Тишина, как отсутствие звука сначала, Или то, с чем её рифмовал. Даже если бы ты не сказал, Всё равно я бы знал. Возле около чёрное солнце вставало За моею спиной. Даже если прошло и не стало, Всё осталось со мной. © Ты и я. Пикник.
*65daysofstatic — Drove Through Ghosts to Get Here* По логову кто-то ходил. И в норме Леонардо давно бы уже вышел проверить, кому не спится в столь поздний час с катаной наготове. Но сейчас он лежал словно окаменевший, не в состоянии пошевелиться и жадно вслушивался в темноту, покрываясь холодным потом. Страх внутри не поддавался объяснению, Лео только надеялся, что его сердце выдержит и не разорвется. Шаги приближались. Настоящая паника охватила Лео, когда незваный гость остановился прямо за дверью в комнату. Почти тут же тихо скрипнули петли, и, кто бы там ни был, он только что вошел внутрь. Темнота в комнате — хоть глаз выколи. Так ненормально темно, что Лео готов подумать будто он ослеп. Разве глаза не должны различать хоть что-то? Но потом ночной визитер прошел дальше, и чуткий слух лидера различил до боли знакомое позвякивание металла, а нюх уловил витающий в комнате запах бензина и кожи, что всегда пахнет чем-то горьковато-терпким. — Ну привет, Лео, скучал? — слышит он хрипловатый, всегда немного насмешливый, но самое главное, совершенно реальный голос. Совсем рядом с собой. Рот Леонардо раскрылся в немом крике, но горло сдавило настолько, что, казалось, он скорее задохнется, чем сможет сделать вдох или выдох. Он силится хотя бы сесть, но и это ему удается сделать с огромным трудом, со второй или третьей попытки. — Раф! — всхлипывает он, не заботясь о том, что не сдержал слез и слепо тянет руку в темноту, туда, откуда только что слышал речь брата. А когда его ладонь крепко сжимают самые родные на свете пальцы, Лео уже не может контролировать себя и всю ту боль в груди, от которой он хотел выть ночами в подушку. Слезы мешали, а он утирал их другой рукой, и пытался ухватиться за Рафа еще сильнее. Не смотря на застилающую глаза влагу, Лео даже смог разглядеть концы длиной алой повязки, что свесилась с одного плеча. Раф жив и он вернулся, что может быть радостней этого и одновременно трагичнее, если учесть, что темперамент безнадежно опоздал на каких-то пару часов. Мало помалу осознав всю тяжесть своего положения, Леонардо приходит в еще больший ужас, чем испытывал несколькими минутами ранее. Он несколько раз, что есть мочи, зажмуривает глаза, но когда открывает их, брат никуда не исчезает, наоборот, Лео видит его все лучше и лучше в темноте, которая и не думает проясняться. Вот он. Стоит прямо у края кровати, на которой они с Донни… С этой мыслью пальцы Рафа мгновенно высвобождаются из его слабой руки. — Как же так, Лео? Рафаэль говорит довольно громко, но Донни рядом спит, отвернувшись к стенке, словно убитый, а Лео не может понять, чего хочет больше, чтобы Дон проснулся или так и продолжил спать и ничего не услышал. — Что ты собирался говорить мне, когда я вернусь? — продолжал тем временем темперамент, — Как бы ты смотрел мне в глаза? — О ч-чем ты? — с трудом выдавливает из себя Леонардо, которого бьет крупная дрожь, сейчас его с головой захлестнуло отчаяние, и он совершенно не понимает, почему Раф говорит так странно, — Разве ты не вернулся? Стыд, страх, горе, раскаяние, желание исчезнуть, просто раствориться в воздухе. Казалось, невозможно было испытывать столько чувств одновременно, и что бы там не говорил Раф, главным оставалось то, что он вернулся, а Лео сделал самое худшее из всего возможного. Теперь, совершенно точно, он потерял Рафа во второй раз и уже навсегда, не успев даже обрести снова. — Быстро же ты нашел мне замену, — ледяной голос не предвещает ничего хорошего, он колет правдой в глаза, хотя едва ли это больнее чем то, что сделал ему Лео. — И почему, интересно, ты выбрал Донни? Почему не Майки? А может, ты и его в скором времени посвятишь в свою маленькую тайну? — Не надо, Раф! — Лео просто невыносимо слушать все это, но он знает, что темперамент не остановится. — Может, совратишь Майки для коллекции? Тебе же все равно, с кем из братьев трахаться, не так ли? — Раф мастер причинять любого рода боль. Сказать по правде, Лео совсем не боялся его кулаков в додзе и за его пределами, потому что сталкивался с его моральным прессингом, и это было страшнее. — Это не правда! — кричит Лео, — Не говори так, я прошу тебя! — Кто ты после этого, Лео? — Раф неумолим, кажется, он не остановится, пока брат не лишится рассудка. — Что если отец узнает, какого урода он воспитал? — Неееет! — Лео не в состоянии возражать и спорить, он лишь отрицает, и какая-то часть его сознания вопит о том, что все происходящее более чем странно, именно эта часть, возобладав на мгновение, заставила Лео, попытаться растормошить Дона. — Донни, просыпайся, проснись же, Дон! — от такой встряски не проснулся бы разве что мертвый, Дон же был жив и, совершенно точно, дышал, но добудиться его не представлялось возможным, пожалуй, в это самое мгновение Лео вдруг понял: то, что происходит, здорово напоминает кошмарный сон. Он обернулся назад. Раф только что был там, но сейчас, на том самом месте, нет никого. — Раф? — неуверенно позвал Лео, каким-то образом заранее зная, что в комнате они с Доном одни. — Ушел… — шепчет он, чувствуя, как яростно жжёт знакомая боль в области груди, — ушел… Невыносимо. Второй раз пережить такое невозможно. — Почему ты снова бросаешь меня? — переполненный горечи и обиды крик разносится по всему логову. — Раф! Рааааааф! — второй крик раздирает горло, в нем вся его боль и тоска, которую вынести не по силам. Он неожиданно легко встает с кровати и бежит, надеясь настигнуть брата на лестнице или в общей комнате, но когда распахивает дверь, срывается в темную бездну, падает в нее, понимая: это конец. — Раааааааааааф! Лео резко распахнул глаза, словно кто-то отвесил ему пощечину. Он задыхался от горького, безутешного плача. И не сразу понял, что происходит. Электронные часы на прикроватной тумбочке бодро подмигивали 07:01, а ночник был заботливо включен и освещал помещение мягким светом. В комнате никого больше. Дон уже давно начал свой день. Он попытался встать, но ноги словно чужие подкосились под ним. Лео рухнул на пол. Какой там успокоится? Единственное, чего он желал, — забытье. Забыться любой ценой.***
*Red — Take It All Away* Дона мучили какие-то нехорошие предчувствия. Он проснулся рано, когда Лео еще крепко спал, и будить его гению не хотелось, незачем, да и, чего там скрывать, ему было слегка неловко. Воспоминания о прошедшей ночи заставили Дона испытывать попеременно, то приятное смущение, то самый настоящий стыд. И ему, определённо, нужно было разобраться в себе, а делалось это лучше всего в одиночестве и тишине, поэтому он наскоро надел повязку, снаряжение и тише мыши прошмыгнул вон из спальни. И вот как раз когда он присел за стол перед только что приготовленным, еще дымящимся в кружке ароматным кофе, внутри шевельнулся первый червячок. Умник насторожился, но его голова была такой воздушно легкой, словно бы ее набили ватой, потому он не смог удержать серьезный настрой. Немного ссутуленные от привычки подолгу сидеть перед монитором плечи сами собой расправлялись, становясь шире. За работой в лаборатории Донни чувствовал себя как никогда полным силы и готовым на подвиги. Казалось, все ежедневные трудности стали ему ни по чем. Однако, он снова и снова выходил из этого блаженного состояния по совершенно неясной причине, пока, наконец, не осознал, что внутри него зреет тревога. И она совершенно точно не была связана с муками совести. Далее он не стал тратить ни секунды на пустые размышления, а просто покинул лабораторию прямо в разгар поставленного им эксперимента и пулей рванул на второй этаж. У него знакомо заныло в районе груди и утренние крылья за спиной распались на миллионы теряющих магию частиц, когда он остановился напротив двери в спальню Леонардо. За ней слышались безутешные всхлипы. Лео сидел на полу посреди содранных с кровати простыни, подушек и одеяла. Он уже даже не плакал, как подумал было Дон, он тупо выл на жуткой низкой ноте, иногда всхлипывая. Увидев в дверном проеме незваного гостя, он выставил обе руки вперед и выкрикнул: — Не подходи! Донни замер на мгновение, что-то в выражении лица лидера подсказывало: Лео его не узнает. — Лео, это же я, Донателло, посмотри на меня внимательно, — сказал он, делая два маленьких шага вперед. Лео недоверчиво смотрел на него снизу вверх в течении нескольких секунд, а после ввел в еще большую растерянность: — Почему ты не просыпался, я же будил тебя! Дон нахмурился, Лео нес полный бред, и это было очень-очень плохо. — Ты не будил меня, Лео, я проснулся раньше тебя, — объяснил Дон, терпеливо поджимая губы. Он подошел к брату вплотную. — Не правда, ты струсил, ты хотел остаться в стороне! — заявляет Лео, и в голосе его неподдельные злость и обида. — Я бы никогда не бросил тебя в сложной ситуации, — Донни понимал, что все эти обвинения — плод больного воображения Леонардо, и все-таки ему стало немного неприятно, он сам чуть не сошел с ума вместе с ним и в благодарность должен выслушивать эти нелепые упреки? Дон опустился на колени рядом с Лео, осторожно тронул его за руку. Лео от этого прикосновения вздрогнул. — Прости, Донни, ты прав, это вообще не твое дело, — став чуть более похожим на себя прежнего, говорит он, и его взгляд даже приобретает некую осмысленность. Дон, ухватившись за эту ниточку, старается удерживать его внимание на себе. — Лео, пожалуйста, успокойся и объясни мне, что стряслось? — потенциальных причин этому было не так уж и много, но логика работала гораздо хуже в паре с сердцем, потому умник хранил слабую безосновательную надежду на то, что его догадки не подтвердятся, — Я обещаю, я помогу тебе, но для этого придется рассказать, что с тобой? — Горько, мне так