает.       Лео сказал с утра, что ему нездоровится, попросил разрешения оставаться в постели. И Дон, пожав плечами, пошел по своим делам, бросив только: «Можешь не вставать, сразу звони мне, если понадоблюсь».       Лео не набирал. Его желание побыть одному, в принципе, не удивляло, оно немного настораживало. Может, не нужно было всю неделю донимать его опекой?       Дон не задумывался, делал, как чувствовал. Но сегодня тщательно перебирал и переваривал, припоминая все подробности, события последних дней наедине.       Что изменила эта неделя? Было ощущение, что им нужно успеть сделать что-то важное. Но они не успевали.       Поиск ответов прервала трель телефона. Донателло подскочил к гаджету, с надеждой перевернул и разочарованно выдохнул, увидев на дисплее напоминалку, о том что пришло время ужинать.       Сенсей и Майки вернутся только завтра. Значит, в напоминании не было никакого смысла, поесть можно в любое время.       Еще один повод подумать… Сенсей, сконцентрировавшись на одном ученике, кажется, решил полностью перекроить сознание Майки. Но все эти единения с природой… Донни не думал, что Майки это нужно, уж ему-то внутреннюю гармонию испортили вовсе не каменные джунгли.       Тренировки вдали от цивилизации помогали только Лео. Там он сбрасывал с души весь скопившийся груз. И на полном серьезе не понимал, как можно оставаться озлобленным, когда вокруг такая красота. Неужели существует сердце, которое не способно смягчить глубокое звездное небо или скрытый от глаз и от того такой загадочный подводный мир. Неужели на вершинах гор или в глубинах леса ни на секунду не придет на ум мысль «как же хорошо, как спокойно…».       Этот мир гораздо старше человечества с его социумом. Задумаешься о своей ничтожности в рамках общего масштаба и уже не хочется, мелочась, придумывать, на что бы еще такое разменять свою короткую земную жизнь. Не все ли равно? Куда приятнее наслаждаться гармонией и единством с этим миром, чем лезть вон из кожи, в лучшем случае, во благо цивилизации, в худшем, чтобы просто в ней выживать. Потом Лео возвращался свежим и обновленным и понемногу заново обрастал повседневностью и подножными заботами.       Мысленно Дон над этим посмеивался. Ну да, легко рассуждать о бренности всего, когда ты существо вне системы и можешь вклиниваться в нее или не касаться вовсе, по желанию… Даже Дон и Лео в этом смысле были несвободны в разной степени. Братья могли вовсю наслаждаться гармонией с миром, пока у них был Донателло, способный уладить все финансовые и формальные вопросы в мире людей.       Что ж, отцу, наверное, виднее. Если он считает, что Майки необходимо подышать свежим воздухом, пусть. Только вот едва ли ему это поможет так же, как Леонардо.       Вздохнув, Донни встал и покинул стены лаборатории, ладно, пусть сегодня это его поражение, Лео ведь не знает, что прием пищи — только повод поскорее вытащить его из комнаты.       Завтра Дон скажет отцу, что его одиночная миссия выполнена. Лео вернётся в прежнюю жизнь. Займется собой и скорейшим восстановлением. Потом они все займутся поиском виновных.       Вряд ли Лео ещё раз попросит Дона остаться с ним ночью. Не потому что ему это больше не нужно, но потому что пузырь, в котором они пребывали поныне, завтра лопнет. И там, за его тонкими радужными стенками будет совсем другая атмосфера.