горько, Донни, — Лео вдруг зарыдал навзрыд, как если бы случилось что-то пострашнее смерти их брата, или как будто с тех пор не прошло несколько месяцев, а максимум две минуты — совсем свежая боль. — Лео… — Донни не знает, что говорить или делать, он просто не понимает, что пошло не так. Они же боролись, понемногу отвоевывая их жизни обратно, почему Лео снова ТАК убивается? Совершенно нормально на его месте скорбеть о потере. Но кто угодно на месте Дона догадался бы, это не типичный случай скорби. — Как мы могли? Как я мог так поступить с ним? Вот оно… Донни боялся услышать эти слова, и все равно они прозвучали неожиданно, как раскат грома в ясный день. Даже если Лео хотел просто забыться в его объятиях, ключевые слова — Лео хотел. Да, Дон на самом деле боялся столкнуться с сожалением Лео. Но последнее, что он стал бы сейчас делать, это оправдывать себя перед братом, что по новой теряет рассудок. И хотя он уже тысячу раз проанализировал произошедшее, и тысячу раз пришел к выводу, что не провоцировал и не принуждал его, ради спокойствия Леонардо, он готов был взять любую вину на себя. — Ты не должен себя винить, ведь это все я. И клянусь, если ты скажешь, мы даже не вспомним об этом… Лео! — руки несмело тянутся к нему, чтобы обнять или хотя бы ободряюще погладить по панцирю, но Дон останавливает себя, потому что не хочет, чтобы брат отмахнулся от него, не хочет, потому что это будет обидно, очень. Дон присел рядышком прямо на пол, стал говорить с ним и говорил много чего, пытался достучаться, никак не хотел признавать, что ему снова нужны лекарства. И все-таки проблеск осознания потух. А когда Дон отчаялся, слушая в ответ какие-то бредовые несвязные возражения, скрепя сердце, сделал Лео укол успокоительного. Ему хотелось, чтобы Леонардо уснул, но добился только того, что истерика сошла на нет, и они еще долго просто сидели в тишине. Наверное, Дон не должен был поддаваться своим странным чувствам к Лео, надо было обозначить себе и ему границы, разве он не знал, что такие отношения между ними не приемлемы ни с его, ни с Лео этических точек зрения. Секс с родным братом последнее, на что Дону следовало бы решаться по доброй воле. Лео, если судить по его бессвязным словам, сорвался не в последнюю очередь из-за нарушенной верности не важно живому или мертвому Рафаэлю. Так к чему тогда, черт побери, он переспал с ним? И что теперь делать, лечить новый срыв? Понятно же, что все так просто не кончится. Донни смаргивает стоящие в глазах злые слезы, оказывается, он не был готов к новым испытаниям, он ведь тоже почти на пределе, а сил брать неоткуда… Потребовалось около получаса, чтобы он справился с собственной паникой. Что теперь скажут отец и Майки? И самое главное, что он скажет им? Как объяснит, почему Лео стало только хуже, пока их не было? Легче прямо сейчас пойти и отравиться, чем сказать им правду. Но выбора нет, с завтрашнего дня он снова будет пытаться помочь брату. А пока не придумав ничего лучше, Дон решил уложить его обратно в постель. Вообще-то сейчас еще утро и укладывать Лео спать чересчур рано, но Дон хочет хоть немного побыть один, ему нужно очень хорошо все обдумать и принять несколько важных решений, первое из них, кстати, уже принято: Донни больше никогда не ляжет спать вместе с Лео. После Дон целый день мается мыслями о случившемся. Грызет себя. Каждые полчаса по несколько минут напряженно вслушивается в звуки за дверью в спальню Леонардо. Но там стоит гробовая тишина, и Донни уходит по своим делам за тем, чтобы вскоре снова вернуться сюда. Лишь ближе к ночи гений рискнул заглянуть в эту комнату. Лео спал. Тяжело вздохнув, Донни решительно закрыл дверь и, не дав себе времени на сомнения, пошел прочь, непоколебимо следуя принятому решению.***
Лео снова ощущал внутри своей головы звенящую пустоту. Медикаментозное просветление. Он порадовался бы, но не мог, как не мог он бояться, страдать и мучиться. Просто идеально. Он балансировал на грани между сном и бодрствованием, помня все, но ничего не чувствуя. Лео не отслеживал ход времени, но много раз (за какой промежуток?) в коридоре слышалась тихая поступь, кто-то останавливался у самой двери, мялся, тяжело вздыхал, не решаясь войти, а потом уходил. Донателло. Лео понял, что это он. В последний такой визит Донни приоткрыл дверь и Лео, лежа с закрытыми глазами, ждал, что вот сейчас он зайдет в комнату, подойдет к кровати, ляжет рядом и принесет с собой сон. Дверь закрылась. Никто не вошел. А после никто больше не стоял у него за дверью. «Наверное, уже ночь и Донни ушел спать», — делает логичное умозаключение Лео. Заключение на тему «почему он ушел» делать не нужно. Именно в этот момент Лео с огромной долей разочарования понимает: успокоительное перестает действовать. Не торопясь, первой к нему приходит вина. Она заставляет вспомнить такое глубоко несчастное лицо Донни утром. Она же заставляет вспомнить слова Рафа ночью. Но Лео был не готов рассказать об этом сне — ведь это был всего лишь сон, да? — и стоило ли Дону знать? Второй приходит боязнь. Лео неуютно в этой темноте. Третьим и последним приходит знание, если он сейчас же не попытается все переосмыслить и изменить, тьма и угрызения совести снова станут его спутниками, на этот раз единственными. Донни вовсе не из тех, кто будет демонстрировать свою гордость и наказывать игнором. Если не пришел сегодня, значит поверил в то, что он не нужен. Лео бессильно застонал. Что же он наделал? Собственная безответственность разочаровывала его в себе самом, и лидер злорадно подумал, что все эти муки он более чем заслужил. Раф, явившись во сне или в бреду, должен был его прикончить. Даже если он прибыл из мира духов, прикосновение были такими реальными… Несколько ударов саями и все кончено. И перед Доном Лео извинился бы потом так же, пожаловав ему во сне. Хотя, конечно, он не воспримет это в серьез. Дон — скептик. Всякие глубокие медитации, внетелесные путешествия, осознанные сновидения это не к нему. Что там говорить, даже для Лео граница между мирами никогда не была так размыта, как прошлой ночью. А если припомнить тот маленький факт, что вся семья сочла его спятившим… То начинаешь верить — они правы, ему впору примерять смирительную рубашку. Донни потратил на него столько времени, и если не ударяться в излишний драматизм, Лео уже должен был быть в здравом уме и твердой памяти. Но все пошло не по плану. Даже Дон не всегда точен в своих прогнозах. Интересно, он вообще делал какие-то прогнозы? Но теперь все стало гораздо яснее. Ни время, ни лечение, ни даже внимание Донателло, ничего из этого не вернет Леонардо к нормальной жизни, пока Раф его не отпустит. А может быть наоборот? Значит ли это, что Донни стал разменной монетой? Если Лео, не осознавая собственного коварства, малодушно пытался забыться с его помощью, то жить ему дальше еще и с этим неподъемным грузом вины на своих плечах. Лео тяжело вздохнул. Сам-то Донни, что думает обо всем этом? Его брат он такой, часто делает не то, что хочет делать, из-за своей уступчивости и неумения твёрдо сказать «нет». С него сталось бы подыграть Лео, изобразив взаимную симпатию, если Дон посчитал, что это поможет брату оправится. Конечно, это только догадка, но Лео стало капельку обидно теперь уже за себя. Неужели Донни притворялся? Леонардо мастер принимать решения. Он умел подходить к делу объективно и рационально. Что ни говори, ума и сердца у него было поровну. Но так как полагаться на израненное сердце сейчас было ненадежно, Лео, не имея другого выхода, стал оперировать тем, что у него осталось — одним лишь холодным разумом, не смотря даже на то, что он не располагал для решения большей части вопросов ровным счетом никакой достоверной информацией. Память о ночи, когда мир перевернулся, не преследовала его, итог причинял столько боли, что прокручивать минувшие события в голове не было необходимости. Лео просто помнил об итоге. И все-таки сегодня он должен был вернуться туда… Он планировал оставить свою маленькую ночную вылазку на поверхность в секрете. Но Раф просто поразителен. Как желание тотально контролировать и сопротивление любому контролю в свой адрес, могли быть присущи ему одновременно? Раф ненавидит, когда Лео пытается заставлять его следовать своей воле, но сам он строит лидера самым наглым образом. И Лео мог бы послать брата куда подальше, но в нынешнем их положении, после этого он рисковал действительно остаться только братьями. Грустно было осознать: какая бы страстная тяга друг к другу не была между ними, это все же очень и очень тоненькая ниточка, протянутая от одного к другому, через целую пропасть их разделявшую. Разные настолько, что оставалось только диву даваться, как они порой все же умудрялись находить общий язык. Раф уникален так же в том, что держит Лео в подвешенном состоянии рекордное количество времени. Он по большей части инициатор этих отношений, но Лео чувствует: брату в них тесно. Он держит послушного Лео на коротком поводке, но Лео знает: даже если Раф его погонит, он так просто не уйдет, а вот темперамент совсем не связан по рукам и ногам. Лео может перечислить одинаковое количество аргументов в пользу двух прямо противоположных утверждений, одно из которых констатирует, что Раф вовсе его не любит, а другое, что горячая голова просто не умеет выражать чувства, которые все-таки есть. Вероятно, это страхи. Тем не менее, за уверенность в том, что он действительно нужен Рафу, Леонардо многое бы отдал. — Куда собрался? — окликает Раф, и Лео чертыхается про себя, не хватало еще подозрений или упрека в глупом поведении. — Хочу прогуляться, — говорит Лео, смутившись. Он уже научился видеть себя глазами Рафаэля. Вот сейчас для темперамента все выглядит так, словно страдающий херней Леонардо, дабы навеять драматизма и привлечь к себе внимание, решил таинственно удалиться и заодно заставить темперамента помучиться. Раф часто говорил ему о том, что Лео пересмотрел романтических фильмов. И хотя Лео не смотрел сентиментальных кинолент, со стороны он, к своему стыду, и правда смахивал порой на стереотипных героинь, что там фигурировали. — Нахрена? — Просто хочется. — Уже поздно и одному может быть опасно, ты же знаешь, — Раф смягчил тон, и это придало Лео немного уверенности. — Я не маленький. Ничего со мной не случится. Дело вовсе не во времени. Дело в том, что Лео не здоров. — Подожди минуту, — Раф, вздохнув, идет в додзе и выходит из него, прихватив свое оружие, — Я с тобой. Лео не звал его, вообще-то он планировал в одиночестве подумать над тем, как ему разгрести все те проблемы, что накопились в семье, пока он «чихать на все хотел», как выразился Майки, но он не возражает, если Раф хочет, пусть идет. Братья молча выбираются на поверхность и так же молча просто шарятся по крышам. Пришло время собирать камни. Лео стал сдавать позиции, он разочаровал сенсея, он потерял авторитет в глазах Микеланджело, он выставил себя слабаком перед Рафом, и он возненавидел себя. Несколько дней назад Лео осознал: ему необходима помощь. Вообще-то всем остальным это стало ясно уже давно, но и до него, наконец, дошло. Что ж лучше поздно, чем никогда. И сегодня он попросил помощи у Донателло. Умник оказался единственным, к кому Леонардо смог обратиться. Между ними всегда была самая высокая степень доверия, к тому же, ситуация сложилась слишком деликатная, с такой проблемой к сенсею не пойдешь. Как и предполагалось, Донни отнесся к просьбе Лео совершенно серьезно. Он ни за что не осуждал и не высмеивал. Чувствуя себя совершенно раздавленным и потерянным, Лео дал слово делать все, как скажет ему гений. И с завтрашнего дня он начнет все с чистого листа, пусть и при помощи Донателло, но не в его положении на это жаловаться. Что касается его здоровья, которое, как сказал Дон, пошатнулось, Лео не сомневался: все можно исправить, в этом вопросе он полностью полагался на брата. А что касается его самого, он должен был осознать свое положение и, исходя из этого, решить, как быть дальше. Отец… он уже не мог, как раньше, держать под контролем всю их четверку: года делали свое дело. Братья вовсе не списывали его со счетов, но необходимость беречь учителя осознавали. Лео не был в курсе, как много знает Сплинтер. Ребята наверняка скрывали от него все, что возможно было скрыть. Но сколько не бегай от этого, Лео понимал: единственный способ все уладить — предельно возможный честный разговор. Да он умолчит о брате, но расскажет мастеру о своей слабости, о том как свернул с пути воина и трусливо забился в угол, поддавшись страхам и эмоциям. И пусть учитель решает, принять ему Лео или оттолкнуть. Вернуть доверие Майки нужно было, во что бы то ни стало. Лидер даже представить себе не мог, как он собирается это сделать, но очень рассчитывал на помощь умника в этом вопросе. Майки, в отличии от Сплинтера, знал все, так что, если нужно будет предельно честно поговорить, Лео готов, если миллион раз попросить прощение, он сделает и это. Донни единственный не имеет к Лео никаких претензий, конечно, их могла быть масса, но Дон, с присущей ему гибкостью, уже давно оправдал брата без его извинений. С таким мягким характером это всепрощение могло бы выйти ему боком, реши умником кто-нибудь воспользоваться, но Лео и не думал об этом. И, наконец, Рафаэль. Лидер покосился в сторону брата. С ним тоже надо было что-то решать. Лео помнил, каким сильным и неуязвимым он считал себя до отношений с темпераментом. Сам Раф напоминал ему неограненный алмаз. В этой черепахе был заложен большой потенциал: его тело и без тренировок отличалось мощью, его волевые качества восхищали, и только страсти Рафаэля были пока сильнее его самого. И все годы Лео ведь как-то сдерживал эту стихию, стремясь раскрыть темпераменту глаза на самого себя. Что случилось дальше? Почему все пошло не так? Лео сломался, потому что был слишком самоуверен? Видимо, любовь в его судьбе носит трагический характер. Она не сделала его сильнее, счастливее, увереннее. Любовь принесла ему боль, сомнения и разочарования, она сделала его слабым. И дело тут вовсе не в Рафе. Темперамент оставался собой. Он не перечил ему больше, чем раньше, он не делал ничего хуже, чем раньше, а всякая ревность и тому подобное, это вообще не про Лео. К кому прикажете ревновать Рафа? Вот Раф мог припомнить Лео Караи. Ну да речь не о том… Догадайся Лео заранее, к чему всё это их приведет, он бежал бы куда подальше, сломя голову. Хотя, конечно, Лео знал, что у него не было ни единого шанса остаться равнодушным. Раф никого не оставлял равнодушным. Слишком яркий, практически ослепляющий. Лео наконец-то понял: Рафаэля следовало либо принять таким, какой он есть, либо обойти стороной. В любом случае, никто не обязан оправдывать надежды других. Поэтому, когда выясняется, что вы не сможете воплотить друг в друге свои мечты, лучше разойдитесь. Любовь сделала Лео слабым. И это только его проблема. Если он не достаточно силен для этих чувств, значит он попросту не достоин Рафаэля. Сейчас их отношения напоминают сюжет из передач про рыбную ловлю. Уж не ясно, как там Лео изловил его, поймал на крючок или пробил горпуном спину, но «рыба» словно дурная рвалась вперед, а он упирался и изо всех сил держал за другой конец веревки. Не так давно лидера посетила мысль: возможно, Рафу надо выдать огромную порцию любви, доверия и свободы… авансом? С Рафом принцип «ты — мне, а я — тебе» не работает. Ты — мне, а я тебе — видно будет, это больше похоже на него. Да и другого выхода, кажется, нет. Иногда Лео испытывал страх перед силой собственного чувства, трусливо желая, чтобы его хоть немного отпустило, и сейчас, когда этот момент наступал, он малодушно радовался облегчению. Пока его не выкинуло за борт, или пока «веревка не порвалась», он должен разжать ладони и все отпустить. Если он хочет все наладить, он должен поступать разумно. И как показывала практика, выключить все, кроме мозгов, вполне ему по силам. — Ну что, нагулялся? — своим вопросом Раф прерывает ход мыслей Леонардо, но самые главные выводы тот уже сделал, так что он улыбается темпераменту и отвечает, являя ему себя нового: — Вполне. Да и тебе, я вижу, надоело, так что пойдем домой. Сейчас они вернутся в логово, и Лео пойдет в свою комнату, чтобы уснуть и набраться сил для завтрашнего дня. Завтра ему предстоит осуществлять все, о чем он думал. Раф то и дело поглядывает на него, но сегодня Лео не будет даже пытаться говорить с ним, если все получится, темперамент уже скоро ощутит перемены и так. — Мы далеко ушли, — жалуется Раф, у которого на вечер были, видимо, другие планы. — Да, извини, — просто отзывается Лео, купируя мысли вроде «что, не весело тебе со мной?» и произносит вместо этого, — но спасибо, что составил компанию, теперь я, кажется, хорошо высплюсь ночью. — Пфф! — темперамент махнул рукой, и это должно быть означало «а, ерунда» или что-то вроде. «Мы все начнем заново, я разберусь как надо, Раф», — и Лео верит, что у него все получится. *Katatonia — Departer* Братья двигались короткими перебежками, иногда останавливаясь ненадолго, чтобы Лео мог передохнуть. Район, который они сейчас пересекали, был скверным. Темный, безлюдный, с множеством ветхих строений под снос. Пока Лео пытается отдышаться, упираясь руками в колени, Раф с любопытством осматривается вокруг. — Ну и мрачное же это местечко! — заключает он, и восторг в голосе темперамента кажется Леонардо неуместным. Лидер хмыкает, не зная, что сказать и произносит только: — Я и врагу не пожелаю жить в подобном месте. Распрямившись, Лео осмотрелся получше и убедился окончательно: даже в канализации гораздо лучше, чем в этих трущобах. Проплывающее по черному небу облако, достигнув луны, укрывает ее за собой, на несколько секунд погружая мир в кромешную тьму, точнее ту часть мира, в которой все фонари делятся на две категории: те, что неисправны и те, в которых уличная шпана разбила лампы. — Погоди-ка… Раф весь подбирается, вытягивается словно струна, впивается во что-то глазами. Лео пытается проследить за взглядом темперамента и делает вывод, что его брат разглядел нечто в здании неподалеку от крыши, на которой они сейчас находятся. Тупиковое строение в конце улицы держалось немного особняком от остальных, но больше совершенно ничем не выделялось. — Что там, Раф? — Лео, без особых на то причин, становится как-то не по себе, и он испытывает острое желание убраться отсюда, да поскорее. — Пока не знаю, — Раф оскалился, и эта своеобразная улыбка без всяких слов говорит: «Но скоро выясню». Глаза темперамента блестят азартом, или это отражался в них зловещий блеск вновь показавшегося ночного светила? — Ты же не собираешься туда? — Лео сглотнул, от этой мысли в нем просыпалась паника. Раф, оторвавшись от разглядывания дома, повернул к нему голову, и на его лице была знакомая Леонардо усталость вперемешку с разочарованием. Видно, что он ждет вполне предсказуемого запрета отправляться туда и последующих поучений. И Лео, спеша не нарушать принятого решения, одергивает себя. Он не должен приниматься за старое и удерживать Рафа. Внутренний голос бил тревогу, но Лео игнорировал его, этот сраный внутренний голос. Собственничество может хитро маскироваться под беспокойство, да и со своими расшатанными нервами он в последнее время часто волновался на пустом месте. — Только недолго! — Лео буквально заставляет себя сказать это. Ему отчаянно хочется схватить темперамента за руку, за ногу, да за что угодно! Только бы он не ходил никуда, но Леонардо заставляет себя стоять, не шелохнувшись. — Жди здесь. Я быстро! — нетерпеливо бросает Раф и перемахивает на соседнюю крышу, только хлестнули по панцирю длинные концы кроваво-красной повязки. Лео протягивает руку в том направлении, в котором секундой ранее скрылся