***

      Это была магия. Настоящая. Иначе не объяснить. А Донни привык называть магией (окрашивая это слово в разные оттенки от сарказма до изумления) все, что не мог объяснить научно.       В молчании, что они хранили весь сегодняшний вечер, чувствовалось нечто неотвратимо надвигающееся. Так настигает путника песчаная буря в пустыне, и так же неизбежно слизывает маленькое суденышко на своем пути цунами. Может это конечно бред и его фантазии, откуда ему знать, чувствует ли брат то же самое? А может сегодняшний вечер действительно в каком-то смысле роковой?       Лео упорно борется с подкатывающей к горлу дурнотой. Это странно, ведь он не ел сегодня ничего. В обеденное время Донни явился за ним точно по расписанию. Лео ждал его и послушно проследовал на кухню, но впихнуть в себя еду не смог. Потом они почему-то застряли в общем зале, вместо лаборатории.       К ужину ситуация не поменялась. Аппетит так и не появился. Дон не заставлял его давиться через силу. Даже пошутил, что его стряпня, вероятно, и есть причина, по которой Лео кусок в горло не лезет.       Затем снова бесконечное молчание перед телевизором. По его расчетам, отец и Майки уже завтра вернутся из Нортгемптона. И морально Лео вполне готов поговорить с Доном о том, что все-таки происходит в их семье. Завтра он попросит сказать ему всё прямо.       Завтра, но не сегодня. Сегодня они здесь одни. Пусть то же будет и в его мыслях.       На часах уже почти полночь. Они посмотрели все новости. Самое время отправляться в кровать, но Лео испытывает немалый соблазн засидеться тут. А все почему? Потому что он боится оказаться в темноте своей комнаты, чтобы бесконечно долго ждать… и не дождаться или, наоборот, дождаться. Просто сумасшествие! И Донни, как назло, особенно молчалив сегодня. Лео потерялся в догадках.       Гений не брался за работу и даже ни одной книги не раскрывал. Он, как и Лео, просто выжидает время.       Всю неделю они не расходились по комнатам. Спали прямо здесь в гостиной, раскладывая диван. Лео засыпал под гудение передач или фильмов, вникать в которые ему было слишком лень. А по утрам просыпался в крепких объятиях. И жизнь была не такой дерьмовой.       Сегодня они не могут просто остаться тут. Уже не могут.       И Лео вряд ли осмелился бы снова просить Донни ночевать в своей комнате. Под этим невинным предлогом уже не утаить ничего. Очевидно, дело было ещё в том, что умник не предоставил им возможности «случайно» уснуть вместе, например, в лаборатории. И Лео оставалось только ждать, когда сам Донателло что-нибудь предпримет. Или не предпримет. Или может быть это он, Лео, должен что-нибудь предпринять?       День — тупик, он должен был настать. Все невинные предлоги кончились, дальше все серьезно. И решения принимаются тоже серьезно.       Леонардо мысленно чертыхнулся, он ужасно злился на себя в моменты подобные этому. И его следующий шаг был обусловлен как раз такой вспышкой гнева.       Да, это нормально для него отдавать приказы даже себе. Поэтому он приказывает себе собраться с духом и выбросить из головы дурацкие мысли.       — Я спать, — говорит он и уходит по направлению к своей комнате, оставляя Донни один на один с телевизором.       Вот и все.

***

*Message To Bears — I Know You Love To Fall*       Донни услышал, как Лео закрыл за собой дверь в комнату и по привычке начал анализировать. Он сказал ему «я спать», но не пожелал спокойной ночи, и это звучит уж больно призывно. С такими словами обращаются к тому, кто ложится спать позже, но ложится с тобой в одну постель.       Дон, не без доли злорадства, подумал, насколько он жалок, раз уж относится серьезно к подобным «аргументам».       Невидящим взглядом он пялился в телевизор, замерев словно истукан. В голове попеременно гудели то мысли, то пустота.       — Брось, он бы просто позвал тебя с собой, если б хотел.       Тихий спор с самим собой. Вслух он говорит аргументы против. А внутри цепляется за каждый довод в защиту.       — Как это будет выглядеть, если ты сейчас без приглашения припрешься к нему в спальню?       Между ними ведь не было ничего такого. Так почему тогда оба точно знают, что это лучше держать при себе и под контролем, особенно при семье?       Все это так тонко и нелогично, не удивительно, что отношения между людьми складываются порой так нелепо! Как понять, чего от тебя хотят, когда правила игры предписывают скрывать все любой ценой.       