брат, и в голову некстати приходит мысль о том, что он должен был его поцеловать. Ну вот что за глупости? — Поцелуешь, как вернется! — строго произносит Лео, не доверяя больше своим чувствам. Он складывает руки на груди и, как и сказал Раф, ждет, не сводя глаз с угрюмого здания. Правда его хватает минуты на две, не дольше. Возможно, это все луна виновата: в её свете очень неуютно торчать в полном одиночестве на обдуваемой всеми ветрами крыше, ещё и в самом стрёмном района Бруклина. Чтобы сократить мучительное время ожидания, Лео решает пойти брату навстречу и с места в карьер срывается туда, где должен сейчас быть Раф. Из-за неважного самочувствия, силы приходится экономить. Пока он спускается по пожарной лестнице, думает о том, что в детстве он успешно боролся со страхами, сталкиваясь с ними лицом к лицу. Сейчас он так же должен победить коварный страх. Не хотеть делать то, чего боишься — нормально, главное не поддаваться этому чувству. — Проклятье, чего он так долго-то? — спустившись, Леонардо дрожащими руками достает из-за пояса свой телефон, и подойдя к ограждающей периметр строения сетке, он буквально на секунду переводит взгляд на дисплей, чтобы найти номер Рафа и позвонить ему. Ночь пронзает одновременно яркая вспышка и оглушающий грохот. Не успев ничего понять, Лео отлетает на десяток метров, подхваченный силой взрывной волны. Его немилосердно бьет панцирем о стену соседнего здания и щедро обдает градом мелких и не очень камней. Он вскрикивает от резкой боли и падает на землю, едва не теряет сознание, ударившись затылком об асфальт. А дальше, не помня себя от отчаяния и ужаса, единственное, что он смог предпринять, это нажать на кнопку сигнала о помощи в телефоне, что он всё ещё стискивал в ладони. «Донни, пожалуйста!» Лео стер кулаком слезы. После случившейся трагедии, он мало что помнил, лишь мелькали перед внутренним взором какие-то бессвязные и размытые картины. И даже там Донни все время был рядом с ним, но чья это была воля? Лео не хотел верить в то, что Майки и Сплинтер способны проявлять бессердечность, может у них и есть причины его ненавидеть, но похоронить его для себя заживо они не могли. Скорее всего, мастер принял за них очередное свое, не всегда с первого раза понятное решение. Кого и чему он хотел научить? Время ли для науки? И как скоро должен закончиться этот урок? Прочь чувства, все потом. Они только мешают принимать правильные решения. Лео не знает, готов ли он взглянуть в глаза семье, но одно он понимает точно: времени копаться в себе и у него попросту нет. Он единственный свидетель произошедшего, и ему надо как можно скорее разглядеть в своих воспоминаниях ключ к разгадке. Донни не говорил, пытались ли они, пока он не приходил в себя, искать ответы. Наверняка — да. Ну что ж, пусть ждут сюрприз. Завтра он явится перед ними, хватит ему прятаться. Раф пропал не только из его жизни, у всех у них пропал брат, а сенсей лишился сына. Их главной и единственной целью должен стать его поиск или уничтожение виновного, если такой существует. А то, что было только между ними двумя… Может быть, это вовсе не Раф держит Лео? Возможно, это он сам никак не хочет отпустить темперамента… Если итог один… Какая, в сущности, разница, почему Рафаэль его покинул? По доброй воле или был отнят у него самой нелепейшей из случайностей… Есть вещи, которые можно только принять. Смерть и решение уйти относятся как раз к таким вещам. Смерть не вернет его обратно, и разве намного легче при этом от того, что Раф его не бросал? Ничуть. Как не значит ровным счетом ничего боль от предательства, при условии, что темперамент жив и здоров. Достаточно того, что Лео продолжает любить его, что бы не случилось. Рано или поздно он обязательно докопается до правды. Ну а пока, он должен сделать то, что обещал себе тогда. Лео должен его отпустить… Оставался только один не решенный вопрос. Как быть с Донни?***
Ранним утром Майки на кухне один. Он старательно варит суп, то и дело снимая пробы, он очень хочет, чтобы получилось вкусно. Вообще-то он и раньше много готовил. Майки улыбнулся, помешивая ложкой кипящую жидкость. А все потому, что Раф готовить не любил, да и братья, если честно, были не в восторге от тех кулинарных «шедевров», что у того выходили. Еда от Рафа была, как и сам Раф — суровой. Морщась, Майки вспомнил куски крупно (в лучшем случае на четверти) порубленных овощей и бурчание о том, что еда она в любом виде еда, а раз так, нафиг надо усложнять себе жизнь. Донни почти никогда не кашеварил. Тратить драгоценное время гения на такие приземленные вещи, как приготовление пищи, казалось семье кощунством. К тому же, брат порой так увлекался изучение высших материй, что забывал о своем бренном теле. Какой там готовить, если его не покормить, он того и гляди мог перейти на альтернативный источник питания, который Лео шутливо называл «энергией космоса». Лео… Улыбка сошла с лица Микеланджело. Раньше он тоже часто готовил им поесть. Правда, по-настоящему хорошо лидеру удавалась только японская кухня. Лео так педантично нарезал овощи тонкой соломкой. Захотелось рассмеяться и расплакаться одновременно. Как же это больно — остаться без тех, кого любишь! А еще Майки никак не мог отделаться от ощущения, что он наказан. Не то чтобы он пытался проявить инициативу, просто становясь старше, понял: в семье все и всегда решают за него, и это не сильно его печалило, до тех пор, пока он не оказался отрезанным от братьев. Ну почему, почему они поступили с ним так? Оставили одного, без единого ответа! С одной стороны, как самый младший, он не умел долго держать в себе обиду, но с другой стороны, ему ведь уже не пять лет, его поведение сложнее примитивной схемы стимул — реакция. Приласкали — хорошо, оттолкнули — что ж подождем, пока снова приласкают. Майки всегда видел от братьев только самое хорошее и платил им за это слепой верой и любовью. Может, не будь он таким наивным, удар об реальность не показался бы столь болезненным… Конечно, он понимал, что кидается из одной крайности в другую, но, несмотря на все плохое, внутри него жалобно плакал всеми покинутый ребенок, который вновь и вновь отчаянно звал братьев, а те всё никак не приходили: «Парни, ну где же вы? Почему так долго?». Этот ребёнок не мог дождаться, когда, наконец, кошмар закончится и ему вернут назад его прежнюю жизнь. Но братья оставались глухи к его внутренним мольбам. Он один, и никто больше не умилялся тем очаровательным глупостям, что он в былые времена так часто говорил или делал. Рядом с братьями он единственный сохранял в себе так не достающую другим беспечность. Но теперь он понял: для них это было непозволительной роскошью, а он, благодаря им, буквально в ней купался. «Игры кончились, Микеланджело!» — так сказал ему мастер, и игры, в самом деле, закончились. Он должен был измениться, это и так понятно… Майки без устали тренируется, он проявляет небывалую для себя ответственность, взвалив на свои плечи и бесперебойно исполняя все обязанности по дому, которые раньше не касались его вообще. Но глобальных внутренних перемен не ощущает. Ему тяжело, и нет оснований, приносящих облегчение. Как и все брошенные один на один с задачей, он искал подсказки во всем: пытался откопать причины в памяти, в словах сенсея, во всем, кроме того, что было названо реальной причиной их разлуки. Перед ним начертили границу. Он на своей стороне должен был обрести зрелость в сжатые сроки, а что делают парни на той стороне? Бред какой-то! Да кому вообще нужны эти тупые правила? Вот Раф наплевал бы на них, значит и Майки тоже может… Но надо признать честно, плевать на что-то вслед за Рафом было гораздо проще. Вот и выясняется, что нарушить прямой указ сенсея в одиночку у Майки не хватает решимости. Да и что дальше-то? Он в лучших традициях драматических сцен ворвется в лабораторию Донни… поздороваться? Ведь в том и дело, никто не держал его на цепи и не контролировал, как маленького. Мастер обозначил рамки только один раз, и с тех пор они соблюдались каждой стороной неукоснительно. Напрашивался вопрос: так, а кому на самом деле была нужна эта черта? Ему самому она и даром не сдалась. Леонардо? Майки сомневался, что ему вообще что-нибудь сейчас нужно. Донателло? В таком случае, Майки хотелось знать причину еще сильнее, иначе у него не получится оправдать проявленную по отношению к нему жестокость. Майки по привычке не верит до конца в то, что братья могут поступить с ним хоть сколько-нибудь плохо, но сомнения все больше подтачивают фундамент его мировоззрения. Лучше бы этот урок закончился, да поскорее, пока не стало слишком поздно. Донни говорил, что разговоры с самим собой не очень хороший признак (чего только?), но Майки должен не обозлиться, пока длится его обучение, он должен стать сильнее, исправив свои недостатки, поэтому часто находит выход в том, чтобы вслух напомнить себе, почему все так. — Ты оказался там, куда завел себя сам, приятель. Такова участь каждого, кто всю свою жизнь провел в беспечной праздности. Все, что ты делал, это восторгался талантами братьев, даже не пытаясь развить свои собственные. Так что заткнись теперь и наверстывай. Майки вздрагивает и обжигает губы о горячую ложку, совершенно неожиданно услышав за спиной тихое: — Ты не прав. Лео выглядит так, словно что-то высосало из него жизнь. Посеревшая кожа, высохшее лицо, тонкие руки в синяках от уколов, он даже стоит, опираясь о стену. — Не помешаю? — спрашивает он, не забывая о вежливости, даже тогда, когда выглядит хуже, чем труп. Майки отрицательно мотает головой из стороны в сторону и спешит помочь брату преодолеть расстояние до стола и сесть на стул. — Спасибо, — Лео с благодарностью смотрит на младшего. И Майки чувствует себя не в своей тарелке, он не может кинуться Лео на шею, радуясь встрече. Он не может даже придумать, что сказать. И это после того, как, минутой ранее, он думал о том, насколько сильно скучает… Но Лео говорит первый: — Уж прости, я не знаю, почему ты так себя ругаешь, но если позволишь, я скажу, в чем твой талант, который никто из нас больше не смог в себе развить. У тебя есть такая чудесная способность, Майки, которая помогает другим поверить в себя. Ты никогда не льстишь и не заискиваешь, но твои поступки или слова, даже то, как ты смотришь, всё это в нужный момент убивает сомнения и помогает поверить во что сам порой не веришь, в свои силы. Я не знаю, где бы мы все были без тебя… — вздыхает Лео и Майки больно, от этих слов. Вот так просто и никаких чудес. Своим искренним отношением, которое его братья в полной мере заслуживали, он оказывается разрешал некоторые их противоречия. А когда кто-то становился счастлив сам, он делился этим счастьем с другими, ведь он теперь знал, что он самый «хороший» или «сильный», «умный» или «особенный», «любимый» или какой-либо другой еще. Так мало для него, и так много для братьев. Самый открытый и искренний из черепах, им необходимо было отражаться в нем, как в зеркале, чтобы не терять себя. А теперь зеркало искривилось, дало трещину. Оно не может отражать те же чудесные образы, что и раньше. Шуршащий звук разомкнувшихся и сомкнувшихся вновь ведущих в додзе ставок сообщил о скором появлении сенсея. Позабыв о своем разговоре, братья замерли в ожидании.***
Утором Донателло ждал сюрприз. Проснувшись немного раньше будильника, он решил, что сначала выпьет кофе, а уже потом начнет исполнять свои обязанности няни и медсестры. Но чего он не ожидал, так это того, что на кухне его встретит всё семейство, включая Леонардо. — Доброго утра, — рассеяно тянет Дон, скользя глазами по лицам, он ищет на двух из них признаки негативных эмоций и на одном признаки безумия, но все кажутся приветливыми и ведут себя вполне нормально, как обычно даже. — С возвращением, мастер. Я что проспал? — Доброго утра, сын мой, ты проснулся ко времени, — отвечает мастер Сплинтер и жестом приглашает присесть, а Майки заботливо накладывает в тарелку несколько ложек овсянки. Перед Лео стоит почти уже пустая посудина с остатками той же каши, значит он поел, это хорошо. Дон не хочет есть, но видимо придется, чтобы не обижать Майки и чтобы не подать дурной пример Лео. Он берет в руку ложку и старательно работает челюстями под внимательными взглядами отца и братьев. Правда голова его в этот самый момент была полностью охвачена поиском ответа на вопрос, почему Лео вдруг сделал этот шаг? Вчера он заходился в припадке, и Дон, не зная чего ждать, уже готовился нести ответ перед отцом, возможно даже снимать с себя полномочия лекаря, а сегодня он уже с утра жив-здоров и без него завтракает со всеми. Решил что готов? Хотел что-то доказать? — Что ж, Микеланджело, пора приступать к тренировке, возможно, скоро и двое других учеников присоединятся к нам, — сенсей вещает своим «фирменным» торжественным тоном и все так же неизменно чинно покидает кухню, пряча в усах не менее «фирменную» загадочную полуулыбку. Майки в спешке глотает свой чай и немного застенчиво улыбнувшись братьям, спешит следом. Что за.? Это точно их брат? Донни чувствует себя так, словно он чего-то не догоняет, но Лео, оказывается, был так же скован, потому что оставшись наедине, братья, не сговариваясь, с облегчением выдохнули. Притворяться, что все в порядке, когда на деле ситуация только усугубилась, тяжело. Донни раздосадовано бросает ложку, а ведь как хотелось бы искренне насладиться моментом и снова всем вместе позавтракать, потренироваться, засесть перед телеком наконец… Но все спуталось, затянулось в тугой Гордиев узел, разрубить который, как сделали бы некоторые, у Донни не хватит духа, а распутать — сил. Донателло испытывал сейчас такое редкое для себя чувство злости. — Прости, за вчерашнее, — шепчет Лео, отводя глаза, слегка заалевшие щеки выдают его стыд. — Я не обижался, и если хочешь знать, догадывался, что причина, по которой ты уделил мне столь пристальное внимание, будет весьма печальной, — гений отвечает сердито, и признаться, он сам немного удивлен, что сказал это прежде, чем успел как следует обдумать. Выдавать свои истинные чувства не входило в его планы. — Ты не знаешь причины, — тихо произносит Лео, ведь с Доном можно не кричать и не доказывать с пеной у рта, он не горячая голова, ему достаточно просто сказать, он услышит и примет к сведению. — И не узнаю? — бровь Донни скептически взмывает вверх. — Ты был слишком близко все это время… — Лео отворачивается, чтобы не смотреть на Дона, но продолжает высказывать свои сбивчивые мысли, — Причина в том, Донни, что я хотел этого. И гению не нужно задавать вопроса по поводу вчерашнего срыва, потому что Лео опережает его: — Но я не должен был… Да ты и сам все знаешь. Ну да, знает, Донни-подружка все знает и Донни-жилетка тоже. Лео отдал свое сердце Рафу. И тот его не возвращал. Нравился ли Леонардо кто-нибудь кроме за то время, что они с темпераментом были вместе, никто не знает, но Дон уверен в одном: Лео ни за что не отступился бы от этих отношений добровольно, и упорства этому парню не занимать. А тут такое. Да он теперь сожрет сам себя заживо. Вот у темперамента с самоограничением проблем не было. Преданность Рафа не имела границ, как не имела она ничего общего и с сознательным выбором, она произрастала откуда-то из самых глубин его сущности, из его способности любить до конца. Он выбрал цель в лице Лео, он достиг её, всё, жизнь удалась. Уж он-то точно не позарился бы ни на кого больше ни при каких условиях и обстоятельствах. Было только одно но, за свою цель так же, как за себя, он уверен все-таки не был. Потому, как следствие, ревность к каждому столбу. Неконтролируемая, патологическая ревность. И если кому-нибудь из братьев было суждено сойти из-за этого с ума, Донни бы тогда сделал ставку именно на Рафа. Лео поначалу едва ли не головой о стену бился, пытаясь доказать, что он точно не от безысходности влез в эти странные отношения. Со временем их баланс доверия и взаимоограничений пришел в некое подобие равновесия. Пошли другие заморочки. Но паническая боязнь замарать самое светлое в своей жизни чувство к Рафу осталась у Лео до сих пор. Раф просто невероятен. Как только ему это удавалось? Базировать верность и любовь к себе на страхе? Что ж, Лео можно только поздравить, он действительно попрал святое. От этих мыслей Дон смягчился. Бедняге и так не сладко. — Слушай, я бы и хотел помочь, но не знаю, как это сделать. У меня, к сожалению, нет припрятанного переместителя во времени, к тому же тебе стоит быть в курсе: мне эта ситуация тоже принесла немало страданий. В общем, я сделал все, что смог, и как скоро ты придешь в норму, зависит теперь только от тебя. Я прослежу, чтобы ты спал и питался как следует, если что-то будет беспокоить — обращайся в любое время. И еще, прекрати во всем винить себя, соберись, наконец. С этими словами Донателло отставил тарелку и вышел из-за стола. Кофе потом, когда Лео не будет на кухне. В глубине души гений уже жалел о сказанном, но разум твердил, что он поступает правильно. Сам факт (пусть и не доказанный), что им решили утешиться, оскорбителен, а то, что после Лео так сильно об этом пожалел, не оставляло выбора. Сейчас Донни предельно честен сам с собой, что-то поменялось в его отношении к старшему брату, это что-то и делало последние события не просто обидными, но катастрофическими. Он думал, их новая жизнь не зацепит, не ранит его сильнее, чем было. И он очень сильно ошибся.***
*Imagine Dragons — Dream* Прохладный воздух приятно холодил кожу, разгоряченную после долгого бега. Майки осматривал простирающийся внизу город, как король свои владения. Это что-то вроде новой игры. Каждый раз, когда ему удавалось улизнуть, он выбирался из логова, забирался на какую-нибудь высокую крышу и мечтал. О разном, в зависимости от преобладающего настроения. Новая жизнь казалась ему невыносимой, и от того что никто, даже мастер Сплинтер, не знал, когда все это наконец закончится, тоска побеждала Микеланджело с легкостью. Майки знал только одно, и его знание было самым твердым и непоколебимым в семье: Раф жив. Ну серьезно, его брата не укокошить так просто. И кроме того, в это верил Лео. Майки вообще, как ему казалось, понимал Рафа лучше всех. И знаете, что самое смешное? Раф был не таким уж и сложным с точки зрения внутреннего устройства. Охарактеризовать его довольно просто, а все якобы неожиданные выпады так же легко просчитать. Но в этом-то и была его исключительность. Простой и понятный для Майки механизм его внутреннего мира работал железно и бескомпромиссно. Вот это и приводило к тому, что он создавал вокруг себя такие ситуации, скучать в которых не приходилось. Пугает и захватывает одновременно отсутствие ответа на вопрос, куда способна завести такая миленькая особенность характера. После того, как жизнь в логове стала мало чем отличаться от ада, Раф вполне мог решить, что без него будет лучше. В первую очередь, лучше для Лео. Это же ясно, как белый день. Раф впечатлительный и очень ранимый, и только не подает вид, но именно он нуждается в том, чтобы его любили даже больше других. Иногда, в самые тяжелые минуты, Майки посещали мысли вроде, а что если и ему уйти вслед за Рафом? Все равно он никому не нужен. Но потом вспоминал слова мастера: «Покинуть семью — очень незрелое решение!» И осознавал, что действительно, легче не станет никому, и существует масса решений получше. Часто Майки мечтал о том, как найдет и вернет Рафа домой. Просто однажды возьмет и придумает способ это сделать. Там внизу люди, бегущие куда-то по своим делам. Миллионы параллельных его жизни судеб. Мужчины с кейсами в руках и женщины в легких тренчах, кто-то спешил поскорее спрятаться от мелкого дождя, кто-то угрюмо шагал под зонтом. Пронеслась, оглушая улицу шумом сирены скорая. Мышиная возня. И