Гений упрекнул себя в том, что пытается приписать Лео скрытность, а тем временем он, возможно, просто боится честно признаться, что вот в эту самую секунду просто хотел бы засыпать вместе с Лео, и когда тот ушел, почувствовал себя словно брошенный.       Донни всегда интересовался природой спонтанных решений. И принимая сейчас одно из таких, забыл задуматься о сработавшем механизме.       Да, это определенно виноваты магия и дурман.       Именно они заставили Донателло преисполниться какой-то странной, не свойственной ему решимостью, встать с дивана, выключить телевизор и свет, а потом словно тень скользнуть на второй этаж.       Он двигался исключительно по памяти, отключив разум, его тело само передвигалось в воцарившейся тьме.       И вообще, если уж на то пошло, как только погас свет, Донателло словно бы перестал быть собой прежним. Тот парень, который остановился сейчас напротив двери в комнату старшего брата, не страдает от мучительных терзаний, он куда более дерзкий и решительный. Этот другой Донателло беззвучно открывает дверь и входит, закрыв её за собой, так же не издав ни шороха, ни скрипа, словно искусный вор.       Настоящий Донни может только безгранично удивляться подобному поведению. В комнате темнота даже гуще, чем снаружи. В ней уютно тому, кто пришел к брату с грязными мыслями, в ней почти безопасно.       Лео не спит, он лежит затаившись. Ждет. Кажется, и он околдован сегодняшним дурманом, он тоже словно бы и не Лео вовсе.       Донни, не проронив ни слова, забирается под одеяло к лидеру и ждет. Вдруг Лео спросит у него, что тот забыл в его постели и развеет это проклятое наваждение, но Леонардо молчит, только дыхание учащается. Еще бы. Донни пришел, а это значит, Лео не ошибся — не он один теряет голову. Донни, в свою очередь, делает вывод, что его появление не стало для Леонардо неожиданностью. Значит, они поняли друг друга правильно.       Донни робко касается плеча Лео лбом, надеясь поскорее провалиться в сон, пока его не настиг стыд или еще чего похуже.       Он и не надеялся на то, что когда-нибудь на собственном опыте узнает, что такое близость с кем-то другим. В своих мечтал он волен был представить что угодно, но всегда предпочитал, чтобы это происходило, во-первых, не в логове, и обычно ему представлялась некая абстрактная девчачья комната, во-вторых, собственно с какой-нибудь милой девушкой, ну и в-третьих, без любого рода обмана, чтобы скрыть свою природу, Дон хотел, чтобы его знали и принимали таким, какой есть полностью.       Уже выполнение этих трех пунктов казались ему чем-то на грани фантастики, прочих уточняющих вопросов Донни себе даже и не задавал.       Иногда, когда становилось совсем уж тоскливо и одиноко, он представлял себе, как это могло бы быть. И разрядку он принципиально получал, орудуя только собственной рукой и отправленной в полет фантазией, которая поначалу не заводила его слишком далеко, а как воздушный змей, удерживалась ниточкой привычки смотреть на вещи реально.       Донни и абстрактная девушка в его мечтах занимались сексом, скорее всего, точно так же, как это происходило бы на самом деле. Он не воображал себя героем-любовником. В его мечтах не было похоти. Все было достаточно скромно, но его устраивало.       Конечно со временем умник сделался в этом вопросе более искушенным и его, с позволения сказать, «личная жизнь» стала куда более разнообразной. *Katatonia — Unfurl*       Чего гений не мог представить себе даже в самых бредовых мыслях, так это свой первый в жизни поцелуй c представителем того же пола, что и он. И вдвойне труднее было бы вообразить, что этим самым представителем окажется Лео.       За прошедший месяц Лео перестал быть для него тем, чем был все эти годы, но это только на словах, на деле же, Дон по-прежнему видит в нем своего родного старшего брата, и это пиздец как мешает.       Вся эта невнятная возня, что они затеяли на узкой кровати, ни разу не похожа даже на самый скромный секс, но эта скованность, эта боязнь сделать неверный шаг все-таки делали свое дело. В таких условиях даже самая малая запретная ласка, перегружала сенсоры, но заставляла нестерпимо хотеть большего.       