ровным счетом никому ничего не известно о странном, одиноком, охреневшем от жизни парне, что прячется тут на крыше высотного здания. И где-то сейчас он. От этой мысли захватывало дух… Он точно так же находится сейчас где-то, чем-то занят, о чем-то думает… Его мысли вполне предсказуемы, но все же Майки надеется, что хотя бы изредка он возвращается в своих воспоминаниях в прошлое, в их общее прошлое, по-своему счастливое и относительно беззаботное детство. Еще Микеланджело любил помечтать о собственном преображении, которое наяву все никак не наступало. Раз уж он не уродился таким же премудрым, как его братья Донателло и Леонардо и таким же супер крутым, как Рафаэль, он должен был потом и кровью добиваться права зваться их братом. — Что делаешь? — уставший Донни плюхается на диван рядом с Майки и с интересом заглядывает в скетчбук, подаренный им же. Микеланджело тяжко вздыхает и дает брату получше рассмотреть то, что усердно рисовал последние несколько часов. Он любит рисовать, и все говорят, что у него очень недурно получается, Майки даже доверили расписать несколько стен в их логове. Конечно, это не Сикстинская капелла, но Майки все равно очень гордился. — Не получается, — надув щеки, сообщает он гению, и Донателло, посмотрев сначала на рисунок, возвращается взглядом обратно к Майки. — Как же я порой тебе завидую, — говорит он, но улыбка его, вопреки словам, совершенно счастливая, разве так улыбаются когда завидуют? Теперь Майки понимает природу той улыбки и сам готов позавидовать своей прошлой жизни. Тем не менее, он даже находил поводы жаловаться. — Никто не воспринимает меня всерьез, знаете, мастер, все, что я могу, это шутить свои шуточки, чтобы на меня обратили внимание. — У тебя легкий и веселый нрав, Микеланджело. Чем ты не доволен? Майки был очень даже доволен своим нравом, потому что все были им довольны. Донни, не стесняясь, объявил однажды Рафу, что общество Майки это противоядие от его грубостей. А Раф, в свою очередь, иногда даже специально подначивал Донателло, чтобы рассмешить Майки, ведь только он может оценить юмор темперамента по достоинству. Или когда Лео и Раф со скоростью света развивали очередной свой конфликт, Майки, не боясь за то, что ему покалечат гордость и самолюбие, пытался сгладить остроту момента шутками. Иногда это даже работало, хотя, как правило, они так просто от своего не отступали и с выражением лиц типа «не лезь, тут серьезные и взрослые парни разбираются» возвращались к своей стычке. Ему даже, бывало, влетало за вмешательство от кого-то одного или от обоих сразу. Чаще, конечно, от Рафа. И это в принципе нормально, крутые чуваки, вроде темперамента, всегда немного нервные. Да, вся беда в беспечности, которой избаловали его братья. Уж лучше бы они пихали его взашей, чтобы не мучился сейчас так. Вместо этого они проживали свои жизни на уровне Hard, а ему, не сообщив, выставили в настройках супер легкий. Он стал вспоминать неожиданную встречу с Леонардо сегодня утром. Вспомнил те слова, что сказал ему брат. Лео, казалось, и не подозревал о том, какую цель поставили перед Майки Сплинтер и жизненные обстоятельства. Затем мастер прервал их своим появлением, и Майки в турбо-режиме переключился с приготовления супа на кашу для Лео. Он видел, как сквозь сдержанность сенсея, просачивалась радость, но видел так же и замешательство. Все стало понятно, когда пришел Донни. У него на лице, в отличии от сенсея, крупными буквами было написано, как сильно он удивлен. Лео сделал то, на что не решился Майки, взяв на себя роль Рафа, их лидер наплевал на границу и перешел её. Хотя судя по всему, как и когда этому надлежало случиться, должен был решать именно Донателло. И еще кое-что. Майки хотел бы верить, что ему всё просто показалось, но эти двое… достаточно было перехватить один лишь взгляд. В тот момент время как будто замерло. Майки ощутил такую слабость, от которой его тело пошатнулось, и он едва не выронил миску с овсянкой для Донни ему же на голову. Микеланджело ненавидит, когда земля уходит из-под ног так внезапно, а он совсем не защищен. Желание засесть в самом темном углу, обхватив голову руками, стало тогда таким непреодолимым, он был почти что способен убежать, скрыться с глаз долой, и плевать, что все, кто так некстати оказались свидетелями, сочли бы его придурком. Он и сам считал себя придурком, так что, все нормально. К счастью, мастер увел его за собой, велев отправляться на тренировку. Эта отсрочка дала ему время переварить информацию. Вот тебе и долгожданная встреча. Мастер прав, все слишком сильно поменялось, каждый из них должен понять и усвоить свой урок, а до тех пор, они просто не готовы видеться. Жизнь оказалась такой сложной штукой! Запутанной, непредсказуемой, иногда напоминающей сюрреалистический сон. Он жил в таком счастливом неведении. Но, увы, его никто не спрашивал, какую таблетку он выбирает, красную или синюю, правда сама треснула его по голове и «добро пожаловать в матрицу»!***
*Ben Howard — Black Flies* Даже погрузившись глубоко в себя, Донателло не позабыл о мерах предосторожности. Прежде чем выйти из тени, ниндзя напряг слух, но человеческих голосов не расслышал. Вообще-то место, которое он собирался посетить, должно было быть достаточно уединенным, но мало ли… Выглянув из тоннеля, Донателло внимательно огляделся вокруг и, не обнаружив ни души, показался на свет. Тоннель выходил на берег Гудзона, и ему понадобилось не так уж и мало времени, чтобы совершить эту прогулку. А спроси у него кто, зачем потребовалось переться сюда через всю канализацию Манхеттена, он бы не смог ответить. Просто нужно было хотя бы на несколько часов вырваться из логова и создать таким образом иллюзию попытки отвлечься от тяжелых мыслей. В этом году середина осени в Нью-Йорке выдалась холоднее обычного. Температура держалась в районе нуля, изредка переваливая то в плюс, то в минус. Вблизи воды холод чувствовался острее, пробирал до самых костей. Донни запрокинул голову, над ним только однородная серость низких, напитанных влагой облаков, которые выглядели так, словно вот-вот протекут ледяными струями дождя. Легкие, еще минуту назад судорожно сокращавшиеся при быстрой ходьбе, расслабились с дрожью выдыхая, и из его рта устремилось вверх облако густого пара. Тишина. Только плеск воды об острые камни. Гений посмотрел вперед, густой туман скрадывал границу между серым небом и черной водой. Где-то там далеко или не очень они сливались воедино. Донателло шагает вперед, и под ногами сухо хрустит галька, она ощутимо впивается в босые ступни, но он уж точно не пойдет назад прямо сейчас из-за каких-то там камешков. Цвет его кожи и повязки контрастируют с угрюмой серостью ландшафта, а гений чувствует себя так, словно он и это место одно целое. Внутри у него так же холодно, мертво и серо. Этой серости так отчаянно не хватало красного. После пропажи Рафа в мире совсем не осталось красного. Лео, с тех пор, тоже не надевал своей повязки. А Майки Дон не видел толком уже столько времени по своей собственной инициативе. Все краски выцвели. А он и представить себе не мог, до какой степени хрупко все в этом мире. Еще два года назад он жил в окружении братьев, часами просиживал в лаборатории и думал о том, как лень ему вставать на ранние утренние тренировки. Он был под опекой и защитой старших, мало о чем печалился (только о том, что его возможности познать мир вокруг ограничены нехваткой средств и необходимостью скрываться). Наверное, так у всех, пока беда обходит стороной, трудно поверить, что с тобой или близкими может случиться нечто плохое. И ведь он думал тогда, что уж кто-кто, а он осознает опасность в полной мере, но оказалось, ничерта он не осознавал. А досадней всего ему было от запоздалого понимания простой вещи: тогда он думал, что счастье ждет его где-то впереди, теперь же было совершенно ясно, счастливей ему уже не быть никогда. Будет только хуже, а ему остаётся лишь жалеть о том, что не ценил по-настоящему ничего из утерянного ныне, тогда… Донни наклонился и сгреб горсть камней под ногами. Если отбросить конкретику, то он старается, как никогда ранее, и впервые у него ничего не получается, более того, от всего происходящего у него складывается ощущение, что он просто неудачник, и вокруг него рушится даже то, к чему он не прикладывал руки. Сегодня очень грустный день, и ему не с кем поделиться переживаниями. Первый камень летит в воду, брошенный со всего маху. Донателло ведь даже прощения попросить не может. — Я видел, что все идет наперекосяк и не делал ничего, — шепчет он, провожая взглядом черную точку, улетевшую вперед. Следом отправляется второй камешек. — Я винил братьев во всем, а сам оставался в стороне, — продолжает он свою исповедь. Третий камень Дон сжал в ладони так сильно, что шершавая поверхность оцарапала кожу. — Я сделал то же самое, за что обвинял братьев, — Донни, чувствуя омерзение к себе, швырнул камень так, что сустав в плече отозвался болью. Нет, он не собирается проявлять мягкость по отношению к себе, не смотря на то, что объективно доля вины лежит на каждом, Дон, возможно, был единственным, кто мог предпринять хоть что-то, но он был слишком легкомысленным. Даже после того, как буквально чудом отвоевал жизнь Леонардо, он умудрился всё испортить. Если бы только Раф не пропал или вернулся вот прямо сейчас, Дон был бы счастлив даже получить от него по морде. Он улыбался бы через слезы разбитыми в кровь губами, ощущая себя самым счастливым на свете. И уж точно, он никуда больше не отпустил бы темперамента. — Сумимасэн*, Раф, — только и может выдавить Дон, чувствуя, как скопившаяся в глазах влага перелилась через край, — Сумимасэн, — повторяет он громче, и все те чувства, что гений запер внутри, просят дать им выход. Горечь от потери не вылилась через скупые слезы, которые он позволил себе пролить, вина так вообще наточила свои зубы так остро, что от одного ее укуса хотелось выть, и он так скучал по Рафаэлю, так бесконечно сильно скучал по брату, с которым он не успел даже попрощаться, по брату, которого он старался не замечать в последние месяцы перед пропажей. Если он умер — Донни сдавленно заскулил, собирая в кулак остатки воли и самообладания — то ему уже никогда не искупить своей вины. — СУМИМАСЭЭЭЭЭН!!! — оставшиеся камешки дробью летят вслед за криком, но под воздействием силы тяжести плюхаются в воду, а сам Донателло падает на колени, тут же разбивая их в кровь. Он слышит многократное эхо своих извинений и не держит слез, пусть текут, если ему хоть капельку полегчает, пусть они выльются все, до последней.***