Лео всего лишь слегка касается его бедра, не то поглаживая, не то просто щекоча подушечками пальцев. Их ноги тоже едва соприкасаются, по той простой причине, что отодвинуться совершенно некуда. Донни не смеет шевельнуться. Ему кажется, как только он сделает хоть что-нибудь, пальцы щекочущие (нет, не ноги) а его нервы исчезнут, как маленькие, пугливые рыбки, что беззаботно плавают на мелководье и исчезают в мгновение ока, стоит им почувствовать опасность.       Бабочка сама безбоязненно садится в раскрытую ладонь тому, кто умеет ждать неподвижно, и почти невозможно поймать ее, бегая и бестолково размахивая руками.       И рыбки, и бабочки мигом испарились из головы Дона, когда Лео коснулся его чуть выше середины бедра. От этого прикосновения он словно удар под дых пропустил, и тело среагировало соответственно — непроизвольным шумным выдохом. Охотник на бабочек выдал себя в засаде. Хотя, как знать, может быть, жертва сейчас как раз он?       Лео тем временем продолжал свое робкое наступление, его вторая рука опустилась на бок Донателло, и теперь сладкой пытке подвергся еще и небольшой участок кожи между карапаксом и пластроном. Сейчас Дон не понимал свое тело, не понимал, почему оно отзывается мелкой дрожью и не поддаётся попыткам успокоиться.       Ему нужно всего лишь навсего распрямить пальцы руки, что покоится в нескольких сантиметрах от щеки Леонардо, и вот он нежно огладил линию подбородка Лео.       Когда пальцы Дона отрываются от лица Лео, брат тянется вслед за лаской, сокращая расстояние между их лицами.       Они по-прежнему не видят друг друга, потому что в комнате нет ни одного источника света, и это, пожалуй, к лучшему, ведь кромешная темнота гораздо уютней, когда в ней происходит нечто, за что потом бывает стыдно.       Их лица уже настолько близко, что губы несколько раз мажут друг по другу, прежде чем зацепиться. Донни не лезет к Лео с мокрыми, слюнявыми поцелуями, он прихватывает пересохшими губами такие же сухие и потому шершавые губы брата, очень медленно, они скорее просто касаются друг друга, чем действительно целуются.       «Несправедливо. Ты не заслуживаешь столько страданий», — Дон сжимает предплечья Лео, притягивая его ближе. Он не смеет нарушать тишину словами, но надеется, что Лео понимает его чувства и так.       Сухая соленая горечь поцелуя въедается в его плоть и кровь. Он запомнит это навечно.       Рука Лео у него на пластроне, медленно следует вниз, изучая рельеф пластин. Лео исследует и вновь открывает его на ощупь.       Дон ждёт, что рука замрет чуть ниже области желудка, но она не останавливается и, прежде чем Донни смог что-нибудь предпринять, пальцы Лео уже коснулись его там, где прежде только он сам себя касался. Рука отпрянула на секунду и гений замер, ожидая, что Лео сделает дальше: испугается, оттолкнет, возмутится?       Но произошло то, чего он не ожидал совсем, рука вернулась, обхватила его член крепкой теплой ладонью и, проехавшись вверх и вниз, вырвала из груди совершенно недвусмысленный стон.       Донни зажмурился, это было что-то за гранью реальности, ладонь начала двигаться в умеренно быстром темпе, а ему не оставалось ничего, кроме как позволить ей делать то, что она делает и не мешать. Он только ткнулся в плечо Лео пылающим лбом и терпеливо ждал финала, прикусывая пальцы.       Хрустальный трепет. Дрожь и дробный свет под закрытыми веками.       Оргазм настиг его спустя несколько минут. Дон едва способен справиться с вихрем, что растрепал его мысли и чувства. Остаётся единственное знание. Это Лео. Лео причина тому.       Их губы снова встречаются, и на этот раз поцелуй самый настоящий, глубокий, ласкающий.       Гений, с некоторой долей удивления, понимает, что его возбуждение не проходит, словно и не было этой мучительно сладкой разрядки минутой ранее. Но после случившегося, он становится смелее и тоже спускает руку вниз, где, совершенно ожидаемо, находит стояк Лео. Старший морщится и тихо шипит, словно ему больно, впрочем, скорее всего, ему и правда больно от того, что его член тверже камня уже так долго без внимания. Донни пытается повторить то же, что проделал с ним Лео, но он мягко останавливает его руку и направляет перепачканные в естественной смазке пальцы себе под хвост.       Донни застывает в немом ужасе, нет, он не может этого сделать, и Лео чувствует его сопротивление.       — Ты не хочешь? — говорит он чуть хрипло.       — Хочу, — сознается Дон едва слышно.       И эта правда чудовищна.       Желание и реакции его тела говорят однозначное «да!», но разум его противится изо всех сил, ищет отговорки. Лео ведь не в себе, может быть так, что Дон просто воспользуется им сейчас, покушаясь на его тело, он словно бы без разрешения берет чью-то вещь. Леонардо не принадлежал и не принадлежит ему. Сейчас он, возможно, сам себе не принадлежит.       В мрачном молчании, гений задерживает дыхание и всё-таки невесомо касается его там, где никогда не должен был. Лео всхлипывает и пытается усилить трение, подаваясь всем телом навстречу руке. Но Донни не позволяет ему сделать этого, он плотно прижимает его к себе, перехватив поперек тела, и продолжает свыкаться с той ролью, что отведена ему сегодня ночью.       Ногу Лео он для удобства задирает себе на бедро, а потом осторожно кладет руку ему на ягодицу, ощущая волнение, от которого почти уже дурно, шумно сглатывает слюну. Их обоих трясет, то, что они собираются сделать — ужасно.       Не имея за плечами никакого опыта, Донателло старается действовать предельно осторожно. Он не знает, сколько времени необходимо потратить на подготовку, но решает, лучше уж немного затянуть, чем поспешить.       Он не уверен, что сможет доставить брату удовольствие, но тяжелое дыхание ему на ухо скоро меняет характер, становится учащенным и рваным. Это значит, что лидеру как минимум не больно.       У Дона нет даже теоретической базы, ему остается только лишь метод проб и ошибок. И возможно, ошибок удастся избежать, если Лео и дальше будет давать ему подсказки, вроде этой.       Дон преступил непосредственно к делу, когда сигналы Лео невозможно было истолковать иначе.       Он старается избежать дурацкой суетливости и спешки, позволяет Лео помочь ему. Зажмурившись и задержав дыхание, делает первый толчок.       Тепло, теснота и другие странные, неизвестные Дону ощущения захватывают мысли, подчиняют себе всё внимание. Он не знал, что брат может быть таким. Лео под ним распростертый, податливый, но это всё никак не сопрягается с властью и подчинением или тем более унижением.       Дело даже не в какой-то временной физической слабости. Нет. В Лео всегда была эта твёрдая, холодная сила. Она не зависит от такого по существу пустяка, как роль в постели.       Леонардо всегда остаётся собой. Просто сегодня Дону позволено увидеть новую грань его драгоценно-каменного характера.       Донни прислушивается к тому, что он чувствует, пока осторожно входит до конца. Лео его не останавливает, и более того самостоятельно находит для себя наиболее удобное положение. С этой помощью все оказалось несколько проще, чем Дон предполагал. Сказывалось, наверное и то, что Лео и Раф постарались на славу, набравшись друг у друга опыта. От этой мысли стало неприятно, что-то гадкое шевельнулось внутри.       Лео не дал этому чему-то показать себя полностью, найдя губы Донателло, он принялся целовать его с таким жаром, что Дон, обескураженный этим напором, сдался.       Игра кто над кем доминирует не привлекала Дона даже как зрителя, когда Раф и Лео исполняли свои традиционные партии. Нет, он хочет совсем не так.       Давно, наверное, хотел.       Эта мысль, замершая каменной горгульей, ожила в нем, наконец, бесстрашная и естественная. Выпорхнула вместе с тяжелым выдохом.       Он клянётся себе сделать всё, что в его силах, чтобы не пожалеть.       Донни двигался не быстро. Даже медленно. Поэтому Лео чувствовал каждое его движение очень остро. Отзывался на каждую ласку тихими стонами.       От них где-то в гортани дрожало странное безымянное чувство и сильно щипало в носу.       В темноте по-прежнему плохо видно. А ему хотелось бы взглянуть Лео в глаза. Как смотрят они сейчас, с той же привычной ему ясностью? Или они сейчас как мутное стекло?       Да, порой Дону не хватало уверенности в себе, но в эти минуты рядом с ним Лео раскрывался совершенно по-новому, и эта открытость придавала каждому их действию ту степень эротизма и чувственности, которая напрочь вытесняла из головы любые упаднические мысли, помогала просто наслаждаться друг другом.       Дон желает одного, чтобы Лео в своих ощущениях не делился на руки-ноги, голову, шею и прочее, а стал его стараниями чем-то целым, проводящим через себя импульсы чистого удовольствия. Позволял ощущению приторной сладости тягучим сиропом патоки обволакивать его полностью. Без примеси дискомфорта, боли и чего угодно другого, что помешало бы Леонардо раствориться в процессе.       Дон хотел, чтобы Леонардо пережил самый настоящий катарсис*.