*Helios — The red truth* Донни теперь часто вспоминает, как Раф то и дело пытался спустить его с небес на землю и не только его, если подумать. Темперамент всегда предостерегал Лео от нежных чувств к Караи, потому что знал наверняка: никому из них не суждено найти спутницу среди людей. Обычно злорадный и кичливый, он смотрел на братьев с плохо скрываемой жалостью, когда те тайно вздыхали о девушках. Раф всегда много тренировался, и зная о том, что из него не важный советчик и слушатель, он старался помочь по-своему. Если ему помогали тренировки, то и братьям должны были помочь. Благодаря Рафу умник понял — это и правда не самый худший способ справляться. Вернувшись в логово, он бросает полный тоски взгляд на свой шест, одиноко стоящий в углу пустого додзе. Подойдя к нему, проводит пальцами по отполированной в ходе упорных тренировок поверхности, а потом уверенно смахивает паучьи сети, опутавшие оружие. Тренировки и работа помогли ему переболеть безответной любовью к Эйприл, сейчас же он намерен побороть с их помощью другую смуту, что собиралась царить в душе целую вечность.***
Первая тренировка после долгого перерыва и Дон не может думать ни о чем, кроме ноющего плеча и огромной дистанции между ним и Майки. Младший брат порядочно ушел вперед, а умник даже не топчется на месте, его откинуло далеко назад. Надавать по шее уличной шпане он смог бы не держав в руках шеста и спустя год, но дело в другом, когда ты знаешь, на что способно твое тело, будучи на пике формы, трудно удовлетвориться меньшим. Сил не остается даже на еду, Донателло просто выдохся, зато голова стала такой восхитительно пустой, что дойдя до кровати в своей комнате, он уснул, едва приняв горизонтальное положение. А утром проснулся с мыслью о Лео. Может ему снилось что-то о нём, а может мозг приобрел такую привычку, засыпать и просыпаться, думая об одном и том же. Вчера он вроде как официально объявил курс лечения в психиатрическом отделении имении себя завершенным, и с тех пор Лео не было видно. Да, Дон весь день провел вне дома, а весь вечер в додзе, после чего сразу ушел отдыхать, но все-таки… Признаться честно, ему как-то неуютно не знать, что там сейчас с Лео. Опять же, можно сослаться на привычку подолгу быть подле него. Но чем тогда объяснить чувство вины перед ним? Разве только Дон виноват в том, что оказался втянут в аферу, которой Леонардо и сам, как оказалось, не хотел. Но кто сказал, что Лео сейчас легко, что ему не нужна помощь или просто компания? Правильно, никто, а Дон поставил себя и свои обиды выше его блага, пожелал удачи и ушел. В общем, гений в очередной раз убедился, что границы его «никогда не прощу» уже игольного ушка. — Ты тряпка, Донни! — бормочет он сам себе, поднимаясь с кровати. Вряд ли кто-нибудь знал наверняка, что он должен сделать. Вот Раф был известным гордецом, но все-таки, когда до него доходило, что по его вине кому-то из братьев худо, он отметал свою гордость прочь без колебаний. Правда необходимо уточнить: под словом «худо» по меркам Рафа, Дон подразумевал что-то вроде «лежит при смерти» или около того. Одно ясно, лучше гений будет тряпкой в глазах Лео, чем проморгает момент, когда над ним нависнет любого рода опасность. Дон направляется на кухню, решая действовать по обстоятельствам, и для начала, он просто оценит остановку. — А где Лео? — спрашивает он у безмолвно пьющих утренний чай Майки и Сплинтера, те в ответ смотрят на него растерянно и у каждого на лице немой вопрос «разве тебе не лучше знать?» Упс, чуть не влип. — В смысле, наверное, он еще не встал, пойду, разбужу, — изображая беззаботный вид, Донни спешно покидает кухню, ну почему он порой такой кретин? Сначала нужно было искать брата у себя и далее везде, где нет остальных, а уж потом спрашивать о его местоположении у тех, кто вроде бы как доверил ему заботу о нем. С другой стороны, поди его разбери, вчера Бесстрашный запросто явился перед ними, чем тогда сегодняшний день хуже? Неприятные мысли стали закрадываться, когда Лео не нашлось в своей комнате. Судя по тому, что ни Майки, ни Сплинтер понятия не имели, где сейчас находился его подопечный — это был дурной знак. Дальше Дон заглянул в туалет и ванную, но его не было и там. В додзе стояла абсолютная тишина, но гений заглянул туда, на всякий случай. Лео не было. В какой-то момент в голове возникла некая догадка, и Донателло решительно зашагал к спальням. Почему сразу было не додуматься? Не хотел, наверное, чтобы это оказалось правдой. Вот распахнутая настежь комната Лео, в которой его не обнаружилось. Донни проходит мимо спальни Майки и своей собственной спальни. И вот она, самая крайняя дверь. Дон осторожно прикасается к ручке и держится за нее несколько секунд, прислушиваясь к звукам с той стороны. Входить не хочется, но он должен проверить — все ли в порядке с Лео. Еще немного и Донни станет совсем не по себе, он тяжело и шумно сглатывает вязкую слюну, прежде чем решиться. С тихим щелчком поворачивается ручка, открывая дверь в комнату Рафа. Внутри темнота и Донни не знает, включить ли ему свет или подождать, пока для привыкающих к темноте глаз скудного освещения из дверного проема станет достаточно. Они ничего здесь не трогали с момента пропажи брата. Гений даже не заходил в его комнату. Конечно, ему было попросту некогда это делать, но он бы не стал, будь у него даже всё время мира. Слишком уж тяжело тут находиться. Еще раз собравшись с духом, Донни делает несколько неуверенных шагов вперед. В комнате у Рафа чёрт ногу сломит и причиной тому, почти наверняка, идеальный порядок в комнате Лео. Обстановка у лидера лаконична и даже, пожалуй, аскетична. Только элементарные удобства вроде кровати и нескольких полок для хранения малочисленных личных вещей. Донни оглядывается по сторонам и осторожно продвигается вперед, переступая через гантели и всяческие «трофеи» братца, притащенные в логово и почему-то разбросанные по полу. Конечно же, стены здесь увешаны плакатами с тачками и мотоциклами. Дон уверен, что в этой комнате существуют вещи, имевшие для Рафа значение. Но не уверен, что для него важны именно такие условия. Просто этот антураж необходим для образа бунтаря. Необходим, чтобы по-своему (не как Лео) выразить пренебрежение к удобству и материальным ценностям в целом. Что примечательно, общие комнаты для досуга, тренировок и приема пищи с наибольшим энтузиазмом обустраивали именно Раф и Лео. И это на самом деле очень теплые воспоминания. — Лео? — шепчет Дон совсем тихо, — Ты здесь? Может, он не желает говорить с ним или уснул? Дрожь проходит по телу, это, наверное, жутко быть и засыпать в комнате того, кто, возможно, ушел в мир иной. И в то же время, когда боль в груди невозможно заглушить ничем, что еще остается делать? У Рафа нет могилы, но есть его комната. Кровать, на которой он спал, журналы, которые он листал, куча хлама, который он притащил. Эти вещи говорят о том, что он был, прикасался к ним, пользовался. Они делают его… реальней что ли? Мандраж понемногу отпускает, Дон шагает еще и останавливается напротив кровати, она не заправлена, одеяло скомкано, а под ним явно кто-то есть. — Лео? — Дон осторожно тянет руку к ткани, укрывшей Леонардо, и уже готов упереться в твердый панцирь под ней, но к своему великому удивлению, нащупывает что-то мягкое, совсем не похожее на черепаху. Он уже резче тянет за край одеяла и потом долго пялится на большую белую подушку, что под ним оказалась. Значит, Лео тут нет? Донни достал свой телефон и, включив подсветку, убедился в правильности вывода. Лео нет на кровати, а так же под ней, как нет его ни в шкафу и ни в одном из четырёх углов. Почему-то это очень радует умника. Не смотря на то, что брат все еще не найден, он в приподнятом настроении вылетает из пугающей темной комнаты, не забыв запереть ее за собой. Сбегая вниз по лестнице, Донни строил новые догадки, если Лео нет нигде в логове, то куда он мог отправиться? Бродить по канализации? Допустим. В таком случае, в какой ветке его искать? Дон судорожно вспоминал все факты, которые могли бы подсказать, откуда начать поиск. По пути он забежал в свою лабораторию. Нужно было проверить записи на камерах, так он хотя бы сможет точно узнать направление, если только Лео не запутывал следы. На своей территории Донни может передвигаться как угодно, здесь темнота не пугает и не дезориентирует его, поэтому он сначала по привычке влетел в помещение, а уж потом на ходу хлопнул два раза в ладоши, чтобы включить свет. А в следующую секунду случилось сразу три события. Первое по значимости — он нашел Лео. Второе — судя по тому, как Лео подскочил, он до чертиков перепугался, когда его чуткий сон был нарушен одновременно звонкими хлопками и беспощадно бьющим в глаза светом. Ну и третье — от неожиданности Донни тоже растерялся, да так, что позорно взвизгнул фальцетом. — Что ты тут делаешь?! — Спал, вообще-то! — щурясь, Лео прикрывается пледом, словно стыдливая барышня, и в целом ситуация приобретает немного комичный оттенок. — Окееей, а почему ты тут спал? — Донни подозрительно прищуривается, хоть и не придумал пока, в чем его заподозрить. — Не помню, нечем было заняться, я