***

      Когда все было кончено, братья лежали на измятой кровати и думали каждый о своем. Донни, завалившись на спину, закинул одну руку себе за голову, а другой нежно обнимал расслабленного и обмякшего Лео.       Дон пытался дифференцировать чувства, что он испытывал сейчас по отношению к брату, и это было нечто среднее между благодарностью, желанием защитить и… жалостью? Выразить эту странную смесь словами не получалось, а физически для ее выражения лучше всего подходили крепкие объятия. Определенно, это было очень теплое чувство.       Донни попытался запретить себе анализировать произошедшее, во-первых, магия пропадет, а во-вторых, скорее всего, он найдет повод огорчиться, а этого он не хотел больше всего.       Единственное, что он счел нужным сделать, так это включить ночник. Если бы он не включил свет и позволил себе уснуть в этой темноте, на утро они проснулись бы, словно ничего и не было, оставив всё с теми другими ими. Донни не мог этого допустить, поэтому узаконил случившееся тусклым светом лампочки мощностью в пять ватт.       Видеть их в такой обстановке и положении оказалось более странно, чем он ожидал. Сон отступил. Да к тому же воспринявший картинку мозг стал задавать вопросы. Все они были назойливы, как мухи. А один, ну совсем не давал покоя, так и вертелся на языке.       — Лео?       — М? — услышал он в ответ голос не сонный, но какой-то уж больно ленивый, таким он обычно бывает, когда Лео доволен.       — Могу я задать тебе один вопрос? — Донни, услышав это самое «м?», в миг растерял все желание спрашивать свои вопросы и портить момент, но, как говорится, назад пятками не ходят.       — Задавай, — Лео приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть Дона, и взгляд его был таким доверчивым и открытым, что гений совсем поник, но поборов смущение и чувство вины, он все-таки произносит:       — Как вы с Рафом поняли, что между вами есть что-то выходящее за рамки, ну…       — Да никак, — перебил Лео, не дослушав до конца, вид у него сделался расстроенный, но он послушно дал ответ на поставленный вопрос, — это само собой вышло.       — Что, вот так вот сразу? — изумился гений, подразумевая то самое.       — Ну конечно нет, — терпеливо произносит Лео, — просто сцепились однажды, он навалился на меня, а я понял, что просто не могу его отпустить и он тоже понял.       Донни живо представил себе это. Он ведь сто тысяч раз видел, как дрались старшие, как мигом забывали, что они тренированные ниндзя и просто накидывались друг на друга, вцепившись в плечи или запястья, рычали пыхтели и злились. Фантазия дорисовывала сбившееся дыхание и биение сердец, колотившихся в груди одинаково бешено, лица в миллиметрах друг от друга и упрямо поджатые губы. Суровые, сверлящие взгляды, и вот — так ли это было на самом деле? — впившиеся друг в друга рты, алчные, жадные, целующие так, словно бы наказывая друг друга за то, что происходит, и за то, что это происходит только сейчас, одновременно.       Почти наверняка наваждение кончилось так же внезапно, как и началось, первый же шорох отбросил их друг от друга, словно взрывная волна.       А потом неловкое молчание, угрызения совести и долгие томные взгляды больных и воспаленных от бессонницы глаз, пока нервы не сдали одновременно у обоих и, будь что будет, чувства с легкостью прорвали последнюю плотину благоразумия и стыда.       Возможно, Майки застал их именно в один из таких моментов. В момент не поддающейся контролю, ослепляющей страсти.       — Можешь не верить, но мне было очень не просто решиться на это.       Донни и не сомневался, пойди, решись на такое. Рафу наверняка все далось попроще, он из них всех самый решительный.       Лео ничего больше не добавил, должно быть невольно погряз в воспоминаниях. И если бы Донни мог прочесть его мысли, то узнал бы, что оказался прав. *MuteMath — You Are Mine*       Леонардо не знал, что смущаться можно до такой степени. Раф, нависший над ним, дышал так, словно пробежал целый марафон и тяжелый взгляд говорил о том, что все свершится сегодня, хочет Лео того или нет.       — Серьезно? Ты снова струсишь? — зеленые глаза прищуриваются, а голубые смотрят в ответ виновато, да, Лео уже в который раз собирается подставить брата.       — Раф, нам совершенно некуда торопиться… — заводит он осточертевший младшему разговор, который всегда кончается одинаково: хлопком двери и обидой.       В первый раз Раф проявил просто невероятное терпение и попытался даже поговорить. Сама по себе ситуация, в которой Рафаэль добивается желаемого путем мирных переговоров и приводит какие-никакие, но все же аргументы, дорогого стоила. Лео посмеялся бы, не будь он сам не свой от того, что ему предстояло сделать, поддайся он на эти нелепые уговоры.       Во второй раз все было уже иначе, запас рациональных методов у Рафаэля иссяк, и он стал добиваться своего, не заморачиваясь принципами.       Горячая голова. Лео смирился с тем, что его брат не такой, как он сам, ещё в детстве. Все, чего бы ему ни захотелось, он стремился получить «вотпрямща». И когда все неистовство, все буйство его нрава обрушиваются на Леонардо с целью чего-то добиться, проще сдаться. Не потому что Лео слабак, он вполне мог противопоставить темпераменту свой собственный закаленный характер и всегда делал это, так как положение лидера обязывало, просто он каждый раз с тоской думал о том, сколько сил и времени придётся потратить на изматывающую борьбу. Снова.       В данной конкретной ситуации все было усложнено тем, что Лео держался против яростного напора своего безудержного братца не на позиции лидера. А на позиции «чертова моралиста, невыносимого зануды и трусливого дебила».       Лео, конечно, пытался объяснить Рафу: то, что он так настойчиво оттягивает — точка невозврата, за этой чертой все может очень круто поменяться, и он, не будучи уверенным в том, к каким последствиям способна привести их эта связь, желает обдумать все максимально тщательно.       Рафаэль только фыркал. Он не понимал, о чем можно думать теперь, когда они подошли к этой «черте» вплотную.       — Нахрена ты все так усложняешь? Это всего лишь секс! — и все, тупик.       Наверное, корень зла крылся как раз таки в том, что для Лео секс не был чем-то простым, для готовности ему нужны были все возможные гарантии, для Рафа же достаточным основанием являлась простая физическая потребность.       — Это не страшнее, чем любое другое прикосновение.       — Да? — язвительно спрашивает Лео, теория, что это всего лишь навсего прикосновение, только немного более специфичное, чем все остальные, злила его не на шутку. Если уж это так, то почему бы Рафу не пойти к себе в комнату и не соприкоснуться там самому с собой?       — Вот увидишь, когда это произойдет, ты перестанешь считать секс сакральным таинством.       — Это произойдет, когда ты начнешь относиться ко всему, что происходит, серьезно! — огрызается Лео.       Он даже не знает, что расстраивает его больше: беспечность Рафа или то, что младший брат не проявляет такого же трепета по отношению к самому Лео и к тому, что между ними.       Кстати, об этом самом «между» они не говорили ни разу, назови они это отношениями или даже высокопарно «любовью», почувствовали бы себя самыми настоящими кретинами. В конце концов, они всю жизнь живут вместе, и Лео вовсе не претендует на то, чтобы вести себя как парочка, ходить на свидания, дарить подарки на день влюбленных и постоянно признаваться друг другу в любви. Пусть остаётся, как было. Он хотел бы только, чтоб Раф не воспринимал его как должное.       А вообще, сейчас он находится в очень и очень невыгодном положении, потому что спор начался в тот момент, когда Лео позволил Рафу занять весьма удобную позицию. Темперамент нависал над ним, расположившись между раздвинутыми ногами Леонардо, в то время как тот лежал на панцире.       — Прости Лео, но мне мало взаимной дрочки, — говорит Рафаэль и Лео ждет, что брат в очередной раз уйдет, обидевшись.       Ну и пусть, в конце концов, он приходит в комнату Лео каждую ночь, не смотря на то, что лидер ничего ему не обещает. Только вместо этого его руки оказываются захвачены и задраны над головой, а ноги внезапно придавлены к кровати коленями Рафа. Ловкач мать его.       Конечно, Лео сумел бы вырваться, но прежде чем он понял, что ему грозит и среагировать соответственно, все уже случилось. Скудно смоченный слюной палец уже проник в него. Вообще-то это было больно и нечестно. Лидер завозился и засопел от возмущения, он даже слов не мог подобрать, что бы обозвать этого, этого…       — И что дальше? Изнасилуешь меня? — спрашивает он, но презрения в голосе нет, высокая степень доверия в их семье означает не тепличные условия друг для друга, а готовность закрыть глаза на любой дебильный поступок. Даже если темперамент сделает эту ошибку, со временем он, наверное, простит его, как брата.       — Расслабься. Не собираюсь я тебя насиловать, — говорит Раф, проталкивая палец еще глубже, — я хочу доказать тебе, что это вовсе не страшно.       — Я и так не боюсь, придурок! — шипит Лео, надо признать, с пальцем в заднице та самая граница, за которую он боялся заступить, сделалась гораздо более размытой. И, словно бы прочитав его мысли, Раф заговорил:       — Настоящая граница не здесь, Лео, она давно уже позади, там, где я поцеловал тебя, вместо того чтоб напинать под панцирь, и ты ответил, — этот хриплый от возбуждения голос способен был кому угодно снести крышу, куда там было устоять бедному, по уши влюбленному в этого сумасшедшего Леонардо.       