пришел сюда, думал тебя дождаться, а потом уснул, кажется, — Лео сонно трет глаза, и по голосу Дон понял, что сейчас его эти вопросы раздражают. — Ждал меня? Зачем? — нет, он не издевался, ему правда хотелось знать. — Да ни за чем уже, — Лео поморщился, ощутив как затекли его конечности. Он явно почувствовал себя непрошеным гостем, и потому, собрался уйти восвояси. — Постой, — Дон подошел ближе и чуть наклонился, — Скажи, зачем ты меня ждал? Лео наконец с тяжелым вздохом отрывает голову от рук и смотрит на Дона прямо, глаза в глаза. — Полегче, Донни, не то заманьячу, — умник дергается как от пощечины, видит горькую усмешку на губах Лео и уже молча смотрит, как он, с кряхтением и приглушенными ругательствами сквозь зубы, все-таки принимает вертикальное положение. Вот же гад, надавил на больное не только для него самого, но и для Донни тоже. И Дон теперь готов был умереть от стыда перед ним. Это не просто признать, но в какой-то момент, когда Дону показалось, что между ними растет некое напряжение, он, испугавшись, задумался, а что если с горя от потери Рафаэля Лео переключится на него? Что если история начнёт повторяться? Надо сказать еще раз, ему было стыдно признаться самому себе, что он думает такие мысли, не ссылаясь на отговорки вроде «просто представил». Дон уверял самого себя, чувства подобные тем, что были между старшими не повторятся, потому что он не Раф и потому что это вообще идиотизм, представлять возможность отношений между ним и Лео. Потом, когда случилось то, что случилось, у Донни появились веские основания полагать, что вероятность отношений была и есть, но вот признать, что он боится одержимости, признаться, что он вообще допускает возможность одержимости Лео собой — это высшая точка стыда. Этими мыслями Донни не поделился бы ни с кем и никогда. А Лео вот так просто прочел их. И пока умник сгорал от желания провалиться под землю, брат бросил в его строну один единственный, но какой-то очень уж пытливый взгляд. Дон даже не сомневался, что сейчас на физиономии у него написано подтверждение правоты старшего. Дон делает медленный вдох, надо успокоиться и поговорить, в конце концов, он не обязан сознаваться в своих постыдных мыслях. Вспомнив так же, что как вариант развития событий, он рассматривал и вполне себе взаимные чувства, Донни затолкал смущение куда подальше. Да чего там говорить, из их последнего разговора он усвоил: для Лео никого кроме темперамента не существует, так что все сложилось наоборот, Леонардо не нашел в себе сил быть с кем-то другим, а Донателло в роли кого-то другого оставлен за ненадобностью со всеми своими чувствами. Таким странным образом, равновесие было восстановлено. — Лео, о чем ты таком говоришь? — гений мягко останавливает его, взяв за руку в районе предплечья, — После позавчерашнего дня, я думал, это ты захочешь держаться от меня подальше. — А ты хочешь держаться от меня подальше? — слишком пристальный взгляд, под таким даже правду говоришь, словно врешь. — Конечно же нет. — Почему тогда ты избегал меня вчера? — Потому что боюсь навредить тебе своим присутствием, — это было чистой правдой, но правды было куда больше, правдой было и то, что вчера Дон по-настоящему обижался. — Значит все, что ты делаешь, ты делаешь только для того, чтобы мне помочь, так? — Так, — это уже в меньшей степени правда, в процентном соотношении примерно в одной трети случаев, умник руководствовался ещё и своими интересами. — А что насчет тебя, Донни? Дон не знает, что ответить, поэтому молчит, ожидая уточняющих вопросов, и они не заставляют себя ждать. — Ты железный? Почему ты прикрываешься этой чертовой помощью и сам уходишь каждый раз в сторону? Почему ты не говоришь о себе? «Скажи, что ты не притворялся?» — хотел добавить Лео, но удержался. Эти вопросы Дон задавал себе и сам. Но ответов пока так и не придумал. Может, потому что реально хотел только помочь? Тогда откуда эта боль, при каждом провале? — Я не уверен… С самого начала я действительно хотел помочь и мне было бы проще ответить на твои вопросы, знай я, о чем думаешь ты, и чего ты хочешь. Но ты ведешь себя странно… — слово странно — это выражение его мягкой формы непонимания позиции Лео. Донни знает, что Леонардо никогда не сможет вспоминать Рафа с ностальгической полуулыбкой и мечтательным взглядом в никуда. Раф — это незаживающая рана, рубец которой ещё много раз разойдется, и ему просто надо смириться и быть каждый раз готовым к этому, вне зависимости от того, что их с Лео будет связывать в будущем, но, пожалуй, для начала, хотелось бы чуточку больше определенности именно в этом моменте со связью. — Ты тоже ведешь себя странно, Донни, — слово «странно» в адрес гения подчеркнуто, наступает неловкое молчание, братья избегают встреч взглядами, Дон сконфужен и Лео как-то не по себе. Дон не знает, как объяснить Лео свою осторожность, он ведь живой и чувствует, а если лидер думает, что для него вот это всё так просто, то он очень сильно ошибается. Но Лео и сам теперь научен горьким опытом, он просто так не доверит себя уже никому. — Не понимаю, о чем ты, — произносит Дон, надеясь на то, что Лео пустится в объяснения и выдаст себя хоть в чем-нибудь, но вынужден закончить мысль, так как Лео предпочёл промолчать, — в любом случае, выбора нет, мы во всем разберемся. Слишком рано они затеяли подобный разговор, откровенно не получилось, слишком сумбурно все у обоих на душе, а формально они просто договорились не прятаться друг от друга. Что ж, пока сойдет и так. Донни заставляет себя улыбнуться, не вымучено или натянуто, а как можно более искренне. Надо в очередной раз собраться с силами, рано или поздно, все будет хорошо. Но не стоит торопить события. Возможно, пустив все на самотек, они постепенно поймут каждый свое. Донателло надеялся, что он сможет понять настоящую природу своих чувств к старшему брату, а Лео разберется, чего хочет от него, избавившись от чувства вины перед Рафаэлем и чувства страха перед пока что полной неопределенностью.***
Дон вышел из лаборатории как из парильни, но уже через секунду облегчение сменилось почти что ужасом. Неподалеку от двери, которая была приоткрыта все это время, он увидел сидящего на своем скейте Микеланджело. И младший совершенно точно слышал их с Лео разговор. — Все нормально, бро, — Майки опирается локтями о широко расставленные колени и улыбается улыбкой, которая яснее слов говорит «ок, я смирился с заскоками Лео, но, черт возьми, Донни, тебя я понять не могу, хотя тоже не осуждаю». Вчера на тренировке Дон был слишком загружен, а сегодня он присматривается к младшему внимательней и видит, что-то изменилось в брате, но уловить, что именно, точно не может. Он немного вытянулся или осунулся, на гораздо мене улыбчивом, чем раньше, лице, так же, как и у других, отпечаток усталости. Сплинтер сказал, что Микеланджело достиг больших успехов на индивидуальных тренировках, хотя чего там, Донни вчера и так все прекрасно видел. Они ведь только хотели оградить младшего из братьев от того кошмара, что пришлось пережить лидеру и сделать его чуточку сильнее, а теперь, когда между Доном и Лео все так круто поменялось, не станет ли его новообретённая сила толчком к отдалению. Донни вспомнил Рафа, который, будучи убежденным в своем превосходстве, часто вел себя как законченный эгоист. Нет, Дон просто не выдержит, если услышит от Майки что-то вроде насмешливого: «Попробуй мне запретить», или злого: «Не указывай, что мне делать». — Майки, все сложнее чем тебе, возможно, показалось… — аккуратно начал Дон, в глубине души надеясь на то, что Микеланджело не сможет побороть свое любопытство и начнет его расспрашивать обо всем, чего не понимает. Но Майки молчал, а на лице словно застыла вежливая, ничего не выражающая, полуулыбка. И когда только он обзавелся такой? Донни испытывал жгучее желание наплевать на все осторожности и как это бывало раньше, бесцеремонно расставить в его голове все по полочкам. Но нет же. Так больше нельзя, Майки не маленький глупый мальчик, он слишком быстро повзрослел, а Донни даже не видел этого. Формально никто не перекладывал на плечи Дона ответственность за все семейство, но это чувство было таким же естественным, как необходимость дышать. И какая польза от его гениальности, когда у него не хватает ума понять своих братьев. Майки вдруг встал и приблизился к умнику, вынимая из подсумка маленький блокнот и карандаш. — Смотри, — говорит он и рисует на белоснежном листе жирную черную точку, — эта точка может быть чем угодно. Донни послушно пялится на точку, которая может быть чем угодно, и не понимает, что вообще такое происходит. Майки тем временем рисует еще одну точку неподалеку от первой и снова совершенно серьезно поясняет: — А вот это — моя точка зрения. Дон переводит взгляд на лицо Микеланджело, но тот нетерпеливо просит: — А теперь смотри, сколько пространства остается вокруг. И Донни следит за тем, как Майки проводит пальцем по оставшейся чистой бумаге. — Угол, под которым смотришь на что-то, — острие карандаша ткнулось в первую точку, — можно поменять или, не меняя, проявить уважение к другим точкам, — карандаш Майки поставил еще две крапинки в разных местах листа, они символизировали отличные от его позиции точки зрения. — Я пытаюсь сказать, что научился мыслить шире, Донни, — теперь уже Майки внимательно смотрит на Дона, и когда тот поднимает на него свои глаза, говорит тихо, но совершенно искренне, — Я так рад, что Лео наконец-то поправился. Только тут Донни со всей остротой ощутил, как сильно скучал по младшему брату все это время, так сильно, что казалось способен был раздавить его в своих объятиях. И когда руки, сжавшие его в ответ, заставили внутри что-то хрустнуть, он понял — это взаимно. Примечания: *Сумимасэн (Sumimasen)яп. — «Прошу прощения». Вежливая форма. Выражает извинение, связанное с совершением существенного проступка.