Ладно, возможно, ему будет легче отнестись к совокуплению, как к неизбежному следствию их тяги друг к другу. Может быть, его позиция была неосознанным способом отсрочить чувство вины, мол, пока не было ничего серьезного, все еще можно исправить. Раф, судя по всему, давно уже смирился с тем, что они обречены. Иными словами, Лео понял: если Раф заменит свой палец на член, не случится ничего хуже, чем то, что уже случилось.       Думая о своем, он пропустил тот момент, когда его тело свыклось с новыми ощущениями, и нехитрые манипуляции брата стали казаться приятными, а потом и вовсе невероятными. Раф наблюдая, как брат под ним стал получать удовольствие, готов был выть от того, что его собственное желание нельзя было удовлетворить без разрешения. Как бы он не возбудил Лео, всунуть в него свой член, не получив позволения, темперамент не посмеет.       — Лео, ради всего святого, я прошу тебя, давай уже потрахаемся, наконец! — стонет темперамент и глазам своим не верит, когда Лео, заливаясь краской, несколько раз кивает, выражая таким образом согласие.       Рафу не нужно повторять дважды, лихо задрав ноги Лео себе на плечи, он, помогая себе рукой, пристраивается к нему, а дальше Лео помнит плохо. Ему было больно, ему было приятно, это длилось совершенно неопределенное количество времени, и все это время он отчаянно сдерживался, чтобы не проронить ни звука.       Раф в постели оказался таким же, как и в жизни: импульсивным и яростным. Лео, пожалуй, хотелось бы немного больше нежности, но он все равно получил свою разрядку стараниями темперамента.       Чуть позже, к двум вышеупомянутым характеристикам Рафа, как любовника, Лео прибавит еще одно слово — ненасытный.       По затянувшейся паузе и рассеянному взгляду Дон понял, что Лео сейчас мысленно в прошлом. И пока брат не ушел слишком далеко, предпринял попытку вернуть его обратно.       — Скажи, только честно, я не обижусь, что будет, если Раф вернется?       Донни увидел, как расширились глаза напротив, а брови удивленно поползли вверх, и приготовился услышать отказ отвечать, но Лео заговорил:       — Осуществится мой самый страшный кошмар, но я хочу этого больше всего на свете.       Дон кивнул, без сомнения, каждый в семье желал этого больше всего на свете.       — А можно подробней про кошмар, хотелось бы быть готовым морально, — тихо говорит Дон, желая на самом деле узнать, к чему Лео отнес это самое слово, к возможной реакции Рафа или к их «интрижке», замаравшей большую и чистую любовь.       — Для начала, я во всем ему признаюсь, а дальше… — Лео слегка нахмурился, — реакция в любом случае будет жесткой, ты же его знаешь. Дальше может случиться все, что угодно.       — Ты вернулся бы к нему? — набравшись наглости, спросил умник.       — Ты хотел задать всего один вопрос, Донни, — с нажимом отвечает Лео, зло сверкнув глазами в сторону брата.       — Не вижу причин утаивать данную информацию, — с беззаботным видом отбился тот, хотя внутри все замерло в ожидании.       — Он скорее нам обоим шею свернет, чем простит такое. Если он вернется, единственное, на что я смогу надеяться, это чтобы наш брат не покинул нас снова, — цедит Лео и отворачивается, чтобы Дон понял — разговор окончен.       Означало ли это, что Донни теперь тоже кое-что для него значит, не только как брат? Умник не понял. Но эта неоднозначность давала надежду.       Все-таки момент был безнадежно испорчен. Ну и ладно! Ну и пусть! Так думал Донни, глядя на попытки Лео бороться со сном, но тот коварно склеивал его веки, сковывал руки и ноги слабостью, увлекал разум своими иллюзиями. Донни прижался губами ко лбу лидера, будто бы говоря ему: «Можешь отдохнуть, ты в безопасности».       И Лео, в конце концов, позволяет себе расслабиться, прекращая сопротивление. Примечания: * жамевю — состояние, противоположное дежавю, внезапно наступающее ощущение того, что хорошо знакомое место или человек кажутся совершенно неизвестными или необычным. * Канибасами — подбив под две ноги (ножницы). * Боккен — деревянный макет японского меча, используемый в различных японских боевых искусствах для тренировок. * Кубинагэ — бросок через бедро с захватом шеи. * Катарсис — в современной психологии катарсис понимают как индивидуальный или групповой процесс высвобождения психической энергии, эмоциональной разрядки, способствующей уменьшению или снятию тревоги, конфликта, фрустрации посредством их вербализации или телесной экспрессии, ведущих к лечебному эффекту и лучшему пониманию себя.